Текст книги "Прокаженный"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Глава четырнадцатая

Ленька Синицын намазал ложкой расстегайчик с визигой толстым слоем зернистой, откусил от пирожка здоровенный кусок и принялся хлебать знаменитую тройную уху с осетровыми по-казацки.

Когда-то давно, еще до создания исторического материализма, для ее приготовления брали вначале мелкий частик, ну там карпа, тарань, и, естественно, после варки из котла вылавливали, затем в бульон кидали бершей и судаков, а уж напоследок в ароматнейшее варево запускали потрошеных, но еще живых стерлядей, и говорят, это было удивительно вкусно.

Нынче, конечно, все испоганилось, но тем не менее ресторацию «У Ерша Ершовича» аспирант Титов уважал и, чтобы не полностью отрываться от трудового народа, любил обедать в ней по четвергам. Третьим за столом присутствовал вор-законник Штоф, одетый в строгий серый костюм; он не спеша ел раковый суп, приготовленный по-польски – с большим количеством пива с луком, и уже заранее облизывался при мысли о заказанных на второе жареных миногах в кисло-сладком соусе. Рулило и пристяжные бандиты-мокрушники из лайбы сопровождения размещались через проход напротив, молча жрали филе трески и в сторону Титова старались не смотреть, потому как опасались.

И наверное, правильно делали. Тут вон третьего дня объявился один бесстрашный – из бывших ментов, крутой, как вареное яйцо, а на сходняке «устроил зной» – мол, хватит, братва, под Шаманом ходить, он нам не указ, – теперь вот хоронят в закрытом гробу то, что от него осталось, и куда аспирант башку его подевал, до сих пор не знает никто.

Сам Титов степенно поедал фаршированного по-еврейски карпа, приготовленного, как он любил, с обилием моркови и орехов и чтобы непременно можно было жевать прямо вместе с костями.

Между тем наголодавшийся в свое время в родной заводской столовке Ленька Синицын уху тройную прикончил и, утерев мурло рукавом отличного английского костюма в чуть заметную серую полосу, не жалея локтей, принялся терзать вилкой паровую на шампанском осетрину. Аспирант посмотрел на ученика и доброжелательно улыбнулся: вот уже месяц как они вдвоем охотятся в городских каменных джунглях и ни разу не возвращались без добычи, а последние три дня Ленька промышлял в одиночку, и Рото-абимо одобрил: «Он будет великим охотником».

Наконец карп был съеден, и подскочивший моментально незнакомый, видно новый, халдей принялся убирать посуду, умудрившись при этом посмотреть Титову прямо в глаза. Сейчас же непонятная сила заставила его повернуть голову, и в зрачки аспиранта уперся ощутимо-плотный немигающий женский взгляд, который вынудил его подняться и двинуться к выходу. Там он заметил еще одни устремленные на него глаза, безвольно вышел на улицу, и, когда уселся на сиденье стоявшей неподалеку черной «Волги», мозг Титова окутался чем-то непроницаемо-черным и сознание его покинуло.

Когда он пришел в себя, то, ощутив влажные каменные стены камеры-одиночки, сразу же понял, что попал в лапы святой инквизиции, и его охватила дрожь. В надвинувшейся со всех сторон темноте воображение аспиранта начало рисовать страшные, полные ужаса и страданий картины самого ближайшего будущего, от безысходности и неизвестности он почувствовал, что начинает сходить с ума, и даже обрадовался, когда заскрипели засовы и дверь отворилась. При свете факелов вошедшие в капюшонах заставили его раздеться и, сбрив все волосы на теле, долго искали на нем следы дьявола, после чего молча вышли вон, снова ввергнув его в бездну отчаяния и мрака.

Когда он уже потерял счет времени, опять заскрежетал замок, и крепкие мужские руки в полнейшем молчании, закрыв ему глаза накинутой тканью, потащили его куда-то по лестнице вниз, а по дороге Титов непрестанно слышал справа и слева громкие, ужасающие вопли, и сердце его переворачивалось – неужели человек способен кричать так.

Скоро движение прекратилось, и пока он боролся с подступившей к горлу от запаха крови и экскрементов тошнотой, его усадили на что-то обжигающе-холодное, а когда начали прикручивать руки проволокой к подлокотникам, аспирант понял, что размещается в железном кресле, в сиденье которого имелось отверстие. Наконец повязку с лица резко сорвали, и сейчас же, вскрикнув от яркого света, Титов глаза зажмурил, однако постепенно способность видеть вернулась к нему, и стало ясно, что находится он в мрачном каменном каземате. Впереди на возвышении находились места святого трибунала, сбоку сидел нотариус, а когда аспирант глянул в противоположную сторону, то сердце его опустилось в желудок: там присутствовало в изобилии все то, что изобрел человек для адских страданий ближних своих.

– Как следует посмотри, – раздался внезапно под низкими сводами громкий голос, – вот это дыба. – Говоривший, человек невысокого роста, лицо которого терялось под капюшоном, дотронулся рукой до бурых веревок. – Есть два способа ее применения. Это – страппадо и скуозейшн. В первом случае тебя подвесят за веревки, привязанные к запястьям, а к ногам прикрепят груз, – инквизитор указал на валявшиеся неподалеку куски железа, – представляешь, как ты сразу подрастешь. – Он неожиданно рассмеялся, и это было очень страшно. Внезапно смех прервав, он приблизился к аспиранту и продолжил: – Ну а если ты закоснел в грехе, то тогда испробуешь скуозейшн – подбрасывание. Веревку вначале отпустят, а потом резко натянут опять, прежде чем ноги твои коснутся пола, и все суставы выйдут из сочленений, а продолжаться так будет раз за разом, пока тело твое не превратится в выжатую тряпку. Ну а если это не поможет и ты погряз в грехе окончательно, то есть еще способ, – инквизитор внезапно перешел на шепот, – под стулом, на котором ты сидишь, будет разведен медленный огонь, и ты будешь жариться долго. Потом тебя вытащат и протрут специальным бальзамом, чтобы наутро посадить в бочку с кипящей известью, а когда тебя, полуживого от муки, оттуда вынут, то скоблить будут проволочными щетками. – На секунду он умолк и, посмотрев куда-то в угол, спросил: – Видишь вот это, – и, не дожидаясь ответа, пояснил: – это мясорубка для костей ног. Знаешь, как кричат попавшие в нее?

От ужаса аспирант перестал даже понимать происходящее, его трясло мелкой дрожью, на теле выступил холодный пот, и он обмочился, а рассказчик, видимо чувствуя прилив вдохновения, обзор продолжил:

– Если ты признаешься в грехе и покаешься перед Господом нашим, то примешь быструю, легкую смерть через повешенье, а закосневшие еретики будут сожжены заживо на свежесрубленных дровах. Представляешь, каково задыхаться в дыму? А для особо упрямых есть еще более жуткая казнь – качалка. Тебя будут окунать в пламя и тут же вытаскивать, и так с рассвета до заката, пока твоя печень не закипит и не лопнет. Итак, готов ли ты признаться в ереси?

Не дожидаясь ответа и даже не глянув на уже потерявшего все человеческое аспиранта, инквизитор громко приказал палачу:

– Для начала поискать следует амулет, который делает его невосприимчивым к боли. Надо посмотреть под ногтями, ну а в первую очередь, конечно, в мошонке.

Палач кивнул понимающе и забренчал чем-то металлическим на столе, а наблюдавший с животным ужасом за происходящим Титов узрел в его руке остро отточенный ланцет и сразу же зашелся в долгом протяжном крике, пока внезапно не увидел яркий свет галогенных ламп.

Низкие каменные своды со средневековыми изуверами куда-то исчезли, и аспирант ощутил себя полулежащим в удобном кожаном кресле с подголовником, которое стояло в центре просторного, выкрашенного в нежно-зеленоватый цвет сплошь застекленного бокса. Жутко болела голова, желудок пульсировал около горла, и казалось, что не было сил даже на то, чтобы пошевелить рукой или ногой.

– Ну-с, как, молодой человек, спалось? – Совершенно мерзкий по тембру голос заставил Титова повернуть лицо направо, и стал виден его обладатель – небритый, заплесневевший чувак с паузой, прикинутый во все белое, который издевательски ощерил прокуренные желтые зубы и тут же поинтересовался: – Снилось что-нибудь приятное?

– Ах ты сука. – Аспирант попытался подняться, но сразу в его глаза уперся тяжелый взгляд сидевшей неподалеку худенькой чернявой шмакодявки, и он бессильно откинулся на спинку кресла, а лысый собеседник хмыкнул и веселым голосом представился:

– Меня зовут Григорий Павлович, я профессор и членкор, кроме того, имею звание полковника, а с вами, Титов, беседую в служебном порядке и более одного раза повторять не стану.

Он на секунду замолчал и, неожиданно обезоруживающе улыбнувшись, поведал:

– Вам известно, наверное, Юрий Федорович, что мысли, чувства и ощущения человека материальны? Ничто в природе не пропадает, все откладывается в определенные информационные поля, которые окружают землю, и одним из подобных слоев является тот, что связан с убийствами, насилием, болью. Так вот, – голос его внезапно стал жестким и очень похожим на давешний, инквизиторский, – вас, Титов, приговорили к расстрелу, то есть формально вы мертвы, и если не захочется вам работать с нами или вести себя будете нехорошо, то сознание ваше будет напрямую снова соединено с этим потоком зла, только теперь уже до тех пор, пока вы не погибнете. Наверное, это и есть муки грешника в аду?

Внезапно громко рассмеявшись, он вдруг подмигнул. Решив про себя: «Да ты, папа, точно с тараканом», аспирант глянул на него мрачно и подтвердил:

– Да, впечатляет.

Глава пятнадцатая

– Интересная тварь, вообще-то, этот гомо сапиенс.

Майору Кантарии почему-то нравился неразговорчивый мрачный парень, свободно убивающий крысу с двадцати шагов взглядом, и, нисколько не смущаясь тем, что беседа носила характер монолога, он продолжил:

– Человек воспринимает все, что окружает его, через воздействие потоков волн различной длины, которые попадают на его органы чувств. То есть, являясь системой открытой, он весьма подвержен воздействию энергии Космоса, распределяемой по так называемым резонансным частотам. Говоря проще, мы с вами связаны со Вселенной через планеты и созвездия, которые управляют нами с момента рождения до смерти.

Кантария предъявил пропуск, зашел вместе с аспирантом в кабину лифта и, повернув ключ в замке, лекцию продолжил:

– Но в то же время человек – тварь социальная, и он обязан, я повторяю, обязан, влиять активно на общество, используя все то, что отпущено ему природой.

Он глянул пристально Титову в лицо своими сразу заблестевшими кавказскими глазами, и, несмотря на блокировку, тот уловил прямо-таки распиравшую майора жажду власти, замешанную на тщеславии и чувстве собственного превосходства, и подумал вскользь: «Этого мочить надо в первую очередь». Однако вслух ничего не сказав, аспирант голову наклонил, как бы со всем соглашаясь, и последовал по мягкому паласу коридора вслед за своим научным руководителем.

Уже третью неделю обретался он в этом секретном до одурения институте парапсихологических проблем, и звуки бубна не пробивались через блокировку вообще, а когда-то лавиноподобный голос Рото-абимо был еле различим и казался далеким комариным писком. Однако самым важным нынче было не загнуться, и аспирант держался паинькой, явственно ощущая при этом, как в душе злоба и ненависть свиваются в тугую, готовую развернуться в любое мгновение спираль.

Наконец майор засветил пропуск в последний раз, секретный лифт спустил их еще глубже под землю, и, миновав стальную массивную дверь, за одно только упоминание о которой полагался расстрел, они оказались в святая святых института – корпусе «омега», последнем то есть, за которым уже не было ничего. Бывать здесь аспиранту нравилось: на натурных испытаниях ему легчало, накопившаяся в душе ненависть быстро находила выход, и когда сквозь сразу же спадавшую с глаз пелену ярости он видел реальные результаты своего могущества, возникала надежда, что когда-нибудь он все-таки услышит громоподобный голос Рото-абимо.

Объектов нынче было всего три: пожилой политический, не сгодившийся ни на «уран», ни в «куклы», серийный убийца-извращенец, у которого одна почка и половые железы уже были изъяты для медицинских целей, а потому выглядевший неважно, и, наконец, в отдельном боксе присутствовала пожилая дама-отравительница, прежде трудившаяся поваром в обкомовской столовой.

Работал аспирант сегодня в паре с незнакомой симпатичной девицей из отдела телекинеза, и, глядя на ее крепкую высокую грудь под белым свитером, он подумал, что хорошо бы принести ее обладательницу к порогу куваксы Рото-абимо, и при воспоминании о Леньке Синицыне, судьба которого находится в могучих руках владыки ада, настроение у него сразу же улучшилось.

Задание было такое же, как всегда: один оператор старался поначалу сдвинуть у объекта крышу и потом или сердце ему остановить, или устроить кровоизлияние в мозг, а второй всячески пытался ему в этом деле помешать, заблокировать то есть.

Совершенно спокойно, с твердой верой в свои силы, Титов сосредоточился и, ощущая противодействие партнерши как слабое назойливое жужжание в голове, притопнул и протянул руку по направлению к интеллигенту. Сейчас же тот заулыбался, из уголка его безвольно опустившейся нижней губы потекла по подбородку струйка, и борец за политические права угнетенных граждан вдруг весело уставился на свои начавшие стремительно намокать штаны. Сразу же к нему придвинулись медики и, законстатировав наличие таракана в мозгах, разрешили продолжать. Аспирант притопнул снова, и политический, тут же перестав улыбаться, вдруг широко раскрыл рот и, схватившись за сердце, громко вскрикнул, медленно опускаясь на пол. Скоро к нему без особых хлопот присоединился маньяк-извращенец, и майор, глянув на часы, разрешил пятнадцать минут отдохнуть.

Сейчас же уставшие медики вытащили термос, развернули бутерброды с полукопченой, переложенной сырком колбаской и принялись пить чай; напарница аспиранта, изящно пуская через розовые ноздри дым, закурила «Космос», а сам Кантария извлек из кармана мандарин, сноровисто очистил его и, засунув целиком в рот, поделился впечатлениями:

– Рано сняли, еще кислый.

Наконец время вышло, и с новыми силами все занялись отравительницей. Это была симпатичная когда-то женщина лет пятидесяти, после прелестей суда и пребывания в камере смертников горячо желавшая только одного – чтобы все это закончилось побыстрее.

Воля ее была парализована, однако, несмотря на это, операторше в белом свитере, заблокированной Титовым, поначалу вообще не удалось даже обратить на себя внимание объекта, и только после пятиминутного махания руками, подкрепляемого дыхательными посылами, отравительница вдруг вздрогнула, присела на корточки и, громко вскрикивая, принялась яростно мастурбировать. Большего напарнице аспиранта достичь не удалось, однако, когда тот по команде экран снял, крики блаженства в боксе сразу же перешли в предсмертное хрипенье, которое быстро смолкло.

– Ну что ж, на сегодня хватит. – Майор благожелательно оглядел всех участников, а уже в коридоре похлопал Титова по плечу и сказал: – Ну, Юрий Федорович, скоро уже можно тебя на выездные брать, прямо на глазах растешь.

Однако прошло более двух недель, прежде чем аспиранта вызвали в отгороженный стеклянный закут, важно именуемый кабинетом, и Кантария, указав на кожаный диван, несколько официально сказал:

– Присядьте, Титов.

Кроме них в помещении присутствовал еще высокий плечистый мужик в сером драповом пальто и, включив защиту, от чего в воздухе разлилось мелкое противное дрожанье, майор его представил:

– Это старший, с которым вы отправитесь на задание. Обращаться к нему надо «товарищ капитан» и все его распоряжения выполнять незамедлительно.

Он замолчал и, достав из ящика стола небольшую пластмассовую коробочку, извлек из нее что-то напоминавшее конфету-«барбариску», обертку развернул и, протянув содержимое аспиранту, приказал:

– Проглотите не разжевывая.

Ощутив в горле инородное тело, Титов поморщился, а Кантария переждал пару секунд и негромко инструктаж продолжил:

– Это нерастворимый контейнер с мгновенно действующим ядом, – глаза его твердо уперлись в зрачки аспиранта, – там же вмонтирована и крохотная радиомина, – сплюснутые пальцы майора показали, насколько она мала, и он улыбнулся одними губами, – а срабатывает она от этого пульта. – Он вынул из ящика стола что-то похожее на спичечный коробок и осторожно передал его молча взиравшему на происходящее плечистому капитану. – Так вот, Юрий Федорович, если что-то старшему не понравится, ему дано полное право эту самую радиомину активизировать, – понятно, что контейнер лопнет, отрава попадет в организм – и хана, – майор почему-то опять улыбнулся и глянул на потолок, – а если все пройдет нормально, через три часа яд в капсуле разложится, и даже если вы ее отыщете в своем дерьме, то никому вреда она уже не принесет.

Наконец впервые за все время капитан пошевелился и как бы в знак одобрения наклонил лобастую, украшенную уставной стрижкой голову, а Кантария оскалил свои снежно-белые зубы в третий раз и, благосклонно на аспиранта взглянув, бодро произнес:

– Удачи. Я на вас надеюсь.

Когда все миновали внутренний периметр, майор, пожав спутникам руки, отчалил, а плечистый обладатель пальто сурово произнес:

– Резких движений не делать. Руки держать на виду, вопросов не задавать. В лицо не смотреть. Капсулу активизирую без предупреждения. – И сразу же стало ясно, что всего парапсихологического он боится до невозможности.

За разговорами быстро подошли к черной двадцать четвертой «Волге», стоявшей в отстойнике неподалеку от КПП наружного ограждения, и, усадив аспиранта на заднее сиденье между двумя здоровенными молодыми людьми, капитан приказал водиле:

– Коля, заводи, – и двинулся оформлять документы на выезд.

Наконец загудел электродвигатель ворот, тяжелый шлагбаум медленно поднялся, а стальная «гребенка» ушла в бетонные плиты, и, хлюпая колесами по вовсю уже таявшему снегу, машина весело покатила по проложенной между столетними дубами аллейке. Скоро выехали на набережную, затем пересекли Неву, лед на которой был весь в трещинах, и тут капитан повернулся на своем командирском месте и, протянув аспиранту фотографию вальяжного усатого господина, сказал:

– Посмотрите внимательно. Сегодня утром у этого человека был телефонный разговор, во время которого ему были даны кое-какие указания. Нужно сделать так, чтобы в памяти у него об этом даже воспоминаний не осталось, все забылось начисто.

Он на секунду замолчал и, коротко спросив:

– Вам ясно? – тут же узрел аспирантский кивок и фотографию забрал.

Машина тем временем резво катилась по направлению к прибежищу поганых империалистов, скоро показался свежекрашеный фасад с гербом, на который мрачно взирали из своей будки окопавшиеся неподалеку милиционеры, и в этот момент в голове Титова вдруг послышались знакомые звуки камлания, и подобный сходящей с гор лавине голос Рото-абимо начал рокотать. Уже через минуту аспирант внезапно щелкнул пальцами, и сжимавшие его бока локтями молодцы безвольно откинулись на спинку сиденья, а капитан, не поднимая глаз, что-то осторожно вытащил из кармана и протянул ему. Это была маленькая, похожая на спичечный коробок, вещица.

Глава шестнадцатая

В залах Отдела истории первобытной культуры одного из петербургских музеев было немноголюдно. Уныло взирали на заплесневевшие предметы древности студенты, два очень темнокожих строителя светлого социалистического будущего пристально рассматривали палку-копалку, видимо вспоминая свое недавнее прошлое, а громкая речь крепкой дамы-экскурсовода была полна информации и пробирала до нутра.

– …Жизнь родового общества, его обычаи, условности составляли самый корень, суть психики каждого из его членов. – Рассказчица замолчала и, строго взглянув на попытавшегося помацать каменную вазу блудного сына гор, видимо только недавно спустившегося с них, рассказ продолжила: – Табу – слово из языка древних полинезийцев – абсолютный запрет, и невольное нарушение его приводило в действие какие-то физиологические механизмы в человеке, могло вызвать так называемую «вуду-смерть». Например, житель Огненной Земли наткнулся на лакомый кусочек и съел его. Но, узнав, что это были остатки трапезы вождя, понял, что преступил табу, и психологически настолько подготовил себя к неизбежной, по его понятиям, смерти, что действительно умер.

Румяное лицо лекторши приняло скорбное выражение, и, ловко крутанув полутораметровую указку, она начала вводную часть закруглять:

– На подобных суевериях, полном отсутствии материалистического понимания устройства мира основана и древняя магия. К примеру, в Австралии самый известный ее вид – это кость, направленная в сторону невидимого врага, все это действие сопровождается еще и песней смерти. У древних обитателей европейской территории для аналогичных целей употреблялись изготовлявшиеся из камня или рога начальнические жезлы, у северных народов им подобны предметы, называемые по-эскимосски «погаматаны». Вот, пожалуйста, они представлены здесь в достаточном количестве. – Лекторша рассекла указкой воздух и, постучав по стеклу, добавила: – Здесь же имеется жезл знаменитого саамского шамана Риза с Ното-озера. По поверью, он был так зол и страшен, что лопари боялись хоронить его, а эта реликвия из бивня мамонта, покрытая загадочными знаками, ему якобы досталась от самого владыки ада Рото-абимо. И именно благодаря ей, если верить легенде, и приобрел нойда свое необыкновенное могущество. Ну что ж, давайте пойдем дальше. – И внезапно замолчав, она вдруг бессильно опустила указку и уставилась на странную фигуру любителя древней истории.

Он был высоким и широкоплечим, одет в драповое, широко распахнутое пальто, а его криво улыбающееся, асимметричное лицо с глазами, скошенными к носу, имело выражение, пугающее до ужаса. Не обращая никакого внимания на расступившуюся при его появлении публику, он оттолкнул в сторону лекторшу, и, одним ударом локтя разбив толстое закаленное стекло, схватил посох лопарского шамана, после смерти, говорят, превратившегося в страшного упыря-равка с железными зубами, и не спеша двинулся к выходу. Оправившись от шока, дама-экскурсовод закричала пронзительно:

– Эй, товарищ, товарищ! – и с указкой наперевес бросилась следом, однако, тут же получив удар рукой наотмашь по лицу, замолчала и тихо залегла.

Престарелая смотрительница, будучи, видимо, все-таки младше большинства экспонатов, наконец из ступора вышла и, нажав тревожную кнопку, принялась оказывать упавшей первую медицинскую помощь, а два подтянувшихся красноперых сержанта, пробубнив что-то в рацию, резво кинулись за похитителем вдогон.

Однако, достигнув выхода, они узрели невероятное: их сослуживцы без всяких разговоров отдали косорылому в пальто свою честь милицейскую и беспрепятственно позволили уйти, а на вопрос коллег: «Какого хрена?» – ответили: «Помимо ксивы комитетской было показано еще и предписание с красной полосой», – и сразу же все любопытствующие примолкли и успокоились. Ясное дело, не каждому дается малява, запрещающая его шмонать и хомутать, а в музее этого барахла полно, не убудет.

Тем временем зомбирующий капитан не торопясь уселся в «Волгу» и, протянув добытое аспиранту, уставился вдаль неподвижным взглядом и затих. Бережно упрятав заостренный, весь покрытый подобием рунических символов, продолговатый предмет на груди, Титов скомандовал:

– Коля, давай, – и, взревев форсированным двигателем, лайба устремилась вдоль набережной.

Когда стал виден фасад знакомого уже оплота империалистов, машина по команде аспиранта остановилась, а капитан, внезапно вздрогнув, крутанул башкой и как ни в чем не бывало спросил:

– Вы уверены, что все прошло нормально?

– Конечно, – ответствовал Титов и, поправив незаметно за пазухой мешавший ему жезл, добавил уверенно: – Все уже забыто начисто.

Секунду, как бы что-то соображая, капитан рассеянно смотрел в его сторону, потом встрепенулся и, скомандовав: «Давай, Коля, к сектору, „Б“», – уставился, как всегда, вперед и всю дорогу до института просидел молча.

Загудели электродвигатели медленно закрываемых ворот наружного периметра, и голос Рото-абимо в аспирантской голове начал слабеть, зато майор Кантария законстатировал громогласно:

– Молодец, старший дал отличный отзыв, – и, вторично за нынешний день похлопав аспиранта по плечу, довез его в лифте до «красного» этажа и с миром отпустил: – Иди, отдыхай.

Миновав массивную, сразу же за ним захлопнувшуюся железную дверь, Титов очутился на замкнутом в кольцо уровне, где размещались обладающие алыми пропусками операторы.

Порядки здесь были простые и запоминающиеся: свободное передвижение только в пределах установленной зоны, за первое нарушение – месячный карцер, за последующие – лоботомия; если операторша беременела, ей делали аборт, а потом на пару с партнером стерилизацию. Зато для законопослушных и искупивших предусматривалось всемерное прощение и перспективы роста, хотя в такое, честно говоря, не верил никто.

Быстро прошагав вдоль бетонной, выкрашенной в радикальный красный цвет стены, аспирант толкнул запиравшуюся только централизованно, на ночь, металлическую дверь и очутился в своей комнате. Это было стандартное пятиметровое помещение камерного типа: искусственный свет, железная шконка, стеллаж с книгами явно социалистической направленности, – однако несомненным достижением по сравнению с аналогичными тюремными хатами являлась небольшая ниша, внутри которой неподалеку от унитаза присутствовал еще и душ.

Включив погромче льющуюся из репродуктора галиматью про то, что Ленин такой молодой, а юный Октябрь был у него спереди, аспирант взял с полки какую-то балладу о цементе и, усевшись за стол таким образом, чтобы в телекамеру наблюдения попадала только его спина, осторожно вытащил из-за пазухи жезл страшного саамского нойды.

Было сразу видно, что начертанное на его поверхности музейным деятелям прочесть не удалось, и стоило только Титову написанным воспользоваться, как пожелтевший стержень из бивня мамонта распался и на его ладони оказался огромный золотой клык.

Мгновенно аспирант почувствовал холодную тяжесть металла, и сразу же его переполнила рвущаяся наружу безудержная энергия, смешанная с диким восторгом, а в ушах, невзирая на блокировку, знакомый голос загрохотал: «Сегодня, сегодня, сегодня».

Ему неудержимо захотелось вскочить на ноги и закричать бешено: «Да, повелитель, я сделаю это», но, сдержавшись, он спрятал футляр и его содержимое за пазуху, демонстративно передвинул книгу на видное место и, дождавшись сигнала на полдник, направился к кормобазе.

Надо отдать должное, кормили здесь весьма прилично, видимо, сказывалась специфика ведомства, защищать родину с пустым брюхом не желавшего, и, назвав свой номер, аспирант мгновенно получил из амбразуры поднос, на котором присутствовал утопавший в сгущенке солидный кусок творожной запеканки, пара бутербродов с копченой колбасой и здоровенная чашка с Медным всадником снаружи и горячим крепким чаем внутри.

Однако мысли его были очень далеки от жратвы, и, едва усевшись на свободное место за длинным, примыкавшим одной стороной к стене столом, он глянул пристально на входную дверь и щелкнул пальцами, будто намеревался сплясать фанданго. Сейчас же с ней произошло что-то непонятное, и открыть ее стало выше сил человеческих, а Титов уже вторично взмахнул рукой, и все присутствующие вдруг осознали, что не могут не то что на ноги подняться, но и вообще пошевелиться даже не в силах. А в руках аспиранта уже оказался золотой клык, и, вонзив его в сердце сидевшей неподалеку темноглазой худощавой обладательницы греческого профиля, он принялся вычерчивать ее кровью понятные только ему одному знаки на сером бетоне пола.

Где-то далеко раздались звуки тревожной сирены, затем послышался топот бегущих ног, и в дверь забарабанили, а Титов голосом звучным и протяжным принялся нараспев произносить нечто непонятное на древнем забытом языке. Скоро через амбразуру для раздачи пищи стали доноситься звуки команд и крики, а аспирант тем временем вырвал из лежавшего в кровавой луже женского тела сердце, высоко поднял его над головой и, вытянувшись от напряжения в струну, что-то громко и повелительно произнес.

В ответ раздался как будто тысячекратно усиленный раскат грома, весь исполинский, зарывшийся на много этажей под землю лабораторный корпус задрожал, и все видящие узрели, как в пространстве тонких энергий начал стремительно расти чудовищный, бешено вращающийся смерч. Постепенно его сумасшедшая круговерть замедлилась, и он превратился в нависший над институтом огромных размеров черный гриб, от которого с быстротой молнии протянулись к душам человеческим похожие на щупальца отростки.

Вздрогнул майор Кантария, не понимая причину странного томления в своем богатырски здоровом теле, зам по науке, чувствуя, как на мозг наваливается темная пелена, непонимающе затряс лысой головой, а очкастый главнокомандующий, осознав подступающее безволие, в отчаянном усилии сжал зубы, но тщетно, через секунду каждый почувствовал себя маленькой клеточкой огромного организма и почему-то увидел перед собой приятное узкоглазое лицо с по-настоящему страшными глазами.

В то же самое мгновение на другом конце города Ленька Синицын вдруг загоготал радостно, и конопатую, уже отъевшуюся харю его свело в широкой, торжествующей улыбке.