Текст книги "Пеший город"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
Парикмахерская «Стриж и клиенты»
После ухода Зяблика Сорокопут чувствовал себя неспокойно. Зяблик так на него посмотрел… Нет, конечно, Зяблик и прежде на него смотрел, но то было совсем не так, а так это было впервые. И чего он посмотрел? Может, он думает, что Сорокопут написал о Дятле?
Сорокопут вышел из дома и стал бродить по улицам.
Прохожих было много, но все они спешили по своим делам, и Сорокопуту никак не удавалось кого-нибудь остановить, чтобы как следует отвести душу.
Каменщик Жаворонок мостил тротуар. Он легко ворочал большие плиты и что-то бубнил себе под нос, – видно, Жаворонку нравилась эта работа.
Сорокопут постоял, подождал и, видя, что Жаворонок не обращает на него внимания, сказал:
– Вот, говорят, что Дятел летает. Но лично я этому не верю.
Жаворонок поднял голову, посмотрел на внезапного собеседника.
– Подай-ка мне вон ту плиту.
– Не то, что не верю вообще, но не верю, что он летает… – Сорокопут с трудом тащил плиту, стараясь не упустить нить разговора.
– Я даже мало знаю этого Дятла, – продолжал он. – Нет, знать-то я его знаю, но что он летает – с какой стати это придет мне в голову?
– Дай-ка мне еще вон ту плиту, – сказал Жаворонок.
От такого разговора Сорокопут быстро выбился из сил.
Некоторое время он работал молча, потом попрощался с Жаворонком и побрел дальше.
Дворник Орел подметал улицу.
– Вы слышали про Дятла? – между прочим спросил Сорокопут. – Говорят, он летает. Не все, правда, говорят, но некоторые.
– Мало ли что говорят! Всех не переслушаешь.
Дворник усердно трудился крыльями, и Сорокопут заметил в раздумье:
– Если все будут летать, то кто же будет работать?
И он побрел дальше, машинально читая вывески, которые, собственно, были и не вывески, потому что были написаны прямо на тротуаре. Среди них особенно выделялась одна: ЗАВЕДЕНИЕ «СТРИЖ И КЛИЕНТЫ».
Когда-то Стриж имел немало хлопот со своей вывеской. Она у него прежде выглядела так: «ПАРИКМАХЕР СТРИЖ. СТРИЖЕМ, БРЕЕМ».
Но у властей бреющая парикмахерская почему-то ассоциировалась с бреющим полетом. Стрижа затаскали по инстанциям, и вывеску пришлось сменить. Вот тогда он и придумал новое название, ловко обойдя не только слово «бреем», но и само слово «парикмахерская».
Заведение «Стриж и клиенты». Клиентам было приятно, что о них написали такими большими буквами, и они валом валили в парикмахерскую. Заведение Стрижа превратилось в клуб, здесь заключались сделки и подписывались контракты, обменивались новостями и старыми анекдотами, и среди всего этого хаоса эмоций и информаций усердно хлопотал Стриж, любовно поглаживая доверчивые горла клиентов.
Сегодня в заведении было на редкость тихо. Стриж трудился над Чижом, а в стороне сидел профессор Дубонос и терпеливо ждал своей очереди.
– Мода не должна нравиться, – рассуждал между делом Стриж, – она должна озадачивать. Вот, к примеру, этот хохолок. Если он здесь, то он пройдет незамеченным, а если здесь? Это уже совсем другое.
– Как выручка? – прервал его рассуждения Чиж, проявляя интерес к другой области знаний.
– Так себе. Пять монет за утро. Но я не жалуюсь. Лучше пять найти, чем десять потерять.
Сорокопут сидел и мучительно думал, как бы ввязаться в разговор.
Наконец он улучил момент:
– Говорят, Дятел летает… Странно, но говорят…
Все как-то неловко замолчали.
– Вот здесь, пожалуйста, подровняйте, – нейтрально сказал Чиж.
– Непременно. И хвостик тоже?
– Я бы сам не поверил, если бы мне не сказали, – пояснил свою мысль Сорокопут.
– М-да, – сказал Дубонос и вышел из парикмахерской.
В следующую минуту никто не проронил ни слова. Сорокопут тяжко вздохнул, чтобы хоть этим нарушить молчание, но его опять не поддержали.
Сорокопут встал, потоптался у дверей.
– Как это с Дятлом вышло… Хорошо, что никто не знает… Не то, чтобы никто, но некоторые все же не знают…
Сорокопут покачал головой и вышел из парикмахерской.
Редактор газеты Говорунчик-Завирушка
Солдат Канарей сидел в приемной редактора газеты «Друг пешехода». Он сидел уже два часа, хотя посетителей в приемной почти не было.
Начинающий поэт Кукша сидел в приемной давно, еще с молодости. Сейчас он был уже в солидных летах, но о возрасте своем не распространялся, следуя своему же собственному меткому определению: своего возраста стесняются только женщины и начинающие поэты. Здесь же, в приемной, Кукша писал свои стихи, которые вызывали у редактора одно чувство – сомнение.
Темнота не всегда чернота, не всегда пустота, теснота, глухота, немота, слепота, – писал Кукша, искусно используя внутреннюю рифму, – темнота иногда широта, высота, красота и мечта, и далекая в небе звезда – темнота.
Прочитав такое стихотворение, редактор долго пребывал в молчании.
– Это не пробьется, – наконец заключал он, намекая на то что никто в этом не виноват: ни автор, ни редактор. Просто стихотворение само по себе не пробьется. – Нам-то с вами, Кукша, оно понятно, нам оно очень даже понятно, только будет ли оно понятно читателю?[2]2
Нельзя забывать о вкусах читателя. Прежде всего, наш читатель вообще не любит читать. (Прим. Говорунчика-Завирушки).
[Закрыть]
Читатель! Загадочный, непостижимый читатель! Это о нем мечтал Кукша бессонными ночами, но поймет ли читатель, этого Кукша не знал, у него никогда не было читателя.
Начинающий поэт Кукша и солдат Канарей томились в приемной, а редактор томился у себя в кабинете. Редактор томился от безделья, потому что материала для газеты не было, газета выходила от случая к случаю, и со времени последнего случая прошло уже больше недели.
Больше всего редактора заботила рубрика «Пешедралы и пешедралки» (более звучный вариант названия «Пешеходы и пешеходки»). Это была рубрика о заслуженных птицах, которые прошли большой жизненный путь, и все пешком, пехом, пешедралом… Но кому заказать статью?
Говорунчик-Завирушка страшно обрадовался своему посетителю, но принять его сразу было неудобно: посетитель мог подумать, что у редактора нет другой работы. Поэтому ради приличия Говорунчик выдерживал посетителя в приемной.
Наконец он распорядился его впустить.
Редактор углубился в бумаги и, когда Канарей вошел, спросил, не поднимая головы:
– Стихи? Проза? Объявление?
– Не могу знать, – сказал солдат Канарей. – Пакет запечатан.
Говорунчик-Завирушка взял конверт и сразу узнал свой почерк.
– А-а, – протянул он небрежно, бросая письмо в корзину. – Письма читателей. Покоя нет от этих писем! Везет же другим газетам, у которых вообще нет читателей!
Канарей смотрел на него и думал, что такого занятого работника ему еще не приходилось встречать. А редактор решил про себя, что этого посетителя он не скоро отпустит: с ним легче будет скоротать оставшееся рабочее время.
– Садитесь, – предложил Говорунчик-Завирушка, – у меня как раз выдалась свободная минутка. – Он помолчал, обдумывая, что бы еще такое сказать. – Вы никогда не видели нашей газеты? Отличная газета! Первое место по объему, по тиражу и по всему остальному.
Газета была единственная, поэтому ей нетрудно было удерживать первые места, но это никак не умаляло заслуг редактора, и он продолжал:
– Жаль, что я не могу показать вам нашу газету. Ее так расхватывают, даже я не могу купить. Жена с ночи занимает очередь. На сегодняшний день вы не найдете в городе читателя, который мог бы похвастаться, что ему удалось купить нашу газету.
Редактор остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова произвели на собеседника.
– А все почему? Потому что мы пользуемся достоверными слухами. Вы любите слухи? Есть среди них просто замечательные. Вот, например, этот… – Завирушка наклонился к собеседнику и зашептал: – Приходит пешедрал домой, а у его пешедралки… – дальше Канарей, сколько ни напрягался, ничего не мог разобрать. – К сожалению, такое не напечатаешь. Такова специфика газеты: самое интересное в ней то, чего нельзя напечатать.
Редактор откинулся в кресле и захохотал. Потом опять стал серьезным.
– К сожалению, у нас много завистников, много непрофессиональных сплетников. Взять хотя бы Сорокопута. Он болтлив, как сорока, но так все путает, что наши читатели постоянно пребывают в заблуждении.
– Он что, работает у вас в газете?
– Да нет… Просто сплетник-любитель.
Канарей упомянул о письме Сорокопута начальнику тайной полиции, не раскрывая, разумеется, содержания письма. Но и сам этот факт произвел на редактора до того сильное впечатление, что он вскочил и быстро-быстро забегал по комнате. Он бегал, заложив крылья за спину, так, словно гонялся за какой-то мыслью, потом повалился в кресло и замер в ожидании. Давний птичий опыт подсказывал Говорунчику, что, если за мыслью не гоняться, она сама залетит в голову. Так оно, видимо, и случилось.
Скорей всего, решил он, это обычное поздравление но надо знать Сорокопута. У него любое поздравление может обернуться доносом. А на кого? Кто даст гарантию, что это донос не на него, на редактора?
– Мне очень жаль, сказал он, – но я должен немедленно вас покинуть.
И он тут же покинул гостя, кабинет и всю редакцию газеты «Друг пешехода».
В семье у Дятла
С легкой руки Сорокопута о том, что Дятел летает, говорил уже весь город, и только сам Дятел об этом ничего не знал. Он отдыхал в кругу семьи и демонстрировал Пустельге свои семейные достижения. Ну-ка, сынок, покажи тете, какую ты в-выдолбил дыр-ку! Дятенок показал.
– Хорошо это у него получается – д-долбить по дереву, прихваливал сына Дятел. – Учителя г-говорят, природные способности, советуют идти по этой линии.
Дятлиха не принимала участия в разговоре. У нее было свое отношение к Пустельге, и она не могла понять, с какой стати эта особа вдруг явилась к ним в дом. А Пустельга не могла не явиться. Она исходила весь город, чтобы встретиться с солдатом Канареем, потому что ведь он обещал, что они еще встретятся, но так его и не нашла. Кто-то видел его у дворцовых ворот, когда он разговаривал с младшим привратником, – и вот Пустельга пришла к Дятлу в надежде что-нибудь от него узнать.
– Дятенок у нас м-мастер, – благодушествовал Дятел. А вот младший, Дятеныш, этот больше по стихам. Ну-ка, сынок, почитай тете! Дятеныш почитал.
– А? Каково? – выпытывал Дятел, – Артист! Чтец-декламатор!
– Молодец, рассеянно согласилась Пустельга. Это тебя в школе научили?
– Там научат! – сыронизировал Дятел. – Все сам! Придет со школы, уткнется в книжку… В-вот так. – И Дятел показал, как Дятеныш утыкается в книжку.
– А у нас на уроке физкультуры Щегленок за то, что летал, получил двойку по поведению, – сообщил Дятеныш.
– А ты что получил? – съехидничал его брат.
– Я никогда не летаю. Зачем мне летать? Чтоб долетаться, да?
– Вы слышали? – рассмеялся Дятел. – Н-нет, вы слышали, что он сказал? Этот в жизни не п-пропадет, будьте уверены. – Он потрепал Дятеныша по голове. – Как, сынок, не п-пропадешь в жизни?
– Не пропаду! – подтвердил Дятеныш.
– Слышите? Он не п-пропадет! Вот разбойник!
Пустельга уже несколько раз пыталась заговорить о своем, но где ей было переговорить хозяина!
– Семья у нас что надо! – возвещал Дятел. – Вот, например, м-мать. Посмотрите на нее. Нет, вы, пожалуйста, на нее посмотрите!
– Ты лучше на себя посмотри, – сердито отозвалась Дятлиха. – Тоже называется – глава семьи.
– А что, ч-чем не глава? – Дятел поднял клюв и обвел всех значительным взглядом. – И перья, и хвост, и все, как положено.
– Кстати, о перьях и хвосте. Это мне напомнило одного моего знакомого, – поспешно заговорила Пустельга, довольно искусственно переводя разговор на нужную ей тему. – Его зовут Канарей, вы, может быть, знаете?
Дятел сразу заскучал. Он терпеть не мог посторонних тем в разговоре.
– Он живет у Орла. Вы знаете Орла? Такой крупный, представительный.
Пока Пустельга это говорила, слушателей у нее уменьшилось ровно вдвое. Дятеныш сбежал гулять, а Дятлиха вышла, громко хлопнув дверью в знак того, что на нее в этом разговоре рассчитывать нечего.
– Мы с ним познакомились, – рассказывала Пустельга. – Все было так неожиданно и… Вы знаете, у него нет никого, даже родителей.
– Родителей? – подхватил Дятел, обретая почву под ногами. – Я вам скажу, что родителем быть не так просто. Школа – это ш-школа, но родители…
Дятел оборвал себя на полуслове: послышался сильный стук в дверь. И не успел он встать из-за стола, как в комнату ввалились новые гости: начальник явной полиции Филин-Пугач и две его руки – правая сержант Глухарь и левая ефрейтор Сплюшка.
– Именем Индюка! – возгласил начальник полиции, зловеще сверкнув очками.
Очки были именные. Филин получил их за многолетнюю безупречную службу и теперь никогда с ними не расставался. Он даже спал в очках, чтоб лучше видеть сны. С тех пор, как ему приснилось что-то подозрительное, Филин был особенно осторожен.
Дятел как-то сразу ушел в себя, но по инерции продолжал говорить, – впрочем, совсем не то, что принято говорить в подобных случаях:
– П-присаживайтесь, п-пожалуйста… Ч-чем могу служить?
– Не надо нам служить! Мы пришли всех арестовать! – гремел начальник полиции.
– Арестовать? В-всех? Но нас только трое. Может, позвать с-соседей?
Начальник полиции рассердился не на шутку – шуток он не понимал:
– Молчать!
Сержант Глухарь вытянулся по стойке смирно: наконец– то он услышал знакомое слово!
Обычную речь сержант Глухарь не воспринимал, она сливалась у него в сплошное гудение. Со всей отчетливостью до него доходили только слова команды. Поэтому и сейчас сержант Глухарь вытянулся в струнку и замолчал еще усердней, чем молчал до сих пор.
Все остальные тоже замолчали, и только ефрейтор Сплюшка, который дремал на своем посту, внезапно проснулся и завопил:
– По порядку номеров рассчитайсь!
– Первый! – рявкнул Глухарь, но Филин его оборвал:
– Отставить!
Ефрейтор Сплюшка на своей команде не настаивал: он уже снова спал.
Филин приказал погасить свет и стал читать по бумажке:
– Именем его величества, по поручению его превосходительства…[3]3
Любым именем можно делать все, что угодно, но при этом важно, чье имя и кто делает. (Прим. Сорокопута).
[Закрыть]
– Устав от непривычного чтения, Филин скомкал бумажку и гаркнул своими словами:
– Взять их!
Дятенок и солдат Канарей
Слухи бродили по улицам. Они останавливали знакомых, заходили в дома и всюду поведывали о том, что младший привратник Дятел летает на работу очертя голову. Солдата Канарея эти слухи настигли на пути к Пеночке-Пересмешке, которой он собирался доставить последнее письмо.
Канарей круто повернул и бросился предупреждать Дятла.
Но Дятла уже было поздно предупреждать. Об этом Канарей узнал от Дятенка.
Птицы бывают большие и маленькие. Есть птицы маленькие на работе, но зато большие у себя в семье. Есть птицы большие на работе, но в семье все-таки маленькие. И только птенцам приходится хуже всех, потому что они маленькие всюду.
Единственным внимательным слушателем у Пустельги был Дятенок. По натуре Дятенок был сам солдат, хотя об этом, наверно, никто не догадывался. Поэтому он только делал вид, что готовит уроки, а на самом деле старался не пропустить ни слова о солдате Канарее. Особенно понравилось Дятенку то, что у солдата не было родителей.
Если бы у Дятенка не было родителей! Уж тогда бы он себя показал. Все бы узнали, на что способен Дятенок. У него уже и клюв вон какой, и перья выросли… И, конечно, когда Филин скомандовал «Взять их!», Дятенок не испугался. Он вышел вперед, гордо откинув голову и всем своим видом давая понять, что Дятенка можно арестовать, но правду не арестуешь.
На него не обратили внимания. Взрослых увели, а его оставили, будто он и вовсе уже ни на что не годен.
Дятенок готов был заплакать. Но тут случилось невероятное. К нему, к Дятенку, явился солдат Канарей. Сам солдат Канарей!
– И как это я опоздал? – сокрушался Канарей. – Немного раньше прийти, и Дятел успел бы скрыться.
Дятенок продолжал рваться в бой:
– Скажите, а я тоже мог бы скрыться?
– Ты пока дома сиди. До особого распоряжения.
Дятенок повесил свой талантливый нос, которым он с таким успехом долбил по дереву. Канарей тотчас же на это отреагировал:
– Слушай мою команду! Не плакать! Не унывать! Не падать духом!
Всю ночь Дятенок думал о Канарее, о его простых солдатских словах. Конечно, он не будет плакать, не будет падать духом и унывать – до особого распоряжения. А когда поступит распоряжение…
– Я думаю о вас, только о вас. Ждите меня завтра в полночь! – продекламировал Дятеныш.
– Ты откуда это взял? – строго спросил старший брат, забирая у него листок с непонятным текстом.
Дятеныш спрятал подальше конверт, чтоб у него не отобрали и это, последнее, и только тогда кивнул на почтовую сумку, оставленную солдатом Канареем. Так было вскрыто последнее письмо из сумки Голубя-почтальона – письмо Зяблика к Пеночке-Пересмешке.
Дятенок развернул листок и прочитал: «Я думаю о вас, только о вас. Ждите меня завтра в полночь. Подайте мне какой-нибудь знак, и я уведу вас из этих каменных стен. Доверьтесь мне». (Подпись неразборчива).
У Дятенка перехватило дух. Ай да солдат Канарей! Он придет завтра в полночь. Ему надо подать знак… Он уведет из каменных стен… Из каких стен? Ну, конечно, из клетки!
Дятенок разволновался. Вот оно – особое распоряжение! Там, в клетке, ждут письма, а оно лежит здесь, и глупый Дятеныш его декламирует!
Но ничего, письмо будет доставлено. Дятенок берет это на себя. Завтра в полночь птицы выйдут из каменных стен. Как говорит солдат Канарей, задание будет выполнено!
Пеночка-Пересмешка
На окраине города живет Пеночка-Пересмешка. Она живет с матерью и младшими сестрами, так что ей за всех достается. У нее даже не хватает времени ответить на письма, которые пишет Зяблик, страховой агент.
Чудак он, этот Зяблик. Он объясняется Пеночке в любви каждое утро, между зарядкой и завтраком, хотя на свои письма никогда не получает ответа. Потому что Пеночка любит не Зяблика, она любит Сокола, которого посадили в клетку.
Если бы Сокол ходил по земле, как все птицы! Он был бы на свободе, и все было бы хорошо. Они бы встречались иногда, а может, если бы он захотел, только иногда расставались… Но Сокол не хотел ходить по земле, у него для этого были слишком сильные крылья. Ему непременно нужно было летать, и за это его посадили в клетку.
И теперь Пеночка все время смеется. Некоторые думают, что ей весело, а она, наоборот, от горя смеется.
Только письма Зяблика ее развлекают. «Встретимся у развалин старого замка…», «Если вы скажете «да», у меня вырастут крылья…» А замков-то в городе нет, и крылья у него давно выросли, только от них никакой пользы. Все из книжек цитаты выписывает, лишь бы почтальонов гонять.[4]4
А вот интересно: кто сочиняет цитаты? Надо проследить… (Прим. Сплюшки)
[Закрыть]
Пешеход № 1
В клетке их было четверо: Сокол, Голубь, Дятел и Пустельга. Но Дятла сразу, еще с вечера, потащили на допрос, а Голубь засел за письма своей Голубке, так что Пустельга и Сокол были, по сути, предоставлены друг другу.
Сокол сидел в клетке уже давно, поэтому его интересовали последние новости.
– Ну, что там слышно на воле?
– Да так, ничего. Длинных крыльев уже не носят.
– Как это не носят? А что же с ними делают?
– Подрезают. Это такая новая мода. В «Друге пешехода» еще было напечатано, в отделе «Наши советы». Разве вам не носят газет? – Пустельга обернулась к Голубю: – Как вы отправляете свои письма? Сюда приходит почтальон?
– Я сам почтальон. Выпустят, тогда и отнесу.
– А мне Канарей напишет письмо. Он обещал со мной встретиться, но теперь уже, наверно, напишет.
Почтальон знает всех, но о Канарее он слышал впервые. Он даже сказал, что в городе нет такой птицы. Подумайте, какая самоуверенность! Говорить, что Канарея нет, когда Пустельга с ним вчера разговаривала! Она даже взяла его за крылышко – и после этого Голубь еще будет спорить!
– Вы не могли его видеть, – спокойно возразил Голубь. – Раз его нет, с ним никто видеться не может.
Их спор был прерван персональным появлением его величества.
– Здравствуйте, пичужки! Ну, как вы тут?
Его величество принадлежал к славной династии Павлинов, но был обыкновенным индюком. И это неудивительно: древние династии часто вырождаются и приходят в упадок. Что же касается этого Индюка, то он настолько пришел в упадок, что еле-еле ковылял по земле, тяжело переваливаясь и с трудом волоча свое толстое тело. И, подражая ему, даже стройные аисты ходили по земле вперевалку.
А вообще-то Индюк был самым простым, самым простецким королем и любил по-свойски общаться с птицами, особенно с теми, которые в клетке. Иногда даже он кормил их из своих рук. Специально для этого клетки были поставлены на главной дворцовой площади, где проходили все церемонии и торжества. Таким образом, придворных от заключенных отделяла только решетка, что было важно в целях взаимного назидания.
– А я думал, думал, – не спеша начал Индюк, – чем бы развлечь моих арестантиков? И вот, пичужки, у меня для вас новость. Завтра у нас елка, а? То-то повеселимся! В лесу родилась елочка, в лесу она росла, пропел Индюк без всякого голоса. – Так, что ли, мой соколик?
Сокол ничего не ответил.
– Сердишься? Это ты зря. Я ведь тебе добра желаю. Я всем добра желаю, это у меня в крови. – Индюк вздохнул: – Стараешься, стараешься, ночей не спишь…
Индюк говорил так искренне, что Пустельга поспешила его утешить:
– Вы не обижайтесь на него. Он хотя и молчит, но все хорошо понимает.
– Я не обижаюсь, – сказал Индюк. – Я вообще не обидчивый, это у меня в крови. У меня много чего в крови, такая у меня должность.