Текст книги "Прокаженный"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глава одиннадцатая

Андрей Ильич Ведерников, носящий в кругах определенных кликуху Гнилой, зависать в «Незабудке» любил. Все здесь было «доскум свойским»: с директором оздоровительного комплекса он когда-то давно пребывал в одной кошаре, раскручивалось заведение на бабки общаковские и даже шнырь при митуге был из «долгосрочников», вышедших при перестройке, и звал атамана еще по-зоновски – бугром.

Нынче правая рука главнокомандующего, Сенька Стриж, напрягся и вызвонил лялек, если судить по прикиду и витрине – мазевых до невозможности, а когда они в предбаннике «рекламу» свою скинули, то и вообще стало ясно, что прибыл «суперсекс»: на бритых лобках прелестниц были наколоты «знаки качества», виднелись надписи фартовые – «королева СС», а у одной из красоток в самом укромном месте было продето кольцо золотое, приносящее, говорят, удачу.

Между тем коньячок французский был уже наполовину выпит, телки по первому разу оттраханы, и каждый отдыхающий занимался своим делом: порево не спеша плескалось под музыку в пузырящейся воде бассейна, Сенька Стриж неторопливо, с чувством, наполнял баяны «меловой гутой», а атаман Гнилой лежал, вытянув во всю длину свои жилистые, с набитыми на коленях восьмиконечными звездами ноги, и думу думал.

В жизни своей он всего насмотрелся: малолетка, за ней – взросляк, три раза при разборках пришлось плясать «танго японское» – с завязанными глазами и пером в руке отстаивать жизнь и честь свою, – но всегда он старался жить «по понятиям», как учили, а натаскивал «блатыкаться» старый вор Рашпиль его строго. Помнится, к началу восьмидесятых Гнилой «держал» уже пол-Питера, кликуху его знали по всему Союзу, и считалось западло тогда «наводить коны» с ментами погаными, а чтобы работать с ними в доле – так боже упаси от такого беспредела и форшмака полнейшего. Да и помидоры с комсюками крепко держались за кормушку, кроме однокорытников никого к ней не подпуская, и приходилось людям нормальным урывать свое то силой, то хитростью, но это было честно – просто коммунисты держали свою масть и никому не уступали власть.

После перестройки же пошел беспредел – понятия кончались там, где начинались большие бабки, и, вспомнив, что его, законного вора, держат теперь даже не за бойца, а просто шестеркой-мокрушником, Гнилой застонал и заскрежетал всеми своими фиксами. От мрачных мыслей отвлек его Сенька Стриж, доложивший, что дур-машины все на взводе, и, глядя на идущую поперек низа живота кореша надпись: «Работает круглосуточно», атаман буркнул хмуро:

– Телок угости, будут злоебучей, – взял шприц и ловко попал пятелкой себе в «дорогу».

Еще на игле он поймал «флэш» – мириады крохотных огоньков зажглись в каждой его клеточке, и вывеска у него подобрела, а внимательно наблюдавший за ним подчиненный одобрительно ощерился и пошел к мокнувшим в бассейне красавицам, зюкая призывно:

– Ласточки, сейчас вам рапсодию на баяне сбацаем.

Гнилой глянул на сразу воодушевившихся лакшовок, и припомнилось ему, что и ширяться-то он начал, когда появилась эта гнида, Шаманом прозываемая, а вслед за ней прорезались менты высоковольтные да прочая шушера. Не до понятий стало. Он открыл глаза и, чувствуя, как тело становится легким и свободным, одним движением быстро поднялся на ноги. Неуемная энергия переполняла его всего и, шумно бросившись в бассейн, Гнилой начал с понтом осуществлять заплыв, а кореша, уже вовсю жарившие своих дам в прозрачной зеленоватой воде, лыбились и пели:

– Не гони волну, бугор.

Тем временем оставшаяся не при делах девица, сделавшаяся после кокаина буйной, стала «заявлять», и, чтобы «рамки» лакшовка не забывала, Гнилой вылез на сушу и быстро поволок строптивицу в бильярдную. Место это было замечательное – с удобными, обтянутыми зеленым сукном столами, с зеркальным потолком, в котором отражалось все на этих столах происходящее, – и, прижав спиной кверху возмутительницу спокойствия между луз, главнокомандующий потешился: долго трахал ее вначале сам, потом с помощью кия, а после уж бильярдным шаром, – мол, не забывай, сука, что сделал Бог тебя из ребра.

Между тем затаившийся в засаде Сарычев прикинул, что веселящиеся дошли уже до нужных кондиций, и, сняв из-под капота бачок омывателя, неторопливо направился ко входу в баню, где за стеклом висела красноречивая табличка: «Закрыто». Постучав и подождав немного, он узрел мрачную рожу выглянувшего дежурного по бане, помахал десятитысячной бумажонкой и сказал ласково:

– Налей водички.

При виде дензнака и пустого омывателя в буркалах у того зажглись искры понимания, и, приоткрыв дверь, он протянул пакшу и хрипло произнес:

– Давай.

Дважды упрашивать майора было не надо, и, резко взмахнув рукой, он подхватил сразу обмякшее тело банщика, зашел внутрь и, задвинув засов, прислушался. Где-то вдалеке, за дверью, шумно плескались в гулкой пустоте бассейна, раздавались громкие стоны, надо думать кончающей дамы, и кто-то смачно, как застоявшийся жеребец, ржал – словом, все было как надо, и Сарычев приступил к действию.

Быстро разорвав полотенце на полосы, он связал командующего баней по рукам и ногам, забил ему кляп и, аккуратно задвинув тело за диван, крадучись направился в предбанник. Тот был солидных размеров и состоял из двух частей – раздевалка была отделена от комнаты отдыха перегородкой, – и, помацав бандитские шмотки, Сарычев маслины из всех стволов вытащил и, разбросав по полу, неслышно двинулся дальше. Миновав русскую парную, сауну и душевые кабинки, он добрался наконец до двери в бассейн и, приоткрыв ее, глянул в щелочку.

Увиденное соответствовало услышанному: трое изрядно вдетых мужиков усиленно и разнообразно сожительствовали с тремя шорнутыми бабами, и почему-то, глядя на них, майору вдруг подумалось, что собачья свадьба – это возвышенное и одухотворенное действо по сравнению с происходившим на его глазах бардаком. Четвертого, нужного Сарычеву, члена бригады пока не наблюдалось, но, услышав громкие женские крики откуда-то сверху, Александр Степанович понял, что тот, видимо, отдыхает в отдельном кабинете, и не ошибся.

Именно в это самое время партнерша Гнилого, крайне раздосадованная неласковым с ней обращением, извернулась и, раскровянив острыми ногтями атамановы бейцалы, начала громко ваблить, стараясь при этом сделать ноги. Подобно раненому тигру, главнокомандующий двумя прыжками достал ее и, несмотря на вертуханье, начал конкретно давать ума, стараясь попасть по соскам и знаку качества на лобке. Находившиеся в бассейне пары даже телодвижения свои приостановили, внимая происходившему наверху, и появление Сарычева произошло для них совершенно неожиданно. Тот щелкнул пальцами и, глядя пристально на отдыхающих, твердо сказал:

– Поплыли.

Сейчас же дуэты распались, купальщики с энтузиазмом взмахнули руками, и их тела начали стремительно рассекать водную гладь. Доплыв до конца дорожки, они развернулись и как заведенные устремились в другой ее конец, а в это самое время раздались быстрые шаги на лестнице и показалась буйно-строптивая носительница продажных прелестей, преследуемая раненым атаманом. От ее былой красоты и шарма не осталось и следа – из носа, впрочем, как и по бедрам, обильно струилась кровь, левый глаз заплыл и был почти невидим, – а за ней несся злой как черт, орущий что-то Гнилой с окровавленным кием наперевес. Заметив Сарычева и мгновенно узнав его, он вскричал дико:

– Ты живой, пидер! – и, круто изменив направление, попытался с ходу воткнуть длинную деревянную палку майору прямо в глаз.

Это было сделано явно опрометчиво, – легко уклонившись, тот плотно въехал носком ботинка атаману в уже изрядно подраненный пах, в такт движению добавил ладонью в лоб, и тут случилось непредвиденное. «Загибавшаяся от вольного», обиженная девица схватила в свои хорошенькие ручки лежавший рядом с ананасом нож и, взвизгнув: «Сука», вонзила острие Гнилому в спину, успев даже развернуть его в ране, пока майор не приказал ей: «Спать». Мгновенно превратившись в спящую красавицу, лакшовка опустилась на кафельный пол, и секунду спустя рядом с ней очутился хрипящий атаман. Изо рта его выходили кровавые пузыри, однако взгляд был осмыслен и полон ненависти, а узкие губы прошептали:

– Все равно от СПИДа загнешься, мент позорный.

Объяснять Сарычеву ничего уже было не надо, и он спросил только:

– Почему?

– Чтоб под ногами не вертелся. – Гнилой внезапно захрипел сильнее, и из уголка его рта заструился кровавый ручеек, а майор взмахнул рукой и, когда атаману полегчало, поинтересовался:

– О Шамане расскажи.

Глаза Гнилого сощурились, и от ненависти его даже затрясло, потом он вдруг ощерился и, плюясь красным, выдохнул с бешеной злобой:

– Душу не мотай, мент поганый, сука легавая, падаль. – Выдохся и прошептал тихо: – Шаман тебя уроет в шесть секунд, ты вначале со своими легашами разберись, есть там один высоковольтный из кадров, он тебя и сдал. Вот у него и спроси насчет Шамана.

Он замолк на секунду и, уже не в себе, внезапно закричав дико:

– Суки, падлы, всех замокрю, – выгнулся дугой и, извергнув водопад черной крови, несколько раз вздрогнул и затих.

Пару мгновений Сарычев молча смотрел на него, потом вздохнул и пошел прочь. Когда он уходил, было слышно, что групповой заплыв находится в самом разгаре.

Глава двенадцатая

Недаром люди мудрые говорят, что понедельник день тяжелый. Генерал-майор внутренней службы Михаил Васильевич Помазков уныло глянул сквозь тонированное окошко подаренного радеющими за улучшение криминальной обстановки в России империалистами «форда» и, чувствуя, как ему опять поплохело, сглотнул тягучую слюну, однако держался с достоинством – пока не блевал. Щегол-водила врубил буржуазную печку на всю катушку, и, ощущая, как его чекистскому долготерпению приходит-таки конец, страдалец отчаянным усилием опустил стекло и, подставив красную, разгоряченную харю упругим струям ветра, начал понемногу приходить в себя. О Господи, где все, куда ты, юность прежняя, девалась? Михаил Васильевич скорбно застонал, а вспомнив себя молодым и красивым инструктором райкома ВЛКСМ, вздохнул и прикрыл покрасневшие от вчерашнего веселья глаза.

Помнится, с каким нетерпением ожидался процесс получения членских взносов от первичных организаций. Поработав совсем немножко головой и руками, всегда можно было урвать свою долю от пирога социализма, а уж отдыхать-то комсомольский авангард умел. Вспомнив емкости с кристально чистой, подобной слезе, влагой стоимостью всего-то в четыре рубля двенадцать копеек, машинистку Катю, свой родной письменный стол, на котором, собственно, все веселье и происходило, генерал внезапно скривил свою несколько одутловатую, склонную к полноте физиономию и с внезапной силой вскричал:

– Стой! Тормози!

Привыкший ко всему водила, включив сирену и лихо приняв вправо, припарковался, а несчастному Михаилу Васильевичу пришлось забежать за киоск, и через пару секунд от утробных звуков граждане ускорили шаги, а люди сердобольные и набожные перекрестились. С третьей попытки чекисту несколько полегчало, и, утерев пасть рукавом расшитого золотом мундира, генерал погрузился в иномарку и нелегкий свой путь продолжил.

Эх, хорошо бы сейчас на воздух, с природой пообщаться поплотнее, поохотиться например. Как славно было в прошлом году в Тюмени: начальник местного УВД, прогибаясь перед проверяющими, исхитрился и лично «посадил медведя на пальму»; пока глупый топтыгин ловил брошенную ему в морду шапку, ловкие чекистские руки распороли ему брюхо клинком, и долго потом сидел косолапый в снегу, запихивая обратно в рану покрытые паром внутренности, и ревел, медленно сдыхая, – вот умора-то. Но на этом веселье тогда не закончилось – зэки сварили стальную клетку с дверью и закинули в нее на ночь дохлого барбоса. А поутру все было готово: другой лесной прокурор сидел внутри и ревел страшно, а уж подстрелить его ничего не стоило, и, помнится, сам генерал всадил в него все пять пуль из своей многозарядки.

Воспоминания о былом несколько оживили воображение Михаила Васильевича, и перед его взором предстали ночные стрельбы из автомата Калашникова с вертолета по джейранам на бескрайних степных просторах нашей родины. А уж как кульминация генеральских подвигов на ум пришли нынешние его приключения на Волге во время нереста осетровых. Ощутив во рту вкус икры-пятиминутки, Михаил Васильевич опять заглотил слюну и понял, что если сейчас же не глотнет пивка, то скорее всего погибнет. Однако как-то все обошлось, и вскоре водила сказал угрюмо:

– Прибыли.

Пришлось грозно сдвинуть брови и, приняв бравый вид, бодро двинуться на службу. У себя в кабинете генерал включил кондиционер на всю катушку и, рявкнув по селектору, что упаси боже его с кем-нибудь соединить, истекая слюной, подволокся к холодильнику. Там в его прохладных недрах находилось то, что лишь одно могло вернуть истомившегося чекиста к жизни, – бездонные залежи запотевших банок реквизированного «Хольстена». Присосавшись и как следует глотнув, Михаил Васильевич допил, крякнул и быстро открыл еще одну, прямо пальцами хватанул кусок засохшей паюсной икорки, ощутив наконец, как начинает приходить в себя. Проклятая пелена перед глазами постепенно рассеялась, пол перестал уподобляться палубе во время качки, и, что самое главное, – блевать не тянуло совершенно. Чувствуя, как настроение начинает стремительно подниматься, с целью профилактики его нового падения генерал не торопясь выкушал еще баночку, степенно заел и, глянув на часы, кликнул подчиненных на утреннюю тусовку.

Ненавязчиво поинтересовавшись, как протекает процесс принятия бандитствующих элементов в славные ряды прапорщиков оперативно-разыскного взвода внутренних войск, генерал предпринятые действия одобрил и, по-отечески посоветовав всем чекистскую бдительность не терять, присутствующих из кабинета выпер. В это время ожила труба – значит, звонил кто-то свой, – и, услышав знакомый голос, Михаил Васильевич на предложение встретиться через полчаса с готовностью согласился. Переодевшись в гражданский прикид, он выкушал на всякий случай еще баночку пивка, накинул скромную дубленку из шкуры ламы и, объявив по селектору, что отбывает перекусить, не спеша направился к выходу.

Чувствуя, как от морозного воздуха голова становится ясной, а настроение еще лучше, генерал энергично закряхтел и бодро двинулся к гранитной набережной. Говорят, что именно в этом месте был ранее отшвартован специальный катер, который разгонял гребным винтом кровищу, вытекавшую ручьем из подземелий заведения, где нынче генералил Михаил Васильевич, но сам он об этом и думать не желал, хорошо помня мудрость народную: что было, то сплыло, и кто прошлое помянет, тому глаз вон. И, глядя вдаль, стоял себе спокойно генерал Помазков, никоим образом не желавший стать Кутузовым, а услышав скрип снега под энергичными шагами, обернулся и, сразу осклабившись, сказал единомышленнику:

– Привет.

– Два вопроса, Михаил Васильевич. – Его собеседник улыбнулся и, поправив модные очки на умном, интеллигентном лице, сразу перешел к делу: – Неприятности с налоговой полицией, закрыли сразу пять наших бензозаправок, и думается, что тебе будет решить проще по своей линии, чем мне по своей, так что навались, пожалуйста.

Он подмигнул и сунул папку с документацией в генеральскую руку, секунду помолчал и тихо добавил:

– Длинный дубаря врезал.

Сказанное Помазкова не впечатлило никак – он на дух не выносил бандитствующего отморозка, – однако чисто профессионально поинтересовался:

– А причины какие?

Думая о чем-то совершенно другом, очкастый вяло отозвался:

– Я не врубался особо, говорят, шкура какая-то расписала, похороны завтра, – и, засмеявшись: – Вот к чему приводит половая несовместимость, – помахал ручкой и устремился к машине, ни марки, ни номера которой было не разглядеть.

– Меньше народу, больше кислороду, – несколько по-детски подумал вслух генерал, хотя имел в виду вещь весьма серьезную – долю погибшего подельщика, и не спеша двинулся продолжать дальнейшее служение отчизне.

Тем временем Александр Степанович Сарычев, с утра еще взявший подходы к генеральской норе под свой контроль, решил временно со своим подопечным попрощаться и, гуляющим шагом миновав белое авто, в которое погрузился очкастый собеседник Помазкова, не спеша тронулся за ним следом. Таких вот «волжанок» майор в свое время видывал предостаточно – с проблесковыми сигналами у решетки радиатора, мощной сиреной и специальными направляющими для номеров: цепляй какие хочешь, – и сомнений в том, где подвизался генералов знакомый, не оставалось никаких: заведение это раньше звалось ГБ-ЧК, а нынче более демократично – конторой федеральной. Даже теперь явных лохов в ней не держали, и, хорошо об этом помня, Сарычев сразу же отпустил клиента на десяток корпусов вперед, некоторое время двигался без света, затем фары включил, и все шло отлично, пока не выехали на Московский проспект. Удивительно, но снег на нем только что отскоблили, и, нагло заняв крайний левый ряд, чекистская лайба засверкала огнями и с ревом сирены резво покатила в сторону аэропорта, не обращая на светофоры ни малейшего внимания. Увидев такое дело, майор сплюнул и, сожалея, что только время зря потерял, двинулся назад и снова затаился в засаде неподалеку от мрачного серого здания, говорят, такого высокого, что из его подвалов свободно видна Колыма.

Между тем выкушавший к концу рабочего дня «Хольстена» уже изрядно, генерал Помазков находился в превосходном расположении духа – вопрос с бензозаправками решился в шесть секунд, и, кликнув по селектору машину, он погрузил свой зад в анатомическое подогретое сиденье и приказал водиле рулить к дому. Обитался он в кирпичном девятиэтажном монстре, воздвигнутом для высоковольтного состава ГУВД еще задолго до победы демократии, и жить в нем было легко и приятно, однако, не доехав пару кварталов, сам не понимая почему, Михаил Васильевич сказал:

– Дальше я сам, прогуляться хочется, – и, лайбу отпустив, потопал на своих двоих.

Очень скоро какая-то неведомая сила заставила его остановиться возле белой «девятки», запаркованной неподалеку от лесопарка, и, распахнув дверь, он уселся рядом с водителем. В этот момент с генеральских глаз будто кто-то убрал пелену, и, глянув в лицо размещавшегося рядом с ним крупного усатого мужчины, Михаил Васильевич вдруг закричал от страха и, закрыв лицо ладонями, натурально наделал в штаны, – даром что ли столько «Хольстена» было выжрано.

– Узнали, значит, товарищ генерал? – мягко сказал водитель, ухватив при этом твердыми, как железо, пальцами Помазкова за горло и уже через секунду поинтересовавшись звенящим от ярости голосом: – С кем вы встречались на набережной?

Язык у чекиста от ужаса еле ворочался в пересохшем рту, и он отозвался не сразу:

– Так, знакомый один. – Однако, получив «закуску» – резкий удар тыльной стороной ладони по губам, быстро добавил: – Партнер по бизнесу… Давний.

Еще через секунду Михаил Васильевич заработал чрезвычайно болезненную оплеуху, терпение его иссякло, и, чтобы больше не били, он заплакал и сдал подельщика со всеми потрохами. Глядя на обделавшееся от страха, безвольное существо в генеральской папахе, Сарычев сморщился от отвращения и подумал с горечью: «Ну почему столько честных, мужественных людей бегает в операх, а над ними сидят вот такие гниды? А может, сейчас и нельзя по-другому, – чтобы пролезть наверх, надо быть сволочью непременно, а?» И чтобы не терзаться сомнениями, он отвесил Помазкову щедрого тумака и, рявкнув: «Хватит сопли мотать, о Шамане расскажи», сильно тряхнул Михаила Васильевича за воротник. Однако отреагировал генерал как-то странно – он вдруг в ответ улыбнулся и, хитро сощурившись, погрозил Сарычеву пальчиком, громко затянув при этом «Марш коммунистических бригад», и майор понял, что перестарался.

«Хорош, видно, этот Шаман, – быстро подумал Александр Степанович, глядя на вовсю солировавшего чекиста, – если при одном только упоминании о нем у людей крыша едет». А тем временем генерал, на прощание майору подмигнув, лихо из лайбы выбрался и, молодецки отшвырнув мешавшую ему папаху в придорожный сугроб, строевым шагом попер вперед, и долго еще в темноте зимнего вечера можно было слышать незабываемое:

 
Сегодня мы не на параде,
Мы к коммунизму на пути,
В коммунистической бригаде
С нами Ленин впереди.
 

Глава тринадцатая

– Привет, – улыбнулась Маша и, поинтересовавшись сразу: – Есть будешь? – уже через секунду налила Сарычеву здоровенную миску борща, – знала, что очень горячий он не любит.

Надев тапки, майор помылся и, усевшись на табурет, потянулся было за чесноком, но передумал и начал варево хлебать. Честно говоря, борщ был так себе, весьма средний – не хватало в нем мажорного звучания мозговой разваренной косточки, тонкой гармонии перца, томатов и зелени, – но Сарычев ел с удовольствием – за целый день проголодался изрядно.

Неподалеку от него, на специальном коврике, пребывала в лежачем положении неразлучная с некоторых пор троица – вывезенный к Маше в гости молодой кот Лумумба с родным братаном Снежком и сука-соседка, лайка-медвежатница Райка. Характер у охотницы был сложен и противоречив: на улице она кошек ненавидела люто и, в мгновение ока подкидывая их в воздух, сноровисто перекусывала хребты, а вот дома пошла на компромисс и частенько даже вылизывала черных, лохматых заморышей своим розовым длинным языком. Дохлебав до дна, майор обнаружил, что там еще присутствует здоровенный кус мяса с костью, но был он ему уже явно не по зубам. А потому, положив его на тарелку, Сарычев долго, чтобы не заварить собачий нюх, на отварную плоть дул и наконец позвал ласково;

– Раечка, иди сюда, девочка моя.

Глянула медвежатница на него умным желтым глазом и, привстав, бережно взяла мясо зубищами прямо из рук, а Александр Степанович засунул посуду в мойку и пошел в Машины апартаменты – общаться.

Коты потянулись за ним следом, однако внимания на вошедших никто не обратил, потому как по телевизору шла завлекательная передача о зверствах уже распоясавшегося вовсю садиста-маньяка, уделявшего все свое внимание слабому полу. Яркие краски, неожиданные ракурсы и растерянно-глуповатые комментарии милицейских работников с искрами испуга в глазах создавали незабываемую атмосферу чего-то по-настоящему непереносимо страшного, и Сарычеву показалось, что лучшей рекламы для художеств убийцы-насильника и не придумать. Как будто он сам заказал часовой демонстрационный ролик, – мол, смотрите, граждане, какой я великий и ужасный, задумайтесь и трепещите.

Дождавшись, когда шедевр подойдет к концу, майор обратил внимание, что передача канала петербургского, а ведет ее автор, Алексей Трезоров, и, поставив кассету с «Дикой орхидеей», он быстренько направил Машино внимание в несколько другое русло.

Днем следующим, оказывается, хоронили бандита Гнилого. Собственно, Сарычев особо и не собирался провожать его в последний путь, но, узрев огромную пробку в районе проспекта Энергетиков, свою «девятку» загнал между домами и, пройдя немного пешком, лично увидел, как хоронят свой авангард бандиты.

Вначале услышал. Десятки мощных клаксонов наполняли прозрачный зимний воздух ощутимо вязкими, протяжными звуками, и Сарычеву сразу вспомнился какой-то фильм про большевиков, где они примерно так же гудели чем-то на заводе и подбивали пролетариев на стачку.

Подтянувшись поближе, майор узрел огромное белое облако, поднимавшееся из множества выхлопных труб, и наконец стала видна процессия полностью: по всей ширине проезжей части, сметая на тротуар встречный транспорт, с ярко горящими фарами медленно двигалась длинная колонна иномарок. Впереди в открытом черном лимузине везли почти полностью укрытый цветами гроб с телом покойного, его сопровождал «мерседес»-тягач, волочивший платформу, на которой располагался лабающий Шопена духовой оркестр, и майору невольно подумалось: «Лафета пушечного только не хватает, а все остальное как у маршала».

Сияли в лучах зимнего солнца отполированные бока джипов, блестела скупая мужская слеза в буркалах бандитов, а вот менты проблесковыми огнями сверкать не стали, убрав от греха подальше свои «УАЗы» в боковые проезды, и было ясно всем, что это не только похороны, но еще и демонстрация силы.

Очень скоро зрелище Сарычева утомило, и, вспомнив скромную могилу капитана Самойлова, он вдруг очень захотел показать всем свой, говорят весьма тяжелый, характер, но как-то сдержался, не подозревая даже, что уже через пару минут подобная возможность ему представится.

А вышло так, что экипаж одной из замыкавших похоронную процессию машин узрел внезапно, что из припаркованного в отдалении «рафика» – с отметиной по борту: «Телевидение» – с энтузиазмом ведется съемка происходящего. Иномарка мгновенно остановилась, и выскочивший из нее квартет стриженых плотных молодых людей принялся действовать быстро и скоординированно: в то время как один из них, открыв водительскую дверь и бросив рулевого на снег, принялся крушить ему каблуками ребра, трое других вломились в салон, и оттуда сразу же послышался звон чего-то разбиваемого, а потом женские крики.

Не мешкая ни секунды, майор стремительно пробежал сотню метров и, взлетев с ходу над избивавшим уже неподвижное тело водителя бритоголовым разбойником, с силой опустил свой кулак на его гладкий, как бильярдный шар, череп. Что-то хрустнуло, и бандитствующий элемент вытянулся у колес неподалеку от своей жертвы, а майор тем временем уже оказался в салоне. Ярость начала разгораться в нем по-настоящему, и, вырубив ударом локтя в основание черепа отморозка, увлеченно добивавшего пожилую даму, по лбу которой струилась кровь, он вышвырнул его тело на снег и оказался нос к носу с его двумя хрипящими от злости товарищами. Ближайший, высокий широкоплечий парень, вскрикнул и с похвальной скоростью провел кин-гири – энергично пнул Сарычева в пах, – готовясь сразу же подключить руки, однако это было сделано недостаточно быстро для майора. Защитившись «ударом черепахи», Александр Степанович в мгновение ока раздробил нападающему колено опорной ноги и сейчас же, не дожидаясь, пока он упадет, вырубил «двойкой» по верхнему уровню. Не вскрикнув даже, бесчувственной массой широкоплечий рухнул поблизости от своего пока еще не пострадавшего сослуживца, и в руках у того без промедления оказался нож. Не какой-нибудь там «жулик» с «мойкой», длиной в палец, а настоящая пиковина, свинокол, способный прошить человека насквозь, и, глядя, как нападавший крутит клинком «обратную восьмерку», майор врубился сразу, что тот далеко не лох. Спустя мгновение лезвие со свистом разрезало воздух в полудюйме от его лица, и, взяв контроль над замеревшей в мертвой точке конечностью врага, Сарычев извернулся и, подсев, с хрустом сломал ее в локте. Дико закричал нападавший, из его разжавшихся пальцев пика упала на пол, а разбушевавшийся Александр Степанович с разворота, вскрикнув пронзительно, провел сильнейший тейши-учи – удар ладонью – оруженосцу в лоб, и оба глаза у того расплылись мутной жижей по щекам.

Ни секунды не медля, майор выпихнул бандитские тела в проем двери и, дико закричав взиравшим на него с испугом телевизионным деятелям: «Водилу подбирайте», стал сосредоточенно заводить мотор. Быстро протерев мозги, очкастый дядька в кожаном пальто совместно с оператором – молодым парнем с разбитым носом – затащил рулевого в салон, и, дав по газам, сколько педаль позволяла, Сарычев рванул во дворы. Обогнув торговый центр, он выехал в карман и, прокатившись пару кварталов, остановился.

– Вы кто – костолом Сигал, Брюс Ли или папаша Норрис? – Очкастый обладатель пальто смотрел на него с явным восхищением и, достав пачку «Мальборо», предложил: – Сигарету?

Майор покачал головой и, глядя на водителя, который уже начал приходить в себя и тихо стонал, отозвался просто:

– Меня зовут Сарычев Александр Степанович.

– Ну тогда будем знакомы, – с некоторым апломбом сказал очкастый курильщик «Мальборо» и, протянув руку, украшенную недурным перстнем с сапфиром, представился: – Алексей Фомич Трезоров. С меня причитается.

– Вы даже не представляете, как это приятно, – хитро улыбнувшись, сказал Сарычев и, упрятав корреспондентскую визитку в карман, из микроавтобуса вылез – до «девятки» идти дворами было совсем недалеко.

Пора было приниматься за очкастого генеральского знакомца, звали которого Вячеславом Ивановичем Носковым, и, пока майор по свежевыпавшему снегу добрался до Стрельны, уже начало темнеть. По засвеченному Помазковым адресу – Заозерная, 9 – находился здоровенный деревянный дом, по всему видно построенный полвека тому назад, и, сам еще не понимая почему, Сарычев внезапно воодушевился. Место было проходным, машин поблизости стояло достаточно, и, не привлекая к себе ничьего внимания, он спокойно дождался полковничьего прибытия со службы. Сверкнув стеклами очков в свете фар, Вячеслав Иванович отпустил уже знакомую майору белую «Волгу» и, отворив калитку, потопал по занесенной снегом, давно не чищенной дорожке куда-то в глубь поместья, а Сарычев внезапно понял причину своего оживления – дом был явно нежилой.

Как бы в подтверждение этого под родной крышей полковник задерживаться не стал, а, распахнув минут через десять створки ворот, выкатился на совершенно потрясном зеленом «ягуаре» и осторожно порулил в сторону Петродворца. В районе Знаменки чекист ушел направо и, проехав пару километров по отличному бетонному покрытию, миновал шлагбаум, рядом с которым щелкали пасти двух кавказских волкодавов, и загнал свою бесценную лайбу на охряняемую автостоянку. Забрав у сторожа пропуск, он протопал ножками метров двести по очищенному до асфальта тротуару и через пару минут, набрав дверной код, уже поднимался по лестнице небольшого каменного трехэтажного дома, построенного с претензией на нововикторианский стиль.

– Не долго мучилась старушка в бандитских опытных руках, – удивительно мерзким голосом, фальшиво, но с энтузиазмом, глядя на чекистские хоромы, пропел Александр Степанович и, развернувшись, порулил в славный город Санкт-Петербург.

Там он заехал к Маше и, выхлебав остатки борща, нахально испросил у медвежатницы-лайки соизволения подкинуть хвостатых еще на денек, на радостях одарил всех купленным по дороге тортом «Чародейка» и направился в квартиру отъехавшего за пределы Соломона Абрамовича Каца.

Настроение было превосходным, места достаточно, и, разогревшись как следует, Сарычев долго собирал по крохам остатки былой гибкости, поработал на скорость и координацию, а в заключение, отрабатывая силу удара, чуть не изодрал своего стокилограммового кожаного любимца. Воды горячей в кацевской квартире, видимо, не полагалось, и, обтерев пот влажным полотенцем, майор долго раздумывать не стал, а, преисполнившись наглости, позвонил своему новому телевизионному знакомцу домой.