Текст книги "«Если», 2010 № 04"

Автор книги: Федор Березин

Соавторы: Адам-Трой Кастро,Евгений Гаркушев,ЕСЛИ Журнал,Владимир Ильин,Николай Горнов,Том Лигон,Вячеслав Басков,Дэйв Крик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

То был первый роман Сандры – портрет персонажа, тайным прототипом которого стал ее далекий и строгий отец. Карлсон вспомнил ее слова о том, как она изрыдалась, пока писала книгу. Вспомнил одобрение, которое получил опубликованный роман, как у него стоял в горле комок, когда он его читал, и то ощущение близости к Сандре, которое роман ему подарил. А потом осознал, что чи наверняка задавали Сандре уничижительные вопросы об этой книге, и ей приходилось сидеть и выслушивать их, неделю за неделей. И тогда в нем вспыхнул гнев – всепоглощающий гнев, охватывающий автора в обществе злобных критиков, и он заявил:

– Я не допущу, чтобы такое сошло им с рук!

Она фыркнула:

– О Брайан. Ну как ты сможешь их остановить?

– Еще не придумал. Но я их раздавлю. Не волнуйся. Я еще заставлю их заткнуться и уйду, когда они будут молить о пощаде. Клянусь!

Несколько секунд Сандра лишь смотрела на него моргая, потом рассмеялась:

– Я тебе едва не поверила.

– А ты поверь. Я говорю серьезно.

Она коснулась его губ:

– Знаю. Но это их мир, их правила, их эстетика. Ты не сможешь писать такую прозу, которая им понравится, и не сможешь заставить их полюбить свою. Ты затеваешь дурацкую игру.

– Значит, я дурак, – опрометчиво признал он. – Но я их одолею. Обязательно.

Она вздохнула, посмотрела на него с той особой чувственностью, которая не хочет пересечь границу жалости, и целомудренно чмокнула его в щеку:

– Если когда-нибудь сможешь сделать то, что сказал, то навечно станешь моим героем.

– Правда? И ты согласишься дать мне второй шанс?

Колеблясь, она все же произнесла:

– Почему бы и нет?

И это, разумеется, стало вызовом, который гетеросексуальный мужчина-писатель не принять не мог.

* * *

На следующий день голова у него трещала после бесчисленных стаканов и бокалов, которые ему подсовывали братья-писатели, с нетерпением желая увидеть, как новичок последует их примеру и напьется в стельку. Тем не менее Карлсон вышел из поселка униженных и отыскал дорогу к главной библиотеке университета, где библиотекарь-чи взглянул на него и вопросил, снабдив интонацию должной смесью презрения и снисходительности, не перепутал ли он здания. Разве хранящиеся здесь произведения не отличаются подтекстами и тонкостями, не постижимыми для человеческого существа?

Карлсон лишь улыбнулся и вручил книжному червю список из трех названий, признанных величайшими романами в истории чи. Тот сообщил, что все они имеются в гипертекстовой сети. Карлсон снова улыбнулся и промурлыкал:

– Ах, но какое чувственное удовольствие я испытываю, когда держу книгу и впитываю ее мудрость…

Для решения вопроса потребовалось общение между библиотеками и консультация с директором программы по изучению земной литературы, но уже к концу того же дня чи разрешили напечатать дубликаты всех трех романов в одобренных коммерческих переводах и в формате и переплете, которые Карлсон предпочитал.

Это оказалось ошибкой.

Ни один из романов не был короче трех тысяч страниц.

Скривившись как от веса, так и от мысли о необходимости одолеть эти «кирпичи», но все же радостно предвкушая знакомство с новой прозой, Карлсон приволок книги в свое бунгало и провел вечер за чтением первого и, судя по репутации, самого почитаемого из романов.

После шести страниц он вернулся к началу, не в силах поверить, что сюжет разворачивается именно так, как он только что прочел. Убедившись в этой ужасной истине и испытывая все большее отчаяние к моменту, когда он продрался к сотой странице, Карлсон справился с порывом швырнуть книгу в огонь и заставил себя читать дальше – строчку за строчкой, абзац за абзацем.

Совершив героическое усилие, он в тот вечер добрался до двухсотой страницы и на этом пути едва не вырубался раз десять. Прежде чем рухнуть окончательно, Карлсон пролистал оставшиеся до конца страницы, и ужасная истина подтвердилась.

Утром он постучал в дверь Сандры:

– Не хочешь прогуляться?

Сандра сидела в халатике, непричесанная и пила из чашки что-то горячее.

– Может быть. Еще не передумал устраивать им трепку?

– Нет. Более того – кажется, я придумал, как это сделать.

Они приподняла бровь и смахнула с щеки прядь волос:

– Я поражена. Героическая фэнтези для тебя новый жанр, Брай.

– Нет, я серьезно. Мне лишь надо кое-что уточнить. Пойдем прогуляемся. – И добавил, когда она замерла в нерешительности: – Но если ты предпочитаешь остаться дома и попытаться что-нибудь написать…

Страшная правда о писателях заключается в том, что лишь очень немногие из них, если им предоставить возможность заняться чем-то иным, предпочтут остаться дома и что-либо написать. И Сандра, получив такую возможность, собралась в мгновение ока.

Час спустя парочка уже сидела на берегу того же ручья и в том же месте, где они разговаривали два дня назад. Они трепались о чем угодно, только не о придуманном Карлсоном плане контрнаступления, но когда Сандра сбросила туфельки, чтобы поболтать в воде ногами, Карлсон, и без того напрягавший всю силу воли, чтобы не любоваться переливами солнечных лучей на ее волосах, окончательно понял: надо или переходить к делу, или умереть на месте.

– Я вчера вечером начал читать "Тысячу тщетностей".

Сандра от неожиданности даже закашляла.

– О, Брайан. Мне тебя так жаль. И сколько ты смог прочесть?

– Двести страниц. Остальное пробежал.

– Больше, чем смогла я. Вера, по-моему, одолела пятьдесят. Бедняжка уже никогда не будет прежней…

– У меня есть и два других классических романа чи, – поведал Карлсон, – но я лишь бегло их пролистал и понял: продолжение грозит мне потерей рассудка. Однако все же есть вероятность, что где-то в рамках литературного канона чи может отыскаться местный эквивалент Диккенса, Дюма, Гюго или хотя бы Квантового Облака, поэтому ты можешь спасти человека от тяжких мучений, если окажешь мне услугу и подтвердишь справедливость моих выводов.

Сандра показала ему два поднятых больших пальца, откинула голову, подставляя лицо солнцу, и бросила:

– Валяй.

– Насколько я могу судить после ознакомления с величайшим романом в истории чи, – начал Карлсон, – а также после консультации с научными статьями об их литературном каноне, написанными в наших лучших университетах – я отыскал их через гипертекстовую сеть, – проза чи всегда пренебрегала сюжетом, персонажами и даже темой. Вся она состоит из сгруппированных пояснительных фраз.

Сандра поболтала в воде ногами:

– Интересная формулировка.

– Исторически сложилось так, что типичный роман чи всегда сосредоточен на проработке самых подробных деталей о предмете, какие только можно вообразить. Например, в вазе стоит один цветок. Какого сорта этот цветок? Они это протоколируют. Где он был сорван? Они описывают район и все его экономическое развитие. Какая это ваза? Они описывают ее форму, а потом на нескольких страницах повествуют о художественной школе, создающей такие вазы. В следующих главах препарируется состав глины, из которой ваза сделана, и указывается, почему гончары предпочли именно этот материал. Затем они переходят к столу. Пропустим этот отчет. Потом начинается описание комнаты и подробнейший рассказ о мельчайших-деталях каждого предмета мебели в ней, и если они хотят продемонстрировать отчаянную смелость, то и персоны, сидящей на стуле где-то в этой комнате. Они живописуют эту персону, не упуская ни малейшей подробности ее генеалогии. Единственное, чего они никогда не сделают – это не позволят подобной персоне встать и участвовать в истории, потому что неприлично, это будет предательством той тонкости изложения, которую предпочитают чи. И кстати, если они все же сделают нечто такое, то наверняка забудут о некоторых более важных деталях, наподобие точной степени вытертости ковра в том месте, где стоит персонаж. Именно подобную многослойность, это навязчивое накопление подробностей – и чем более обыденных, тем лучше – интеллигенция чи и считает искусством. Я пока все правильно излагаю?

Сандру передернуло:

– Правильно. И подумать только, мне когда-то было нелегко воспринимать Джойса и Пруста.

Но Карлсон все еще разогревался:

– Романисты-чи стремятся настолько подробно описать единственный статичный момент, что остальной мир у них может лишь подразумеваться, в то время как даже самый неторопливый писатель-человек движет повествование во времени, а детализацию осуществляет лишь в минимальной степени, только чтобы обогатить рассказ – он описывает самое необходимое, исходя из предположения, что некоторые детали несущественны и потому могут быть опущены. Писатель-чи, приглашенный на симпозиум вроде этого, способен дотошно перечислить все предметы, содержащиеся в ящике стола ученого, живущего напротив дома, в котором разворачивается действие романа. И такое описание нельзя высосать из пальца, потому что если он не приведет его в своей книге, ему будут задавать этот вопрос не один и не два раза, а каждый раз при публичном обсуждении его романа. Вот почему все их самые уважаемые книги достигают объема не менее двух тысяч страниц. Вот почему они становятся еще толще, когда к ним добавляются примечания литературоведов. Короче говоря, их идеал романа – это неподъемная дубина, которой невозможно кого-то отлупить… Я прав?

Сандра ударила пяткой по журчащей воде, породив серебристую дугу брызг.

– Да, прав. Но с этим ты не можешь сражаться, Брайан. Это их мир, их эстетические стандарты. Если ты когда-нибудь скажешь им в лицо, что их литература – полный отстой, тебя обвинят в грубости человеческих чувств и неспособности оценить изысканные тонкости их текстов.

– Ну, это я и так знаю.

– И подражать их писанине ты тоже не сможешь. Уж поверь, некоторые из нас уже пытались. Напиши десять страниц в истинной традиции чи – и заработаешь косоглазие. Напиши пятьдесят – и захочешь покончить с собой. Напиши сотню – и можешь навсегда утратить способность писать что-либо публикуемое в человеческом пространстве. А если все же ухитришься добраться до конца – кстати, один из нас смог, пару лет назад, – то не сумеешь защитить написанное в той степени, в какой им требуется: как бы ты ни старался, они все равно отыщут противоречия или дыры в описаниях и раструбят о твоем поражении еще громче. И окажется, что ты напрасно занимался самоистязанием.

– Это я уже понял, – сообщил Карлсон. – И совершенно не намерен повторять этот опыт.

Сандра несколько секунд вглядывалась в его лицо, нахмурилась, увидев в его глазах уверенность, и снова подняла фонтанчик брызг.

– Но ты говорил, что можешь их одолеть.

– Уверен, что могу, – ухмыльнулся Карлсон.

– Ради святого Жюля, как?

Карлсон взял камень и швырнул его в ручей, с удовольствием отметив смачный «плюх» и разлетевшиеся брызги, и с особым удовольствием представил, что текущая вода – это литературная традиция чи, а камень – его особый будущий вклад в эту традицию.

– А очень просто: использую их традицию против них же… Давай трогаться. Думаю, настало время поговорить с остальными.

* * *

Через два дня настала очередь Эверетта Финна усесться на горячую сковороду. Как обычно, он не смог написать что-то новое за неделю, миновавшую со дня последнего потрошения, поэтому чи воспользовались пунктом контракта, не дающим приглашенным авторам-людям просто забить на свои обязанности, и запланировали дискуссию по одной из его прежних работ: в данном случае очень милому автобиографическому рассказику о первой космической прогулке десятилетнего Эверетта. Финн получил за него какую-то мелкую литературную премию и все еще испытывал к нему теплые чувства, хотя и считал теперь подростковой прозой. Битых три часа чи добивались от него полной диссертации по орбитальной механике, вплоть до указания точного объема корабельного воздуха, попавшего в космос, когда открывшаяся дверь шлюза выпустила героя в вакуум. Финн придерживался своей обычной стратегии угрюмых односложных ответов почти до конца публичного избиения – и в этот момент, как было заранее оговорено, позволил голосу дрогнуть и разрыдался, уткнувшись лицом в ладони.

Собравшиеся чи восприняли это с поразительным апломбом: в конце концов, именно такой реакции они и добивались.

– Вы в порядке? – осведомился Гарх.

Финн покачал головой:

– Н-нет. Вы правы. Мой рассказ написан неряшливо и слабо. Он недостаточно хорош. И никогда не будет достаточно хорош.

– Значит, вы изменили свою позицию и признаете неполноценность человеческой литературной традиции?

– Д-да, – пробормотал Финн. – Мне так стыдно. – Всхлипнув, он выбежал из зала, прикрывая глаза и размазывая по щекам обильные слезы.

Чи не заметили, как он притормозил возле Карлсона, пронзил давнего соперника взглядом, полным нескрываемой ненависти, и процедил:

– Ну, если ты сплошаешь…

Не заметили ученые-чи подобного контакта взглядов и на следующей неделе, когда и другие приглашенные авторы, подвергнутые допросу во время дискуссий, изобразили аналогичные приступы ошеломляющего отчаяния. Не все эти взгляды были гневными – некоторые из вспышек истерики, которые чи видели, но не смогли распознать, действительно были вспышками истерики, но истерики от неудержимого смеха. Ни один из чи не присутствовал на той прекрасной вечеринке, когда Вера Лугофф немного перебрала и почти час безостановочно хихикала, завывая при этом: "Мне так стыдно!", причем степень ее восторга с лихвой компенсировала степень ее опьянения. Немало голов в течение этой недели трещало с похмелья, да, немало – опять-таки ничего необычного для сборища писателей, но зато сами пирушки уже меньше напоминали траурные сборища в темницах авторского отчаяния, а были, скорее, бесшабашным празднованием возможности нанести своим мучителям ответный удар.

Поэтому чи нельзя обвинить в том, что они ничего не заподозрили и проявили еще большую занудность в вопросах, когда снова настала очередь Карлсона.

* * *

Придерживаясь стратегии, разработанной для остальных, Карлсон не написал чего-либо нового к очередному сроку, поэтому ему пришлось вытерпеть разборку своего любимого старого романа и отвечать на вопросы типа: «Сколько волосяных фолликулов было на голове у Сюзи?» и «Какое артериальное давление отмечалось в тот момент у профессора Клампа?».

Карлсону понадобилась вся сила воли, чтобы выдержать допрос, но он справился, удивив аудиторию тем, что не сломался, изобразив нервный срыв.

Вместо этого он задумчиво почесал подбородок:

– Знаете, а вы правы. Вы абсолютно правы. Человеческая литературная традиция уступает вашей. Однако не только ее не мешало бы усовершенствовать.

По рядам литературоведов-чи прокатился ропот.

– Прошу конкретнее, – сказал Гарх.

– Я прочитал несколько ваших знаменитых классических романов, в том числе "Тысячу тщетностей", «Анархию» и "Пыль в уборной фермера, выращивающего пург". И хотя меня поразили их яркость и богатство деталей, мне пришло в голову, что вашему канону недостает свежести, очищающего духа новизны, необходимого для поддержания жизни в любом великом виде искусства. Я считаю, что добавление аллюзий и подтекста, вышедших из-под пера опытного автора, может создать роман столь же детализированный, как величайшие романы чи всех времен, но гораздо меньшего объема. Более того, поскольку у меня теперь открылись глаза, я считаю, что смогу написать произведение не менее достойное, чем бессмертный роман Влурх-Бома «Ноздря», и при этом наполнить его яркостью, эмоциональной правдой и неотразимой значимостью, которые всегда так ценились среди наших великих писателей. Короче, дайте мне неделю, и я обещаю, что поднимусь на этот подиум с творением, которым гордились бы и великие авторы, писавшие в литературных традициях чи!

Зал взорвался. Послышались крики: "Невозможно!", "Всего за неделю?", "Человек?" и так далее. Кое-где заулюлюкали, но Карлсон этого ожидал и стоял твердо, гордо подняв голову и выставив свой довольно слабохарактерный подбородок – насколько получалось. На галерее в задней части зала, где сидели его коллеги, Эверетт Финн нахмурился, Вера Лугофф кашлянула в платочек, а Сандра Джаагин просияла. Ее вера в задуманное Карлсоном была теперь настолько сильна, что с легкостью разгоняла мрачные тучи отрицательных эмоций, исходящие от их патронов-мучителей.

Карлсон справился с почти непреодолимым желанием подмигнуть ей, и это, возможно, стало наиболее самоотверженным поступком в его жизни.

Шум в зале постепенно стих. Гарх посовещался с кучкой своих коллег, вышел на подиум и презрительно бросил:

– Неделя. Вы сказали, что можете превзойти наши лучшие литературные произведения всего за неделю.

– Да, – подтвердил Карлсон. – Думаю, что смогу.

– Мы не верим, Брайан Карлсон. Никто из авторов-людей не обладает достаточным мастерством и самобытностью, чтобы совершить столь беспрецедентный подвиг. Но вы сами бросили вызов и обозначили условия. Встречаемся здесь через неделю, и вы или прочтете нам произведение, достоинства которого будут соответствовать вашему заявлению, или признаете неполноценность не только ваших повествовательных традиций, но и всего творческого потенциала человеческой расы.

– Согласен, – ответил Карлсон с безрассудной страстностью. – Но при условии, что вы возложите всю ответственность на мои плечи. Независимо от того, добьюсь ли я успеха, вы должны выплатить моим коллегам оставшуюся часть гонорара, досрочно прекратить действие их контрактов и обеспечить обратный проезд.

После нового совещания Гарх вернулся на подиум:

– Мы согласны. Надеюсь, вам понятно, что, прекратив дальнейшие дебаты, вы возлагаете всю литературную репутацию вашего вида на свои слабые плечи?

Карлсон едва сдерживал ухмылку:

– В таком случае, мне лучше начать немедленно. Благодарю за внимание.

Он сошел с подиума, поклонился и зашагал по центральному проходу. У выхода он задержался, чтобы и остальные приглашенные авторы смогли присоединиться к спонтанному массовому исходу.

Эверетт Финн протолкался ближе и повторил:

– Ну, если ты сплошаешь…

– Да заткнись ты, – отрезал Карлсон, ухмыляясь до ушей.

* * *

Следующая неделя прошла в нарастающей напряженности. Люди ждали момента истины, а их хозяева трубили о важности и окончательности грядущего события.

Карлсон не следил за тем, что о нем говорят в местных средствах массовой информации, но случайно кое-что услышал. Похоже, главной темой было то, кто именно из многих суперзвездных академиков препарирует его писанину с самым убийственным красноречием. Наиболее гнусные из их банды были столь же знамениты, как звезды спорта, и их физиономии продавались на карточках для коллекционеров целыми пачками вместе со скользким гелем, который чи ценили за сладость и приятную консистенцию. Намечающееся уничтожение репутации Карлсона было событием, которого ждали с таким нетерпением, что ради него вспомнили и про нескольких бывших знаменитостей, ныне пенсионеров, и это породило немало предположений о том, кто задаст Карлсону наиболее впечатляющую трепку – такие мастера, как Хлудт и Кьяэль, или выскочки вроде Фиейили.

Похоже, никому из чи даже в голову не приходило, что будущий опус Карлсона может обернуться для приглашенного автора чем-либо иным, кроме катастрофы. А это было именно то, чего Карлсон хотел. Он практически не разговаривал на эту тему с коллегами, если не считать единственной беседы с Сандрой, когда она угощала его на завтрак вафлями.

И говорить на эту тему ему хотелось меньше всего, потому что прошло уже несколько лет с тех пор, как она пекла для него вафли.

Но все же она спросила:

– Ты ведь знаешь, что они для тебя готовят? И прилагают все усилия, чтобы унизить тебя как можно сильнее?

Карлсон в это время поливал вафлю кленовым сиропом, и это действие само по себе приносило ему немалое чувственное удовольствие, потому что он уже несколько лет не потакал своей знаменитой страсти к кленовому сиропу и находил чрезвычайно важным тот факт, что Сандра ухитрилась раздобыть для него сироп здесь, на планете чи.

– Мы об этом уже говорили, любовь моя. Чем больше усилий они вложат в мое уничтожение, тем дальше я смогу их отшвырнуть моим блистательным риторическим джиу-джитсу.

– Я просто хочу сказать, что тебе не обязательно проходить через такое испытание, лишь бы произвести на меня впечатление.

Вилка Карлсона замерла:

– Ты действительно думаешь, что я делаю это, лишь бы произвести на тебя впечатление?

Она покраснела:

– А разве нет? Хотя бы чуть-чуть?

Карлсон положил вилку, так и не наколов вафлю:

– Я от тебя без ума, Сандра. Я всегда был от тебя без ума и всегда считал расставание с тобой второй худшей ошибкой в своей жизни – сразу после пункта с обязательствами в контракте на мой второй роман. А это очень близко, даже по последствиям. Но если ты думаешь, что я делаю это ради тебя, то ошибаешься. Я делаю это ради. Шекспира, Диккенса, Твена, Ибсена, Чехова, Хемингуэя, Стейнбека, Воннегута, Роулинг, Кс'уффаша, Даунтредера и ради всех тех, перед кем заперли городские ворота и кого забросали отбросами. Я делаю это, потому что хочу пройти через эти ворота, чтобы те отбросы стали наконец-то падать на правильные головы. И потому что не кто иной, как я, сумел построить большого деревянного коня в виде рукописи. А то, что я произвел на тебя впечатление, – это лишь замечательный добавочный бонус.

Губы Сандры шевельнулись, потом она обрела голос и произнесла:

– Ешь. У тебя вафли остывают.

Он снова взял вилку, подавив невольную улыбку. И все было замечательно, пока не настал тот день.

* * *

Когда настал тот день, местом проведения окончательной схватки выбрали не скромный зал для семинаров, где устраивали прежние конференции, а огромную аудиторию за пределами университетского городка, освещенную баллонами со светящимся газом и до отказа набитую литературными светилами чи, излучающими волны презрительного неодобрения. На сцене поставили не только кафедру для Карлсона, но и два длинных стола, за который уселись некоторые из знаменитостей, знакомых Карлсону по карточкам для коллекционеров – физиономии у них уже были кислые и напыщенные и намекали на долгую и унылую жизнь, потраченную на соскребание с подошв неких омерзительных веществ.

Гарх подошел к кафедре, где его приветствовали вежливыми аплодисментами два ряда приглашенных авторов-людей и энергичным шипением – остальные собравшиеся в большом зале.

– Уважаемые коллеги, – начал он, – мы собрались здесь сегодня, чтобы оценить работу человека Брайана Карлсона, заявившего, будто он способен исправить небрежную и едва вразумительную прозу, характерную для его вида разумных существ, создав произведение, включающее и превосходящее тончайшие достоинства нашей литературы. Он отказался предоставить свою работу для предварительного ознакомления, сообщив, что сможет прочесть ее целиком только сегодня. Если, подобно мне, вы сомневаетесь, что его заявление может быть чем угодно, кроме доказательства его неадекватности, вызванной самообманом, то можете поприветствовать заявившегося сюда безумца, оказав ему столь же теплый прием, какой оказали мне. Коллеги, перед вами Брайан Карлсон.

Снова аплодисменты, снова шипение. Карлсон занял место на кафедре, дождался, пока возбуждение в зале стихнет, и отыскал в первом ряду самую важную для него пару глаз.

Сандра показала ему два поднятых больших пальца.

Так же поступил и сидящий рядом с ней Эверетт Финн. Его невысокое мнение о Карлсоне не изменилось, однако он знал достаточно, чтобы выступать на стороне его команды, и утром пожелал Карлсону удачи, с легкой завистью сказал: "Все в твоих руках, Брайан".

Карлсон улыбнулся им, делясь абсолютной уверенностью, которую испытывал в тот момент, затем изобразил на лице академическую серьезность и начал:

– Добрый вечер всем. Мое имя Брайан Карлсон. Сегодня я здесь, так как считаю, что написал произведение, которое объединяет энергичную повествовательную мощь лучшей человеческой прозы со всеохватывающей детализацией самых ярких произведений чи. Произведение, косвенно описывающее самые яркие черты целого воображаемого мира, от малейшей травинки до зазубренных вершин самых могучих, увенчанных снегом гор. Это мир, изображенный не менее достоверно, чем в таких главнейших произведениях чи, как «Булыжник», "Спящий гриб" и "Желудочное расстройство", и одновременно наполненный драмой и конфликтами на уровне величайших работ, стоящих на книжных полках Гом сап: это книга, сокращенная до наиболее существенных фактов, но тем не менее содержащая и все прочие сведения на уровне подтекста и намеков. Я считаю себя полностью вправе поставить репутацию всех лучших достижений моей расы на это важнейшее из когда-либо написанных мною произведений. Оно называется «Камень», и для меня огромная честь впервые представить его вам, уважаемые коллеги!

Он набрал в грудь побольше воздуха, позволил тишине копиться, копиться, копиться, затем положил перед собой рукопись.

– "Камень". Автор Брайан Т. Карлсон.

Он выдержал паузу.

– Камень, – повторил он и опять сделал паузу, представляя все вероятности, заложенные в этот печальный момент тишины, – лежал в грязи под тусклым сумеречным небом.

Пауза, пауза, пауза.

Карлсон глубоко вдохнул и добавил:

– Конец.

Затем сошел с кафедры и поклонился, дожидаясь неотвратимой волны неверия и негодования.

Она не заставила себя ждать. Аудитория мгновенно взорвалась – благоговейными возгласами людей и беспомощным изумлением чи. Один из академиков на сцене поперхнулся от ярости. Второй столь резко дернулся назад, что ударился затылком о задник сцены. Не готовые к внезапности такой реакции, они пронзили взглядами друг друга, потом Карлсона, потом слушателей, лишь после этого пришли в себя и начали обстреливать его вопросами.

– Что?

– И это все?

– Это все произведение?

– Это шутка?

– Ты не сошел с ума, человек?

– На какой планете это происходит?

– Она обитаемая?

– Там есть цивилизация?

– Какой там средний годовой уровень осадков?

– Это большой камень или маленький?

– Сколько граммов?

– Это порода вулканическая, осадочная или минеральная?

– На нем есть муравьи?

– Сколько муравьев?

– Каков точный химический состав грязи?

– Какова ее глубина?

– Вода пригодна для питья?

– Вы не ответили на вопрос о муравьях!

И так далее, и так далее – мощный ураган гневных вопросов, окатывающий склоненные плечи Карлсона со всей силой весеннего дождя.

Зная, что его противники уже видят на горизонте свою, победу, хотя он может завладеть призом, когда только пожелает, Карлсон наслаждался моментом, думая о том, что его коллеги должны были сделать то же самое, причем сразу, как только поняли, в какую ловушку угодили. Ведь нет сомнений: рассказчики прибегали к этой уловке еще с того дня, когда первый пещерный человек рассказал первый анекдот про охоту на мамонта возле первого костра, и с тех пор писатели использовали тот же трюк на академических конференциях. Для некоторых он даже стал основой их карьеры. И он должен был стать таким же очевидным для всех, кто застрял на планете чи. Но вместо этого Сандра и другие повели себя как писатели, противостоящие другим писателям, и ни разу не подумали о том, что истинное избавление от их горестей и проблем возможно с помощью традиционного выхода, столь любимого прозаиками, которым противостоят академики и критики.

А решение действительно было простым. К концу этого дня Гарх и остальные чи будут состязаться друг с другом, отвечая на те самые вопросы, которые они сейчас задают ему.

Довольный и уже празднующий в душе победу, он ждал, пока вес всех этих неотвеченных вопросов достигнет критической массы.

И тогда он сделал победный выстрел.

Повернувшись к академикам на сцене, он изобразил крайнее изумление и вопросил:

– Так вы хотите сказать, что вы этого НЕ ЗНАЕТЕ?

Перевел с английского

Андрей Новиков

© Adam-Troy Castro. Among the Tchi. 2009. Печатается с разрешения автора.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2009 году.