Текст книги "Избранное"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
СПЕКТРАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
На вкус и цвет товарищей нет, и когда Ньютон заговорил сразу о семи цветах, у него стало в семь раз меньше товарищей.
– Он и прежде любил утверждать, что белое – это черное, – припоминали бывшие товарищи. – А теперь выходит, что белое – это красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, синее и фиолетовое? Так, что ли, надо его понимать?
Все знали, как надо понимать, и все ничего не понимали. И тогда, чтобы им объяснить, Ньютон взял семь цветов и соединил в один белый цвет.
– Ну, знаете! Семь цветов – в один! – зашептались вокруг.
И у Ньютона стало еще в семь раз меньше товарищей.
ДОН-КИХОТ
1.
Говорят, что в самом конце Дон-Кихот все-таки женился на своей Дульсинее. Они продали Росинанта и купили себе козу. Коза дает два литра молока, но это, говорят, не предел. Говорят, бывают такие козы, которые дают в день до трех литров…
Впрочем, это только так говорят…
2.
Санчо Панса, трезвый человек, человек не сердца, а расчета, вот уже подряд который век ходит на могилу Дон-Кихота.
И уже не бредом, не игрой обернулись мельничные крылья… Старый рыцарь – это был герой. А сегодня он лежит в могиле.
Был старик до подвигов охоч, не в пример иным из молодежи. Он старался каждому помочь, а сегодня – кто ему поможет?
Снесены доспехи на чердак, замки перестроены в хоромы. Старый рыцарь был большой чудак, а сегодня – мыслят по-другому…
Видно, зря идальго прожил век, не стяжал он славы и почета…
Санчо Панса, трезвый человек, плачет на могиле Дон-Кихота.
КОМЕДИЯ МАСОК
Простак, Убийца и Король, играя без подсказки, со временем входили в роль и привыкали к маске.
И даже кончив свой спектакль и сняв колпак бумажный, держался простаком Простак, Убийца – крови жаждал, Скупой – копил, транжирил – Мот, Обжора – плотно ужинал, Любовник – все никак не мог вернуться к роли мужа…
И не поймешь в конце концов – где правда, а где сказка. Где настоящее лицо, а где – всего лишь маска.
ЙОРИК
Мне хочется во времена Шекспира, где все решали шпага и рапира, где гордый Лир, властительный король, играл не выдающуюся роль; где Гамлет, хоть и долго колебался, но своего, однако, добивался; где храбрый Ричард среди бела дня мог предложить полцарства за коня; где клеветник и злопыхатель Яго марал людей, но не марал бумагу; где даже череп мертвого шута на мир глазницы пялил неспроста.
Мне хочется во времена Шекспира. Я ровно в полночь выйду из квартиры, миную двор, пересеку проспект и – пошагаю… Так, из века в век, приду я к незнакомому порогу. Ссудит мне Шейлок денег на дорогу, а храбрый Ричард своего коня. Офелия, влюбленная в меня, протянет мне отточенную шпагу… И я поверю искренности Яго, я за него вступлюсь, презрев испуг. И друг Гораций, самый верный друг, меня сразит в жестоком поединке, чтобы потом справлять по мне поминки.
И будет это долгое – Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне – быть или не быть? Героем – или попросту шутом?
ПАНУРГ
– Панург, друг мой, – сказал брат Жан, – пожалуйста, не бойся воды! Твое существование прекратит иная стихия.
Рабле.
Всем известно – кому из прочитанных книг, а кому – просто так, понаслышке, сторонкой, – как бродяга Панург, весельчак и шутник, утопил всех баранов купца Индюшонка. После торгов недолгих с надменным купцом он купил вожака, не скупясь на расходы. И свалил его за борт. И дело с концом. И все стадо послушно попрыгало в воду.
Ну и зрелище было! И часто потом обсуждал этот случай Панург за стаканом. И смеялся философ, тряся животом, вспоминая, как падали в воду бараны.
Но одно утаил он, одно умолчал, об одном он не вспомнил в застольных беседах: как в едином порыве тогда сгоряча чуть не прыгнул он сам за баранами следом. Он, придумавший этот веселенький трюк, испытал на себе эти адские муки, когда ноги несут и, цепляясь за крюк, не способны сдержать их разумные руки Когда знаешь и помнишь, что ты не баран, а что ты человек и к тому же – философ… Но разумные руки немеют от ран, от жестоких сомнений и горьких вопросов…
А теперь он смеется, бродяга хмельной, а теперь он хохочет до слез, до упаду… Но, однако, спешит обойти стороной, если встретит случайно на улице стадо.
СЛОВО
Человек простой и неученый, всей душой хозяина любя, Пятница поверил в Робинзона. Робинзон уверовал в себя.
Он уверовал в свое начало и в свои особые права.
И – впервые Слово прозвучало. Робинзон произносил слова.
Первое – пока еще несмело, но смелей и тверже всякий раз. Потому что, став превыше дела, слово превращается в приказ. И оно становится законом, преступать который – смертный грех.
Ибо должен верить в Робинзона Пятница, туземный человек.
ФАУСТ
1.
Над землей повисло небо – просто воздух. И зажглись на небе звезды – миф и небыль, след вселенского пожара, свет летучий… Но закрыли звезды тучи – сгустки пара. Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.
Что осталось нам на свете? Только опыт.
Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск – дух сомненья.
И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера – это небо. Что космические искры – это звезды…
Нам остались наши мысли – свет и воздух.
2.
– Доктор Фауст, хватит философий, и давайте говорить всерьез!
Мефистофель повернулся в профиль, чтобы резче обозначить хвост.
Все темнее становилась темень, за окном неслышно притаясь. За окном невидимое время уносило жизнь – за часом час. И в старинном кресле – неподвижен – близоруко щурился на свет доктор Фауст, маг и чернокнижник, утомленный старый человек.
– Доктор Фауст, будьте оптимистом, у меня для вас в запасе жизнь. Двести лет… пожалуй, даже триста – за здоровый этот оптимизм!
Что он хочет, этот бес нечистый, этот полудемон, полушут?
– Не ищите, Фауст, вечных истин. Истины к добру не приведут…
Мало ли иллюзий есть прекрасных? Доктор Фауст, ну же, откажись!
Гаснут звезды. В доме свечи гаснут. В старом кресле угасает жизнь.
ФИГАРО
– Где Фигаро?
– Он только что был здесь.
– Где Фигаро?
– Он там еще как будто.
– Где Фигаро?
– Он есть.
– Где Фигаро?
Он здесь. Он будет здесь с минуты на минуту. Ах, этот Фигаро! Ему недаром честь. Поможет каждому и каждому услужит…
Жаль, что он там, когда он нужен здесь, и здесь тогда, когда он здесь не нужен.
ОСТРОВ ЛИЛИПУТОВ
Если бы у лилипутов не было Гулливера, то как бы лилипуты писали свою историю?
Но у лилипутов был Гулливер…
«Лемюэль Гулливер, лилипут по рождению, воспитанию и вероисповеданию. Происходил из довольно низкого рода, но сумел подняться до невиданных высот и высоко поднять знамя нашей великой, славной Лилипутии…»
Лилипуты читают эти строки и вырастают в собственных глазах.
МУШКЕТЕРЫ
Бражники, задиры, смельчаки – словом, настоящие мужчины… Молодеют в зале старики, женщины вздыхают беспричинно.
Горбятся почтенные отцы: их мечты – увы! – не так богаты. Им бы хоть бы раз свести концы не клинков, а собственной зарплаты.
Но зовет их дивная страна, распрямляет согнутые спины – потому что женщина, жена, хочет рядом чувствовать мужчину.
Бой окончен. Выпито вино. Мир чудесный скрылся за экраном.
Женщины выходят из кино. Каждая уходит с д'Артаньяном.
КВАЗИМОДО
Сколько стоит душа? Ни гроша. На нее не придумана мода. И живет на земле, не греша, золотая душа – Квазимодо.
Он живет, неприметен и сер, в этом мире комфорта и лоска, в этом веке, где каждый нерв обнажен, как Венера Милосская.
Недоросток, уродец, горбун, Красоты молчаливый свидетель, тащит он на своем горбу непосильную ей добродетель.
ДОН-ЖУАН
Сколько нужно порывов темных, чтобы разум один заменить? Сколько нужно иметь невиновных, чтобы было кого обвинить? Сколько немощи – для здоровья? Сколько горечи – чтобы всласть? Сколько нужно иметь хладнокровья, чтоб одну заменило страсть?
И победы – совсем не победы, и блестящие латы твои ни к чему тебе, рыцарь бедный, Дон-Жуан, дон-кихот любви…
Сколько крика нужно для шепота? Сколько радости – для печали? Сколько нужно позднего опыта, чтобы жизнь была – как в начале? Сколько, сколько всего, что хочется, когда хочется так немного?.. Сколько нужно иметь одиночества, чтобы не было одиноко?
МОЛЧАЛИНЫ
Молчалину невмоготу молчать, лакействовать, чужих собачек гладить. Невмоготу с начальниками ладить, на подчиненных кулаком стучать. В нем тайно совершается процесс, невидимый, но давний и упорный. Сейчас он встанет, выразит протест, оспорит все, что почитал бесспорным. Куда там Чацкому, герою громких фраз, которые достаточно звучали! Но ждите, слушайте, настанет час, придет пора – заговорит Молчалин!
Нет, не придет… Он знает их тщету – всех этих фраз, геройства и бравады. Молчалину молчать невмоготу, но он смолчит – минуя все преграды. И будет завтра так же, как вчера, держать свое бунтарство под запретом.
Когда со сцены уходить пора – молчалиным не подают карету.
МОНТЕККИ И КАПУЛЕТТИ
Для чего на землю солнце светит, и сады шумят, и плещут реки?
– Для добра, – нам пояснят Монтекки.
– Для добра, – нам скажут Капулетти.
Но ведь солнце в черных тучах меркнет, а сады ломает град и ветер!
– Это зло, – вздыхают Капулетти.
– Это зло, – печалятся Монтекки.
И еще вдобавок – войны эти. Люди гибнут, множатся калеки.
– Для добра, – храбрятся Капулетти.
– Для добра, – воинствуют Монтекки.
Но ведь станет пусто на планете. Воевать ведь скоро станет некем!
– Не беда! – ответствуют Монтекки.
– Не беда! – смеются Капулетти.
Ну а если… И леса, и реки – все сгорит… И кто тогда в ответе?
– Капулетти, – говорят Монтекки.
– Нет, Монтекки, – молвят Капулетти.
ФИЛОСОФСКИЕ КАМНИ
Люди ищут философские камни, а они лежат повсеместно. Каждый камень по-своему Гамлет: без толчка не сдвинется с места.
Есть у камня свои сомненья и свои вековые вопросы. Чтобы камень принял решенье, нужно камень поднять и бросить.
Философские, мудрые камни, каждый знает привычное место… Каждый камень – по-своему Гамлет…
Но трагедии им – неизвестны.
МЮНХГАУЗЕН
Ври, Мюнхгаузен!
Выдумывай, барон!
Выдавай за чистую монету!
Не стесняйся, старый пустозвон, —
Все равно на свете правды нету!
Скептическая песня.
– Итак, я летел с двадцать третьего этажа…
Мюнхгаузен посмотрел на своих слушателей. Они сидели, ухмылялись и не верили ни одному его слову.
И тогда ему захотелось рассказать о том, что у него на душе, о том, что его давно печалило и волновало.
– Я летел и думал, – заговорил он так правдиво и искренне, как не говорил никогда. – Земля, думал я, в сущности, неплохая планета, хотя не всегда с ней приятно сталкиваться. Вот и сейчас она тянет меня к себе, даже не подозревая о возможных последствиях, а потом, когда я больше не смогу ей противиться, она спрячет меня, как прячет собака кость. Прячет, а после сама не может найти. Земля тоже не сможет меня найти – если станет искать когда-нибудь…
Мюнхгаузен опять посмотрел на слушателей. Они по-прежнему ухмылялись и не верили ни одному его слову.
И ему стало грустно – так грустно, что он величественно поднял голову и небрежно окончил рассказ:
– Я задумался и пролетел свою конечную остановку. Только это меня и спасло.
МАЛЬБРУК В ПОХОД СОБРАЛСЯ
– Мальбрук, ты в поход собрался?
– Собрался! – сказал Мальбрук.
– Тогда возьми свою шпагу.
– Давайте! – сказал Мальбрук.
– И пику возьми, и мушкеты.
– Давайте! – сказал Мальбрук.
– Винтовки и пистолеты.
– Давайте! – сказал Мальбрук.
– И бомбы, и пушки, и мины.
– Давайте! – сказал Мальбрук.
– И всякие эти машины… Мало ли что – а вдруг…
– Вдруг? – посерьезнев взглядом, тихо спросил Мальбрук. – Машин, пожалуй, не надо…
– А как же бомбы, Мальбрук? И пушки, и к ним снаряды? Ведь мало ли что – а вдруг…
– Снарядов тоже не надо. И пушек, – сказал Мальбрук.
– Винтовок и пистолетов?
– Не надо, – сказал Мальбрук.
– А копий, пик и мушкетов?
– Не надо, – сказал Мальбрук.
– Но ты же в поход собрался?
Мальбрук возмутился:
– Ну вот! Когда это я собирался? Когда? Да еще – в поход!
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Датский принц давно уже не тот, не рискует с тенью разговаривать. Доктор Фауст в опере поет, у него на все готова ария. И на самый каверзный вопрос он готов ответить без суфлера.
Ленский ожил. Недоросль – подрос.
Хлестаков назначен ревизором.
Среди прочих радостных вестей новость у Монтекки с Капулетти: скоро будет свадьба их детей, и о том объявлено в газете.
И, как денди лондонский одет, Плюшкин прожигает все – до цента.
Собакевич поступил в балет.
Пришибеев стал интеллигентом.
Дон-Жуан – семейный человек, у него отличная семейка.
Полюбивший службу бравый Швейк стал недавно капитаном Швейком.
И Мюнхгаузен, устав от небылиц, что ни слово – так и режет правду…
Сколько в мире действующих лиц действуют не так, как хочет автор!
ДОН-КИХОТЫ
У рассудка – трезвые заботы. У мечты – неведомые страны.
Называли люди дон-кихотом первого на свете Магеллана. Первого на свете капитана, первого на свете морехода, уплывающего в океаны, называли люди дон-кихотом.
У рассудка – точные расчеты. У мечты – туманные идеи.
Называли люди дон-кихотом первого на свете Галилея. Первого на свете Птоломея, первого на свете звездочета, негодуя или сожалея, называли люди дон-кихотом.
Но земля, как прежде, рвется в небо, и мечта скитается по свету. В прошлое уходят быль и небыль, но живут бессмертные сюжеты: обезьяне было неохота расставаться с добрым старым веком, и она считала дон-кихотом первого на свете человека.
ДУЛЬСИНЕЯ ТОБОССКАЯ
Семейная хроника
Действие происходит в доме Дульсинеи, у очага.
В глубине сцены большой портрет Дон-Кихота. Под ним кресло, в кресле – Санчо Панса, толстый мужчина лет 60. Рядом с ним, на низенькой скамеечке, Дульсинея, толстая женщина лет 45, вяжет кофту.
Санчо Панса (заключая рассказ).А потом я закрыл ему глаза…
Дульсинея.Ах, Санчо, вы опять разрываете мне сердце! Вот уже сколько лет вы разрываете мне сердце, а я все не могу прийти в себя. Но, пожалуйста, вернитесь к тому месту, где вы встретились с этим рыцарем и ваш господин сказал…
Санчо Панса (возвращается к тому месту).Он сказал: «Сеньор, если вы не разделяете мнение, что Дульсинея Тобосская – самая красивая дама, то я всажу в вас это мнение вместе с моим копьем!»
Дульсинея (ликуя и сочувствуя).Бедный рыцарь! Он был на волосок от смерти!
Санчо Панса.Определенно. Но он не захотел спорить, он сказал, что лично ему не попадалось ни одной приличной женщины и что, быть может, такой и является Дульсинея Тобосская. Он сказал, что наш сеньор счастливее его.
Дульсинея.Бедный рыцарь!
Санчо Панса.Да, он оказался неплохим человеком. И знаете, Дульсинея, ведь мы чуть не убили его. А сколько бывает, что человека сначала убьют, а потом уже выясняют, какой он был хороший…
Дульсинея (погрустнев).Я была глупой девчонкой, Санчо, я ничего не понимала. Когда ваш сеньор назвал меня дамой своего сердца, я решила, что он спятил… И вот прошло двадцать лет… У меня выросли дети. Старший, Алонсо, служит в армии короля, средний, Алонсо, работает с отцом в поле, младший, Алонсо, пасет овец. У меня трое детей, и всех их я назвала в память о нем.
Санчо Панса.Да… (Обращаясь к портрету.)Алонсо Кехана, Дон-Кихот, славный рыцарь Печального Образа. Лежите вы, сеньор, в земле и не подозреваете, что делается с вашим именем. А оно, имя ваше, живет, его дают маленьким детям, чтобы он вырастали такими же, как и вы. Нет, сеньор, вы не должны были умирать.
Дульсинея.И подумать только, что все это из-за меня, что я, я одна виновата в его смерти!
Санчо Панса.Ну нет, это вы уже говорите лишнее. Он умер от болезни. Я сам закрыл ему глаза.
Дульсинея (на самой высокой ноте).Санчо, не спорьте с женщиной, у которой трое детей и которая знает толк в этом деле. Он умер от любви.
Санчо Панса (с сомнением).От любви рождаются, а не умирают.
Дульсинея.И рождаются, и умирают. Все Санчо, все, что происходит на свете, – все это от любви.
Санчо Панса (не убежден, но не желает продолжать спор).Да, отчаянный был человек. Не могу забыть, как он воевал с этой мельницей. «Сеньор, – говорю ему, – не связывайтесь вы с ней!» И знаете, что он мне ответил? «Санчо, – говорит, – мой верный Санчо! Если я не захочу связываться, и ты не захочешь связываться, и никто не захочет связываться, то что же тогда будет? Сколько нехорошего совершается на земле, и все оттого, что люди не хотят связываться». – «Сеньор, – говорю я ему, – но зачем же нам воевать с мельницами?» – «Санчо, – отвечает он и смотрит на меня близорукими глазами, – верный мой Санчо, если я не стану воевать с мельницами, и ты не станешь воевать с мельницами, и никто не станет воевать с мельницами, то кто же будет с ними воевать? Настоящий рыцарь не гнушается черной работы».
Дульсинея.Я это мужу всегда говорю.
Санчо Панса.Да, поездили мы с ним. Бывало, не только поспать – и поесть некогда. Только пристроишься, а тут: «Где ты, мой верный Санчо? Погляди, не пылится ли дорога!» – «А что ж, – говорю, – дорога на то и дорога, ей пылиться положено». – «Нет, добрый мой Санчо, дороги бывают разные, и люди по ним ездят разные, так что ты, пожалуйста, погляди!» – «Сеньор, – говорю, – это и не люди вовсе, это стадо какое-то». – «Тем более, Санчо, тем более! На хорошего человека у меня рука не поднимется, а это… Так что вперед, храбрый Санчо, пришпорь своего осла!»
Дульсинея (восхищенно).Страшно-то как!
Санчо Панса.Еще бы не страшно! Их, этих свиней, сотни три, нас двое. После этого он полдня в себя приходил, а как пришел, первым делом: «Где ты, мой верный Санчо? Погляди, не пылится ли дорога!» Близорукий он был, за два шага ничего не видел.
Оба задумываются.
Дульсинея вяжет кофту. С охапкой дров входит муж Дульсинеи, высокий, тощий мужчина лет 50. Хочет пройти тихо, чтоб не помешать, но роняет полено.
Санчо Панса (привстав).Здравствуйте, сосед. Как поживаете?
Муж.Да так… (нерешительно смотрит на жену).
Дульсинея.Он хорошо поживает.
Муж. Спасибо… Я хорошо…
Дульсинея (мужу).А мы тут говорили о покойном сеньоре. Ты помнишь покойного сеньора? (Санчо.)Он помнит покойного сеньора. (Мужу.)Он был настоящим рыцарем и никогда не брезговал черной работой. Он был смелым. И он любил… Ты понимаешь, что значит – любить? (Санчо.)Он не понимает, что значит – любить. (Мужу.)А как он воевал! Он дрался, как лев!
Муж (нерешительно).Совсем, как наш старший Алонсо.
Дульсинея.А? Ну да, ты прав. (Санчо.)Он прав. Наш старший весь в сеньора.
Санчо Панса.Я рад за вас, потому что мои дети пошли Бог знает в кого. Ведь теперь какие дети? Хорошие примеры на них не действуют.
Муж подбирает полено и роняет второе. Подбирает второе и роняет третье. Дульсинея и Санчо следят за его работой.
Дульсинея (Санчо).Он у меня ничего. (Мужу.)Правда, ты у меня ничего? (Санчо.)Он согласен… Между прочим, вы ничего не заметили? Ну-ка присмотритесь к нему! А? Особенно в профиль…
Муж в смущении роняет дрова.
Ладно, не будем ему мешать. Расскажите еще, сосед, о сеньоре.
Санчо Панса (задумывается).Мы с ним были два сапога пара. Я тоже любил разные приключения. Куда он, туда, бывало, и я. Сколько раз после боя лежим мы с ним рядом – не двинуть рукой ни ногой, а он говорит: «Санчо, знаешь ли ты, сколько в мире звезд?» – «Тьма», – говорю. «Правильно, Санчо, тьма – и еще одна. И эта одна – моя Дульсинея!»
Муж Дульсинеи с поленом в руке улыбается и с гордостью смотрит на жену. Он очень внимательно слушает рассказ Санчо Пансы
Ох, и любил он вас, соседка. Уж так любил, так любил, ну просто – никакого терпения. Извините, сосед.
Дульсинея.Он извиняет.
Санчо Панса.Настоящий рыцарь. Иной раз так поколотят, лежит – ну хоть сейчас на кладбище. «Санчо, – шепчет, – послушай, как у меня бьется сердце!» А сердце – еле-еле: тик-так, как дамские часики… «Санчо, – говорит, – оно бьется любовью к ней!» Это значит, к вам, соседка. Извините, сосед.
Дульсинея прикладывает к глазам кофту, встает.
Дульсинея.Извините, я пойду… Я больше не могу… У меня столько дел на кухне… (Быстро уходит).
Муж (после ухода жены сразу обретает дар речи).Вот так она всегда: чуть вспомнит – тут же расстроится. Никак не может забыть. Я, конечно, понимаю: разве можно так просто забыть человека? Тем более, такой человек. (Говорит быстро, словно спеша выложить все, что накопилось за многие годы.)Между нами говоря, я сам не могу забыть – все время что-то напоминает. А она тем более женщина. Разве ж я не понимаю? Ваш сеньор замечательный был человек, хотя сам я его не знал, но жена мне рассказывала. Ну просто удивительно, какой это был человек… Между нами говоря, я стараюсь быть на него похожим. Вы слышали сегодня: она уже замечает. Пока это только так, чисто внешнее сходство, но я стараюсь. И детей своих так воспитываю. В общем, между нами говоря, в нашем доме ваш сеньор пользуется большим уважением. Мой младший Алонсо сказал недавно: «Когда я вырасту, я буду таким, как мамин сеньор!»
Санчо Панса.Мне приятно это слышать. Пожалуй, вы действительно немного похожи на рыцаря Печального Образа. Он был такой же худой…
Муж (доверительно).Между нами говоря, я. расположен к полноте Но я стараюсь. Я ем через день и почти ничего не пью, потому что от этого дела полнеют. Кроме того, я совершенно не ем мучного, молочного и мясного, а также жирного, сладкого и острого. Хотел еще отказаться от овощей, но у меня не хватает силы воли. Но погодите, я заставлю себя, вот тогда вы меня сравните с вашим сеньором!
Санчо Панса.Вы еще попробуйте ездить на лошади. Для рыцаря это первое дело.
Муж.Что вы, с лошади я упаду! Между нами говоря, я даже с кровати падаю! И кроме того, для того, чтоб похудеть, надо больше ходить пешком.
Санчо Панса.Все рыцари ездили на лошадях.
Муж.Не нужно об этом, с лошадью у меня не получится. (Посмотрел на портрет и вздохнул.)И еще вот – драться я не умею…
Санчо Панса.Ну, без этого и вовсе нельзя. Мой сеньор всегда дрался до потери сознания.
Муж.Боюсь я как-то. Крови не выношу. Курицу – и то не могу зарезать. Жена у меня кого угодно зарежет, а я не могу. Это у меня с детства.
Санчо Панса.Положим, мой сеньор тоже никого пальцем не тронул. Главным образом били его.
Муж.Чтоб меня били, это тоже я не могу. Я, между нами говоря, не переношу физической боли. Какую угодно, только не физическую. Однажды, вы знаете, полено на ногу уронил, так со мной потом сделался нервный припадок. Я вам честно говорю, это у меня, наверно, такая болезнь. (Вздыхает.)Он бы на моем месте, конечно… Мне даже совестно и перед женой, и перед детьми, что это я, а не он на моем месте. Конечно, я стараюсь, но все что-нибудь не так получается.
Санчо Панса (обдумав последнее замечание).А что, если вам не стараться, а? Я вам вот что, сосед, посоветую: ешьте каждый день, даже три раза в день, ешьте мучное, мясное, молочное, соленое, кислое и сладкое. Пейте, сколько влезет, толстейте, раз вы к этому расположены. В общем, сосед, будьте сами собой.
Муж (испуганно).Самим собой? Но кому я такой нужен? Меня выгонят в первый же день. Ни старший Алонсо, ни средний Алонсо, ни младший Алонсо – никто не захочет меня знать, не говоря уже о жене. Они терпят меня лишь потому, что я на него похож, а попробовал бы я не быть на него похожим!
Входит Дульсинея. Муж сразу умолкает.
Дульсинея.Вот она, участь женская: все пригорело. Вам, мужчинам, этого не понять. Пока за молоком проследишь, суп выкипит, пока тесто замесишь, молоко сбежит. И посуда три дня немытая, – вот они, женские дела. (Мужу.)Пойди суп помешай Когда закипит, всыплешь картошку. Только почистить не забудь Соли ложку столовую… Только грязную ложку не сунь, помой сперва. Ты понял? (Санчо.)Он понял.
Муж подбирает дрова и уходит. Дульсинея садится на скамеечку, опять принимается за свою кофту.
Ну, а потом что?
Санчо Панса.А потом я закрыл ему глаза…
Медленно идет занавес.
На фоне музыки, которая звучит то тише, то громче, слышны отдельные фразы.
Дульсинея.Ах, Санчо, вы опять разрываете мне сердце! Прошу вас, вернитесь к тому месту, где вы встретились с этим рыцарем…
Санчо Панса.Он сказал: «Сеньор, если вы не разделяете…»
Дульсинея.Я была глупой девчонкой, Санчо…
Дальнейшие слова звучат уже при закрытом занавесе. У левой кулисы появляется Муж. В одной руке у него щетка, в другой ведро. Печально опустив голову, он идет к правой кулисе, словно шлюстрируя звучащие в это время слова.
Голос Санчо Пансы.Алонсо Кехана, Дон-Кихот, славный рыцарь Печального Образа!..
Голос Дульсинеи.Все, Санчо, все, что происходит на свет, происходит от любви!
