Текст книги "«Если», 2010 № 04"
Автор книги: Федор Березин
Соавторы: Адам-Трой Кастро,Евгений Гаркушев,ЕСЛИ Журнал,Владимир Ильин,Николай Горнов,Том Лигон,Вячеслав Басков,Дэйв Крик
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Я демонстративно вздыхаю.
– Напрасно вы упрямитесь, Иван Сергеевич. Вы мне расскажите, что знаете. Вам даже ничего делать не придется. Только фамилии назовите. Неужели мы наступили на хвост авторитетному золотодобытчику Савельеву, в определенных кругах более известному под кличкой Сильвестр?
Иван Сергеевич испуганно машет головой.
– Хорошо, – говорю я. – Согласен. Приеду через три месяца. Но не позже. И в следующий приезд мне бы очень хотелось получить от вас приятные известия.
Иван Сергеевич сразу оживляется.
– С тобой всегда приятно иметь дело, Евгений. Три месяца – клянусь! Ровно три. День в день. А о билетах не беспокойся. Мы тебе их завтра с утра в гостиницу доставим с курьером. На вечерний рейс. Из брони администрации…
Мы прощаемся, усиленно делая вид, что остались довольны друг другом. Но он прекрасно понимает, что я недоволен. А я понимаю, что чиновник просто пытается оттянуть время. Он обо мне ничего не знает, поэтому на всякий случай побаивается. Но Сильвестра он боится гораздо больше. Он, как никто другой, понимает справедливость местной поговорки: "Что хорошо для Сильвестра, то хорошо для Бодайбо". Зато я знаю, кто и зачем заручился поддержкой Сильвестра, чтобы вытащить из детского дома мальчика Сашу. Прости меня, Саша. Надеюсь, когда все успокоится, а про тебя все забудут, ты хотя бы не вернешься в приют…
Улыбаясь пожилой администраторше, я возвращаюсь к себе в номер. Запираю дверь на засов, снаряжаю запасной магазин для «Глока». Сегодня я еще в относительной безопасности, но лучше быть готовым к неожиданностям. В восемь мне предстоит еще одна встреча. Потом я хочу немножко помотаться по городу и поздним вечером поужинать в ресторане «Самородок». Возвращаться в гостиницу буду поздно. А вдруг какие-то хулиганы на выходе из ресторана или на входе в гостиницу захотят проверить карманы приезжего лоха? С местных-то что взять – они в большинстве своем бедны, как церковные крысы.
Перед уходом я притормаживаю у стойки администраторши, небрежно перебрасываюсь с ней свежими новостями, почерпнутыми из передач единственного местного телеканала, как бы невзначай предупреждаю, что собираюсь посетить «Самородок», и уже со спокойной душой направляюсь к магазину в трех кварталах от гостиницы и набиваю сумку подарками: апельсинами, конфетами, пряниками, печеньем и вафлями. В ближайшей к магазину подворотне нахожу фамильный УАЗ братьев Максимовых. За рулем самый младший, Кеша. А старший, Пётр, уже ждет меня в приюте, где он за копейку трудится истопником, а по совместительству подрабатывает разнорабочим и ночным сторожем. Пётр – соль бодайбинской земли. Его я очень уважаю. За три года у нас ни разу не возникало разногласий…
– Сторов, Еня! – искренне радуется мне Пётр, сильно шепелявя и улыбаясь беззубым ртом. – Как ывес?
– Да твоими, понимаешь, молитвами! – Я охлопываю по плечам низкорослого якута. – А как там мой паренек? Не скучает?
– Номально, номально, – кивает головой якут. – Сасись, сисяс посову!
Пётр ненадолго исчезает, а когда возвращается в кочегарку, то ведет за руку слегка прихрамывающего шестилетнего мальчишку по имени Боря. В этот момент мое сердце начинает подавать сигналы уже откуда-то из области желудка.
– Сасись, Боя! – Пётр подставляет табурет.
Но мальчик не торопится. Он останавливается на пороге и смотрит на нас исподлобья. Судя по грязным штанам со следами чужих ботинок, рваной женской кофте, свисающей почти до колен, синим кругам под глазами, зеленой скуле и треснутым стеклам очков, жизнь его воспитывает исключительно в строгости.
– Привет, Боря, – говорю я намеренно бодрым голосом, а сам в это время выкладываю на кривоногий столик сладости. – Кто это тебя так разукрасил?
– Пасаны, – коротко комментирует Пётр и гладит нахмуренного Борю по голове. – Ты не бойся! Ты сасись, кусяй!
– Дело, как говорится, молодое, – киваю я. – Ты, Боря, не теряйся. Все, что видишь на столе – твое. Что не съешь, то с собой унесешь, с пацанами разделишь. А меня ты совсем не помнишь?
– Ты мой папа? – с надеждой поднимает брови Боря.
– Ну, можно и так сказать. Не в буквальном смысле, конечно, но все равно…
Боря моих слов не понимает. Да они ему и не требуются, собственно. Он уже услышал в моем ответе желаемое слово «папа», и его уже все устраивает. Он охотно забирается на табурет и жадно набрасывается на конфеты "Полет".
– Ты это, парень, так плотно не налегай, – запоздало спохватываюсь я. – Иначе на неделю в туалете поселишься…
Боря замирает и непонимающе смотрит на старого якута. Но тот лишь гладит Борю по голове и шепчет:
– Пасаны, да…
– Петя, оставь меня с ним на полчасика, ладно?
Якут бросает взгляд на Борю и исчезает. Мы остаемся одни.
В кочегарке зябко. На закопченных стенах проступает влага, с потолка сурово взирает голая лампочка в сорок свечей. Пока мальчишка занимается пряниками, я рассматриваю небольшое хозяйство Петра – стол, стул, два табурета, старый крашеный шкаф с железной посудой и топчан, накрытый жестким шерстяным одеялом, – и вспоминаю кандидата медицинских наук Райского, над которым когда-то потешались все нейробиологи России. Юный Райский занимался исследованиями гиппокампа – парной структуры в толще полушарий головного мозга. И даже выстроил собственную теорию, которой по молодости и глупости пытался поделиться с умными коллегами. Как предположил Райский, у некоторых младенцев этот самый гиппокамп на стадии эмбрионального развития при определенных условиях не формируется, зато вместо него в мозгах могут образоваться две области с более сложной структурой, чем даже у коры.
В нейробиологии я ничего не понимал ни тогда, ни теперь, и мы с Пашей Дудкиным над Райским тоже посмеивались поначалу. Но когда по настоянию Егора я сделал несколько математических моделей этого теоретического умозаключения, а потом внимательно изучил результаты, то посмеиваться перестал. А после того как у Райского начисто снесло крышу, я вообще разучился смеяться. Что хотел доказать всему миру Райский, я не знаю. Лично я никому и ничего доказывать не намерен. Я просто знаю, что Зародыш – это не теория, поскольку он сейчас сидит прямо передо мной. Мальчик по имени Боря. Живой, теплый и несчастный. Поедает пряники и печенье, закусывая конфетами. К апельсинам даже не притрагивается. Видимо, не может понять, что с ними нужно делать. А я не могу понять, что нужно делать с ним: обнять несчастного сироту или свернуть шею будущему монстру.
Сейчас биография Бори состоит всего из одной строки: в возрасте двух недель обнаружен на пороге роддома, по заявлению правоохранительных органов и органов опеки принят в Дом малютки, а в возрасте трех лет переведен в Бодайбинский детский дом номер один. И выглядит он пока как обыкновенный шестилетний сирота, то есть нелепое создание с огромными оттопыренными ушами и непомерно тонкой шеей, вечно голодное, затравленное, забитое и напуганное до икоты. Но очень скоро этот запуганный мальчишка вырастет, окрепнет, покинет детский дом или приютившую его семью и превратится в бойкого юношу, которому будет сопутствовать успех во всех его деловых начинаниях.
Боря будет не просто успешен, а феноменально успешен. Он будет играючи и с выдумкой подавлять все живое, до чего дотянется, пройдется бульдозером по жизням миллионов нормальных людей и станет в итоге обладателем огромных капиталов, размер которых даже представить себе сложно. Возможно, Боря не забудет про свой детдом и даже его как-то облагодетельствует. Построит, например, для новых воспитанников особняк из желтого кирпича, а на месте старого здания возведет хоккейный стадион с трибунами, куда одновременно смогут поместиться все жители города Бодайбо.
Какие процессы происходят сейчас в голове у мальчика Бори, я не знаю. Могу только предполагать. Но они не человеческие – это точно. Развитие патогенного новообразования, по мнению Райского, всегда происходит по одному сценарию: в этой патогенности со временем формируется ряд сенсорных зон еще более высокого порядка, они получают, фильтруют и интегрируют информацию от различных органов чувств, постепенно подавляя все области коры и все подкорковые структуры. А существо с таким строением мозга уже трудно назвать человеком. Райский пришел к этим выводам в своих последних работах, а когда сошел с ума, то сам же их уничтожил.
* * *
Дорога ныряет в глубокую ложбину, где еще с ночи залег густой туман. УАЗ младшего Максимова продвигается вперед почти шагом. Боря спит на заднем сиденье, подложив под голову кроличью ушанку. На нем теплые брюки, зимние ботинки и прожженное в нескольких местах пальто на ватине. Пальто из толстого драпа в коричнево-серую клетку – это вечная тема. Что-то похожее я видел на детских фотографиях своего отца. Да и сам еще успел в детстве его поносить. Я пытался, конечно, убедить Борю в необходимости оставить все свое имущество в наследство детдому, поскольку передвигаться летом в зимней экипировке непросто. Но время поджимало, а Боря отвергал все мои предложения так категорично, что я вынужден был отступить. Видимо, зимние вещи были для него символом будущей стабильности. Что бы, мол, ни случилось, но лето неминуемо закончится. А когда наступят морозы, то хотя бы мерзнуть не придется. И наличие глубокого философского смысла в его логическом построении я не могу не признать…
– Притормози! – прошу я Максимова и внимательно вглядываюсь в лобовое стекло. Нет, не показалось. Впереди нас небрежно припарковавшийся вездеход. Это тоже УАЗ. Только из новых.
– Сиди на месте! – останавливаю я Максимова и оглядываюсь на спящего Борю. – Никаких резких движений. Просто присмотри за парнем. Я узнаю, что там произошло.
Чужая машина торчит в тумане мертвой глыбой. Стоит с заглушенным двигателем и потушенными фарами. На подножке кто-то сидит. На всякий случай я достаю из сумки свой «Глок» и прячу его за брючный ремень. Размахивать оружием вовсе не обязательно, но лучше пусть оно будет в доступности. В окрестностях Бодайбо далеко не все случайные встречи заканчиваются благополучно…
При моем приближении человек встает, сплевывает на дорогу и идет навстречу. Его походка кажется мне знакомой. Да и лицо тоже. Я останавливаюсь. Чего-то подобного я ожидал, если честно. Но не сейчас. Несколько позже…
– Привет, Егор, – говорю я, стараясь выглядеть растерянным.
– Не делай вид, что сильно удивлен, – веселится Егор. – Давай обнимемся, Женя. Мы же давно не виделись!
Я непроизвольно отступаю на шаг.
– Нет? Не желаешь? – демонстративно удивляется Егор. – Или ты не рад старому другу?
– С такими друзьями и враги не нужны…
Из машины выглядывает Кеша. Я машу ему рукой, чтобы он оставался на своем посту.
– Не желаешь прогуляться? – ехидно интересуется Егор.
– Можно и прогуляться, – мирно говорю я.
– Да, места здесь знатные. Жаль, туман не успел рассеяться, а так бы мы полюбовались настоящей тайгой. Если подняться из низины, то вид будет просто изумительный. А воздух! Чувствуешь, какой свежий?! Это потому что река рядом. Не бойся, я не кусаюсь.
– Да я и не боюсь. Просто немного растерялся. Впервые вижу ожившего покойника.
Пока Егор смеется, я быстро осматриваюсь. Похоже, кроме нас, здесь никого нет. Видимо, он рассчитывал на внезапность, поэтому приехал один.
– Наш мальчик с тобой? – как бы невзначай интересуется Егор.
– А я думал, что с тобой.
– Не надо меня парить, Женя. Я не про Сашу говорю, которого ты мне подставил, а про другого мальчика.
Я пожимаю плечами.
– Не понимаю, о чем ты…
– Ну и ладно, – примирительно говорит Егор. – Не понимаешь и не надо. Чего нам с тобой теперь делить, да? Зародыш у нас, и это главное. Мы же интеллигентные люди, Женя. Пора нам забыть о наших творческих разногласиях. Если ты не ошибся – а я надеюсь, что ты не ошибся, – то денег хватит всем. Не об этом ли мы с тобой когда-то мечтали? О временах, когда о проклятых деньгах можно будет наконец не думать…
– О деньгах с моей стороны речь не шла вообще, – перебиваю я. – Моей единственной целью, если помнишь, было уничтожение Зародышей.
– Я все помню, – морщится Егор. – Но что-то я не заметил, чтобы ты сильно торопился с уничтожением. Сколько лет уже прошло, а?
– Извини, раньше все недосуг было.
Мы поднимаемся из низины. Туман немного рассеивается. Скоро должен показаться и берег Витима. Я здесь еще не бывал, но знаю, что Пыхти-гора со стороны реки заканчивается почти вертикальным обрывом…
– Нет, Женя, уничтожать ценный для науки объект – это варварство! – заходится Егор в порыве благородного гнева. – Это какое-то средневековье, в конце концов. Мы сделали открытие, которое тянет на три Нобеля, а ты ведешь себя как полный идиот и собираешься уничтожить единственное на сегодняшний день доказательство нашей теории.
– Нашей? – удивлюсь я.
– Нашей, не нашей – какая уже разница. Райский на нас не обидится, я тебя уверяю. Просто я пытаюсь уберечь тебя от ошибки. Я не дам тебе совершить очевидную глупость. Я тебя спасу. Хотя, конечно, дураком ты всегда был изрядным. Но талантливым дураком. Не таким, как Алик или Дудкин…
– Ну и что мы будем делать с Зародышем? – интересуюсь я. – Приложим к заявке в Нобелевский комитет?
– Не сразу, дружище, не сразу. Сначала мы проведем серию экспериментов с объектом.
– А потом? Ты хоть представляешь, что будет? Или ты собрался вот так запросто объявить на весь свет, что самые богатые люди планеты – это мутанты и всех их нужно сунуть головой в ядерно-резонансный томограф?
– А вот умничать не надо, – отрезает Егор. – Мы же в лоб действовать не собираемся. Если бы ты был таким умным, как пытаешься казаться, я бы тебя не вычислил. Не хочешь, кстати, узнать, как я это сделал?
– Не хочу. Не люблю пафосных детективов с двумя героями, которые стоят в финале друг напротив друга и долго рассуждают о том, кто кого переиграл.
Егор усмехается и небрежно цепляет носком остроносого ботинка небольшой камушек. Тот взлетает высоко в воздух и беззвучно исчезает в близком уже обрыве.
– А ведь это было нелегко, Женя. Но я спинным мозгом чувствовал, что ты не отступишь от Зародыша, поэтому до упора искал твой сервер. Почти два года на это убил. Еще год ушел на то, чтобы незаметно к нему подобраться. Он ведь физически у тебя в Сайгоне, да? Ладно, хотя бы сейчас расслабься. Ты везучий, Женя. И я этого не отрицаю. Но твое везение кончилось. Твои поисковые роботы выдают себя слишком большой аккуратностью. Они так дотошно и тщательно шарят по всей Сети и так аккуратно заметают за собой хвосты, что я сразу их заподозрил. Понимаешь, надеюсь, к чему я клоню? Не нужно быть таким педантом!
Егор хохочет и панибратски хлопает меня по плечу.
– Остальное элементарно. Мне оставалось просеять все мало-мальски подозрительные транзакции, которые проходили в последнюю пару лет через РКЦ нашего милого Центрального банка, и выйти на Бодайбо. А потом уже следить за этим городком внимательно. Ты не мог платить здешним чиновникам наличными. Да и не любишь ты наличные, об этом я тоже помню…
Егора завораживают обертоны собственного голоса, и он не успевает среагировать на мой шаг в сторону. Слишком поздно он замечает движение моей руки. И пока его рука тянется за пазуху – к «Стечкину» (почему-то я уверен, что у Егора именно "Стечкин"), я успеваю восемь раз нажать на курок «Глока». Восемь пуль диаметром девять миллиметров с интервалом в четверть секунды проникают в мягкие ткани груди, шеи и живота Егора, не оставляя ему ни единого шанса. После восьмого выстрела Егор валится спиной на камни с грацией подпиленной сосны. И хотя он все еще пытается мне что-то сказать, я слышу только хрипы.
Когда на лице моего бывшего друга навсегда застывает маска безмерного удивления, я проверяю его карманы. Под курткой действительно нахожу «Стечкина» в элегантной наплечной кобуре из тонкой кожи. С ним и возвращаюсь на дорогу.
Кеша Максимов открывает дверь и бросается мне навстречу.
– Я слышал выстрелы, – шепчет он.
– Показалось, – отмахиваюсь я, маскируя «Стечкина» полой пиджака. – Но ты молодец. Хорошие нервы – залог долголетия. Подожди меня еще пять минут. Мальчишка так и не проснулся?
– Спит, как бурундук, – смеется Кеша.
Я возвращаюсь через туман к берегу. От обрыва до того места, где лежит Егор, меньше десяти метров. Я подтаскиваю грузное тело волоком и без особого труда спихиваю с обрыва вниз. Егор исчезает в туманной дымке над рекой почти беззвучно. Следом за ним отправляются и камни, на которых я нахожу следы крови. Теперь пусть поработает старина Витим. В Бодайбинском районе люди исчезают часто. А если потом и находят труп, то поспешных выводов не делают. Часто обнаруживают здесь и останки старателей, которые получили расчет в конце сезона, но до Большой Земли так и не добрались. На Крайнем Севере на многое привыкли смотреть спокойнее, чем на Большой Земле.
И даже если кто-то установит каким-то чудом личность очередного погибшего в перестрелке бандита и все узнают, что убитого звали Игорь Васильевич Кузьмин, который постоянно проживал в городе Омске, то все еще больше запутается. Хотелось бы мне увидеть лицо того следователя, которому в ответ на его запрос поступит из Омска официальная бумага, где черным по белому будет написано, что Игорь Васильевич Кузьмин никак не мог быть убит в Бодайбо, поскольку давно скончался от инфаркта.
Жаль ли мне Егора? Конечно, жаль. Любого человека жаль. Но лучше я буду оплакивать Егора, чем он меня. И хотя бы изредка стану приносить цветы на его могилку. Мог бы я рассчитывать на такую же любезность с его стороны? Едва ли…
– Так, Кеша, наши планы меняются, – говорю я, возвращаясь к машине. – Прииск «Кучерявый» по боку. Нам с Борей нужно срочно выбраться из города. Самолет не годится. Самый реальный вариант – паровозом из Таксимо. На нем мы легко доберемся до Тайшета. Но проблема в том, что у парома нас могут ждать люди, с которыми мне бы не хотелось встречаться… Отсюда следует вопрос: как еще можно добраться в Таксимо, если не на машине? По реке можно?
Кеша пожимает плечами.
– Можно и по реке. Если на катере, то меньше чем за полдня…
– Отлично, – говорю я. – Тогда мне требуется водный транспорт. Плачу двойной тариф за срочность. Ты поможешь найти катер?
Несколько секунд Кеша думает, после чего утвердительно кивает.
– У Пахомова есть катер. Хороший. Быстрый. Но все Пахомовы очень жадные…
– Кеша, времени в обрез. Давай к твоему Пахомову, – решаю я.
А жадности неизвестного мне Пахомова я даже рад. С жадными людьми всегда проще договориться. Их почти не приходится упрашивать. За деньги они готовы рисковать, быстро думать, корректировать свои планы и подстраиваться под заказчика. И Пахомов меня не подводит. Подумав всего минуту, сморщенный якут называет сумму. Я сразу соглашаюсь. И обещаю ему еще столько же, если он доставит нас в Таксимо не позже шести вечера. Спустя полчаса Пахомов уже находит бочку бензина и спускает катер на воду, а я успеваю только попрощаться с довольным Кешей, которому кроме денег достается и трофейный "Стечкин".
Еще через час речной ветер уже начинает выдувать из меня остатки тепла и хорошего настроения. Укрываясь мокрым брезентом, я начинаю понимать Борю, который не захотел расставаться с зимним пальто. Спустя еще несколько часов, когда за плоской стрелкой Витима показываются первые дома бурятского поселка, где советская власть успела проложить в свое время Байкало-Амурскую магистраль, холод уже скручивает меня так, что я не могу даже обрадоваться по-настоящему.
– Прибыли, – кричит довольный Пахомов. Ему хорошо. У него есть ватник. И черная вязаная шапочка.
– Т-т-лич-ч-чна! – выжимаю я из себя, натягиваю на негнущиеся пальцы нитяные перчатки и пытаюсь отсчитать Пахомову нужное количество купюр. Боря поправляет ушанку, постоянно спускающуюся ему на глаза, и косится на меня. Наконец не выдерживает и задает прямой вопрос:
– Папа, это деньги?
– Д-д-да, – киваю я. – Д-д-дрянь!
Боря удовлетворен. Я тоже. Это первые его слова с момента отъезда из детдома. И меня радует хотя бы то, что мальчик готов к контакту. Я не хочу постоянно влипать в разные неприятные истории. Одинокий мужчина с маленьким мальчиком и так-то вызывает ненужные вопросы, а с Борей, у которого ко всему прочему нет никаких документов, трудно даже надеяться на поездку без приключений…
К счастью, на вокзале в Таксимо мы долго не ждем. Нас подбирает до Усть-Кута почтовый вагон, где мне удается пристроить Борю подремать на мягких мешках с письмами. От Усть-Кута до Тайшета цепляемся к вагону-ресторану. У директора передвижного пищеблока Севана Арутюновича имеется малолетний внук Севанчик, поэтому с добродушным Севаном мы находим общий язык довольно быстро. Мы с ним даже по рюмке коньяка успеваем опрокинуть за знакомство. Продолжается наше везение и в Тайшете. Мне удается заболтать пожилую кассиршу, и до Красноярска мы отправляемся почти с комфортом – в общем вагоне. Долго пьем чай, разговариваем, смотрим в окно. Боре все в диковинку. И от окна его не оторвать. Он даже соглашается на радостях снять пальто. Но шапку пока не отдает.
– Да, не сладко вам пришлось, – сетует проводница, внимательно разглядывая то Борю, то меня.
Я не возражаю. Нам действительно никто дорогу не сахарил…
В Красноярке мы довольно легко отбиваемся от дежурного лейтенанта на вокзале, которого сильно смущают синяки на Бориной физиономии. Сначала лейтенант пытается вытребовать у меня доверенность на перевозку несовершеннолетнего сына, но в нужный момент Боря так яростно виснет на моей руке и так отчаянно вопит: "Дяденька, не трогайте моего папу", что доблестному сотруднику транспортной милиции не остается ничего другого, как отпустить нас на все четыре стороны. В одной из этих сторон я покупаю дешевую пудру и пытаюсь решить вопрос с синяками кардинально. Боря морщится, но пудру терпит.
– А ты молодчага, парень, – говорю я, когда мы устраиваемся на нижней полке плацкартного вагона пассажирского поезда «Иркутск-Казань». Боря смотрит по-прежнему хмуро, но прижимается ко мне теснее.
Так мы и едем с ним весь день. Вместе истребляем копченую курицу и консервы «Сайра». В промежутках опять пьем чай и смотрим в окно. Ближе к Новосибирску Боря разрешает снять с себя не только шапку, но и зимние ботинки, после чего мгновенно засыпает. Накрывая его чуть влажной простыней, я ловлю себя на странной мысли. Мне уже не первый раз кажется, что какими-то отдельными штрихами, какими-то неуловимыми элементами, случайными и неловкими движениями этот затюканный детдомовский мальчик напоминает меня в далеком детстве. Но такие мысли я прогоняю. Они высверливают мозг не хуже советской бормашины…
В Омск мы прибываем утром и долго прощаемся со всем вагоном. Сердечно машем рукой проводницам. Потом долго машем всему вагону с перрона, а весь вагон – нам в ответ. В Омске установилась какая-то совсем тропическая погода с влажной жарой и плавящимся асфальтом. Я вызываю по телефону такси, и мы, отдуваясь, бредем в сторону привокзальной площади. Боря тащит свое пальто сам. Он плавится от жары вместе с асфальтом, но мужественно терпит.
Таксист оглядывает нас с ног до головы и требует оплату вперед. Я без возражений отдаю последние две сотни, и через двадцать минут мы с Борей уже стоим перед подъездом Вероники. Оба задираем головы и смотрим на два крайних окна.
– Там живет моя мама? – интересуется Боря.
– Надеюсь, что да, – вздыхаю я. – Давай мы с тобой присядем на пару минут. Смотри, какая лавочка удобная!
Теперь вздыхает Боря, но послушно пристраивается рядом.
Пауза мне нужна как воздух. Я еще не уверен в том, что все сделал правильно. Но при этом я прекрасно понимаю, что иначе поступить не мог…
В кармане оживает телефон.
– Привет, – говорю я в трубку. – Извини, Гера, совсем забыл тебе позвонить.
– И ты называешься друг? – смеется он в ответ. – Ты получил свой новый паспорт?
– Упс, – говорю я. – Паспорт… Совершенно вылетело из головы…
– А что ты сейчас делаешь?
– Культурно отдыхаю. У нас в Омске тоже имеются места, где можно отдохнуть. Есть даже целый Парк культуры и отдыха… Гера, извини, я сейчас немного занят. Я тебе позже перезвоню…
– Погоди, не отключайся. Я тебя вчера во сне видел. Вроде мы были вместе на каких-то похоронах. А кладбище под горой. Все спускаются по дороге, а внизу река. Очень странная река. Вода в ней ледяная, почти черная. Я веду за руку какого-то мальчика. А ты в одиночку гроб несешь… Евгений, ты меня слышишь? Ты когда в Берлин возвращаешься?
Но на этот вопрос у меня пока нет ответа. Я делаю вид, что связь прервалась, и отключаю мобильник…
– Папа, смотри – это деньги? – задумчиво интересуется Боря, демонстрируя мне грязную сотку.
– Ты где это взял? – удивляюсь я.
– Под лавочкой, – признается Боря.
– Вот и положи обратно, – требую я. – И не хватай всякую гадость. А лучше кинь эту бумажку в урну. Понял?
– Понял, – говорит Боря и послушно избавляется от купюры.
– Ну что, потопали домой? А то наша мама уже заждалась, наверное…
Удивленная Вероника застывает в двери. У нее за плечом я вижу свою не менее удивленную дочь Ксюшу. Немая сцена длится не меньше минуты. Все это время Боря переминается с ноги на ногу рядом со мной, но потом не выдерживает и прячется у меня за спиной.
– Титов, ты что?.. – вздыхает Вероника. – У меня даже слов никаких нет, одни звуки. Это, конечно, не твой сын?
Я отрицательно мотаю головой.
– И тебя не смущает, что вы похожи?
Я опять мотаю головой и вытаскиваю Борю из-за спины.
– Вика, посмотри внимательнее. Разве мы похожи?.. А можно мы зайдем? Мы очень устали. Как-то все сумбурно вышло… Ксюша, отомри. Поздоровайся с папой и, если тебе не трудно, помоги этому бойцу раздеться.
Недоумение на лице дочери сменяется любопытством. Первую часть моей просьбы она игнорирует, но на вторую откликается: забирает у поникшего Бори пальто и быстро уводит его в комнату.
– Вот и славно, – оживляюсь я. – Вика, это действительно не мой сын. Клянусь! Это просто мальчик из детского дома. Мне пришлось его выкрасть.
– Зачем? – ошарашенно спрашивает Вероника. Глаза у нее становятся большими, как две мишени игры "Дартс".
– Ты не поверишь: я хочу, чтобы мы его усыновили.
– А кто его родители? Вдруг они алкоголики?
– Нет, они точно не алкоголики, – успокаиваю я жену. – С родителями у него запутанная история, но об этом чуть позже. В двух словах не расскажешь.
– Титов, я тебе честно скажу: от твоих выходок я в шоке. Я даже не знаю, что в таких случаях следует делать…
– В таких случаях следует жить, – уверенно говорю я. – Шить сарафаны и светлые платья из ситца…
– Вы полагаете, все это будет носиться? – слегка подыгрывает мне Вероника.
– Я полагаю, что все это следует шить. Проблемы, конечно, могут возникнуть, поскольку у мальчика нет документов. То есть вообще никаких. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Если ты, конечно, дашь мне еще один шанс…
Я улыбаюсь.
Мне удается наконец ухватить за хвост мысль, которая изводит меня уже вторые сутки. И теперь я отчетливо понимаю, что смогу многое. И справиться с Борей я тоже смогу. Справились же как-то с Зародышем мои родители. Значит, смогу и я.