Текст книги "Том 5. Литургия мне"
Автор книги: Федор Сологуб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Прошло два года.
Квартира Марии.
Мария и Курганов.
Курганов. Вчерашний спектакль был настоящим торжеством искусства.
Мария. Торжество!
Курганов. Никогда еще в театре я не испытывал такого восторга. Наконец ваш театр вступил на настоящий путь. И как хороша была ты, Мария!
Мария. И все-таки провал! И какой жестокий! Как они ужасно свистали!
Курганов. Это было подстроено. Все это безобразие – кашель, смех, шиканье, свистки всегда начинались с одного и того же места в партере, где сидел этот господин, – я его знаю в лицо, но всегда забываю его фамилию. Я уверен, что все это – интрига Левиной. Зачем не ей дали эту роль.
Мария. Она сама высказывалась против пьесы Морева.
Курганов. Да, а вот когда мы с такими усилиями добились ее постановки, так и Левина не прочь была сыграть твою роль. И вот теперь мстит, и ее друзья нападают на тебя за твою игру, на меня за мои декорации и костюмы.
Мария. Нет, этому я не верю. Просто мы разошлись с общим вкусом.
Курганов. Ну, ведь это только публика первых представлений.
Мария. Вот, два года я на сцене. И все не так, не так, как я хочу, все мечта моя светлая рушится. Как все это было тяжело, – уступать беспощадным требованиям жизни, публики, дирекции театра, работать среди постоянных интриг, считаться с рецензентами, с авторами ходких пьес, с антрепренером! Какой ужас, – постоянно играть в пьесах, слишком приспособленных ко вкусам толпы! А толпе нет никакого дела до искусства, ей нужна только прописная мораль или то, что щекочет ее нервы. Когда наконец добьешься своего – провал.
Курганов. Мария, не унывай, не грусти. Я не могу тебя видеть такою. Вот и у меня тоже неудачи, до сих пор меня отвергают, картин моих не берут на выставку. Но я не хочу сдаваться – пусть останусь один, пусть меня никто, кроме тебя, не признает. Бери пример с Морева. Всю жизнь он работает, упорно идет к великим своим целям и не обращает внимания на брань, на издевательства, на травлю, на общественное равнодушие. Как он стоял вчера под градом свистков, такой же спокойный и даже менее печальный, чем всегда. Мне было его нестерпимо жалко, и в то же время я был горд за него.
Мария. Говорят, что его пьеса больше не пойдет, – Биркин боится повторения скандалов.
Курганов. Этого не может быть.
Мария. Говорят, все в труппе это говорят. И злорадствуют многие.
Курганов. Вчера провал, завтра будет торжество. Не надо падать духом. Мы победим. Верь в это, Мария. Настаивай, чтобы пьеса шла во что бы то ни стало.
Мария. Я так устала, так измучена. Где же новые горизонты, где эта идеальная работа? Почему меня хвалят, когда я играю ненужные, чуждые мне роли? Почему меня любят те, кто от меня так далеки? И почему меня не любит тот, кого я люблю?
Курганов. Мария, ты ко мне несправедлива. Я люблю тебя.
Мария. То же самое ты говоришь Лидии.
Курганов. Ты ревнуешь, Мария. Когда я говорю, что люблю тебя, и говорю, что люблю Лидию, я каждый раз говорю искренно, хотя это два совершенно различных чувства. Но что же мне делать, если так бедно человеческое слово и если так богата и широка душа человека! И если ты ревнуешь, Мария, ты ревнуешь напрасно.
Мария. Нет, я не ревную. Но я печальна. И это отнимает от меня все мои силы. Нас так мало! Подумай, вспомни, – вчера, в театре, какое беспощадное злорадство! Какие чужие, убийственно-равнодушные лица! Ни одного сочувствующего взгляда! Твои декорации назвали вываренной синькой. Вчера я в первый раз усомнилась, – не одни ли мы, сможем ли мы когда-нибудь пробить эту стену, увлечь их, заставить нам поверить?
Курганов. Но ты-то поверишь когда-нибудь мне, Мария! Ведь это жестоко, наконец! Два года я прошу твоей любви, но ты только ревнуешь меня, я измучен, теряю веру. Полюби меня, – я найду силы гору сдвинуть. Ревнуешь меня, а сама поощряешь ухаживания Красновского. Вот и теперь я вижу на твоем столе письмо от него. Он был вчера в театре и поспешил написать тебе. Знает, в каком ужасном состоянии ты должна теперь быть, и спешит этим воспользоваться.
Мария. Ты прочитал письмо?
Курганов. Не имею привычки читать чужие письма. Да и когда же бы я успел? Но его почерк бросается в глаза.
Мария. Обыкновенный почерк.
Курганов (язвительно). Как у всех! И все же я научился его различать, и он меня волнует и бесит.
Мария. Красновский опять предлагает мне руку.
Курганов. Что ж, Мария, тебя прельщают его деньги? Или его «честный реализм»?
Мария. Его возможности.
Курганов. Сколько бы у него ни было денег, он не сделает того, что ты хочешь, Мария. Он не устроит для тебя театра, если ты не уверуешь в дорогой его сердцу честный реализм.
Мария. Я верю в чудо. Верю в чудо, потому что в себя верю. Несмотря на всю мою печаль, вопреки всей моей слабости, все-таки верю в себя. Ведь я, как и всякий человек, пришла в мир для того, чтобы пройти путем единственным, еще никем не пройденным, свершить то, что еще не бывало, чего не бывает. Стоит только захотеть, сильно захотеть. Он создаст для меня театр. Я хочу, хочу, хочу! Ах, да нет, что же это я говорю! Я люблю тебя. И все же, все же… Нет, я не пойду за тобою. Не победив, ничего еще не сделав, нет, нет! Ни в себе, ни вкруг себя ничего не понимаю. Только хочу, хочу, хочу! Ах, какая тоска! (Падает на диван и плачет.)
Курганов. Мария, успокойся. У тебя нервы расходились.
Мария (вдруг вскакивает и смеется.)Нервы, нервы, нервы! Нервочки, матушка Марья Павловна, как говорит Биркин. (Смеется и плачет.)
Зинка. Господин Морев пришли. Цветы принесли и сами очень веселы.
Мария. Проси, проси! Бедный автор! Как мне тяжело на него смотреть! Чем я его утешу! (Быстро идет навстречу Мореву.)
Входит Морев с букетом белых роз, сосредоточенный, но взволнованный.
Мария. Милый, дорогой учитель! Простите меня!
Морев. Прекрасной воплотительнице моей мечты хочу принести этот смиренный дар любви и преклонения. (Целует руку.)Благодарю! Благодарю!
Мария (беря цветы). Дорогой друг! Если бы не ваша ясная вера, не ваше мудрое терпение, мы бы совсем пали духом!
Морев (растроганно). Не думал никогда при жизни дождаться постановки хоть одной из моих пьес на большой сцене. И вот настал день. Вчерашний день был для меня большим, радостным праздником. Вы, Мария, и милый художник, – вы доставили мне эту радость.
Мария. Но как ужасно вела себя публика!
Морев. Вы сделали свое дело прекрасно, а все остальное – суета.
Курганов. Слышишь, Мария! Настоящий взгляд мудреца на вещи.
Зинка. Господин Биркин пришли. Очень сердиты, пыхтят с ожесточением и меня даже не ущипнули.
Мария. Проси. И не болтай глупостей.
Курганов. Может быть, мне лучше уйти? Я боюсь, что скажу ему лишнее. Я так взволнован тем, что ты говоришь.
Мария. Останься. Или нет, уйди. Пошли ко мне Лидию. Хочу поговорить с нею. Хочу взглянуть в глаза моей судьбе.
Морев. Позвольте и мне проститься с вами.
Мария. Милый, дорогой учитель! Как тяжело и как радостно! (Целует его.)
Входит Биркин. Целует руку Марии, пожимает руку Курганову и Мореву.
Биркин. Художнику наше почтение! Господину автору! Много благодарен, уж истинно могу сказать! Удружили!
Мария. Автор заслужил благодарность, и не такую сердитую. И художника работа немалая и прекрасная.
Биркин. Матушка Марья Павловна, что ж вы со мною сделали?
Мария (устало). Что я с вами сделала?
Биркин. Голову вы с меня, матушка, сняли. Так подвели, так подвели, – мочи нет. Прямо в калошу посадили и мокрым лаптем накрыли.
Мария. Вот, послушайте его. (Смеется, точно плачет.)
Курганов. Напрасно, Иван Кирилыч, вы так волнуетесь. И сами волнуетесь, и Марию Павловну обескураживаете. Наше дело правое. И пьеса, и постановка.
Биркин. Голубчик Григорий Андреевич, что вы! Полный провал. Продажи никакой, а расходов-то сколько было! Одни ваши, Григорий Андреевич, декорации, посчитайте-ка, во сколько мне влетели! Разорили, не в обиду вам будь сказано. Говорил я вам, матушка Марья Павловна, что такая пьеска не пойдет. Я старый воробей, меня на мякине не обманешь.
Курганов. Кто же вас обманывал? Мы вас честно и откровенно предупреждали, что рассчитываем только на литературный и художественный успех, а не на кассовый.
Биркин. То-то вот я, старый дурак, поверил вам да и влетел.
Морев. Вы, Иван Кирилыч, очень раздражены и говорите слова, о которых потом сами пожалеете.
Биркин. Это почему же-с?
Морев. Потому, что это – нехорошие и несправедливые слова. Моя пьеса поставлена очень хорошо, и вы можете этим гордиться.
Биркин. Нечем гордиться-то, господин автор! Свисту что было, забыли?
Морев. Это ничего не доказывает. Вы – опытный театральный деятель. Ведь если вы взяли мою пьесу, значит, она вам понравилась.
Биркин. Навязали, батенька, навязали! Турусы на колесах подпустили, облапошили меня, старого дурака.
Курганов. Иван Кирилыч…
Мария (перебивая). Вы забыли, Григорий Андреевич, о чем я вас просила. Пришлите мне Лидию, я хочу ее видеть, сейчас же, непременно хочу. (Тихо.)Теперь вы берите пример с Морева, не становитесь на одну доску с этим торгашом.
Курганов. Иду. Я только хочу сказать, что вот вы сами увидите, Иван Кирилыч, на втором представлении будет другая публика и другой прием. (Прощается и уходит.)
Морев (уходя и целуя Марии руку). Я верю, я жду.
Мария. Все-таки, Иван Кирилыч, эта пьеса должна идти… Прекрасная пьеса, достойная высоких задач театра! Она должна идти, хотя бы и при пустом зале. Да и не так же безнадежно отношение к ней публики. Поймут. Критика объяснит.
Биркин. Матушка Марья Павловна, да уж все газеты изругали, хуже не надо. Стыдно глаза в люди показать, вот как облаяли. Никогда в моем театре такого скандала не было, и такой пустоты в кассе не бывало.
Мария. Мы должны продолжать во что бы то ни стало. Не может быть, чтобы в этом городе, таком большом и прекрасном, таком фантастическом, в городе, где так много чуткой, милой молодежи, в городе, где рождаются идеи, где живет дух великой страны, в городе, который и сам создан творческою мечтою венчанного преобразователя, чтобы в этом городе мы не нашли друзей истинного искусства. Вы это увидите. Они придут к нам, милые, чуткие друзья! Они скажут нам свое искреннее, верное слово! Для них мы должны играть эту пьесу.
Биркин. Матушка Марья Павловна, что вы говорите! Никак нельзя! Убытки! Да никак нельзя! Нет, уж я распорядился снять пьеску, уж как вы хотите. Для кармана уж очень обидно. Да и самолюбие страдает.
Мария. Это невозможно! Я хочу играть! Я должна играть!
Биркин. Матушка Марья Павловна, не беспокойтесь! Вы и будете играть. Вот я вам рольку принес. Вот так ролька – пальчики оближете! Без всякой стилизации, без символизма, без модернизма, без всего такого ядовитого, – все, как следует по христианскому обыкновению.
Мария (берет тетрадку, смотрит ее, бросает на стол). Это играть? Ни за что!
Биркин. Матушка Марья Павловна, играли же вы раньше этого автора! Что же вы теперь на него так взъелись?
Мария. Раньше! Да, я уступала вам, я ждала. Я играла, чтобы ваша касса делала сборы. Разве я не поправила дела вашего театра? Разве публика не ходила смотреть мою игру? Как я работала для вас прошлые два года! В огне горела, в смоле кипела.
Биркин. Что и говорить – все больше с аншлагом пьески шли. Играли вы, матушка Марья Павловна, концертно. Битковые сборы делали. Да и не одна вы постарались. Подобралась у меня труппочка, не стану Бога гневить, на редкость хорошая.
Мария. Если я играла все это, такое чужое мне, играла для вашей кассы, то и вы должны что-нибудь сделать для меня. Иван Кирилыч, миленький, Христом Богом прошу вас, не снимайте этой пьесы.
Биркин. Матушка Марья Павловна, никак нельзя. Не могу торговать себе в убыток. Опять же и товарищи ваши пить-есть хотят. Хоть разорвись, первое число придет – всем жалованье подай. А из чего я буду платить, если сборов не будет?
Мария. Ставьте ее хоть два раза в неделю. Хоть один раз! Только не снимайте.
Биркин. Это нам несподручно, канитель такая. Это, что называется, игра свеч не стоит, – за электричество больше заплатишь, чем касса выручит.
Мария. Ради Бога! Иван Кирилыч! Ну хотите, я на колени перед вами стану!
Биркин. Что вы, матушка Марья Павловна! Стою ли я, старый дурак, такой чести! Дайте, я ручки ваши атласные расцелую! Раскрасавица вы моя, Марья Павловна! Да стоит вам захотеть только, ведь вы из меня, старого дурака, веревки вить станете.
Мария. Что вы говорите, Иван Кирилыч!
Биркин. Несравненная вы моя, божественная! Так я вами очарован, сказать не могу. Все для вас сделаю, только будьте со мною поласковее. Стар, глуп, а сладенького хочется.
Мария. Иван Кирилыч, что вы хотите сказать?
Биркин. Матушка Марья Павловна, осчастливьте меня, хрена старого, а и стар, да заборист, катнем ко мне сейчас завтракать. У меня способнее, прохладно до делов договорим. Конечно, если не погнушаетесь мною, автомобиль у подъезда…
Мария. Нет, нет, вы меня не поняли. (В волнении идет к окну и говорит сама себе, не замечая, что говорит вслух.)Боже мой, и это перенести, и это! Или в самом деле согласиться? Нет, что я, – искусству только чистыми средствами можно служить.
Биркин. Человек я одинокий. Денег у меня не то чтобы куры не клевали, – не держу кур, – но все-таки могу предоставить. Вы меня, старого дурака, потешите, я вас, голубушку, раскрасавицу мою, уважу, и пьеска пойдет, куда ни шло, все будет по-хорошему.
Мария. Перестаньте!
Биркин (войдя в азарт). Матушка Марья Павловна, яхонтовая, пользуйся, пока я в азарте, лупи с меня, старого дурака. Хошь так – окроме того, что по театру причитается, квартира моя со всем снарядом, пятьсот в месяц на булавки, выезд мой, – ну, по рукам?
Мария. Подите прочь! Что за гнусность!
Биркин. Это к чему же такие слова? Как будто я по-хорошему, с моим уважением и с ласкою.
Мария. Спасибо за ласку. Хороша ласка! Форменный торг: чтобы вы не снимали пьесы, я должна… должна… как это поется:
Перед мальчиками
Ходит пальчиками,
А перед зрелыми людьми
Ходит белыми грудьми.
(Хохочет, едва сдерживая слезы.)
Биркин. Хе-хе, вот оно самое! В точку потрафили. Вот именно – перед зрелыми людьми, хе-хе-хе! Шутница вы, матушка Марья Павловна! Ну что ж, по рукам?
Мария (строго). Этот торг не состоится. Нет, я не поеду к вам завтракать. И уйдите вы от меня, прошу вас.
Биркин. Как желаете. А рольку эту я вам оставлю. Уж потрудитесь поучить.
Мария. Ни за что не возьму. Не буду играть этого. Не могу, не могу, поймите, не могу!
Биркин. Обязаны играть, матушка Марья Павловна.
Мария. Не хочу.
Биркин. Уволить в таком случае придется. Неиграющих актрис не требуется. Не столь богаты.
Мария. Как хотите.
Биркин (дрожа от злости). В театр на порог не пущу. Жалованье платить буду, контракта не нарушу, а играть ничего не дам. И мазню эту синюю вашего дружка сегодня же на чердак велю вынести.
Мария. Не надобно мне ваших денег. Не надобно мне вашего балаганного театра. Вот ваш договор, не нужен он мне больше.
Дрожащими руками Мария выдвигает ящик стола, роется там, вынимает бумагу и рвет ее. Бросает ее на пол и бессильно опускается на стул.
Биркин. Ну, это еще мы подумаем. Имеете ли вы право? Копию разорвали-с, а подлинник в конторе сохраняется. Посмотреть, велика ли у вас неустоечка.
Мария. Как я была слепа, когда шла к вам, надеясь на что-то! На что я могла надеяться, имея дело с таким человеком, как вы! Вы вашим театром не ведете людей вперед, вы не подымаете общество к высоким идеалам правды и красоты, вы только угождаете грубым вкусам толпы, вы заботитесь только о сборах.
Биркин. Дело коммерческое.
Мария. Только о деньгах. Интересы искусства – вам ничто. Битком набитый театр – только это вас влечет. Вы не смеете стать выше толпы, – и становитесь ниже ее. Да, ниже, ниже! Вы клевещете на публику, когда говорите, что она требует того, что вы ей даете! Если публика плохо разбирается в вопросах искусства, то это потому только, что вы развращаете ее вкус!
Биркин. Да вы ножками-то не топайте, матушка, – не испугаемся.
Мария. Вы обманываете сами себя, когда унижаете ваш театр до самого низменного уровня, чтобы завлечь самую большую толпу. Это – неправда, что люди хотят зрелищ грубых и банальных! Если бы вы были смелы, если бы вы до конца полюбили искусство, толпа пошла бы за вами, толпа поверила бы вам, увенчала бы вас.
Биркин. Слышали мы эти сказки, достаточно учены.
Мария. Любой помещик, у которого были крепостные актеры, был выше вас, – потому что он знал, чего хотел, он служил музам, он приносил жертвы на алтарь чистого искусства.
Биркин. Меценаты в наше время вывелись. Теперь, матушка, изволь-ка угодить публике. Это потруднее будет. Бывало, сказывают, помещик своих актеров за провинку на конюшню посылал посечься, а нонче публика вашего брата рублем бьет. Оно небось побольнее розог будет. Ну-с, прощенья просим. Счастливо оставаться. (Уходит.)
Оставшись одна, Мария в чрезвычайном волнении бегает по комнате, хватается за вещи, судорожно рвет платок.
Мария. Боже мой, что ж мне делать? Что я могу! (Опускается на пол, подбирает обрывки контракта, бормочет.)Неустойка! Неустойка! А, вот она! Шесть тысяч! (Смеется.)Друзья мои, Курганов, Морев, у вас есть шесть тысяч? О проклятые торгаши, как вы любите закабалить человека! (Звонит.)
Входит Зинка.
Мария (с волнением). Зинка, беги скорее к Крас-новскому. Чтобы сейчас приходил. Сейчас, сию минуту! Слышишь, сейчас же, пока я не передумала! Не смей стоять. Не смей смеяться! Лети, беги!
Зинка. Бегу бегом. Только я хотела сказать, что там Лидия Николаевна ждут. Сидят смирнехонько на стуле и пальчиками перебирают.
Мария. Проси.
Зинка убегает.
Мария (плача). Не люблю, не люблю. Только верю в чудо.
Входит Лидия.
Лидия. Милая Мария, ты плачешь.
Мария. Нет, смеюсь, смеюсь до слез.
Лидия. Милая Мария, не стоит плакать. Вот я, как надо мною смеются, а я все танцую! Учусь, мечтаю. А сколько насмешек, сколько злости, грубой, оскорбляющей!
Мария. Лидия, скажи мне правду: ты любишь Курганова? Смотри мне прямо в глаза и говори.
Лидия. Мария, ты уже много раз меня спрашивала об этом. Я тебе говорю всегда одно и то же. Никого я не люблю и не могу любить.
Мария. Зачем же ты с ним? Зачем?
Лидия. Я холодная и печальная. Смотрю на жизнь и не люблю ее. И людей не люблю. На что мне люди? Они надо мною смеются… Только люблю мой танец, дикий и странный для людей, люблю мои руки, и ноги, и все мое тело. Когда выхожу из танца, словно перестаю жить, и мне холодно и печально. И я хочу прижаться к чьему-нибудь сердцу, которое молодо бьется и любит, и погреться теплом, хотя бы и чужим. Хочу, чтобы меня немножко пожалели, шутя приласкали бы и отпустили бы. Вот, он пришел к тебе, я слышу его голос и ухожу. (Целует Марию и уходит.)
Входит Курганов.
Курганов. Мария, ты плачешь? Что же, Биркин отказал?
Мария. Да.
Курганов. Мария, в эти тяжелые дни мы должны быть вместе.
Мария. Вместе ныть и жаловаться на судьбу? Благодарю! Не хочу я этого! Нет, я совсем ухожу из театра. Если я ему не нужна – не надо. Вот он, мой контракт, на полу, разорван. Зинка подберет его и выбросит.
Курганов. Я помогу тебе. Будем вместе, Мария.
Мария. Ты великодушен. Слишком великодушен. Для меня оставил Лидию.
Курганов. Мария, ты знаешь, это было мимолетное увлечение.
Мария. Пусть так. Но мне больно было его пережить. И оно не последнее.
Курганов. Мария, не все ли равно? Кого бы я ни любил, тебе я не изменю, к тебе вернусь. Пойми, что роковою, единственною любовью я люблю только тебя.
Мария. Я устала верить и ждать. Не знаю, можешь ли ты любить. Не знаю, можно ли меня любить. Я слишком увлечена искусством, и все мои чары расточены для всех, и для моей личной жизни не осталось ничего. Меня любит только тот, кто сам хочет меня любить, а я бессильна победить разлучницу и в сердце милого сжечь все иные образы. Так, должно быть, и следует мне. Но не хочу, не хочу половинного счастья, не хочу делиться ни с кем. Уйди. Я повторяю тебе твои же слова: кого бы я ни любила, я приду к тебе, когда ты позовешь меня с великою силою и с великою властью. А теперь нет в тебе этой силы, нет власти, и я тебе не могу верить.
Курганов. Жестокая! Хорошо, я уйду, но знай, что мой день настанет! Я позову тебя, я уведу тебя, и ты пойдешь за мною, где бы ты ни была! (Уходит.)
Мария. Милый, милый! Люблю тебя, люблю и прогоняю. Люблю, и верю, и не верю. Чудо, чудо, на каком же пути я тебя встречу? Какая жестокая судьба моя!
Зинка (входя, шепчет таинственно). Привела.
Мария. Кого?
Зинка. Застала дома. Как только услышали, что вы их ждете, так очень даже обрадовались. Сейчас меня с собою в экипаж посадили, прямо в цветочный магазин. Цветы – одно очарование, поставлены в гостиной. И в таком забвении чувств всю дорогу были, что даже ни разу не ущипнули.
Мария. Не болтай. Проси его сюда.
Зинка уходит. Мария ждет, волнуясь.
Красновский (входя). Милая, вспомнила меня!
Мария. Я получила ваше письмо. Я согласна быть вашею женою. Театр я оставлю.
Красновский. И отлично делаешь, милая Маша. После таких провалов…
Мария. Ни слова об этом! Скажу вам откровенно – я все еще вас не люблю.
Красновский. Полюбишь, дорогая.
Мария. Не знаю.
Красновский хочет ее обнять. Мария падает в кресло и громко рыдает.
