Текст книги "Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии"

Автор книги: Федор Ошевнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

В общем, житуха в армии – бочка дегтя и ложка меда. Сержант Шифоньер – об его лоб можно щенков убивать – раз под настроение поделился, как и ему, хлеще нас, порой перепадает.

Был Шифоньер не так давно начальником внутреннего караула и ночью, вместо уставов, детектив завлекательный читал. Вдруг в караулку – а она у нас на втором этаже, над оружейным складом, – звонят. Сержанту, понятно, лень задницу здоровенную от сиделки отрывать, он и командует свободному караульному: «Уточни, кто ломится». А по времени – действительно непонятка, кого середь ночи принесло: и дежурный по части шмон наводил, и ротный был, все до всякой х…ни дое…вался, и с политотдела пропагандой обозначился…

Позырил караульный в окно и докладывает: «Там командир части стоит». Эх, как Шифоньер и вызверился: «Ну, ты, пень обоссанный, член опавший и гондон штопаный, шутковать со мной вздумал? Все, после наряда заживо на очке сгниешь! Полкана вообще в городе нету; он в округе, в командировке!»

И нет чтоб самому быстренько прояснить, кого леший не в очередь пригнал, так он неспехом по лестнице спустился, засов отодвигает, а там… Действительно, командир части, полковник Губач. Он ночью из командировки вернулся и прямо, домой не заезжая, по караулам вдарил. Свихнулся совсем на службе.

Губач еще выше Шифоньера, но не грузный. Не в нюх ему жданки пришлись, пока сержант раскачивался. Вот и решил его маленько к спорту приобщить: раз двадцать заставлял со второго на первый этаж сбегать: а не заедайся! Становится Шифоньер возле окна, чтобы полкан его видел, потом Губач отмашку дает – стартуй! Сам же засекает, за сколько сержант дистанцию лестничную покроет. С того уже пена, как с коня загнанного, но это кайф. Нечего, сам понимаешь, как фон-барон рассиживаться.

Вообще лично я бы в сержанты никогда не пошел. Потому они промеж двух огней существуют: офицеры-шакалы – и мы, пушечное мясо. Раз же согласился на эту педерастическую долю – получай от начальства в глаза, а от солдат – за глаза. Еще и подлянку какую при случае подкинут. Вурдалаку, например, ночью в оба сапога наср…ли. Сержанты потом целое расследование на эту тему учинили, только бесполезняк. Единственно, дневальному следующей ночью крутую правилку забацали – за то, что недоглядел, значит. Ну и как бы он это сделал? В роте сто пятьдесят рыл, а Вурдалакова койка в самом конце казармы. Да и вообще, по мне, чистые погоны – чистая совесть, нацепил же лычки – так и ходи обоср…м. Зато нам – кайфово.

Разумеется, взводный – не сержант и в казарме не спит, но тоже часто до отбоя толчется. То тумбочки и заправку коек проверяет, то в автоматы нос свой длинный сует, то противогазы обнюхивает: вдруг где коробки краешек при ржавел. А шутки у старлея вообще дурные, садистские.

Есть у нас во взводе рядовой – мелкий, юркий, как сперматозоид. Его Мылом прозвали, потому куда угодно без мыла… Ну, сам понимаешь. Рот у него сроду не закрывается, и на каждом занятии ему взводный по десять замечаний делает и уж сколько нарядов понаобъявлял. Следующий «урок» начался только – а Мыло уже хлеборезку разинул, чего-то у соседа проясняет.

Старлей и возмутился:

– Да ты в состоянии хоть час помолчать? Ей-богу, и в субботу, и в воскресенье в увольнение отпущу. Но хоть один звук за занятие издашь – два наряда вне очереди.

Мыло молча головой кивает и уже руки потирать начал. Вдруг в дверях опоздавший Кащей Смертный объявился. Он до того тощий и страшный: голова спереди наполовину лысая – это в восемнадцать-то лет! – вот и прозвали. Явно в чипке сидел, но бьет кулаком в хилую грудь, что пропоносило.

Взводный его посадил рядом с Мылом и смехом-смехом, а на полном серьезе:

– Сумеешь соседа растребушить, чтобы он за урок чего ни то сказал – не только за опоздание прошу, а еще и в увольнение отпущу. И в субботу, и в воскресенье. А не сумеешь – извини, два наряда вне очереди.

– А что можно делать и чего нельзя? – интересуется Кащей.

– Все что угодно – в пределах разумности, – уточняет взводный.

Мыло надулся, как Ленин на буржуазию, взглядом старлея испепелить готов, но – молчит.

Конечно, то не занятие было – сплошной прикол. Мы все назад то и дело оглядывались, где Кащей по-всякому Мыло шпынял. Но тот геройски держался. Пока минут за пять до звонка Кащей, отчаявшись, не вытащил из шапки иголку… да ка-ак засадит ее болтуну, на молчальника экзамен сдающему, в зад! Мыло ка-ак взвоет!

У взводного рот до ушей.

– Уговор, – торжествует, – дороже денег. Два наряда вне очереди – и оба на параше, ну а Кащею – два «отгула».

– Товарищ старший лейтенант, так нечестно! – вопит Мыло.

– Честность в армии? – ухмыляется взводный. – Не встречал, не встречал…

И точно: загнал Мыло клозет драить. Два раза. Такие-то они, Лохматый, армейские шуточки. Кому в кайф, а кому не по нему…

Про то же, чего мы здесь конкретно учим, писать вовсе неинтересно. Бензины там, масла смазочные, их свойства, куда и зачем льют. Конечно, уставы и политподготовку. Она – это замполитов хлеб. Капитан вечно какую-нибудь мудистику понапридумает, типа дурацкой викторины «У карты Родины». Либо чего еще в том же разыдиотском духе. И все талдычит: «Вы – защитники Родины… Ваш долг – боеготовность…» Знаем, слыхали, наизусть затвердили. Я не дурак, давно врубился, что это за долг: выбрось из жизни два года и отдай армии родной. Деталь: х…во или ох…нно ты этот долг отдавать будешь – по барабану. Все на второй год служить оставят…

Да, телик тут тоже под замполитским контролем. Смотрим сплошь новости, а чего путного – помечтай. Дуристика: «ящик» уж с неделю как наполовину навернулся – звука нет, но все одно – смотрим немое кино. От такого информирования вокруг храп стоит – аж искажения на экране.

Но – слава Богу, есть и у солдата полтора часа личного, свободного времени. По вечерам. Конечно, надо сапоги наваксить, подворотничок чистый подшить. Зато когда потом сядешь в углу казармы на табуретку, глаза закроешь и ни о чем – вообще ни о чем! – не думаешь, вот то есть истинный и ни с чем не сравнимый кайф! И тебе, Лохматый, этого ни за что не понять. Солдатское счастье: день прошел! И х… с ним!

Дни-то, само собой, разные бывают. Самые дерьмовые – хуже, чем парашу драить, – в наряде по кухне, на посудомойке. В хлеборезочной-то, наоборот, сплошной кайф: масла и сахара натрескаешься, только туда абы кого не назначают. Прошлый раз я целых полторы тысячи тарелок за сутки перемыл – «дисков прослушал». Этот наряд так и называют с приколом: дискотека…

В общем же существовать в армии можно, тем более что каждый день приближает «дембель», неизбежный, как крах империализма. Но пока империализм существует, дембель в опасности! Однако я твердо верю:

 
Наступит день – ведь он придет когда-то,
И будут нам светить издалека
Не звезды на погонах у комбата,
А звезды на бутылках коньяка!
 

С горячим солдатским приветом, твой друг Экселенц.

1987

ВСТРЕЧАЙ, ПРИЕЗЖАЕМ ЭЛИСТИНСКИМ…

Говорите что хотите, а социальная справедливость и в армии существует. Месяц ускользал от командира взвода лейтенанта Сергея Торова призрачно-недосягаемый выходной, так ведь свершилось же наконец! Целые сутки отдыха! От сей щедрости командира роты молодой офицер аж слегка опьянел…

Впрочем, на поверку долгожданный выходной оказался тяжелее иного понедельника. С утра – поездка на рынок, заметно опустошившая семейный кошелек Торовых, позже – фронтальная атака на дела домашние, неблагодарные, – как легкомысленно мы, бывает, перекладываем их одно за другим «на воскресенье»!.. Лишь к вечеру, отвоевавшись с генеральной уборкой и переборкой картофеля, Сергей с супругой вырвались-таки в кино.

Наудачу выбранный фильм оказался средненьким. Зато лейтенантша блеснула в фойе кинотеатра ослепительным вечерним туалетом, напрочь съевшим месячное денежное довольствие мужа.

По дороге домой, в троллейбусе, от вялого обсуждения актерской игры Торовы незаметно переключились на избитую тему: квартирную. Жили-существовали они пока в полуподвальной комнате, зато с отдельным входом. Но за набившим оскомину бесперспективным разговором лейтенант упорно не забывал и о службе.

– Слышь, Валь, – смущенно обратился он к жене, помогая ей выйти из троллейбуса, – ты бы на КПП минут пяток подождала… Я в роту забегу…

Торова неодобрительно посмотрела на своего служивого и разом высвободила локоть из его ладони.

– Зна-аем твои «минут пяток». Ну скажи, скажи, сегодня-то ты что там забыл?

– Значит, есть что… – виновато улыбнулся муж неполучившейся улыбкой.

– Так… Так и подозревала, для чего на фильм в форму вырядился! – насупилась жена и зло закончила: – Чтоб она провалилась, служба твоя ненаглядная!

Усадив раздосадованную супругу в комнате для посетителей на контрольно-пропускном пункте, Торов через плац помчался на верхний этаж типовой четырехэтажной казармы – в роту. Своя логика в том поступке была, и немалая: командир роты, майор Вепреед, от командиров взводов требовал неукоснительного появления в подразделении в любой выходной или даже праздничный день.

– Ненадолго, – пояснял ротный. – На час, на два… Положение дел во взводе узнать, с сержантом побеседовать, с кем-то из «трудных». В общем, поработать с людьми. Такой приход, кстати, весьма благотворно действует на личный состав в смысле дальнейшего укрепления воинской дисциплины…

Командир батальона подполковник Баклаков эту позицию ротного разделял полностью и окончательно. И не было для взводного страшнее момента, когда, переступив в понедельник утром порог части, он натыкался на гневный вопрос, исходящий из комбатовских уст:

– А ты знаешь, что у тебя во взводе вчера?..

Горе, горе тому, кто не знал!!!

От неприятных воспоминаний Торов даже слегка поежился, преодолевая последний лестничный марш.

– Дежурный по роте, на выход! – выкатив глаза, истошно проорал очередной дневальный, увидев в дверях офицерскую форму. К Торову оперативно подкатился кряжистый сержант с повязкой дежурного по роте на левом рукаве кителя.

– То-арыц лейт-нант, дежурный по роте сержант Каюмов!

– Как обстановочка? – осведомился Торов, пожимая жесткую сержантскую ладонь.

– Все по плану, – пожал Каюмов метровыми плечами, чуть наклонив влево голову. – А вон, кстати, и ваш Лодочник плывет…

Действительно, завидев своего командира, к Торову подходил старший сержант Лодочник, заместитель взводного, а проще – «замок». Лейтенант и у него осведомился, все ли в подразделении в порядке.

– В целом нормально. Правда, вот Котов… – несколько замялся старший сержант.

– Что? Договаривай! – тут же насторожился Торов.

Рядовой Котов, москвич в энном поколении, по мнению старшины роты прапорщика Оселедько, армии был «резко противопоказан». Все валилось у него из рук, всюду солдат опаздывал, вечно ходил плохо подшитый, недобритый и одним видом своим сразу вызывал раздражение у командиров всех степеней. Зато на политзанятиях солдату, теперь уже по словам замполита роты капитана Соловьева, «не было в части равных».

– Телеграмма у него, – пояснил «замок». – Родители приезжают.

– Ну и на здоровье, – отлегло от сердца у Торова. – Подумаешь, событие…

– Оно-то так, – усмехнулся Лодочник, соглашаясь вроде бы с офицером. – Только папуля с мамулей очень желают, чтобы их встречал лично сынуля, а поезд аж после отбоя. Ответственный замполит сегодня, так вот он сказал: об увольнении не может быть и речи. И даже Котиковы крокодиловы слезы не помогли…

– А ну-ка, живо его сюда, – скомандовал, нахмурившись, офицер.

…С неделю назад остриженный «под футбол» рядовой Котов обиженно шмыгал вислым носом и канючил:

– Тоо-арищ лейтенант… У них же в городе знакомых не-ет… Не на вокзале же папе и маме ночева-ать… – И все настойчиво совал в руки взводному бело-голубой бланк срочной телеграммы. Когда Торов забрал ее у рядового, тот явно облегченно вздохнул.

«Встречай, приезжаем элистинским…» – прочел лейтенант. Дальше шли дата приезда, номер вагона и в конце – видимо, в надежде пронять суровые командирские сердца – повтор просьбы: «Встречай обязательно».

– «Мама, папа», – зачем-то вслух прочел венчающие телеграмму слова Торов и перевел взгляд на умоляющую физиономию Котова. – Вряд ли я чем помогу. Отбой – это отбой. Завтра увидишься…

– Тоо-арищ лейтенант! – чувствуя, как ускользает последняя надежда уже сегодня встретиться с родителями, застонал солдат. – А если, значит, с вами? – И чуть опустил голову, как бы понимая беспардонность подобной просьбы, но в то же время исподлобья продолжая вглядываться в командирское лицо.

«Сто лет оно б мне нужно было!» – подумал Сергей, мгновенно вспомнив про жену, дожидающуюся на КПП. Котов, видимо, угадал течение лейтенантских мыслей, как-то отразившееся у Торова на лице, потому что лицо солдата моментально обмякло и он упавшим голосом, уже без всякой надежды зачастил:

– Конечно, вам-то что. Не ваши ж родители… А им куда? Города не знают.

– Наверное, прежде чем ехать, стоило и о ночлеге побеспокоиться, – с долей дидактики возразил Торов. – Прямо из столицы… Каких-нибудь друзей знакомых знакомых найти, что ли.

– Тоо-арищ лейтенант! – уловив сомнение в командирском голосе, вновь завел жалостливую пластинку солдат. Как клещ в Торова вцепился.

И уломал-таки: пошел Сергей к замполиту роты. Договариваться: нельзя ли самому с солдатом его родителей встретить?

– Ну зачем тебе эта ненужная демократия? – хмуро поинтересовался сидящий в канцелярии капитан Соловьев. – Забыл, что, куда солдата ни целуй, у него везде ж…? Человеколюбие проявить не терпится? Давай-валяй, только приключений на всю роту не наживи. Лично я бы ни за что не поехал: ни к чему это – солдат поваживать.

Но Торов лишь махнул рукой: а-а, ерунда! И поехал на пару с сияющим, как начищенная медная пряжка, Котовым на железнодорожный вокзал. А разгневанная офицерская жена пошла домой в гордом одиночестве, предварительно пообещав мужу-предателю завтра же уволиться с работы и улететь к своим родителям, где она «хорошенько могла бы подумать, нужна ли в дальнейшем такая семейная жизнь».

Поезд «Москва – Элиста», шедший из столицы, припоздал на час. Так что, когда солдат наконец-то перелобызался с папулей и мамулей, электронные часы на перроне показывали полдвенадцатого ночи.

– Очень, очень признательны, что встретили, – тряс Торову руку Котов-старший – сухопарый энергичный мужчина с аккуратными бачками и таким же, как у сына, вислым носом. И, как бы невзначай, ввернул фразу: – Ну, вы, наверное, и о гостинице побеспокоились?

– Извините, особых связей… – смешался Торов и вяло попытался откреститься от родительского благоустройства. Неожиданно он осознал, что, сдуру приехав с солдатом на вокзал, он как бы уже выдавал на это обустройство вексель. И по нему теперь будут пытаться получить сполна.

– Нам ведь идти некуда, – обиженно и с нажимом заявила модно одетая мать рядового, рано расплывшаяся, в противоположность супругу.

– В первопрестольную попадете – мы там вам, чем можем, поможем, – подхватил он. – Уж выручайте, а долг платежом красен.

Торов почесал затылок и не нашелся что ответить, кроме как:

– Ладно, пойдемте на стоянку такси…

Результатом круиза по городским гостиницам явились цифры шесть-пятьдесят шесть на счетчике такси, сорок пять минут потерянного времени и полный крах лейтенантских надежд быстро отделаться от прилипчивых родителей: свободных мест не оказалось нигде.

– И куда теперь вы нас повезете? – с вопросом-вызовом в голосе произнесла Котова.

А ее сухопарый супруг добавил с зевком:

– Дьявольски спать… охота…

– Так куда едем, командир? – напирал на Торова и таксист. – Мне стоять резона нет.

И только подчиненный лейтенанта молча прижух в углу на заднем сиденье.

– Едем-едем, – вздохнул офицер и назвал таксисту свой домашний адрес.

По дороге домой лейтенант хотел было предварительно завезти солдата в часть, но мать рядового надрывно запричитала:

– Ребенок же совсем голодный… Пусть хоть капельку домашнего перекусит…

Сонная жена Торова сразу не могла взять в толк, что за гости свалились к ним за полночь. Поняв же наконец всю прелесть ситуации, всплеснула руками и обреченно прошептала:

– Ну, Торов, ты и лопушок… Угораздило, сдуру ума, связаться.

Стол московские гости сервировали на славу. Банки югославской ветчины и печени трески, просвечивающиеся ломтики осетрины и нежно-белые, жирные кусочки палтуса, ноздреватый венгерский сыр, копченая утка и косо нарезанная твердокопченая колбаса. Тут же десерт – горка крупных апельсинов с наклейками «Магос», рядом – конфеты: «Мишка», «Песни Кольцова» и трюфели. Столичная мама бережно развернула укутанную в полотенце поллитровую банку черной икры; столичный папа с не меньшими предосторожностями извлек из баула бутылку вина «Черный доктор» и водку «Посольская». А Торовым было ужасно стыдно за свой полупустой холодильник.

– Простите, не ждали, – оправдывалась хозяйка полуподвала, смущенно ставя на стол сковороду с котлетами и жареной картошкой, яичницу, масло и тарелку соленой капусты.

– Эт ничего, – довольно обвел взглядом Котов-старший плотно заставленный стол с дарами первопрестольной. – Хозяюшка, стопочки-то!

А готовившая бутерброды с икрой гостья, увидев на скатерти простенькие рюмочки с золотым ободком поверху, не удержалась от комментария:

– Скромновато живете… – чем вогнала офицерскую чету в густую краску.

– Ты тоже, мать, – упрекнул Котов-старший жену. – Они ж еще только начинают…

Сам же с удовольствием разливал вино и водку.

– Я воздержусь, завтра с утра на службу, а ему (кивнул лейтенант на солдата) совсем нельзя.

Вообще Торов очень неловко чувствовал себя за общим столом со своим подчиненным и втайне выругал жену, додумавшуюся поставить на скатерть не четыре, а пять рюмочек. Солдат же ощутил что-то сродни подобной неловкости еще на вокзале, когда в разговоре с командиром со стороны родителей был проявлен настоящий словесный прессинг. Теперь до рядового уже дошло, что своей настырностью в роте, а затем и родительской на вокзале его семейство перевалило собственные проблемы на чужие плечи и что, по крайней мере, уж не стоило бы тащиться самому к командиру домой.

Отчаянно задвигав челюстями, Котов-младший мощным глотком освободил рот от деликатесов и поддержал доводы Торова:

– Но мне действительно нельзя и в роту надо…

Неизвестно, кто нарушил бы немую сцену, но тут за окнами тормознула машина, хлопнула дверца и кто-то решительно открыл калитку. Один Торов догадался, кто бы это мог быть, но не бежать же от стола к двери…

Меж тем в нее постучали. Лейтенант громко ответил: «Открыто!» – и, нагибаясь, чтобы не задеть головой о косяк, в комнату вошел старший лейтенант с повязкой помощника дежурного по части. Окинув взглядом изобилие снеди на столе, офицер про себя – все это хорошо поняли – взял на заметку присутствие спиртного и не спеша произнес:

– Гуля-аете, значитца. А в роте с ног сбились: куда это солдат исчез? Нехорошо, товарищ лейтенант, не по уставу. Дежурного по роте подвели. Заместитель командира части караулы проверил, пошел по ротам: где солдат? Нет солдата… Хотя б соизволили меня или дежурного по части в известность поставить.

– А… разве замполит ничего не сказал? – изумился Торов.

– Ни словечка, – развел «помдеж» руками и добавил: – В общем, пожалте в машину…

Заместитель командира части по тылу – огромный грузный подполковник – выслушал Торова, вытирая носовым платком то мощную шею, то обширную лысину (в дежурке, несмотря на приотворенное окно, было душно), а затем пропыхтел:

– Та-ак… Оно вон что… Пуфф… Ясненько-ясненько. Только при чем тут замполит? Надо было через дежурного по части да по увольнительной записке… пуфф-пуфф… А так – самая настоящая самоволка, оно вот что. Да еще… пуфф… с отягчающими обстоятельствами…

– Но я же… – начал, объяснять Торов, однако тыловик перебил:

– Вы свободны… Завтра во всем доразберемся… Пуфф…

Проходя мимо окна дежурки, Торов расслышал захлебывающийся, частящий голос «помдежа»:

– Значитца, захожу я к ним, таарыц полковник, а они – гуляют, на столе бутылок батарея делая…

«Сексот… Тьфу! – сплюнул Торов. – Главное – и тут не упустил случая начальнику зад лизнуть: на словах в полковники досрочно произвел».

Проклиная московское семейство, а больше – собственную мягкотелость, кою из курсантов военных училищ напрочь выбивают еще на первых курсах, лейтенант констатировал факт, что военной кафедре политехнического вуза в этом смысле до училища далеко. И что вообще дурость: призывать специалистов, как его, из «гражданки» на два года, из которых год офицера самого еще больше, чем солдата, учить надо, а на второй год все уже назад, на «гражданку» смотрят…

Так, невесело, и прошагал он несколько кварталов, отделявших воинскую часть от дорогостоящего полуподвала. Свет в окнах семейной берлоги не горел, но Котов-старший с зажженной сигаретой топтался у калитки.

– Как-то все неудачно вышло, – сразу заизвинялся он.

– Да не волнуйтесь, мы завтра чего ни то подыщем. Мы вообще дня на три…

– Поздно теперь, – тихо сказал Сергей. – Живите, от нас не убудет…

– Нет, вы не подумайте, что мы какие-то… – удерживал Котов-старший Торова за руку. – Отлично ж понимаем, что вас под монастырь подвели. Секир-башка от начальства будет, а? – И московский папа фамильярно сжал ладонью лейтенантов локоть.

– Замнем для ясности, – поморщился Торов. – Спать пора.

– Конечно-конечно, – согнал фамильярность с лица Котов-старший, но локоть так и не отпустил. – Я просто сказать хочу: может, вам туфли импортные для жены надо… Или там косметику французскую, из деликатесов чего… Говорите прямо, связи кое-какие имеются, и по цене сделаем все по минимуму. Вы ж поймите: пол-Москвы знакомых, а здесь – ну хоть бы какая зацепочка…

– Ладно, – уже чуть ли не с ненавистью сказал Сергей, спасибо и – спать.

Сон, однако, не шел. Офицер лежал за ширмочкой, слушая, как на кресле-кровати и диване похрапывают гости: Котов-старший удивительно тонко, его супруга – значительно ниже, иногда с переливчатыми руладами.

«Прав все же, черт возьми, был замполит, – не покидала лейтенанта настырная мысль, – куда солдата ни целуй… И вообще: ни одно хорошее дело не остается безнаказанным. Прав, прав, прав…»

«Неправ, неправ», – не соглашалось с разумом сердце.

Утром на службе Торова ожидал полнейший разгром. Начало ему было положено на построении офицеров. Кратко подведя итоги воскресного дня, зам по тылу выложил на свет божий ночную историю, говоря о пьянстве Сергея с родителями солдата как об аксиоме.

– Спасибо, хоть рядового споить не успели, товарищ… пуфф… лейтенант, – закончил подполковник. – Санчасть проверила – пуфф… трезвый, как ни странно…

Затем Торова отозвал в сторону командир части.

– Не с того службу начинаешь, Сергей, – отечески поучал он. – Или считаешь: два обязательных года протяну, а там на «гражданку»? А вдруг передумаешь? Взыскание-то, оно служебную карточку, ой, не красит… Я тебе как отец скажу: даже сто граммов, может, и не такой великий грех, если это, конечно, не систематически и не в служебное время. Но не с отцом солдата, а тем паче – в собственной квартире…

– В чужом полуподвале, – мрачно поправил Сергей.

– То уже детали, – поморщился полковник.

– А куда ж мне, товарищ командир, их в таком разе везти-то было? – нехотя отозвался Торов. – Все ж гостиницы обкатали – и по нулям…

(Доказывать, что спиртного не пил, лейтенант даже и пытаться не стал: факт «установлен», сложившееся общественное мнение обжалованию не подлежит.)

– Ну… – запнулся на секунду командир части. – Да позвонил бы мне домой – глядишь, чего-нибудь с гостиницей и придумали бы.

– Это в первом-то часу ночи звонить?..

Командир части пригладил щеточку усов.

– В таком случае, Сергей, скажи мне откровенно: а чего ты, собственно, в это время сам, лично, на вокзал поехал.? Они тебе что – родственники, знакомые, кто-то за них попросил?

…Тот же вопрос, только в более грубой форме, задал Торову комбат в своем кабинете.

– Никак нет, впервые на перроне увидел, – возразил Торов.

– Врете! – отрубил, трахнув кулаком по столу, подполковник Баклаков. – Не верю в ваш дешевый альтруизм! Спиритус-вини на дурничку откушать захотелось – вот и весь сказ! И икоркой закусить! Ты как офицеров воспитываешь? – повернулся комбат к стоящему чуть в стороне от Торова майору Вепрееду. – Распустил роту! Они у тебя жратвой и водкой взятки берут!

Вепреед мгновенно побагровел – признак крайнего гнева.

– Это еще позвольте… – начал он.

– Не позволю! – заорал Баклаков, опять хватив кулаком по столу. – В моем батальоне – не позволю! И сей же час чтоб этих шелудивых родителей у тебя дома и след простыл! Увольнение ихнему сыну запрещаю! Слышите, оба? За-пре-ща-ю! А поскольку он совершил самовольную отлучку, сейчас выпишу записку об аресте – и белым лебедем на пять суток гауптвахты! Мои действия можете обжаловать хоть самому министру обороны!

– Насчет солдата – это, конечно, ваше право, – закусил удила и Сергей. – Только вот кому проживать в квартире, за которую я треть месячного довольствия своего денежного плачу, – решать буду сам. Или, может, вы под предлогом пользы для службы и моей женой распоряжаться вздумаете?

Подполковник Баклаков зашелся в таких ругательствах, на которые способен лишь человек, имеющий за плечами лет двадцать офицерской службы, а под конец, после крика: «Вон из кабинета!» – трясущимися руками полез за коробочкой с нитроглицерином…

«Последняя серия» разгрома Торовым досматривалась и выслушивалась в канцелярии роты.

Майор Вепреед прикурил сигарету, перехватил горящую спичку за погасший уже ее конец, предварительно послюнив пальцы; дождался, пока догорит и другой, и бросил изогнувшийся кусочек обугленного дерева в пепельницу.

– Гражданским ты, Сергей Николаевич, был, гражданским пока и остался, – внешне спокойно начал Вепреед. – Ну скажи, объясни, кой леший тебя погнал на вокзал? Обязан, что ли? Сам говоришь – нет. Тогда не понимаю. В уставе про родителей ничего не записано.

– Там записано, что надо вникать в нужды подчиненных, – угрюмо уточнил Сергей. – Я и вник.

– Ну ладно, ладно. Хотя, на мой взгляд, – это не в ту сторону «вникание», – усмехнулся Вепреед. – Только тогда давай и дальше к уставу действия твои примерять. Увольнительную – не выписал, с дежурным по части – не согласовал…

– Товарищ майор, так я ж считал, что замполит предупредит! Он же знал!

– В арифметике ты не силен, – поморщился Вепреед. – Считал, да плохо. Сам знаешь: ответственный по роте – лицо неофициальное, в уставе этой должности нет. Так что, хоть я замполита и не одобряю – мог, конечно, и он в дежурку перед уходом из подразделения звякнуть, но ведь не обязан… Отвечать за твою самодеятельность по большому счету тебе самому.

– А я что? Виноват – наказывайте, – выдавил Торов расхожую для подобных случаев фразу, не отрывая взгляда от останков спички в пепельнице.

– Накажем-накажем, уж за этим не заржавеет, – с прорывающейся злостью сказал Вепреед и вдруг повысил голос: – Ну а я чем виноват? Меня ведь тоже не обойдут! А рота, которую на всех совещаниях с дерьмом мешать будут? Подымите глаза, товарищ лейтенант! Набрали в армию сосунков, детский сад, мать вашу!..

– Вы не имеете права! – вскочил Торов со стула.

– Имею! – тоже поднялся ротный, выпрямившись во весь свой огромный рост: два ноль пять. – Имею, молокосос! Я в роте – царь, бог и хозяин и потому отвечаю за все! В том числе и за твое идиотское поваживание этих идиотских родителей! На черта они в армии вообще нужны? Солдата от службы отвлекать, из колеи выбивать накатанной? Мало того, любой из пап и мам со своими увещеваниями, а то и указаниями, если шишка на ровном месте, именно ко мне прется! «Помогите, посодействуйте, отправьте служить после „учебки“ поближе к дому…» По сто пятьдесят гавриков за набор, да два набора в год – к каждому хоть по разу приедут, посчитай, сколько гостей незваных по мою душу! Иные неделями возле части ошиваются! Да еще: «Не могли бы устроить в гостиницу, с билетом на самолет помочь?» Мне что, без того забот мало – вон, даже на воскресенья остается!

– Родителей можно понять, – вставил фразу в командирский монолог Торов. – Окажись вы на их месте…

– Не желаю понимать! Не же-ла-ю!!! – заорал Вепреед так, что, наверное, в другом углу казармы, в каптерке, старшина услышал. – И на их месте тоже никогда не буду: у меня две дочки! А и не обделил бы господь сыном – один хрен, к нему в часть никогда бы не поехал, перед командирами унижаться! Вам, похоже, невдомек, что после такого визита моему воображаемому наследнику обязательно поблажки бы пошли, хоть бы я сам и ничего не просил!

Торов, припертый к стенке доводами ротного, с трудом переваривал их.

– Эх, гражданская твоя душа, – сбавил Вепреед тон, опершись ладонями о столешницу, но все равно продолжая возвышаться над подчиненным: – Ты ж не знаешь пока, что иные родители, кто понаглее да попронырливее, и споить норовят, и взятки всякого рода действительно суют… Особенно те, кто из теплых краев… И не только мужики! Одна любящая мама под меня и лечь была готова, – так сказать, совместить приятное с полезным для сына! Другую же настырную семейку насилу из канцелярии, вместе с их корзинами, взашей вытолкал. А они от меня – прямиком к начальнику политотдела. Жаловаться. Опять, значит, я в дураках оказался: «надо уметь сдерживать собственные эмоции», и за «несдержанность» – еще выговорешник…

– Но неужели вам матерей, которые ни с какими взятками, а просто по-человечески поговорить хотят, тоже не жалко? – взывал к струнам души ротного Торов. – И самих солдат – для них ведь приезд родителей всегда праздник…

– Не жалко! – отрезал Вепреед. – Потому что два года Родине отдай, не греши, а уж все остальное – мамкино. Перебьется родная: расклад и так явно в ее пользу. Для того, между прочим, и приказ, чтоб в области-крае, откуда призывался, запретить службу проходить. Иначе замучают бедные мамочки командиров всех степеней! От части отходить не будут! А солдат будет служить хорошо, коль у него в мыслях одна встреча с родными весь день представляться станет? То-то! И плевал я на все эти «приезды-праздники»! Для меня лично родители – любые – только неуставная форма наказания!

Вепреед секунду помолчал, потом добавил:

– Не забывай: мы с тобой сюда поставлены, чтоб из вчерашних школьников сегодняшних бойцов готовить, настоящих мужчин, а любая встреча с папой-мамой – напоминание и даже убеждение в том, что он пока маленький, ребенок. Это – однозначно… Вот так, милый Сереженька. А со своими гостями можешь поступать как знаешь, но мой совет: пусть немедленно уезжают восвояси. Солдата им не видать как своих ушей. Пускай лучше сыну письмо на гауптвахту напишут. Можно – два… Против писем я ничего не имею…