Текст книги "Пеший город"

Автор книги: Феликс Кривин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Мастерская сапожника Шилохвоста

Корелла и Розелла, две миловидные попугаечки, сегодня с утра в заботах. Нужно срочно достать сапожки – знаете, такие, как у Цесарки: шиферно-серые, с небольшой грязнотцой. Это так элегантно, говорит Корелла, это так элегантно, говорит Розелла, что просто невыносимо их не достать.

Да, в жизни нет ничего вечного. Подумать только, еще вчера можно было ходить в красных сапожках (с небольшой желтоватинкой), еще вчера это казалось красивым, а сегодня – подумать только! – это уже устарело, говорит Розелла, устарело, говорит Корелла, и нужно снова бегать что-то искать.

Мастер Шилохвост, заваленный сапогами так, словно собирался совершить пешком кругосветное путешествие, поднял глаза на посетителей и молча указал на табличку: «Здравствуйте. Заходите. Садитесь и – извините!»

Мастер Шилохвост был занят, он не мог тратить время на разговоры, и обычно, пока он трудился, посетителей развлекали его таблички. «Как живете? Как здоровьице? Не волнуйтесь! Все устроится!..», «А погода подвела. Да… такие-то дела…»

Но Корелла и Розелла не стали поддерживать этот разговор с сапожником, а сразу нырнули в кучу обуви, выныривая лишь для того, чтобы обменяться впечатлениями, которые были то яркими, то бледными – в зависимости от расцветки обуви. Вот эти, желтенькие, довольно милы, сказала Корелла, довольно милы, сказала Розелла, и обе снова исчезли в куче сапог.

Мастер Шилохвост окончил работу и спохватился, что где-то здесь у него должны быть посетители. Он уже собирался начать розыски, но тут отворилась дверь и в мастерскую вошел сосед Кукша.

Начинающий поэт Кукша и сапожный мастер Шилохвост были большими друзьями. Они часто собирались вот так, вдвоем, и разговаривали об искусстве, поскольку эта тема занимала обоих.

– Сочетание цветов, как и сочетание звуков, должно вызывать чувство гармонии, – говорили они, и при этом Шилохвост демонстрировал сапоги, а Кукша читал какое-нибудь стихотворение. И приходили к общему выводу: сапоги – это как стихи: надо, чтоб было прочно, красиво и чуточку согревало.

На сей раз, однако, сосед Кукша пришел не за разговорами, он задал сапожнику прямой вопрос:

– Шилохвост, мы друзья?

– Да, конечно, Кукша, разве ты сомневаешься? Кукша стоял и молчал. Он сомневался. Потом он сказал:

– А если мы друзья, то почему у тебя от меня секреты? Я же знаю, что ты встречаешься с Жаворонком и Скворцом, что у вас что-то готовится.

Из сапожной кучи выглянули Корелла и Розелла. Не потому, что они хотели подслушать разговор, а просто интересно, шепнула Корелла, интересно, шепнула Розелла, и обе прислушались.

– Конечно, – продолжал Кукша, – какой от меня толк? Я не умею ни тачать, ни строгать, ни камни ворочать… Меня даже в газете не печатают.

– Не надо, Кукша, – попросил Шилохвост.

– Нет, я знаю, знаю! Что я в жизни сделал, что я успел? Написал вот эти таблички? «Не волнуйся, все устроится!» Ничего, Шилохвост, не устроится, это я теперь точно знаю. Потому что – кому я нужен?

Невозможно было слышать, как он это сказал, как он прошептал, что он никому не нужен. Нет, это неправда, воскликнула Корелла, неправда, воскликнула Розелла, и тем самым выдали свое присутствие.

– Так вот вы где, – обрадовался находке Шилохвост. – Познакомьтесь, это Кукша, поэт.

– Начинающий, – скромно добавил Кукша.

Корелла и Розелла сразу забыли, зачем пришли. Поэт, ах, поэт, это вы, значит, стихи пишете? Подумать только – стихи! Корелла когда-то читала одно стихотворение, забыла уже, как называется, может быть, Розелла помнит, но нет, Розелла читала совсем другое стихотворение.

Начинающий поэт Кукша, не избалованный славой, почувствовал легкое головокружение. Это было приятное головокружение, похожее на то, когда отрываешься от земли… Вы любите природу? – спросила Корелла, и Кукша ответил, что да, хотя для него природа была всего лишь сырьем, из которого он изготовлял свои произведения. Как многие поэты, он любил больше природу в поэзии, чем поэзию в природе, и, быть может, об этом бы он сейчас и сказал, но тут Корелла и Розелла внезапно вспомнили о сапогах и столь же внезапно забыли о Кукше.

– Шилоклювка! – одновременно воскликнули они, имея в виду то, что ведь, кроме сапожной мастерской, есть еще ателье Шилоклювки, где тоже неплохой выбор обуви. – Шилоклювка! – воскликнули они и выбежали из мастерской.

Трясогузка

В жизни главное – не теряться! Сколько раз твердила это Зяблику Трясогузка, а он опять потерялся. И Трясогузка целый день, высунув язык, бегает по городу в поисках своего друга.

Странный он стал, Зяблик. Прежде у него всегда находились для Трясогузки какие-то слова, а теперь все ему надо подсказывать.

Вчера Трясогузка весь вечер подстерегала Зяблика у его дома, но так ничего и не выстояла. То ли Зяблик из дому не выходил, то ли домой не возвращался. Проще всего было к нему зайти, но Трясогузка не Пустельга, такого она себе не позволит. Пока не позволит.

Вот он, наконец, появился. Трясогузка останавливается перед витриной парикмахерской и начинает внимательно ее рассматривать. Но ее интересует совсем не витрина. Одним глазом Трясогузка продолжает следить за Зябликом, а другим изучает свое отражение: чтобы уследить за Зябликом, нужно прежде всего следить за собой.

А Зяблик все ближе. Вот он подходит к Трясогузке и говорит голосом Жаворонка:

– Что это ты, сестренка, зря топчешь тротуар? Не жалеешь своих ног, пожалей хоть чужую работу.

– Вы не видели моего Зяблика?

– Зяблика? Эка невидаль! Придумай, сестренка, что-нибудь получше.

Грубиян он все-таки, этот Жаворонок. Так прямо и говорит: придумай получше. А чего Трясогузке придумывать? На ее век и Зяблика хватит. Уж во всяком случае почище этого каменщика… хотя каменщик тоже ничего. Вот он стоит, усталый, перепачканный глиной, и улыбается во весь рот.

– До свиданья, сестренка, передай привет своему Зяблику.

Из парикмахерской выглядывает Стриж.

– Что, опять пропал? Я его сегодня не видел.

Если уж Стриж не видел Зяблика, то его не видел никто. В парикмахерской Зяблик бывает каждый день, он проводит здесь все свободное время.

– Вы загляните к Сорокопуту, – советует Стриж. – В это время он там бывает.

– Ну, конечно! Как Трясогузка могла об этом забыть! Конечно же, Зяблик пропадает у этого Сорокопута.

Трясогузка опять идет по улице, но теперь она уже знает, куда идет. У нее твердый, уверенный шаг, и никто не может сказать, что Трясогузка зря топчет тротуары.

В придорожной канаве, вырытой, должно быть, просто так, чтоб пешеходы не зевали, лежит старый Деряба. Трясогузка брезгливо обходит его стороной и останавливается возле дома Сорокопута. Если Зяблик думает, что она постоит и уйдет, он глубоко ошибается. Трясогузка будет здесь стоять хоть до утра, у нее хватит терпения.[6]6
  Лучше иметь дело с брошеной бомбой, чем с брошеной женщиной. (Прим. Дубоноса).


[Закрыть]

Непонятно, что может быть у Зяблика с этим безработным адвокатом. У Зяблика приличное место, он на хорошем счету. Правда, работа беспокойная, приходится целыми днями мотаться по городу. Зяблик работает не за страх, а за совесть, хотя и за страх тоже, поскольку он страховой агент. Такое время, каждому хочется себя застраховать.

Пока Трясогузка об этом думала, на улице стало темнеть. Прошел с работы плотник Скворец, ночной сторож Сыч вышел на работу. А Зяблик все еще сидел у этого Сорокопута.

Ничего, ничего. Трясогузка пока постоит, она пока подождет. Но придет время, Зяблик еще настоится. Он будет ждать ее на каждом углу, бегать за ней по всему городу.

У Сорокопута открылась дверь.

– Счастливо оставаться.

– И вам тоже. Не оставаться, а вообще…

В темноте Трясогузка с трудом различила фигуру, которая отделилась от двери и двинулась вниз по улице.

Почему вниз? Зяблику нужно в обратную сторону. Интересно, куда это он собрался? Но Трясогузку не проведешь! Трясогузка знает, чем такие маршруты кончаются! Она пойдет за ним и все разузнает.

Идти пришлось далеко – в самый конец города. Зяблик остановился возле маленького домика и даже не постучал – просто открыл дверь и вошел.

Вот уже до чего дошло! – подумала Трясогузка.

Она немного постояла у двери и, видя, что дожидаться ей больше нечего, просто взяла и вошла. И замерла на пороге.

Перед ней стоял трубочист Соловей.

Так вот, оказывается, кто был у Сорокопута! Опять Трясогузка обозналась – в который раз!

– Заходите, заходите, – любезно пригласил Соловей. – Вы от Жаворонка?

Подумать только! Стоило Трясогузке пять минут поговорить с Жаворонком, как об этом уже знает весь город.

– Откуда вы знаете?

– Догадываюсь… Да вы садитесь, пожалуйста!

Трясогузка села и стала рассматривать комнату. Никакой обстановки, одни книги, книги кругом – на столе, на полу, на кровати. И еще – ноты. Зачем Соловью столько нот?

– Это я после работы занимаюсь, – объяснил Соловей. – Ноты переписываю. Вчера переписывал для Сипухи, сегодня – для Кряквы. Они в театре поют, а слуха нет. Ну, и приходится петь по нотам. Вот такая история…

Очень он симпатичный, этот Соловей. Стройный, подтянутый. И глаза – совсем как у Зяблика. Кругленькие такие. Только почему-то прихрамывает.

– Что у вас с ногой?

– Да так, обжегся. Чистил трубу у Колибри, ну, а она растопила печь.

– Растопила, когда вы были в трубе?

– Ну да. Не мерзнуть же ей. Колибри – птица нежная.

– Вы как будто ее одобряете. Это же нахальство, не чувствовать, что другие…

– Разве ж это нахальство? – мягко прервал ее Соловей. – Колибри чувствует, что ей холодно, каких еще чувств вы от нее хотите? Замерзла – взяла и растопила печь. Вот такая история.

Соловей говорил просто и понятно, но Трясогузка чувствовала, что как-то он говорит не так. Невозможно было понять, шутит Соловей или говорит серьезно.

А вот Пингвин, – сказал Соловей, – никогда не топит печь. А трубу чистит каждую неделю. Это для сквознячка, говорит. Для крыльев сквознячок – первое дело. А Страус, тот сам трубу чистит. Спрячет голову в трубу с перепугу, а потом осторожно высунет наверх – и все, труба готова. Вот какая история.

Соловей знал массу историй. Казалось, он мог рассказывать их без конца. Он и вообще нравился Трясогузке – такой интеллигентный, воспитанный, даже не верится, что трубочист. И все время шутит. Трясогузка уже поняла, что Соловей шутит, а не говорит серьезно.

– Так что там слышно у Жаворонка? – спросил Соловей, внезапно прервав свои истории.

– Да так, ничего, – замялась Трясогузка. – Я его видела сегодня. Разговорились – то да се… Ты, говорит, зря топчешь тротуар. – Трясогузка смешалась, не зная, что еще можно сказать. – А сейчас я, наверно, пойду, а?

Проводив гостью, Соловей сел за стол и задумался. Теперь, когда ему не с кем было шутить, Соловей был очень серьезным, таким серьезным, каким можно быть только наедине с собой.

– Дверь отворилась, и на пороге появилась Пеночка. – Я к вам от Жаворонка, сказала она.

Дятел и Марабу

– У меня двое детей, – сказал Дятел и дружески подмигнул Марабу: – Сообщники. Старший по дереву долбит, младший стихи декламирует. П-потешные ребята!

– А как насчет другие сообщники? – напомнил Марабу. Например, Пустельга?

Это был тонкий вопрос. О том, что Дятел и Пустельга сообщники, можно было предположить по тому, как упорно она его выгораживала. На все вопросы о Дятле она твердила одно;

– Ко мне как к женщине он не имел никаких претензий.

И теперь, назвав Пустельгу, Марабу рассчитывал застать Дятла врасплох. Но тот почему-то глупо хихикнул.

– Пустельга! Вы, наверное, смеетесь!

– Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз, – сказал Марабу. И, подумав, добавил: Если можно так выразиться.

– Д-да нет же, я такими вещами не занимаюсь! У меня семья, дети, не з-забывайте, что я люблю свою жену.

– Любовь не картошка, ею сыт не будешь, – определил свою точку зрения Марабу.

– Да и вообще… Мне бы жена не п-позволила… Моя жена терпеть не может эту П-пустельгу. «Не п-понимаю, что в ней находят некоторые», – говорит моя жена.

– Кто находит? – немедленно уточнил Марабу.

– Ну, я не знаю. Сам я ничего не нахожу.

– Мне нравится ваша физиономия, – сказал Марабу. Если вам Пустельга не нужен, так он и нам не нужен. Пустельга можно освободить, – сказал Марабу, повернувшись к Филину, и, повернувшись обратно к Дятлу, добавил: – Раз вы советуете.

– П-пустельга! – все еще не мог успокоиться Дятел. – и к-как вам могло прийти такое в голову?

– Нам разное приходит в голову, – спокойно возразил Марабу. – Вот сейчас нам пришло в голову помочь ваша семья. Как вы на это смотрите?

Дятел перестал заикаться. А почему бы нет? Ведь могли же Синицу назначить начальником королевской почты и телеграфа. Еще вчера там был Журавль, но Марабу сказал: «Лучше Синица, который у нас в руках, чем Журавль, который у нас в небе».

Окрыленный Дятел, волнуясь, заговорил:

– Я вас прошу, сделайте одолжение… Жена, двое детей… Один по дереву долбит, другой стихи…

– А стучать ты умеешь?

– Кого вы спрашиваете! Столько лет у ворот младшим привратником… Это мой долг.[7]7
  А долг платежом красен. (Прим. Чижика)


[Закрыть]

– Ну вот и отлично, – подытожил Марабу разговор. – Думаю, мы с вами сработаемся. Как умный Дятел вы должны понимать, что, если мы не летаем, значит, мы знаем, что мы делаем. Небо – это туда-сюда, вверх-вниз, шиворот-выворот – разве это порядки?

Дятенок и другие

– Прибыл в ваше распоряжение! – доложил Дятенок.

– Ну что ж, докладывай, – улыбнулся солдат Канарей.

– Есть докладывать! Я тут еще двоих привел, они за дверью ждут. Надежные ребята!

– Ох ты, господи, – засуетился дворник Орел. – Чего же им под дверью стоять? Проси, пускай заходят.

Дятенок подал знак, позволявший зайти его компании.

Простите за беспокойство… Чрезвычайно счастливы… Не имеем чести… Имеем честь… Дятенок, представьте же нас!

В дверях стояли надежные ребята Зяблик и Сорокопут.

– Мы, кажется, где-то виделись, – сказал Зяблик и смутился: он вспомнил, что виделся с Канареем тогда, когда сидел у Сорокопута в шкафу и подглядывал в щелочку.

– Мне кажется тоже, что я вас где-то видел. Только где – не помню, – сказал и Сорокопут.

– Это когда я письмо приносил.

– Письмо? – спохватился Сорокопут. – Нет, значит, я видел не вас… Верней, не я вас видел…

– Ты пока займи гостей, – сказал солдату Орел, – а я пойду, у меня еще два переулка не метено.

Канарею не пришлось никого занимать: сегодня всех занимал Дятенок.

– Секретный пакет доставлен по назначению, – доложил он и, видя, что Канарей будто бы ничего не понимает, и по-своему истолковывая это непонимание, кивнул в сторону Зяблика и Сорокопута: – Они уже в курсе.

– Да, да, мы в курсе… Не то, чтобы в курсе, а вообще, – заверил солдата Сорокопут. – Но скажите, меня тогда точно возьмут на работу? Сейчас меня не берут, но это не почему-то потому, а потому что почему-то…

Канарей, который всегда отличался солдатской смекалкой, на этот раз туго соображал. Что за игру затеял этот Дятенок? И почему в ней участвуют такие солидные птицы, как Зяблик и Сорокопут?

Дятенок предложил план операции:

– Сначала надо усыпить бдительность Сплюшки.

– Не совсем усыпить, а на определенное время, – внес свою поправку Сорокопут. – Зяблик мастер на такие дела.

– Уж и мастер! – решительно запротестовал Зяблик. – Не скромничайте, Сорокопут, вы сами кого хочешь усыпите.

– Потом надо проникнуть в клетку, – продолжал Дятенок докладывать план операции.

– В клетку проникнет Сорокопут, – незамедлительно отозвался Зяблик.

– Я проникну? – Сорокопут вспомнил, как проникли в клетку Голубь, Дятел и прочие, и ему стало не по себе. – Кстати, мне еще не сказали, буду ли я работать… Пусть мне скажут это сейчас, чтоб я знал, что я знаю.

Солдат Канарей изо всех сил напрягал свою смекалку. О чем они говорят? Вот Дятенок упомянул о полночи, а Зяблик на это возразил, что время, может быть, выбрано не совсем удачно, потому что он, Зяблик, привык рано ложиться, потому что ему, Зяблику, рано вставать. А Сорокопут сказал, что он тоже рано вставал, когда ходил на работу, но, если понадобится, он может рано вставать и сейчас. Дятенок сказал, что в полночь легче усыпить бдительность Сплюшки, без чего в клетку проникнуть нельзя.

– Что-то я озяб, – поежился Зяблик. – Подумайте, весна, а так холодно.

– Если говорить о погоде, то это действительно, резюмировал Сорокопут.

– Может, печку растопим, а? – предложил Зяблик. – Посидим, погреемся.

Он положил в печку несколько щепочек, отодвинул заслонку, и – ветер хлынул в трубу:

 
Эй вы, птицы-пешеходы, что ж сидите вы на месте?
Выдвигайте прочь заслонки, чтоб послушать наши песни!
Широко раскройте уши, если души ваши слепы,
Ведь не зря зовут вас трубы, ваши трубы – двери в небо!
 

– Кажется, стало теплей, не будем топить, правда? – сказал Зяблик и задвинул заслонку.

Сорокопут был занят своими мыслями.

– Я много проработал, у меня это в крови. Я могу каждый день ходить на работу.

– Хорошо бы сейчас пойти на работу, – вздохнул Зяблик.

– А? У каждого столько дел…

– В точку сказано, – ответил солдат Канарей, имея в виду не слова Зяблика и тем более не слова Сорокопута. – Трубы двери в небо!

– Мне кажется, я уже слышал что-то подобное, – отозвался Сорокопут. – Во всяком случае, о том, что трубы – двери в небо, я уже откуда-то знал. Не может быть, чтоб я это слышал впервые, а если и слышал, то не впервые, во всяком случае. Зяблик, вы мне такого не говорили?

Зяблик внимательно посмотрел на Сорокопута.

– Что-то не помню.

«Опять он так на меня посмотрел, – забеспокоился Сорокопут. – Может, лучше не связываться? Правда, получить работу вроде бы хорошо, но сидеть в клетке – это тоже не работа».

– Что ж это я сижу? – заторопился Сорокопут. – Зашел на минутку… – Он с необычайным для гостя проворством нашел двери дворницкой. – Всего хорошего, я побежал!

Ох, этот Сорокопут! Зяблик всегда знал, что в трудную минуту на него нечего рассчитывать. Вот сейчас он побежал, и кто Зяблику поручится, что побежал он в том, а не в другом направлении? Нет, конечно, они друзья. Сорокопут ничего плохого не скажет о Зяблике. Не скажет сам. А если спросят? Если спросят, как не сказать? Дружба дружбой, но если спросят…

– Сорокопут, куда же вы? – крикнул Зяблик. – Погодите, я его сейчас догоню!

Зяблик не только догнал, но и перегнал своего друга. Он пробежал мимо, делая вид, что очень спешит, и даже отвернул голову, как будто не заметил Сорокопута. Впрочем, при виде Зяблика Сорокопут тоже отвернул голову. Впервые за много лет они встретились и расстались, как чужие.

Пустельга и солдат Канарей

Дятенок блестяще разрабатывал план операции, но за последние полчаса ему не дали сказать ни слова. Исчезновение Зяблика и Сорокопута, которому он из-за торжественности момента не придал большого значения, позволило ему раскрыть рот, чтобы перейти к третьему пункту, но тут распахнулась дверь, и на пороге возникла Пустельга.

– Вас выпустили? – обрадовался Канарей.

Пустельга кивнула.

– А Дятел? Его тоже выпустили?

Пустельга кивнула.

При этом известии Дятенок заторопился домой. Ох и попадет же ему, раз отца выпустили из клетки! Пока Дятел сидит, Дятенок может гулять на свободе, но когда на свободе Дятел, Дятенку свободы не видать.

Солдат Канарей не стал удерживать Дятенка, как не удерживал и его надежных ребят. Он так и не понял цели их посещения. И продолжал расспрашивать Пустельгу.

– Значит, все в полном порядке? Пустельга кивнула.

– Что это вы киваете? Не можете сказать словами?

И он еще спрашивает!

– Вы просили подать вам знак, – сказала словами Пустельга. – Поэтому я киваю. Это у меня такой знак.

– Какой знак? Зачем?

Оказывается, солдат Канарей не обращался к ней с такой просьбой. Оказывается, он не обещал увести ее из каменных стен, он даже не знает, что это за стены.

Пустельга порылась под крылышком и протянула Канарею письмо Зяблика: «Я думаю о вас, только о вас. Ждите меня завтра в полночь…»

Канарей не знал, что это за письмо. Он хотел честно сказать Пустельге: «Пустельга, произошло недоразумение. Это не я писал письмо, и не меня вы должны были ждать в полночь». Но Пустельга бы, наверно, заплакала, а он этого не хотел. Поэтому он сказал совсем другое.

– Ну конечно, теперь я вспомнил! Я просил подать мне знак, а потом забыл. Вот чудак! Сам просил, и сам забыл!

Слезы, уже появившиеся на глазах Пустельги, заблестели иначе. Будто кто-то взял и подменил грустные слезы слезами радости.

Дятел. Зяблик. Сорокопут

И опять был футбол. Птицы, как мячи, залетали в ворота, а другие птицы болели за них, кричали «Давай-давай!» и «Судью на мыло!» На самых видных местах сидели прославленные болельщики – Дятел, Зяблик и Сорокопут, тут же сидел профессор Дубонос и – на отдельной трибуне – Грач, главный лекарь его величества. Сорокопут и Зяблик не смотрели друг другу в глаза, что было, впрочем, понятно: ведь они следили за ходом игры.

– Какой полет! – восхищался Дятел. – Зяблик, вы видели, как он влетел? Сорокопут, вы видели?

– Ничего особенного, – возражал Зяблик. Во-первых, было крыло.

– Крыло? Я не видел крыла! Сорокопут, вы видели?

– Не совсем… Так, краем глаза…

После вчерашних событий Зяблик чувствовал себя неважно. Наверно, он в дворницкой порядком озяб, и, хотя температура у него была нормальная, Зяблик все же взял справку у Грача. На всякий случай.

Лучше всех чувствовал себя Сорокопут. Он таки вспомнил, от кого слышал слова: «Трубы – это двери в небо». Это сказал Соловей, который накануне приходил к Сорокопуту чистить трубу. Уж не он ли сочиняет песни, которые распевают трубы Птичьего города? Вот они – наши таланты! Простой трубочист, рядовая птица. Вот о ком надо говорить, выступать и даже писать в газете «Друг пешехода».

И Сорокопут написал. Всю ночь он просидел над этой статьей – первой статьей в своей жизни. Сегодня сразу после футбола Сорокопут отнесет ее в редакцию. Ведь Говорунчик-Завирушка сам приглашал его заходить – запросто, без церемоний.

– Опять мимо! Эх, мазила! – негодовал Зяблик.

– Он, кажется, умышленно полетел выше ворот. Как вы думаете, Зяблик, он полетел не умышленно? – допытывался Дятел. – По-моему, он взял слишком высоко, чтоб это было случайно.

– М-да… – сказал Дубонос, погружаясь в газету, в которой его интересовала заметка о том, что слабым местом нашей команды до сих пор остается неумение находить ворота противника.

– Ну и хитрец! А потом еще будет отказываться, скажет, что этого не хотел. Но мы-то, Зяблик, с вами видели, как это было на самом деле! Вы ведь тоже видели, Сорокопут?

– Не заметил, – сказал Сорокопут. Статья о Соловье была у него в кармане. Она называлась так: «Неизвестный становится известным». Сорокопут долго и трудно шел к этому названию. У него была масса вариантов.

Сначала он хотел скаламбурить: «Соло Соловья». Потом решил назвать просто: «Автор и его песня». Но тут же возник параллельный вариант: «Песня и ее автор», и Сорокопут никак не мог решить, какому из них отдать предпочтение. Тогда он отбросил оба и придумал новое; «Песня вылетает в трубу». Это название Сорокопуту понравилось, в нем был второй, скрытый смысл. Смущало только слово «вылетает». Почему-то пришло на ум интригующее: «А знаете ли вы?», но Сорокопут вспомнил, что такая рубрика есть в газете «Друг пешехода».

«Неизвестный становится известным» было счастливой находкой. Оно просто и вместе с тем загадочно и, кроме того, содержит в себе приятную игру слов. На этом названии Сорокопут и остановился.

– Как вам сиделось? – спросил Зяблик у Дятла. – Это не очень утомляет?

– Да нет, ничего… Разве так бьют по воротам?!

– И это… все время надо сидеть?

– В основном, да… Ну и пенальти! Сорокопут больше не мог сдерживаться.

– Как вы думаете, эти трубы… кто их сочиняет? Вернее, не сами трубы, а песни, которые поют… То есть, не песни поют, а трубы… Мне это вчера пришло в голову…

Дятел сразу забыл про футбол:

– Расскажите, Сорокопут! Вы так хорошо рассказываете!

– Нет, я не могу рассказать, – спохватился Сорокопут. – Не то, что не могу, я могу, но не рассказать… А рассказать я не могу, даже не просите.

– Ну, хорошо, не рассказывайте, – согласился Дятел. – Вы только скажите – кто? Скажите только, кто сочиняет.

– Сказать я могу, но вам же самим потом будет не интересно. Потом, когда вы будете читать статью.

– Вы написали статью?

– Не то, чтобы статью, – смутился Сорокопут, – а так, большую заметку. Не такую уж большую, скорее маленькую статью. Не особенно маленькую.

Дятел на минуту задумался.

– Знаете, нехорошо печатать статью, не прочитав ее самому герою.

– А удобно ли ему читать? То есть, не ему читать, а мне читать?

– Конечно, какой разговор! Ему это будет приятно. Каждому из нас было бы приятно. Ведь вам было бы приятно, Зяблик?

Зяблик подтвердил.

– Вот давайте и пойдем к нему все вместе. Дятел что-то прикинул в уме. – Завтра же и пойдем.

Все вместе – это значит Зяблик, Дятел и Сорокопут. Вполне приличная компания. Да и как-то веселее втроем, хотя, конечно, идут они не за весельем.

– Что ж, я не возражаю, – согласился Сорокопут. – Вернее, я не возражаю против этого.