Текст книги "Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии"

Автор книги: Федор Ошевнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

«САМОХОД», ИЛИ ИСТОРИЯ ОДНОЙ САМОВОЛЬНОЙ ОТЛУЧКИ

Самовольное оставление части или места службы на короткий срок (для проходящих военную службу по призыву-менее двух суток) на языке юриспруденции именуется самовольной отлучкой. В Вооруженных Силах РФ этот термин является единственным официальным, но в армейском обиходе существуют и сленговые определения-синонимы – «самоволка», «самоход», «сочи» (последнее – вариант аббревиатуры от «самовольного оставления части», еще и основанный на принципе сходства: и в курортной «столице» России, и в «самоволке» отдыхают лишь временно).

Суровее всего за самовольную отлучку наказывали в третьем рейхе: нередко приравнивали ее к дезертирству и карали смертной казнью. Ну а в нынешней Российской Армии эти понятия разграничены. Так, для солдата «самоход» до двух суток хотя и считается грубым дисциплинарным проступком, однако влечет за собой лишь дисциплинарное взыскание, но не уголовную ответственность. Самовольное оставление части на срок до месяца уже предполагает арест до полугода, либо содержание в дисбате до двух лет, или лишение свободы до трех (статья 337 Уголовного кодекса РФ). Дезертирство же (статья 338) наказуемо исключительно тюрьмой.

Конечно, в реальности «самоволки» случаются разные, пусть суть у всех и одна. По-разному их оценивают и занимающие различные армейские должности лица. А вот чья оценка ближе к истинной – судите сами.

Начальник патруля, лейтенант

Странный он какой-то, вчерашний «самоходчик», был. Словно у него не все дома. Или под дурака работает – с такого, мол, и спроса меньше. И все же абсолютно неясно, чего солдат в парке на клумбу так пялился? Впервые в жизни розы увидел? Ну, был бы еще, к примеру, с девушкой… Да куда такому коротышке! Полтора метра с кепкой. Заверни в цветную бумагу, ленточкой блестящей перевяжи – подарок одинокой женщине ко дню Восьмого марта.

Еще не всякая и примет: слабый пол на маломерков скупо клюет.

Нет, правильно я сделал, что не повел задержанного к нему в часть, хоть она и под боком у городского сада, а прямиком отволок в комендатуру. А ну за все дежурство никого бы больше не задержал, так комендант непременно прицепился бы: «А-а-а! От службы лытаешь? За целый наряд не пресечь ни одного грубого нарушения? Халтурщик!»

Известно, как иные старшие офицеры в патруле нарушения добывают. Скажем, начальник кафедры иняза училища только в патруль заступит, сразу же – шасть на рынок! Узрит орлиным оком лейтенанта – сейчас курсант-патрульный его к полковнику подзывает. А уж тот пытает: «Почему и что здесь делаете в рабочее время?» Два капитана прошли и друг другу воинскую честь не отдали: «Кто дал право игнорировать устав?» Майор с женой идет, хозяйственную сумку в руках тащит: «А на каком это основании вы нарушаете форму одежды?» И всех задержанных живо на карандаш…

К тому же прямо у входных ворот рынка пивная-пельменная. Не проходите мимо – за день столько офицеров и прапорщиков «за употреблением спиртных напитков», пусть и не в рабочее время, но в форме попадется. Почет и уважение герою-полковнику!

Не-е, мне со своими погонами на рынке нарушения коллекционировать ранг не вышел. Так что спасибо задержанному солдату – не пустой наряд получился. И то: нарушил воинскую дисциплину – отвечай, парень, по всей строгости. На то она и армия…

Командир отделения, ефрейтор

Вот же учудил, дурачина! А нагоняй от взводного и мне перепал. Конечно, замкомвзвода похлеще досталось – ну, на то он и сержант, изволь погоны свои унтерские отрабатывать. Но мне-то на фига сдались эти бесплатные ефрейторские лычки? Денежное довольствие – как и у рядового, зато спрос – огромадный. Да уж, не зря какая-то сволочь сочинила: ефрейтор в авиации – что хрен в канализации!

Паршивее-то всего что: и я, и ребята с отделения – одного призыва. Требуй, да оглядывайся, как бы куда не послали. Не жизнь – малина: хлопот полон рот, а закусить нечем.

А что наш «самоходчик» через забор «ноги сделал» – элементарно. Гражданским воздухом подышать захотелось. Э-э, да разве объяснишь это тупорылому начальству? Только, с другой стороны, если тебя в увольнение и не пустили, отказ еще не причина, чтоб вот так нагло, среди бела дня, в побег сматываться: ведь не умер же у тебя никто.

Мне, может, не закованной в уставной распорядок дня жизни побольше твоего хочется. Однако если каждый солдат начнет по собственному желанию через забор сигать, какая ж это будет армия?

Заместитель командира взвода, сержант

Тоже мне, твою мать, морской пехотинец долбаный! Закон: «не уверен – не обгоняй», он и для «самоходов» справедлив. Рановаты они тебе, мелочь худосочная, по сроку службы. Вот станешь сержантом – тогда и выходи в «сочи» прямо через КПП: там же наш брат-сержант службу правит. Я в наряд заступлю – его, в свой черед, прикрою. Да не быть тебе «замком», слюнтяй, от горшка два вершка, каракатица, чтоб тебе всю жизнь на срочной службе бесплатно прокантоваться!

Ладно, за долгую нотацию от ротного я еще на тебе сполна отыграюсь. Как только в подразделении обозначишься, так сразу и угодишь на «интеллигентную» «очковую» работу. Сортиры драить. В поте лица, зубной щеточкой и с песочком. Вот в клозете у этого недомерка и будет достаточно времени поразмыслить о суровой необходимости соблюдения воинской дисциплины. И о роли сержантов в армии.

Командир взвода, старший лейтенант

Ох и паршивец, ох и подкинул подарочек! А на вид – тихий-смирный-незаметный. Да-а… Все они хороши, пока спят зубами к стенке, а на деле, куда солдата ни целуй, у него везде сплошная чугунная задница.

Вот тебе и выехал в кои-то веки, в выходной, с семьей на природу. Зато в понедельник с утра – заполучи, старлей, на всю глубину! Ротный так орал – чуть слюной не подавился. И «где тебя носило», и «почему посыльный три раза впустую бегал», и «ты хотя бы в курсе, что в твоем взводе ЧП? Нет? А после упоротого косяка за получкой в финчасть прибыть совести хватит? Лентяй всемирного масштаба! Короед на теле армии!»

Ну, тут, конечно, майор через край хватил. Обидно. На взводе и со взводом едва не спишь, а стоит только где ма-аленький прокол допустить – затыкай уши от воплей своры начальников, а то и тащи служебную карточку, где щедрое командирское перо моментом впишет очередную «благодарность».

А-а… Работа с людьми – это с людьми работа: успевай только, поворачивайся. Тем паче, если сержант у тебя лоб здоровый и это чуть ли не единственное его достоинство. Поневоле до печенок прочувствуешь мудрость поговорки: «Лучше тридцатью сейфами командовать, чем одним рядовым». Точно, сейф – он в «самоволку» не убежит. Не то что этот мелкий и бесцветный сукин кадр. Правильно командир его на «губу» законопатил, а выйдет – я самолично оставшуюся дурь своими методами повыбью. В конце концов, армия – это не школа, где нерадивых на второй год оставляют. И вообще: сердобольные мамаши дома остались, а здесь по полной программе свой священный долг Родине отдай – не греши! Это вам не английский колледж для джентльменов, а армия!

Замполит роты, капитан

Вот и заработали уже мы в этом месяце грубое нарушение воинской дисциплины. С кого спрос? Конечно, с командира взвода – в первую очередь, это его подчиненный. Уж потом с меня и ротного. Нет, зря он солдата так оперативно на гауптвахту оформил. Мальчишка он, школьник даже по виду, и служит-то всего ничего. Не доучили мы его, а вернее – не научили почти ничему.

А учить следует, но только не как в иной школе на начальной военной подготовке. Там бывает, что военрук сам хорошо знает, то без меры и навязывает: кто радиосхемы во всю доску, кто на строевой подготовке зациклен, а кто учебный автомат АКМ до посинения разбирать-собирать заставляет. Нет чтобы хоть раз в класс пару берц и портянки принести да на деле показать, как эти портянки правильно следует наматывать. Результат на ногах проявляется, когда вчерашние школьники становятся сегодняшними новобранцами: многие быстро натирают на пальцах и пятках кровавые мозоли.

Задуматься, так разве всякая семья сына к армии правильно готовит? Чаще папа с мамой службой пугают, как тюрьмой. Мол, там узнаешь, почем фунт лиха! Там человеком сделают. Как будто до призыва глупое животное растили.

Про тех родителей, которые свое чадо за наличные или по праву власть имущих от срочной службы отмазали, и вовсе говорить не хочу. Ругают вот застойные брежневские времена, а тогда уклонистов единицы были, ныне же пачками от повестки хиляют…

Ну, это разговор отдельный, а возвращаясь к нашим баранам, приходится признать, что детально про службу в армии допризывники больше с улицы узнают. Так же, как и про всякие подробности на половую тему, и столь же извращенно. И почему-то про нынешнюю армию – а не времен Великой Отечественной – порой в школе говорить стесняются. Куда там, чтобы встречу с солдатом, пришедшим в отпуск, в его альма-матер организовать. Малопрактикуемо, хотя вчерашнего приятеля – сегодняшнего воина старшеклассники наверняка слушали бы, не поглядывая лениво в окно и на часы.

Н-да-а… Проглядел-таки я служивого-«самоходчика»… В чем, где, как? Родители у него имеются: отец и мачеха. Последняя, конечно, не родная мать, но все же какая-никакая, а полная семья. Письма от них солдат регулярно получает, жалоб или просьб от него никогда не поступало. Еще и рост маленький у парня, тоже как-то располагает к жалости, к сочувствию. Ведь природой уже, считай, обделен.

Ага, досочувствовался. Главного в человеке не углядел. Червоточинки. Ну, ничего, после выхода нарушителя с гауптвахты займусь вплотную. Только на принудметоды с ним не скатиться – такой солдат запросто сломаться может, доходягой стать.

«Самоволка» – это бич, а доходяги – позор для армии…

Командир роты, майор

Пропал выходной, пропал ни за понюх табаку. Надо же: только всей семьей сели за обеденный стол – и даже первое дохлебать не успел! Чертов «самоходчик», вместе с его зажравшимся командиром взвода, коего весь день дома не наблюдается, а в качестве домашнего заместителя – амбарный замок на входной двери. И ведь не оставил даже записки, где его в случае чего искать, а тем более в роту не отзвонился.

Пришлось самому нарушителя из комендатуры забирать – маленький он, какой-то пришибленный оказался. Ума, конечно, влил на полную катушку – цацкаться, что ли? И назад его, на гауптвахту, завтра же, через военный суд, на трое суток! Плевать, что замполиту это не по нутру. Я в роте хозяин! Ничего, посидит солдат – и ему, и другим на перспективу наука будет. Мы хоть и часть гуманного отчасти общества, а все-таки армия.

Командир батальона, подполковник

Подумаешь, краткосрочная самовольная отлучка! Этим нас не удивишь. Главное – без тяжких последствий. Да и вообще: в масштабе части, в сравнении с недавними «неуставными» с рукоприкладством, с объемной недостачей на продскладе и близящейся итоговой проверкой – тьфу, мелочь. Наплевать и забыть. Нет, понятно, каждой сестре по серьге, а «самоходчику» трое суток, аз воздам. И совершенно законно – это армия…

Рядовой, совершивший самовольную отлучку

Трое суток на «губе» на четвертом месяце службы – это совсем не хило. Однако не бог весть какой срок, а вот сержант-урод-мордоворот с меня теперь с живого на постоянку не слезет. И взводный тоже. Строевым загоняют до полусмерти, плюс в сортире вечно дневалить буду. Еще и замполит не отлипнет со своими воспитательными речами: как подумаешь – аж мутит.

Но то еще будет когда-то, а сейчас… Серое здание комендатуры – все равно как тюрьма. Решетки на окнах, кругом караульные с автоматами и все такое прочее. В камере я один, так что времени подумать над случившимся предостаточно. Это не в роте – едва распустят на перерыв, не успеешь на «очко» плотно умоститься, уже орут: «Строица-а-а!»

Где ты, «гражданка», далекая, как Полярная звезда?

Мерзопакостнейшая штука – срочная служба. Ведь только когда надолго оторвут от родных мест и друзей да законопатят в пятнистое «хебе», будто с другой стороны доармейскую жизнь увидишь. Там – свобода, хотя, конечно, тоже за рубли-червонцы вкалывать надо, только это совсем другое. В «учебке»-то надо мной большая куча вредоносных начальников, и даже небо над военным городком какое-то вечно пасмурное.

Один луч в этом серо-зеленом царстве уставов: увольнение. Я в нем никогда еще за все три с половиной месяца службы не был – все не везло! – и как в это воскресенье попасть надеялся! Но, опять душевно серпом по причинному месту шарахнули: в городе началась эпидемия гриппа, значит, все увольнения на корню запретить. Какая тут армейская справедливость, когда тебе вместо приятного – полезное, озвученное пастью сволочного «замка»: «А ну, оглоед, бегом марш белить бордюры за вещскладом!»

Будет кто после такого напутствия рьяно работать? Да гриб вам отсосиновик с двух рук, разлюбезные начальники!

Ну, окунал я нехотя щетку в тазик с известковым раствором, ну, этой самой щеткой не спеша по проклятому бордюру водил. Ну, сержант-скотобаза ко мне пару раз подгонять совался, а потом слинял с концами. Курить или с библиотекаршой молодой лясы точить – «кусок» давно на нее облизывается, только хрен ему по всей морде – и размазать жидко-жидко…

Шпынять меня стало некому. Впрочем, работа кое-как, но шла. И тут за каменным забором раздался девичий смех… потом еще… Любопытство не порок, и как раз на глаза носилки с набитым на них ящиком попались. Наумничал какой-то гад, чтоб груза чуть не тонна влазила, и не зря неизвестный приколист сбоку ящика краской наваял: «КАМАЗ».

Приткнул я «КАМАЗ» к забору, на ящик изловчился-взгромоздился, подтянулся с него потом – и вот она, милая сердцу «гражданка», от которой и отделяет только прохладная каменная стена из пиленого ракушечника. И три девчонки под ней стоят, ни об чем трепятся и ржут вовсю. Самая глазастая деваха – жирафина-плоскодонка – усмотрела мою стриженую голову в кепке-пиксельке и ну выпендриваться:

– Эй, красавец – с ударением на последнем слоге, – дай картуз померить!

Вторая бикса, приземистая, с кормой – хрен вдвоем обхватишь – первой, с ядом в голосе, в ответ:

– Ты что? Разве ж деточке можно на улицу без разрешения? А картузец бросить тоже слабо: он государственный, а ты с ним вдруг сбежишь – его и расстреляют!

Как я со зла перевалился через двухметровый забор – даже не помню. Кожу на мизинце об шершавый камень ободрал и еле на ногах устоял.

– На! – И протянул ядоголосой девчонке за малым не свалившуюся с головы, пока приступом забор брал, пятнистую кепку.

Но гадюка ее не взяла, а тут же накуксилась:

– Вот же дурак! Шуток не понимает… Девочки, пошли отсюда!

И три лошадюки рванули от меня вдоль стены. Только все время молчавшая третья – густо накосметиченная и с хвостатым причесоном – на ходу обернулась и, так же молча, крутанула пальцем у виска.

Суки рваные! По штыку бы вам всем пониже спины, по красному знамени в руки – и на строевой плац, маршировать до потери давно потерянной девственности!

Повернулся я носом к забору, потом подпрыгнул – нет, не получается за его верх уцепиться: рост-то у меня не фонтан. Прохожего тоже не попросишь: «Дяденька, подсади!» Я хмуро огляделся – хорошо, офицеров и прапорщиков в пределах видимости не наблюдалось – и пошел по улице, надеясь какую-нибудь подставку найти.

Шагал, и все мне вокруг нравилось. Дома, непохожие на поносного цвета склады. Автомобили разноцветные – а у нас кругом зеленые «Уралы» да «ЗИЛы». Даже надписи на стенах и заборах здесь были вовсе не однотипные, как в военном городке – от табуреток до постовой вышки сплошь: «Дембель!» или «ДМБ», а лирические, типа «В+И=ЛЮБОВЬ» либо разоблачительные: «Петька – лох вонючий!», «Серый – наркоша-козелман!»

За тыльной границей части, у фонарного столба с прибитой фанерной табличкой и предупредительной надписью: «За свалку мусора – штраф!» – мозолила глаза огромная куча отбросов с полуразбитым деревянным ящиком наверху: как раз то, что мне и было надо. И тут, всего лишь через дорогу, обозначился вход в городской парк. Ноги сами понесли меня к узорчатым металлическим воротам. Ладно: семь бед – один ответ.

Прогулялся я малость по центральной аллее. Поглазел на девах, в мини-юбках по самые трусики дефилирующих, а иных взглядом подраздел. Имелось на что полюбоваться: тугие попки, сытые «запазухи», у некоторых особо породистых ножки от ушей.

В парке было полно аттракционов: колесо обозрения, всякие качели-карусели. Дешевка, но и на нее мани-мани – ни копья. Старшина, прапор ненасытный, в этом месяце полполучки на утюги, крем для берц и еще на что-то отобрал. Остаток мизерный давно в чайной добросовестно проеден.

Нежданно-негаданно за виражными самолетами обнаружилась огромная клумба. Розы… Любимые цветы моей матери, выросшей в детдоме. Она рассказывала, там целую оранжерею держали: наверное, начальство сильно увлекалось, с помощью воспитанников.

Копаться в земле матери нравилось. Но она еще и собирала открытки, всякие цветные картинки и статьи именно про розы. Уже после замужества сумела раздобыть огромный том: «Комнатное садоводство». Кое-что мне из него, попеременно со сказками, даже зачитывала. А сколько себя помню, у нас под балконом, на газоне, всегда росли сорта четыре или пять так называемых плетистых роз – благодаря маме.

Когда я пошел в школу, она постаралась приохотить и меня к уходу за цветами: хлопот с нежными растениями было много. Поливать и подвязывать на опоры плети. Опрыскивать и подкармливать торфом или известью. Регулярно обрезать, отчего они лучше, обильнее цвели. Ранней осенью «прищипывать» побеги, то есть удалять с них по два-три верхних листа, а часть старых стеблей вырезать. И еще на зиму требовалось окучивать основания, главное же – обязательно снимать плети с опор, укутывая сначала сахарными мешками, и поверх – лутрасилом: это такой специальный материал. Чтобы, наконец, крепко пришпилить плотно укрытые кусты к земле. Не сказал бы, что все это мне особенно нравилось, но постепенно, за несколько лет, я привык помогать маме в ее «розовых» трудах.

А однажды, в самом начале седьмого класса, я быстренько сделал уроки и вышел погулять во двор. Вдруг вижу, какой-то мордатый кавалер со своей биксой всерьез нацелились поживиться материными цветами. Мордатый уже и ножик перочинный достал, и тонким пуловером левую руку обмотал, чтобы на шипы роз не напороться. И давай пристраиваться к самому высокому и красивому кусту. Ах ты, гад сволочной!

– Не тронь, не твое! – громко предупредил я.

Мордатый сгорбился, втянул голову в плечи и испуганно оглянулся. Однако, не увидев, кроме меня, никого рядом – бабушки на лавочке в отдалении не в счет, – распрямился, презрительно плюнул и снисходительно пригрозил:

– Быстро спрыснул отсюда, щенок! А то поймаю и одним шалабаном по стенке размажу! Инфузория!

– Сам козел! – не остался я в долгу.

– Чего-о? – уже со злостью протянул мордатый. – Ну, погоди, гниденыш! – И неспешно двинулся в мою сторону.

Я отбежал поближе к лавочкам с бабушками и удачно выглядел два остроугольных увесистых камня. Живо поднял их и заявил:

– Подойдешь ближе – запущу в табло: оно у тебя большое, хрен промажешь. А потом буду орать – мало не покажется! И еще скажу, что ты ко мне приставал, трахнуть хотел!

– Я тебя умоляю: пошли отсюда, – позвала кавалера бикса, почуяв возможные неприятности.

– Счас, вот только эту наглую козявку прихлопну… – скривился мордатый и не очень решительно пошел на сближение.

– А-а-а! – не отступая, взвыл я, чем привлек внимание старушек.

– Вы что это ребенка обижаете? – донеслось с их лавочки.

И тут как-то незаметно подошел сосед дядя Паша с третьего этажа – невысокий, но плотный мужик лет сорока, с продуктовой сумкой в руках. Работал он таксистом.

– Чего орешь, словно клаксон? Пошто кирпичами вооружился? Какие проблемы? – поинтересовался он.

– Дядя Паша! Они наши розы хотят украсть! Вон, этот уже и ножик достал: стебли резать! А меня щенком и наглой козявкой обозвал и прихлопнуть грозился! – почувствовав поддержку, нажаловался я.

– Слышь, халявщики! А не пойти ли вам обоим на три буквы? – без лишних въездов предложил сосед. – Пока я с вас обоих штаны не спустил да этими самыми розами задницы не исполосовал. И за угрозы пацану тоже.

– Я те сам вперед нахлещу, – неуверенно возразил мордатый, а бикса опять потянула его за рукав: мол, да пошли же, от греха…

– Малец, а ну-ка подержи сумку, – велел дядя Паша. Снял пиджак, тоже сунул его мне и молодецки начал подсучивать рукава полосатой рубахи. – Это мы враз проверим, кто кого… Да перо убери, пока я его в ту же задницу не воткнул и там пару раз не провернул! – И решительно шагнул вперед. – Ну что, стакнемся на раз?

Мордатый со своей дамочкой резво убрались со двора, причем кавалер, уходя, бормотал себе под нос что-то вроде: «Ничего, мы еще в другой раз встретимся!»

А в этот момент мама появилась, с работы пришла.

– Правильный хлопчик у тебя растет, – похвалил меня сосед. – Боевой. Цветник твой от вора взрослого отстоял. Хоть и мал, а смел.

Мать счастливо зарделась. Поблагодарила за добрые слова, отвела меня домой, вкусно накормила и дала денег на кино и мороженое.

Только вот когда я вечером историю про мордатого отцу гордо рассказал, то у него реакция была совершенно иная.

– На хрена они вообще кому нужны, ваши колючки, – лениво отцедил он с дивана, зевнул и почесался под мышкой. – Толку от них, как от треснувшей пустой бутылки: даже и не сдашь, зато возни… Ну, это ваши с матерью проблемы…

Потом папаша с наслаждением ковырнул в носу, без стеснения пустил вонючего шептунка и заорал, адресуясь на кухню:

– Ну, что там в плане пожрать? А может, для аппетита, и сто грамм добытчику нальешь?

…Не понимаю, как моя мама – красивая, работящая, добрая, общительная – и за такого урода вышла… Может, ради жилья? Ей-то самой оно после детдома вовсе не светило, а вот у отца от рано умерших родителей «двушка» неплохая осталась…

Вот какие перед клумбой в парке на меня воспоминания нахлынули. А еще я там кое-что и из «Комнатного садоводства» припомнил. Скажем, что среди всяких растений розы – одни из самых наиполезных. Кругом используются: при производстве вина, духов, лекарств и даже как добавка в чай… Аромата – наитончайшего, да и по изяществу формы и окраски не имеют себе равных. Им даже в ботанике особый раздел выделен: родология.

На клумбе произрастало несколько сортов из семейства плетистых: это я сразу угадал. Белые и абрикосового цвета, темно-красные и огненно-красные. Любуясь же на самые красивые – лимонно-желтые, бокаловидной формы махровые цветы, крупные, на кустах выше моего роста и с большими темно-зелеными листьями, – я вдруг чудесным образом вспомнил название этого сорта: «Казино».

Эх-х! До того тоскливо на душе стало – хоть воем вой, хоть в петлю. Где оно, давно ушедшее счастливое раннее детство? Мама, мама, мамочка моя, любимая… Увижу ли я тебя еще, после всего, в мире ином? Никто не знает…

А тут еще предстоит назад, в обрыдлую часть, переться. «Горит огнями родной завод – а нам-то что: катись он в рот!»

Проиграл я в этом «казино» свою партию. Прямо у клумбы военный патруль меня пригреб: лейтенант и два курсанта. Шакалы! Приволокли в комендатуру, обшмонали. Изъяли военный билет, ремень поясной, кепку, даже носовой платок – уж он-то кому помешал, а вдруг меня на нарах чих одолеет? – и шагом марш в неуютную, пахнущую пылью камеру! Через час или два – будильника там нет – явился ротный и меня забрал. Наорал тут же круто. Потом в часть повел.

Большие железные ворота КПП, не знаю почему, резко вызвали во мне чувство отчаяния. Может, потому как чем-то они были сродни той же двери в камеру? И ни один разговор потом с ненавистными начальниками не произвел впечатления сильнее, чем эти приближающиеся серые постылые ворота, столь известные мне изнутри. Да и разговоры-то все были на единую колодку, как новобранцы, вышедшие из бани и впервые обряженные в форму. Прямоугольно-правильные. Скучно-воспитательные. Безвкусные.

Интересно, а почему это и на «гражданке», и в армии с человеком начинают лихорадочно работать только уже после произошедшего ЧП, но никак не до него?

Чего уж там темнить – к службе я был просто не готов. Теперь-то точно ясно: читай там или какое хваленое кино про армию смотри – все одно: пока сам в этот кипящий котел не попадешь, до конца вкуса всей кухни не прочувствуешь. В книгах-то и фильмах, если и найдется на втором плане разгильдяйский солдат, к концу тома или ленты такой однозначно перевоспитывается, а ребята отслужившие и про «дедовщину» в красках рассказывали, и про другие геройски-неуставные дела.

Врали и они. Но куда меньше, чем в фильмах. А книги вообще желаемое за действительное выдают. Я их, правда, на эту тему и читал-то негусто. Зато четко помню: нигде не проскользнуло и строки о том, что, например, в армии командир может тебе приказать исполнить все, на что его фантазия сработает, – хоть в голую задницу себя чмокнуть, а ты… Пожалуйста, жалуйся. Но только после строгого и точного исполнения приказа. Главное же – в военной системе по-иному нельзя: ведь если каждый солдат вдруг да вместо исполнения конкретно порученного в приказном порядке дела начнет его теоретически «обсасывать», развалится просто наша армия.

Никому не рассказанная биография рядового-«самоходчика»

Родился я в маленьком райцентре под Москвой. Там и жил до учебы в ПТУ. Мать работала на мясокомбинате, в коптильном цехе. Приворовывала малость – как все. А отец был слесарь-сборщик в автосервисе. Тоже ловчил-левачил, но покруче. Со временем приучился и полюбил без меры пить. Бывало, бушевал с пьяных глаз, так мы с матерью уходили ночевать к соседке.

Когда я еще учился в седьмом классе, мать легла в больницу – я тогда не уточнял, зачем и почему. Через несколько дней, бледная, вернулась домой. А вечером заявился пьяный в дупель папаша. Пожрал чего-то на кухне – и к матери в комнату юрк, а там начал орать и чего-то требовать, только непонятно было, чего именно. Мать еле слышно плакала, я в своей комнате тоже, а дверь к родителям была закрыта.

Утром «ненаглядный» предок, проспавшись, свалил на работу, а мать позвала меня и попросила сходить за соседкой. Простыня под мамой была вся в крови, и говорила она еле-еле. Я очень испугался, что мать так кровью подплыла, заревел, но к соседке сбегал. Она тут же вызвала «скорую», а мне сунула бутербродов и быстро в школу выпроводила – я еле успел чаю выпить.

В конце занятий ко мне подошла классная руководительница и сказала, что я должен крепиться, потому что моя мама умерла, и повела к себе ночевать. Я не хотел верить, плакал…

Позже узнал, что мать, оказывается, пришла после аборта, а отец взял ее силой, и за ночь потом она потеряла столько крови, что в райбольнице не спасли. Не знаю как, но от тюрьмы отец отвертелся. Пить стал еще хлеще, часто меня бил, и я убегал все к той же соседке. Так шло до лета после восьмого класса.

И вот в июне батянька пришел домой непривычно трезвым и начал втирать мне мозги про «новую маму», то бишь мачеху. Я рассудил, что родную мать уже не вернешь, а так отец, может, хоть пить бросит. Словом, не возражал, чтобы мачеха к нам жить перешла. Только вышло еще хуже: явилась в дом мурластая «двуспальная» тварь с рыжими кудряшками и картошечным носом, и они на пару с предком лакать стали.

Своих детей у этой суки не было, а меня она сразу возненавидела. Люто. Из дома гнала чаще, чем отец. К соседке сердобольной мне неудобно было постоянно проситься ночевать – она меня называла «сиротой при живом отце» и никогда не отказывала в койке и какой-нибудь еде по утрам, но теперь я уже понимал, что одинокой женщине обуза. Старался ночевать по-теплому в шалаше у реки, а зимой в котельной, где через сутки старик один компанейский кочегарил. Вечерами же слонялся по городу, завел новых дружков, повзрослее и поагрессивнее. Хотя они надо мной за мелкий рост постоянно измывались, но от чужих, не из нашей компании, защищали и как-то незаметно выучили драться, и даже неплохо. Особенно четко два подлых удара освоил. В общем, я еле-еле окончил девятилетку, можно сказать, из милости классной.

До сих пор не пойму, как при таком раскладе ни разу не залетел на горячем в ментовку. А ведь было за что, и не раз!

Отца к тому времени, по инициативе все той же классухой, хотели лишить родительских прав, но опять пожалели он клялся и божился, что «изменит образ жизни», а сам все жрал и жрал водяру литрами. Автосервис папаньке давно дал пинка, но он сумел пристроиться в бригаду грузчиков на мясокомбинат – помогли материны связи.

Я хотел пойти учиться в ПТУ в нашем городке. Но педерастка-мачеха отвезла мои документы в другое училище – в соседнем райцентре за пятьдесят километров. Так меня совсем почти выгнали из квартиры в пятнадцать лет и материально практически не помогали. А на хрена?

Делать нечего, стал через пень-колоду учиться и жить в общаге, а вечерами подрабатывал, разнося телеграммы. За всякие поздравительные вести адресаты меня иной раз оделяли деньгами: бывало, червонцем, а бывало – ну, это сильно изредка – и целой сотней. Пару раз даже за праздничный стол усаживали: у одной бизнес-мадам на юбилее я бутербродами с икрой и балыками чуть не до блевотины обожрался…

Все бы ничего, но четверо старшекурсников повадились ходить по комнатам и отбирать стипендию и родительские или какие другие деньги у тех, кто послабее. Я же был на курсе самым маленьким и понимал, что со всеми сразу никак не сдюжу. Вот если бы один на один… Но они всегда вваливались кодлой.

Когда эти гады у меня в первый и последний раз стипуху вытрясли, я, в натуре, несколько дней ходил полуголодным, одалживаясь на пирожок. И как назло в те дни за хорошую телеграмму кто бы хоть рублишко сунул – так нет! Хорошо еще, аванс на почте скоро получил.

Все деньги я теперь стал прятать вне комнаты. Кодла меня не раз била, потому что не могла выискать в карманах, койке или тумбочке даже мелочи, а жратвы я, в отличие от других, на вечер не запасал. Старался питаться в сравнительно дешевой столовке, она единственная поблизости работала допоздна. Старшекурсники злились, что я постоянно пустой, колотили меня по-всякому, даже головой об стенку, и, наконец, забрали хороший теплый свитер, который мне незадолго до смерти связала на вырост мать.

После такого наглого грабежа меня, можно сказать, переклинило: в общаге это была единственная вещь, напрямую связывавшая меня с покойной мамой. И тогда я съездил домой и через одного дружка разжился кнопочным ножом-выкидушкой.

Когда кодла старшекурсников в очередной раз завалила к нам в комнату, я молча бросился в атаку, чего никто из них никак не ожидал.