Текст книги "Пеший город"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Король Индюк и редактор Говорунчик-Завирушка
Следы письма, посланного Сорокопутом начальнику тайной полиции, привели Говорунчика-Завирушку к воротам дворца. У ворот Дятла не было, его заменяла табличка: «Стучать три раза».
Говорунчик неуверенно постучал. Ворота открылись, и из них выглянул Попугай, самый главный привратник.
Все, кто знал привратника Попугая, считали его необыкновенной птицей. И не потому, что он хорошо открывал ворота или точно отвешивал поклоны. Попугай был известен тем, что всю жизнь посвятил собиранию интересных выражений. В нужную минуту он пускал их в ход, освобождая себя от скучной обязанности придумывать какие-то новые.
Сегодня Попугая с утра мучила фраза, которую он случайно услышал от одной придворной дамы: «Ах, это вы! А я уже все глаза проглядела!»
Это была замечательная фраза. В ней так удивительно чередовались различные звуки, что Попугай два часа ее твердил, пока не запомнил. И теперь, высунувшись навстречу Завирушке, он произнес с большим чувством, точно повторяя все интонации:
– Ах, это вы! А я уже все глаза проглядела!
В вестибюле дворца лежал ковер-самолет, на котором было начертано: «Вытирайте ноги!» Говорунчик долго топтался на этом ковре, то ли вытирая ноги, то ли не решаясь войти. Наконец он сделал шаг – не такой, чтоб слишком удалиться от ковра, но и не такой, чтобы на нем оставаться
– А я думал, думал, – сказал Индюк, когда редактор замер перед ним в низком поклоне, – куда это, думаю, девался мой Говорунчик? Ну, как ты поживаешь? Мы что-то не видели сегодняшней газеты.
– Спасибо, ваше величество, хорошо поживаю! – охотно сообщил Завирушка, обходя молчанием последнее замечание короля. – Очень хорошо поживаю.
– Ты напечатал в газете наши слова за вторым полдником?
– Конечно, ваше величество, на первой полосе! Король не был доверчив – напротив, он был самым подозрительным индюком из всех, каких знала история биологии. Но он и мысли не допускал, что кто-нибудь из подданных может ему соврать, поэтому королю врали особенно охотно. Со времени коронования Индюк не слыхал ни одного правдивого слова.
– Ну, что ж, – удовлетворился король, – нам нет смысла читать, ведь это же наши слова. А остальным очень советую.
– Читали, мы читали! – дружно соврали придворные. Индюк был польщен.
– Все-таки газета – большое дело. Не забыть бы представить к награде редактора.
– Заранее благодарен, ваше величество.
– Не за что, – милостиво улыбнулся король. Благодарить и вправду было не за что. Если король говорил: «Не забыть бы», это значило, что он забудет наверняка. Щедрость была слабостью короля, поэтому ее неизменно побеждала жадность.
Так ничего и не выведав во дворце, редактор решил прямо обратиться к Сорокопуту.
Редактор Говорунчик-Завирушка и адвокат Сорокопут
На тротуаре перед домом Сорокопута две таблички. На одной красивыми крупными буквами выведено: «Адвокат Сорокопут». На другой – мелко и коряво, так, чтобы не каждый мог прочитать: «Частные уроки: самозащита без защитника».
Первая табличка написана еще в те времена, когда Сорокопут работал адвокатом. Он выступал по многим делам, но никто не помнит случая, чтобы он когда-нибудь выиграл дело. Однажды, выступая на каком-то процессе, Сорокопут произнес свою знаменитую фразу: «Не летающий не должен не быть не наказан». Фраза настолько всех ошеломила, что обвиняемого даже хотели оправдать. Но потом какой-то судейский расшифровал все эти «не», и фраза Сорокопута предстала в своем обнаженном виде: «Не летающий должен быть наказан». Теперь Сорокопуту пришлось защищать себя. Может быть, во время этой самозащиты ему и пришла в голову идея частных уроков, о которых ныне возвещала его табличка.
Впрочем, и этого, последнего своего дела Сорокопут не выиграл. Сколько он ни оправдывался, сколько ни доказывал, что просто недодал одно «не», его все равно уволили. Хорошо еще, что Сорокопут догадался обратиться к Грачу, это спасло его от более серьезных последствий.
Грач был признанным авторитетом, он отличился еще тогда, когда по приказу Марабу птицы проверялись на трепыхаемость. Для этого их сначала выслушивали, чтобы узнать, кто чем дышит, а потом брали кровь на анализ. Слабость анализа была у Грача в крови, и он, чтобы не ошибиться, каждому писал: «Следы трепыхаемости в поле зрения». И вот этот Грач выручил Сорокопута, засвидетельствовав, что у него врожденный дефект речи, хотя сам Сорокопут считает, что никакого дефекта у него нет, а если и есть, то не речи, хотя и дефект речи у него мог бы быть, если бы он, конечно, не был Сорокопутом.
Сорокопут встретил Говорунчика, думая совсем не о нем, а о своем друге Зяблике, с которым он недавно расстался.
– А мы все пишем, пишем, вот так и живем, – начал издалека Завирушка. – Некоторые считают, что газета – легкое дело, но вы у меня спросите, я вам скажу…
– Газета – легкое дело? – машинально спросил Сорокопут, занятый своими мыслями. Зяблик так на него посмотрел… Хотя он и прежде смотрел на Сорокопута, но тогда он смотрел не так, а так он смотрел впервые…
– Нет, не легкое, – отвечал между тем Завирушка. – Сами– то, небось, писать не хотите?
– Я хочу, хочу, – заверил его Сорокопут. – Правда, не статьи, а так, письма… как рядовой читатель-пешеход…
– Вот именно, письма, – пришпорил редактор своего конька, который, собственно, и привез его к Сорокопуту. – И какие же это письма?
– Разные… Иногда критические… Но, конечно, не в смысле критики, а в смысле как рядовой читатель-пешеход…
– Но вы уверены, что это письма в редакцию? Может быть, вы пишете совсем по другому адресу? У нас в городе столько адресов…
Сорокопут похолодел. Все ясно – Зяблик не удержался. Конечно, он не пойдет доносить на Сорокопута в полицию, но какая разница? Интеллигентские штучки: вместо того, чтоб сообщить в полицию, написать в газету.
Теперь нельзя было терять ни минуты. И Сорокопут заговорил очень внятно и вразумительно:
– Я вас прошу в этом разобраться. Конечно, здесь не место и не время говорить о Зяблике, но разобраться не мешает.
Говорунчик с трудом его остановил:
– Послушайте, вы о чем? Какой-то Зяблик, какой-то читатель-пешеход. Что это вы долбите, как дятел?
– Дятел? – встрепенулся Сорокопут. – Вот уж к Дятлу я не имею никакого отношения. Правда, мы с ним иногда встречались, но Зяблик тоже там был.
– Ну вот, теперь вы о Дятле, – поморщился Завирушка, сдерживая раздражение. – Кстати, Дятла уже взяли, так что тема о нем исчерпана.
Сорокопут сразу успокоился:
– Значит, еще кто-то написал, – сказал он с облегчением.
У Говорунчика тоже отлегло от сердца.
– Так вы писали о Дятле?
Сорокопут сделал головой сложное движение: одновременно сверху вниз и из стороны в сторону.
– Вот оно что! – рассмеялся Завирушка. – Значит, Дятел того… достукался?
– Достукался, – просиял Сорокопут.
Редактор стал прощаться.
– Так вы заходите, – пригласил он Сорокопута. – И в редакцию, и не в редакцию… – Другого адреса он, однако, не сообщил.
– А вы уж, пожалуйста, обратите внимание на это письмо Зяблика… Не то, что обратите, вы на него не обращайте внимания, так, как будто его вовсе нет.
– Какое письмо? Зяблик нам ничего не писал.
У Сорокопута отнялся язык впервые за многие годы.
– Не писал?.. Как же это? Зяблик так хорошо умеет писать… Вы привлеките его… – бормотал он вслед уходящему редактору.
Вот это Зяблик! Оказывается, он ничего не писал. А ведь как посмотрел тогда на Сорокопута – ну прямо, казалось, возьмет сейчас и напишет. И было о чем написать: Сорокопут иногда говорил такое… Другой бы на месте Зяблика давно написал, а он не пишет, крепится. Что и говорить, Зяблик настоящий друг. Порядочный, интеллигентный. И в шахматы хорошо играет – такие шахи дает! Жаль, что сегодня Зяблик не придет, обиделся. Так посмотрел… Сорокопут тоже сначала обиделся, но теперь уже ничего, прошло. Да и что, собственно, произошло? Кто-то пишет письма, кого-то сажают в клетку… Клетка С-4 отличная позиция для ферзя. Интересно, знает ли об этом Зяблик?
Письма, письма…
Сидеть в клетке – тоже надо иметь усидчивость. Тут непременно нужно чем-то себя занять.
Голубь писал письма. Сокол летал по клетке. Он летал каждый день, чтобы сохранить силу крыльев. Пустельга думала о солдате Канарее.
У нее было много знакомых, но такого не было никогда. Как он тогда бросился ей на помощь… «Не плачьте», – сказал он. Как он это сказал! Много в жизни плакала Пустельга, но никто никогда не сказал ей: «Не плачьте».
Что такое любовь? – думала Пустельга. – Вот Голубь от любви совсем облысел, половину перьев на письма израсходовал. Но все-таки ему легче, даже в клетке и даже без перьев…
Голубь как раз окончил письмо, отложил его и взялся за следующее.
«Дорогая Голубка, – писал он, – мне кажется, что я не видел тебя вечность. Как ты живешь? Как дети? Вам, бедняжкам, наверно, без меня тяжело, а я здесь сижу, как на курорте».
Голубь до того расчувствовался, что сломал перо и пришлось выдергивать новое.
И тут появился Дятенок. Ловким маневром усыпив бдительность Сплюшки, он подкрался к клетке и бросил в нее письмо. Но тут же, забыв от радости все правила конспирации, затарахтел:
– Вы не волнуйтесь! Мы с Канареем… Я и солдат Канарей…
От его крика ефрейтор Сплюшка проснулся и завопил:
– Держи вора!
Дятенок пустился наутек.
– Я же говорила, что он напишет письмо, – ликовала Пустельга, прижимая к груди письмо Зяблика Пеночке-Пересмешке. – Вот тут он пишет: «Я думаю о вас, только о вас». Правда, хорошо сказано?
– Неплохо, – согласился Голубь. – Хотя не совсем точно, поскольку неизвестно, что именно он о вас думает. Я, например, пишу в таких случаях…
Голубь стал цитировать свои письма. Он читал с выражением, выделяя голосом наиболее удачные места и подробно объясняя их значение. Пустельге хотелось поговорить о своем письме, но теперь об этом нечего было и думать: у Голубя была целая пачка писем, а у нее только одно.
Дятенок и Зяблик
Дятенок бежал, сбивал с ног прохожих. Он успешно провел операцию и теперь, вручив письмо, мог спокойно спасаться от преследователей.
Он подолгу прятался за каждым углом, забегал во все подворотни и даже полз по-пластунски, хотя в школе по ползанию у него были неважные отметки. Он пролез через все дыры, перепрыгнул через все заборы и, чтоб окончательно замести следы, забежал в парикмахерскую, куда в обычное время затащить его было не просто.
– Подстрижемся? – любезно приветствовал Дятенка Стриж и, тут же забыв о нем, углубился в своего клиента. – Поэтому я считаю: нужно идти в авангарде моды, а не плестись у нее в хвосте. Возьмите вот этот хохолок, – при этом он бережно взял хохолок клиента, – если он здесь, то пройдет незамеченным, а если вот здесь?
Дятенок глянул на этого клиента и обмер: из зеркала на него таращился Филин-Пугач, начальник явной полиции. Вот он полез в карман за очками, вот водрузил их на нос…
Дятенок попятился к двери.
– Ни с места! – гаркнул недостриженный начальник полиции. – Именем Индюка – ни с места!
Если б Дятенок не попятился, он бы на него и не посмотрел, но всякий, кто пятится от полиции, вызывает у нее рефлекс преследования.
Дятенка как ветром сдуло с того места, с которого ему запретили сходить.
Филин выскочил из парикмахерской и бросился за Дятенком. Он не успел даже вызвать такси и бежал, размахивая простыней, как белым флагом, хотя по всему было видно, что сдаваться он не собирается.
Дятенок почувствовал, что силы его покидают. Он уже сделал три круга по городу, не решаясь забежать в какой-нибудь дом, чтобы не навлечь беды на его обитателей, но на четвертом круге не выдержал: шмыгнул в первый попавшийся подъезд и притаился за дверью.
Он стоял, спрятав голову под крыло и зажмурив глаза для большей конспирации, и, может быть, поэтому Филин его не заметил. Начальник полиции пронесся мимо, не снижая темпа, и неизвестно, сколько еще колесил по городу со своей простыней, наводя страх на его обитателей.
Дятенок чуточку отдышался и стал пятиться в глубь подъезда, пока не ткнулся в какую-то дверь.
– Кто там? – прошептали за дверью. Дятенок сжался в комок от ужаса:
– Это не я…
Дверь приоткрылась, и из нее выглянул Зяблик. Он страшно обрадовался, но Дятенок бы ошибся, приняв эту радость исключительно на свой счет.
Еще там, сидя в шкафу у Сорокопута, Зяблик много чего передумал. Они с Сорокопутом были друзья и, как водится между друзьями, разное говорили друг другу. И вот теперь – это письмо. Конечно, Сорокопут его не писал, Сорокопут вообще не любит писать письма. Но…
Ах, он, Зяблик, такой доверчивый! Трясогузка права: Зяблик слишком всем доверяет, у него чересчур острый язык, и ему никогда не хватало осторожности. Подумать только, сколько он в жизни рисковал! Вот и в разговорах с Сорокопутом он часто говорил такое…
Зяблик стал припоминать, что такое он говорил Сорокопуту за время их многолетней дружбы. К примеру, эта фраза. О том, что у некоторых – не будем называть имен – слишком маленькая голова для такого большого туловища и особенно для такого большого чина… Нет, кажется, эту фразу сказал Сорокопут… Или Зяблик? Скорее всего было так. Зяблик сказал про туловище, а Сорокопут добавил про чин. Это было удачно добавлено. Уж не добавил ли это Зяблик? Ну конечно! Сорокопут сказал про большое туловище, а Зяблик… Даже страшно подумать…
И, конечно, когда в дверь кто-то стукнул, Зяблик не сомневался, что это пришли за ним. «Вот она, наша жизнь, – только и успел подумать он, – она похожа на палку и хотя имеет один конец, но этим концом достает каждого».
Поэтому, увидев Дятенка, Зяблик словно наново на свет родился.
– Дятенок, – бормотал он, – Дятеночек… Это так хорошо, что вы пришли!
– Тсс! – сказал Дятенок. Я вас не знаю, вы меня не знаете. Мы встретились совершенно случайно.
– Дятенок, что с вами? Вы меня не узнали?
И тут Дятенок поднялся на цыпочки. Он поднялся ровно настолько, чтобы дотянуться до уха Зяблика, и шепнул:
– Завтра в полночь!
Ух ты, как интересно! Совсем как в той книжке, которую Зяблик недавно читал. Но что же произойдет в полночь? И почему об этом неизвестно Зяблику? Ну, конечно, он же уже два дня не выходит из дома. Он специально взял отгул, чтобы застраховать себя от возможных случайностей…
Дятенок опять поднялся на цыпочки:
– Мы уведем их из каменных стен…
Да, видно, готовится что-то интересное. Как в той книжке… Зяблик забыл название… Конечно, это будет именно так… Ночь… Полночь… Зяблик выходит… Он идет… Подходит… «О, это вы?» – «Да, это я». Зяблик срывает черную полумаску. Потом не спеша… совсем не спеша приближается… и – «Ура! Да здравствует Зяблик!» Громче всех кричит Пеночка. И Трясогузка тоже. «Ах, Зяблик… вы такой!..»
И тут в дверь постучали.
Зяблик обмер: конечно, это пришли за ним. Значит, Сорокопут написал, не удержался. Все пропало, Зяблика сейчас заберут. «В смерти моей прошу винить отсутствие здоровья, благосостояния, а также взаимности в любви», – вспомнил он любимые строчки.
– Дятенок, – прошептал Зяблик, – это за мной. Прощайте, больше мы с вами никогда не увидимся… Передайте Пеночке, что я ее любил… И Трясогузке передайте то же самое…
Да, в последнюю минуту Зяблик подумал о Пеночке. Пусть она об этом узнает и пусть пожалеет, что так бессердечно с ним обошлась. Пеночка никогда не любила Зяблика. Как странно, ведь она никогда его не видела. Разве можно не любить, ни разу не видев? Зяблик не решался ей открыться, он молча страдал, а потом пришла Трясогузка. Вернее, не она, а он к ней пришел, чтобы застраховать ее жизнь. Трясогузка не хотела страховаться, она говорила, что ее жизнь ничего не стоит, но Зяблик ее разубедил, показав таблицу, в которой было точно указано, сколько стоит Трясогузкина жизнь в зависимости от срока договора. «Зяблик, вы мне вернули веру, – сказала она, – неужели теперь вы меня покинете?» Нет, Зяблик ее не покинул, он приходил всякий раз, когда нужно было уплачивать страховые взносы… А вот к Пеночке Зяблик не приходил, и она так и осталась незастрахованной…
– Это не за вами, – вмешался в его мысли Дятенок, – это за мной.
– Вы точно знаете? Тогда я пойду открою.
Он открыл дверь и обнаружил за ней Сорокопута. Сорокопут просто шел мимо и подумал: дай-ка зайду. Почему бы не зайти к другу Зяблику?
– Заходите, Сорокопут, заходите. А я уже было собрался к вам… Вы знаете, что завтра в полночь?
– Что случилось, Зяблик? О чем мы говорим? Может, это как-то связано с моей работой?
– Все связано одно с другим, – загадочно произнес Зяблик.
– У меня все готово, я могу приступать, – на всякий случай заверил Сорокопут. – Меня уволили совсем незаконно… То есть, не совсем не законно, а законно, но не совсем…
Зяблик сказал:
– Совершенно конфиденциально: завтра в полночь, у каменных стен… Но, Сорокопут, это строго между нами!
– Зяблик, вы знаете меня!
– Тсс!
– Какие могут быть разговоры!
Начальник тайной полиции Марабу
Дятел давно привык к тому, что никому, кроме своей семьи, он не нужен, что до него никому нет дела, даже тем, для кого он стучал в ворота, когда стоял на своем посту. И вдруг его окружили вниманием.
Его принимали у себя птицы, к которым в обычное время не так просто было попасть на прием, они расспрашивали Дятла о жизни и проявляли живой интерес к мельчайшим подробностям его биографии. Беседовал с Дятлом сам начальник тайной полиции Марабу, по всей вероятности, иностранец, потому что его слова, веско звучавшие каждое в отдельности, как-то неуклюже согласовывались между собой.
Внешне начальник тайной полиции не имел особых примет, хотя считал наличие их чуть ли не главным достоинством. Если бы он не был начальником тайной полиции, он был бы как две капли похож на всех остальных марабу, – хотя правда и то, что не будь он Марабу, он был бы как две капли похож на всех остальных начальников тайной полиции.
– Скажите, – спрашивал он, – вы имел сообщники?
– У меня жена, – отвечал Дятел, – и д-двое детей. Это все мои сообщники.
– Жена и дети – это семья, – мягко разъяснял Марабу. – Назовите ваши сообщники.
– Может, применить? – предлагал Филин.
– Не надо применить, – возражал Марабу так мягко, что у Филина кровь стыла в жилах. И опять обращался к Дятлу: – Вы подумай. Если можно так выразиться, пораскинь головой. Я всегда так делал, когда хочу что-нибудь вспомнить.
Он отпускал Дятла, но не успевал тот дойти до клетки, как его вызывали снова. На этот раз Дятла допрашивал Филин.
– Ах ты, такой-сякой! – кричал Филин, заменяя местоимения точными определениями. – Будешь ты говорить или нет?
– У нас есть сведения, что ты летал на работу очертя голову.
– Но ведь я не в том смысле… Как честный гражданин…
– Дурак ты, а не гражданин! – обрывал Филин, как будто два эти понятия исключали друг друга.
За спиной Филина неслышно вырастал Марабу.
– В каком же смыслах? Скажите, если не секрет. Дятел был глупый, но умный. Поэтому он настаивал на переносном смысле. А что касается секретов, то какие могут быть секреты от полиции?
– Мне нравится ваша физиономия, – говорил Марабу. – Не может быть, чтобы у Дятла с такой физиономией не был сообщники.[5]5
Физиономия – это лицо обвиняемого. (Прим. Марабу)
[Закрыть]
Дятел был польщен. Марабу ему все больше нравился. Особенно по сравнению с этим неотесанным Филином. Были б у Дятла сообщники, он бы непременно назвал их всех. Но у Дятла не было сообщников.
– Может, вы что-нибудь скажете про плотник Скворец? Или про этот, сапожник? – пытался ему помочь Марабу. – Не правда ли, очень интересные птицы, особенно для нас, для полиции? А каменщик Жаворонок? Ему, если можно так выразиться, камень в рот не клади?
– Я не знаю. Я с ним п-почти не знаком.
– Я устал от эти разговоры, – вздыхал Марабу. – Вы, Дятел, как видно, больше вынослив… Хотя, – грустно добавил он, – по-настоящему вынослив становишься после того, как тебя вынесут.
– Вынесут? – всполошился Дятел. – Нет, зачем же, я могу уйти сам, вы т-только скажите!
– Я вас понимаю, – говорил Марабу. – У всех тяжело. Иногда хоть бери и повешайся. Но жизнь это жизнь. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось… если, конечно, можно так выразиться.
Дятлу начинало казаться, что Марабу им недоволен. Филин недоволен – пусть, но Марабу, мягкий, умный, немного грустный Марабу… Дятел готов был назвать кого угодно, но все имена, как на грех, вылетели из его памяти, и в ней болтались только два имени: Филин и Марабу.
– Может, применить? – предлагал свои услуги начальник явной полиции.
– Не надо применить.
Постепенно Дятел осваивался в новой обстановке. Он шел на допрос, как ходил, бывало, на работу, и беседовал с Марабу легко и просто, как со старшим привратником.
