Текст книги "Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии"

Автор книги: Федор Ошевнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Что ж, родители рядового Котова действительно так и уехали несолоно хлебавши. Даже визит к командиру части не помог. Перед отъездом столичная мама жестоко выругала приютившего ее лейтенанта за то, что он «додумался без разрешения притащить ребенка на вокзал среди ночи и вообще главный виновник того, что мы только зря и крупно потратились на поездку». Папаша же прозябавшего на «губе» рядового втихаря попытался вручить Торову четвертной билет – вроде платы за хлопоты и ночлег. О приглашении в первопрестольную, естественно, и речи больше не шло.

А вот интересно – повторись теперь в жизни офицера ситуация с телеграммой, не пришлось ли бы другим солдатским родителям ночевать на жесткой вокзальной скамье?..

1989

ПОЧЕМУ ПРОЦЕСС НЕ ПОШЕЛ?

В учебный полк, на вакантную должность командира роты, из Дальневосточного военного округа прибыл подполковник Ронькин. До перемещения старший офицер служил заместителем командира ракетной бригады по тылу, но, по слухам, оказался козлом отпущения в расследовании по поводу крупномасштабного присвоения войскового имущества. Впрочем, по неведомым нам причинам, военная прокуратура быстренько квалифицировала должностную халатность фигуранта как дисциплинарный проступок. И с рук на руки сдала штрафника начальству: наказывайте, мол, своей властью. В итоге главного бригадного тыловика с понижением в должности перевели из непрестижного округа… в курортный, южный.

К исполнению новых обязанностей Ронькин приступил рьяно. Утром, представленный комбатом личному составу роты, сразу пообещал в кратчайший срок вывести подразделение из отстающих в передовые. И тут же засел в канцелярии, где к вечеру перелопатил все имеющиеся там бумаги, оставшись крайне недовольным ведением ротной документации. А когда солдаты и сержанты ушли на ужин, принялся один на один беседовать с командирами взводов.

Первым аудиенции удостоился лейтенант Заступин. Задав ему ряд общебиографических вопросов, Ронькин ошарашил подчиненного предложением написать рапорт о переводе в Дальневосточный военный округ.

– А за что? – обидчиво спросил, оттопырив нижнюю губу, лейтенант. – Чем это я вам сразу не угодил?

– Ага-а! – радостно протянул Ронькин, воздев к потолку мясистый указательный палец. – Стало быть, на дурничку надеемся? Всю службу по тылам да по югам отсидеться, балду прогонять?..

– Это я-то балду гоняю? – еще больше возмутился Заступин. – С утра до ночи в казарме, ни выходных, ни «проходных»…

– Молчать! – насупившись, прикрикнул на него ротный и открыл тетрадь энциклопедического формата в красном ледерине и с золотым тиснением по нему: «Приказы».

– Приказ министра обороны номер… от восемьдесят восьмого года. Быстро!

Комвзвода наморщил лоб, но, конечно, ничего не вспомнил: приказ издавался, когда лейтенант еще учился в школе.

– Ага-а! – торжествующе протянул и почти уткнул палец-сардельку в грудь подчиненному Ронькин. – Ни хрена не шаешь? Дармоед! Гнать из армии в три шеи! Вон, б…, из кабинета!

Следующим в канцелярию постучался лейтенант Опенкин – и через пять минут выскочил из нее под аккомпанемент аналогичных «похвал».

К тому времени тертый жизнью капитан Барбачев уже успел выпытать у Заступина детали «задушевного» разговора и в канцелярию вошел готовый к нему.

Капитан спокойно разыграл с Ронькиным все тот же испытанный ротным вариант «индивидуальной беседы», бесстрастно выслушал, что он, взводный со стажем, есть «дурничный балдежник», без которого «армия только облегченно вздохнет», и попросил разрешения задать вопрос.

– Ну… – снизошел до соблаговоления начальник.

– Вот лист бумаги и ручка. Можете по памяти нарисовать схему фильтрации горючего на складе ГСМ авиатехнической части?

– Чего-о? – изумился ротный. – Да на х… она мне нужна? – и пренебрежительно отбросил граненую авторучку, скатившуюся со стола на пол.

– Да по должности знать положено, – подстроился под лексикон подполковника Барбачев, настойчиво возвращая авторучку на чистый лист. – А какие анализы ГСМ производятся на полевой лаборатории ПА-2М? А чем октановое число отличается от сортности в маркировке авиабензинов? А…

– Молчать! – рявкнул ротный и бухнул кулаком по столешнице. – Ты мне лапшу на уши не зависай! Число, сортирность какую-то удумал! На х…, говорю, они мне уср…сь! Главное – воинская дисциплина и уставы!

– Насчет этого ничего против не имею, – быстро согласился Барбачев. – Однако смею напомнить, что по должности вы – старший преподаватель, тире – командир учебной роты. Стало быть, все вопросы курса подготовки будущих лаборантов ГСМ обязаны знать назубок! Как же иначе нас, взводных, проверять будете? Знание основной программы, методика, контроль перспективных наработок, наращивание учебно-материальной базы?..

– Ну, ты! – перебил, мало что уловив, подполковник. – Не умничать мне тут! Не боги горшки! Надо – и нарастим, и освоим!

– Ну и мы давние приказы освоим, – с улыбкой пообещал капитан. – Сами знаете, как их обычно доводят до нас: в части, касающейся…

Больше в тот вечер Ронькин с командирами взводов не беседовал. Может, подустал, а может, и еще по какой причине.

Весь следующий день ротный лазил по солдатским тумбочкам, заглядывал под матрасы, ревизовал кладовую-каптерку, копался в комнате для умывания, а особенно долго – в туалете. Вечером же, в канцелярии, победно орал на командиров взводов, утверждая, что:

– Рота погрязла в грязи!

– Честь подразделения обесчещена нечищеным оружием!

– Налицо наличие отсутствия присутствия дисциплины!

– В казарме беспорядочный беспорядок!

Наконец подытожил разнос:

– С завтра все прибываем в подразделение до подъема, а убываем после отбоя. И никаких выходных и праздников до тех пор, пока не выведем роту из отстающих в передовые!

Робкий ропот тут же был пресечен ударом кулака по столешнице и грозным рыком:

– Молчать, б…! Я в роте хозяин!

После затянувшейся паузы «хозяин», поморщившись, добавил:

– Эх, и дураки же вы все, непонятно чем набитые! Ведь для вашего же блага стараюсь!

Наутро офицеры роты были в казарме кто в полшестого, кто в пять сорок. И только сам Ронькин заявился к восьми утра и со следами затянувшегося возлияния на лице. По этому поводу он сразу же недвусмысленно выразился: «Старшим в ж… не заглядывают!» – и вновь принялся играть роль инспектирующего, присланного в подразделение с целью разгромной проверки.

Минули сутки, двое, трое. Офицеры роты, про себя и меж собой костеря начальника-деспота, продолжали приходить в городок ранней ранью и разбредаться по домам в ночь. Вечерами лейтенанты и капитаны слонялись друг за другом по пустой казарме: пока рота отужинает, да полтора часа свободного солдатского времени, да просмотр теленовостей… Короче говоря, уже на четвертый день возникла идея «употребить». Остограммились… Жить стало легче, жить стало веселей! А следующим вечером взводные «употребили» на удивление много (чего в подразделении отродясь не случалось) – и тут перед самым отбоем в роту с внезапной проверкой приехал полковник – командир части.

Эх, как же громил он несостоявшегося передовика!

– Суббота, десять вечера, – а у него полная казарма пьяных офицеров! Вы что, товарищ подполковник, совсем ох…и? Это и есть «новые методы работы», о которых мне недавно соловьем разливались? Идиот! Тупица! Уровень ефрейтора!

Ронькин стоял, вытянувшись в струнку, и тупо пожирал глазами начальство.

– Да я, товарищ полковник, – попытался было оправдаться он, – честное слово, в упор не понимаю, как оно так вышло. Хотел же как лучше… Ну ничего, сейчас вы уедете, – и на физиономии старшего офицера проглянуло нечто звериное, – я им всем такого покажу!

– Я т-те покажу! Долб…! – выматерился и едва не подпрыгнул на месте полковник. – Тебе и ефрейтора чересчур много! Звони в автопарк! Вызывай дежурный автобус! Офицеров развезти по домам, чтоб еще по пьяни никуда не угодили! Сам останешься здесь! Контролируй отбой!

– Так точно! – радостно выкрикнул Ронькин.

…На следующий день, после предупреждения о неполном служебном соответствии, подполковник временно прекратил процесс выведения подразделения из отстающих в передовые. Но никто в части не сомневался: скоро он, в своих попытках реабилитироваться, обязательно придумает еще что-нибудь разэдакое, а со временем точно доведет подразделение до полного развала. По всем показателям.

И довел. Всего за полгода. После чего был уволен как бы по сокращению, и теперь, не в силах усидеть дома, на пенсии, очертя голову кинулся в политику. И на всех углах бьет себя кулаком в грудь, яростно восклицая:

– Я – истинный патриот российской армии! Через то от нее и претерпел!

Самое интересное, что в части Ронькина сегодня вспоминают добрым словом, потому что на освободившееся место ротного пришел офицер, по сравнению с которым подполковник для подчиненных был отцом родным.

1998

ПРИСТУП ВЕЖЛИВОСТИ

Начальник штаба учебной воинской части подполковник Стецько слыл отъявленным матерщинником. Творчески совершенствуя свою бранную квалификацию, он щедро обогащал «великий и могучий» рискованными словосочетаниями:

– Чтоб тебя етли, а мне за это деньги несли!

– Чтоб у тебя хрен на пятке вырос: как отливать, так разувать!

– Растривознаперезаетись ты, в двенадцать апостолов-мать!

На таковых восклицательных предложениях, считал отец штабной культуры, главным образом и зиждется учебно-воспитательный процесс солдат, прапорщиков и офицеров-подчиненных. Мало кто из них осмеливался дать нецензурщику окорот: «бунтовщики» немедленно брались на карандаш, и вскоре «возникала необходимость» внезапной проверки подразделения, где числился недовольный словесным воспитанием. А поскольку по части знания уставов Стецько был бо-ольшим докой, то незамедлительно рождался приказ о наказании… понятно кого…

Впрочем, однажды и подполковнику пришлось поступиться принципами…

Тихим сентябрьским вечером Стецько в благодушном настроении – только что со вкусом выбранил начальника физподготовки из-за нескольких свалившихся в открытый бассейн листьев – стоял на плацу, перед зданием штаба, вертя на пальце кольцо со связкой ключей и мурлыкая под нос что-то новенькое из своего ругательного репертуара. Тут распахнулась дверь контрольно-пропускного пункта, и на пороге возник сменившийся с караула лейтенант Супоров.

Толстый и ленивый, он откровенно тяготился службой, несмотря на молодость, а при ходьбе переваливался как откормленная утка, за что еще курсантом был окрещен Утей. За ним, как за принцем крови, угадывалась тень всемогущего дяди-генерала, обещавшего племяшу стремительную военную карьеру. Пока же Супоров-младший с неприкрытым отвращением имитировал исполнение обязанностей командира взвода.

Завидев Стецько, лейтенант нехотя изобразил отдание воинской чести начальнику. Тому это изображение не понравилось, и Уте пришлось еще трижды отдать честь самому подполковнику и столько же – пирамидальному тополю перед «дежуркой»: энша захотелось оценить четкость исполнения строевого приема со стороны.

Напоследок ласково, по-отцовски обматерив «позвоночного» (о дядях-генералах следует знать и помнить), начальник штаба отпустил Утю сдавать пистолет в специальную комнату «дежурки», где за металлической дверью, в стальных шкафах с сейфовскими замками, хранилось личное оружие офицеров и прапорщиков.

Лейтенант вошел в коридор «дежурки», поздоровался с сидящим за пультом капитаном и, беззаботно насвистывая под нос – а чего, мол, имею полное право, боевой наряд пронес без замечаний, – принялся разряжать пистолет Макарова, на сленге военнослужащих – просто «пээм».

Супоров извлек оружие и запасной магазин из кобуры, снял «пээм» с предохранителя, машинально передернул затвор, при этом загнав патрон в ствол… Потом вынул магазин из пистолетной рукоятки и нажал на курок, производя контрольный спуск.

Выстрел хлопнул оглушительно. Пуля вонзилась в пол в шаге от дежурного по части. Капитан птицей взвился со стула и вскочил на ноги, со страхом взирая на лейтенанта: уж не рехнулся ли Утя? Сам Супоров с тупым удивлением уставился на личное оружие, пытаясь сообразить: откуда в разряженном пистолете мог взяться патрон? Как раз в этот момент дверь в «дежурку» слегка приотворилась, и в образовавшейся щели возник немигающий глаз подполковника Стецько. Вкрадчивым, елейным тоном начштаба почти колыбельно пропел:

– Товарищ лейтенант, я вас очень убедительно прошу: положите, пожалуйста, пистолет на стол для чистки оружия…

Супоров был изумлен вторично. Как? Разве энша может разговаривать в таком тоне? Он же только орет и матерится!

Окончательно сбитый с толку, лейтенант неосознанно развернул пистолет в сторону приоткрытой двери, и дуло оружия грозно нацелилось в тугой живот старшего офицера. Дверь, взвизгнув, резко захлопнулась. И уже со двора вновь донесся уговаривающий голос:

– Товарищ лейтенант, я вас еще раз настоятельно прошу: положите, пожалуйста, оружие на стол…

Утя наконец сообразил исполнить команду, высказанную в удивительном для начштаба стиле, но не сообразил доложить о том. Меж тем из-за двери, как с заигранной пластинки, донеслось:

– Ну, товарищ лейтенант, ну я вас просто умоляю…

– Да он уже давно положил… – перебил Стецько дежурный по части.

Секундное затишье – и за дверью раздался звероподобный рык. Тут же она с грохотом распахнулась под резким ударом на заказ шитого хромового сапога сорок седьмого размера, и энша ворвался в «дежурку» разъяренным Кинг-Конгом. Подскочив к столу для чистки оружия, подполковник цапнул волосатой кистью разряженный пистолет и замахнулся им на присевшего и в страхе зажмурившего глаза лейтенанта.

– Урод водоплавающий! В задницу бы тебе его воткнуть! Гвоздь беременный, презерватив лопнутый, верблюд двухцилиндровый! Чтоб тебе двенадцать апостолов и Христос…

Неожиданный приступ вежливости быстро сменился хроническим испусканием сквернословия. В особо крупных размерах.

1997

ЗААВТОРСТВО

– Все на месте? – спросил полковник Чаров, обводя собравшихся цепким взглядом. – Тогда… Кто вчера дежурил?

В кабинете редактора окружной газеты начиналась очередная летучка, на которой военные журналисты должны были дать оценку свежему номеру печатного органа штаба ЮжВО[4]4
  Южный военный округ (вымышлено)


[Закрыть].

Обязательное присутствие всех пишущих сотрудников газеты на посиделках – так офицеры саркастически окрестили летучки – Чаров ввел сразу после прихода на редакторский пост. Раньше столь большим коллективом собирались редко, все проблемы, как правило, решала «святая троица» – ответственный редактор, его заместитель и ответственный секретарь, к которым иногда лепилась «четвертая благородица» – партийный босс редакции. Чаров же решительно потребовал демократии, и нынче всяко журналистское перо начинало свой рабочий день с вычитки новой газеты, а на послеобеденных посиделках обязано было дать ее содержанию личную оценку.

Напечатанное, однако, обозревали вяло. Ларчик здесь открывался просто: пока высказывания в целом совпадали с редакторской оценкой, Чаров с обманчиво-сонным видом сидел во вращающемся кресле, в тон кивая желаемым словам и лишь изредка подборматывая: «Правильно мыслите, государственно…»

Но стоило полковнику услышать хоть слово, не вписывающееся в его позиции, как он уничтожающе вперялся в вольнодумца и с чувством изрекал:

– Неправильно мыслите, не государственно… Мало, похоже, я с вами занимаюсь марксистско-ленинской подготовкой… – И далее следовало нудное пережевывание смертельно надоевших сентенций.

При таком неизменном сценарии посиделок участники их, вполне понятно, старались воздерживаться от чересчур откровенных высказываний.

По традиции первыми на летучках выступали дежурные по номеру. Вчерашний, майор Альмин из отдела пропаганды и агитации, привычно-бесцветно расставил акценты на всех полосах «боевого листка» – как иронично именовали газету в войсках – и неожиданно вернулся к первой странице:

– Впрочем, на зарисовке «В гости к внуку» хотел бы остановиться подробнее. Здесь неординарный эпизод приезда ветерана-фронтовика в воинскую часть, где служит срочную его внук, изложен буднично-серо, как говорится, не приподнят. Но это-то еще полбеды. Главное – вся дежурная группа пришла в ужас от вопиющей безграмотности автора…

Произнеся последнее предложение, Альмин настороженно покосился на редактора. Нет, Чаров никак не отреагировал на критические замечания по материалу, сохранив сонный вид. Майор воодушевился и продолжил:

– Столько было правки – целыми кусками! А стиль письма – ниже низшего, даже в «дивизионке» такого не встретишь! Я уж не говорю о деталях – эпитетах там и прочем. Да, по моему глубокому убеждению, автор просто не имеет морального права носить высокое звание военного журналиста! Ему вообще не место в газете!

Под раскритикованной в пух и прах зарисовкой стояла подпись капитана Олега Федорова, с полгода назад переведенного в штат газеты – редкий случай! – из строевой части, да еще и прямо с должности командира взвода. С Альминым вместе он теперь служил в «пропагандонском» отделе, где, по команде редактора, журналисты должны были умело представлять черное белым или хотя бы серым. Короче, так ловко врать, чтобы написанное пусть в первом приближении, но походило на правду. Возглавлял команду «военных сказочников» подполковник Корявин – человек скользкий, старательно избегающий любых конфликтных ситуаций. Он уже с неделю находился в очередном отпуске, и обязанности главного «пропагандиста» временно исполнял тот же Альмин.

Когда он закончил обзор публикации, все журналисты некоторое время молчали. Дело в том, что майор почему-то нарушил неписаное правило газеты: обычно дежурный по номеру не оценивал материалы авторов из своего отдела. Применительно к зарисовке Альмин обязан был ограничиться стандартной редакционной фразой: «Это готовил наш отдел», анализировать же работу Федорова имели право – по желанию – другие журналисты.

«Почему нарушен привычный сценарий летучки? Почему не реагирует Чаров, и не его ли это идея расширения демократии?» – недоумевали присутствующие. Неловкую тишину, повисшую в кабинете, нарушал лишь доносящийся со двора сиплый лай типографского пса Гонорара…

Постепенно все ждущие взгляды уперлись в редакторское лицо. Полковник задумчиво катал остро очиненный карандаш по обширной столешнице, не спеша прояснять ситуацию. Но вот карандаш замер на темной полировке.

– Самокритика – это хорошо, – заговорил «царь и бог» газеты. – Особенно если бы вы, Александр Валерьевич, с аналогичной принципиальностью разбирали и собственные материалы. Они, смею вас заверить, пока тоже да-алеки от идеала. Одно мне неясно: как вы, сами будучи «на отделе», сию зарисовку к печати-то подписали?

– Не я, не я, – тут же открестился Альмин. – Это подполковник Корявин перед уходом в отпуск пропустил почему-то. Но тут случай беспрецедентный, вот я и… – Не окончив фразы, майор развел руками.

– …решил отличиться, – подсказал замредактора полковник Аистов. – Зарисовка, конечно, проходная. Только мог бы и промолчать. Автор – коллега по отделу, журналист только начинающий…

– Значит, не мог, – с вызовом ответил Альмин. – Здесь дело принципа.

– Его-то ты как раз и нарушил, – подключился к разговору майор Бессонов из отдела боевой подготовки.

– А хоть бы и так, – пошел ва-банк «пропагандист». – И… что?

– Да напрасно… – только и ответил «боевик».

– Мне интересно иное, – приглушенно произнес начальник отдела писем подполковник Коломчук. – Во-первых, обсуждал ли до летучки Альмин с Федоровым его зарисовку?

– Ни словом, ни намеком, – пояснил бывший комвзвода, видя, что с ответом «принципиальный критик» не спешит.

– Вот это – совсем не здорово, – вклинился редактор. – Вас, товарищ майор, отнюдь не красит.

– Ладно, теперь второе, – вновь взял слово Коломчук. – Вчера дежурным редактором был ваш покорный слуга, так что правилась зарисовка на моих глазах, и насчет «целых кусков» Александр явно хватил через край. Так в чем же тогда «дело принципа»? Бей своих, чтоб чужие боялись? Тут ведь опосредованно и в адрес Корявина упрек: он-то, мол, начальник, куда смотрел?

– Согласен, не стоило так материал громить, – высказался следующим ответственный секретарь газеты полковник Передатько. – Ну, лобовой, ну, без «изюминок», так ведь нужный же по тематике…

– Ну и, может, хватит тогда над проходным материалом копья ломать? – предложил майор Дубцов из отдела партийной жизни. – Был бы смысл…

– Поддерживаю, – присоединился капитан Репьев из отдела авиации. – Я, кстати, об очерке Коломчука хотел доброе слово сказать…

Обсуждение номера продолжилось по накатанной колее.

Но вот редактор задал обязательный для финала посиделок вопрос: «Какие будут вопросы?»

И к главному начальнику вдруг обратился сам автор «проходной» зарисовки:

– Товарищ полковник… мне можно? Понимаете, «В гости к внуку» вообще-то писал не я, моего там одна подпись…

– Не понял, – насторожился Чаров.

– Да все просто. Фактуру по этому деду-ветерану я из командировки привез сверх плана. Доложил Корявину – тот сразу как насядет: срочно готовь зарисовку! Пришлось в субботу отписываться. Ладно… В понедельник, с утра, отнес я готовый материал Виталию Сергеевичу, а перед обедом он мне рукопись на стол – швырь! И без обиняков заявляет: это, мол, графоманское убожество, которому в мусорной корзине только и место! Спрашиваю: может, исправить как? Нет, шумит, бредятина подобного рода никакой правке не подлежит!

– Так прямо и сказал? – удивленно перебил Передатько.

– Слово в слово, – подтвердил Федоров. – И вручил… целиком переписанный материал на ту же тему. Больше часа из-за тебя, говорит, бездельник, убил. Учись, как добротно писать надо! Немедленно перепечатай, не изменяя ни единой запятой, и сразу мне – я его уже в секретариате заявил! А с подписью, уточняю, теперь как? Оно ведь получается и не мое вроде, хотя фактуру-то я брал… Может, две фамилии поставить? Корявин наотрез – оставляй одну свою! Ну, мне чужого текста не надо. Забирайте тогда, говорю, вашу рукопись, а я свой вариант в мусорную корзину выкину, раз только там ему и место. Виталий Сергеевич прямо затрясся – и с шипением: «Ты – военный человек?»

– «Так точно», – соглашаюсь. – «Что такое приказ – знаешь?» – «Само собой…» – «Вот я тебе и приказываю: немедленно перепечатать – и чтобы ни единой запятой! Не изменяя! И свою подпись! Исполняйте!»

– Так. По-моему, это уже никому не интересно. Затянули мы сегодня летучку, пора по рабочим местам, – прервал исповедь капитана Чаров.

– Извините, товарищ полковник, – с внезапным упорством возразил Федоров, – но майора Альмина вы не перебивали, хотя он редакционное «вето» нарушил. Меня же лишаете возможности защититься.

– Ну, хорошо… – нехотя выдавил Чаров. – Закругляйтесь, только в темпе.

– Понял, – коротко ответил капитан. – Не пойму, убей бог, другого. Я ведь выполнил приказ начальника. Незаконный, но выполнил. И теперь меня, за чужие слова, – в грязь лицом! А все вроде как «не заметили»… Так будет ли Альмин и дальше настаивать, что подполковнику Корявину, с его двадцатилетним стажем работы в газете, в ней «не место»? Или, может, Александр Валерьевич сам не в состоянии отличить «добротный», как оценил себя сам наш общий начальник, материал от писанного стилем «ниже низшего»?

Федоров сделал маленькую паузу и подвел резюме:

– Угадайте с трех раз: какая версия – правда? Лично я думаю, Альмин пытался вытереть об меня ноги, дабы самому, за счет критиканства начинающего журналиста и псевдопринципиальности, сорвать мелкий политический капиталец…

Взоры офицеров разом переместились на вчерашнего дежурного. Уши его побагровели. Альмин нервно заерзал на стуле и неуверенно подал голос:

– Ну… Корявин, наверное, торопился перед отпуском…

– Врешь! – вспылил Федоров. – Он зарисовку в секретариат сдал и еще два дня на службу выходил! Не виляй! Говори прямо: нужно гнать Виталия Сергеевича из газеты в три шеи?

Сгорбившись, вцепившись ладонями в сиденье стула, «пропагандист» молчал, что-то очень внимательно рассматривая на полу у ног.

– Кгм, – наконец-то решил внести свою лепту в летучку партбосс редакции подполковник Розов. – У меня вопрос к тебе, Олег. Коль уж ты считал, что твой начальник отдал явно незаконный приказ, почему тогда ты его не обжаловал по команде? Взял бы да и написал на имя редактора подробный рапорт про заавторство…

– Благодарю за «отеческий» совет плевать против ветра, – с сарказмом ответил Федоров. – Обязательно применю в будущем. Альмина же предупреждаю: еще раз так подставит – не посмотрю, что старший офицер, – набью морду!

– Да я… я на тебя в суд подам! – с криком взвился со стула майор.

– Молчать! – властно приказал, тяжело хлопнув ладонью по столу, Чаров, и тоже поднялся на ноги. – Летучка окончена! По рабочим местам! Альмин и Федоров – остаться!

Из редакторского кабинета еще долго доносился грозный рык. Однако бывшему дежурному по номеру лишь вскользь попеняли за нарушение негласной традиции, а львиная доля гневных упреков обрушилась на официального автора зарисовки. Главным аргументом был избран тезис, что, когда журналиста критикуют собратья по перу, он обязан со вниманием впитывать дельные советы и уж тем паче не переводить стрелки на начальника, выставляя того на посмешище.

По сути, Чаров Федорову вообще больше слова сказать не дал, а закончил многобалльный разнос угрозой, что, если подобное повторится еще раз, придется серьезно подумать, место ли капитану в редакционном коллективе.

Неделю после этих событий Альмин гоголем ходил по отделам и, раздуваясь от гордости, все толковал о своей принципиальности. Мало кто из журналистов соглашался с ним, но вслух предпочитали не высказываться. С Федоровым майор даже здороваться перестал. Офицеры друг с другом не разговаривали, впрочем, продолжая работать за соседними столами.

Однако скандальная история на том не закончилась.

Согласно графику нарядов, ВрИО главного «пропагандиста» вскоре вновь заступил на дежурство по номеру. Пока он вычитывал полосы, внося в них свою и редакторскую правки, Федоров корпел над новым материалом. К восьми вечера, когда в редакции, кроме него и Альмина, никого из офицеров уже не оставалось, майор отнес подписанную последнюю полосу в типографию и собрался домой. Но тут капитан неожиданно вышел из-за стола и ключом запер изнутри дверь кабинета. Альмин, оставив в покое шинель, выжидательно застыл возле вешалки.

– Ты… чего? – насторожился он.

– Разве не догадываешься? – с усмешкой просветил его Федоров. – Пора по счетам платить. За «принципиальность». Я ведь тебе обещал, что морду набью, а ты не вник, ходил по всем отделам и опять мне на голову ср…л.

– Ты со мной не справишься! – сорвавшись на фальцет, заявил майор и на всякий случай переместился за свой рабочий стол. – А за рукоприкладство под трибунал пойдешь!

– Так свидетелей нет, – уже без улыбки возразил капитан. – Мои показания против твоих будут, а презумпция невиновности сомнение всегда толкует в пользу ответчика.

– Я… я кричать буду! – с надрывом предупредил Альмин.

– Еще успеешь, пока лучше послушай. – И Федоров присел на край своего стола. – Не столь давно был я в командировке в (офицер назвал краевой центр, входящий в ЮжВО). Там, помимо других частей, ракетная бригада ПВО стоит. Вот ее замполит у меня и выспрашивал: какой это такой Альмин в газете служит? Не тот ли, что тогда-то ракетное училище оканчивал, да как имя-отчество, да не маленького ли роста? Когда же все сошлось, сказал, что учились вы вместе и ты на курсе носил прозвище Павлик Морозов, потому как всех ежедневно закладывал, и замучились тебе «темные» устраивать, да все без толку…

– Врет он все! – даже не уточняя фамилии замполита, тут же отперся майор. – Давай открывай, иначе…

– Что «иначе»? – переспросил капитан и, встав со стола, принялся не спеша снимать китель и галстук. – Ори громче – может, вахтерша и услышит. Хотя с первого-то этажа до третьего, да через четыре двери, да при подглуховатости… Ты уж лучше защищайся. Мужик ведь вроде, твою мать…

С этими словами Федоров резким движением ухватил собрата по отделу за отвороты кителя и сильно дернул на себя.

– А-ай! – И Альмин распластался животом на столе.

Следующим движением капитан подтянул майора ближе к себе, так, что ноги старшего офицера оторвались от пола. Пригнув Альмину голову, Федоров зажал его шею меж ног и вынул из брюк ремень.

– Тебя бить – только руки марать. Но высечь за подлость край надо. – И сложил ремень вдвое.

Порка сопровождалась грязной руганью и угрозами со стороны наказуемого. Альмин щипался и пытался оцарапать ноги Федорову, приглушенно вскрикивал: «Убью-у-у!» – и все добавлял экспрессивные словосочетания. Младший офицер во время экзекуции не произнес ничего, только в такт ударам с оттягом смачно хэкал.

Преизрядно исполосовав Альмину задницу, капитан наконец отпустил майора, который тут же, обежав стол, кинулся на обидчика с кулаками.

– Н-на! – встретил его Федоров сильным ударом ботинка в пах.

– У-у-у… – взвыл Альмин, складываясь пополам, и боком завалился на пол, прижимая ладони к ушибленному месту.

– Отдыхай пока, – подвел итог экзекуции Федоров. – Заодно и о жизни поразмышляй. Кто-то ведь и пришибить может за подлость.

– Все равно ты сядешь! – всхлипнув, пообещал с пола Альмин.

– Дурак! Хоть капля ума есть – промолчишь в тряпочку. А впрочем…

Капитан обреченно махнул рукой и стал надевать китель.

ВрИО главного «пропагандиста» совету не внял: на следующий же день настрочил заявление в военную прокуратуру и рапорт на имя редактора. Эти документы позднее подкрепил копиями акта судмедэкспертизы…

Как ни старался полковник Чаров замять скандальный случай, ЧП получило широчайшую огласку в штабе округа и даже докатилось до Министерства обороны. Над выпоротым майором откровенно потешались; Федорова, не отрицавшего факта «ремнеприкладства», пугали тюрьмой, а у редактора с издевкой выспрашивали про «новые методы воспитания подчиненных», которые творческий спор решают столь нетривиально.

Ну, просто набей Федоров Альмину морду – скажем, по пьяному делу не поделив бабу или сто граммов на посошок, никто бы особо не удивился: что ж, дело житейское. Нет, наказали бы, конечно, и не слабо, но… Но – младшему офицеру высечь ремнем старшего, как нашкодившего пацана? По-озвольте, это уже нонсенс, а где его корни?

Их срочно пытались отыскать одни проверяющие за другими. Прилетали даже два полковника из ГлавПУРа, пребывание которых на южной земле влетело редакции и лично Чарову в копеечку: столичные гости знали толк в хорошей выпивке и деликатесных закусках. Редакцию лихорадило, а редактор последними словами проклинал себя за то, что на летучке, решив «поэкспериментировать», сразу не заткнул рот Альмину, а потом – «из ошибочной демократии» – разрешил до конца высказаться Федорову. Нет уж, демократия истинно хороша, только когда она процветает по соседству, а в своем огороде сорную траву надо вырывать с корнем и немедленно.