Текст книги "Тайный рейс"
Автор книги: Эйсукэ Накадзоно
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
– Ох-ох-ох! – горестно выдохнула Нам Чху Чо.
Мертвая была красивой женщиной с простодушным лицом, как у ребенка. Смерть сделала его белым как мел. Широко раскрытые, застывшие черные глаза, казалось, пристально всматривались в лицо Нам Чху Чо. Женщина, по-видимому, утонула недавно. Ни давление воды, ни крабы, ни рыбы еще не успели повредить и обезобразить труп. Тело было завернуто в белую парусину и тщательно обвито веревкой. К пояснице, очевидно, был привязан какой-то груз: камень или гиря, так что нижняя половина тела не могла всплыть и оставалась неподвижной. Колеблемая течением голова все время покачивалась, словно женщина что-то отрицала или на что-то жаловалась. Казалось, что она просит, чтобы отвязали гирю, перерезали веревки, сняли с нее парусиновый саван и отпустили на свободу.
Нам Чху Чо решила, что это наверняка кореянка, которая внезапно умерла по пути из Кореи в Японию на каком-нибудь контрабандистском судне. Люди, находившиеся на судне, решили отдать последний долг покойной, похоронив ее в море недалеко от берега. Высадиться на берег с трупом, конечно, было опасно.
Сжимая в одной руке багор, Нам Чху Чо другой рукой с трепетом прикоснулась к трупу. Раз женщину похоронили под водой, то мелкие вещи, которые у нее были с собой, должны были завернуть вместе с ней в саван. Нам Чху Чо решила взять что-нибудь из вещей покойницы, отнести эту вещь в дар богам и прочитать по умершей в храме заупокойную молитву. Возможно, что это ее землячка с Чечжудо, тогда тем более это нужно было сделать.
Багром Нам Чху Чо осторожно разорвала парусиновое полотнище на груди женщины, и в ту же минуту из сложенных рук покойницы выскользнул лист бумаги. Видимо, бумага была плотная – она совсем не размокла. Течение подхватило белый листок, и он быстро закружился в его водовороте.
Нам Чху Чо сильно дернула за трос, подавая сигнал перемещения, и оттолкнулась ногой от рифа. Кусок бумаги проплыл под лодкой, отбрасывающей тень в воде, и, словно издеваясь над ама, стал удаляться. На бумаге виднелись какие-то расплывчатые цифры и знаки; лучи послеполуденного солнца, преломлявшиеся в воде, как в призме, окрашивали их в цвета радуги. Если цифры обозначали дату смерти, то наверняка на этой бумажке написано и имя женщины, и откуда она родом. Прилагая отчаянные усилия, Нам Чху Чо ухватила листок.
– За кем ты там гонялась? – крикнул Тада, когда Нам Чху Чо показалась из воды на лесенке, свисавшей с лодки.
Решив, что женщина вряд ли могла просто созорничать – это было бы слишком! – Тада готов был подавить в себе чувство раздражения. Но, увидев в руках кореянки какой-то листок бумаги, он пришел в ярость. Его побелевшие щеки затряслись от злости, и, нагнувшись вперед, он выхватил у нее бумагу. Веленевая бумага порвалась пополам. Тада соединил обе половинки, и у него в руках оказалась листовка, напечатанная типографским шрифтом. Старшина артели кое-как говорил по-корейски, но читать совершенно не умел. За исключением цифр 30 и 9, напечатанных иероглифами, весь остальной текст был написан корейским алфавитом.
Подождав, пока Нам Чху Чо влезла в лодку и сняла шлем, он спросил уже помягче:
– Что тут написано?..
Нам Чху Чо была уже вдовой, хотя ей было всего двадцать девять лет. В конце войны ее мать, тоже ама, приехала с ней в Японию и поселилась на Цурухаси в Осака. Нам Чху Чо тогда была еще совсем девочкой. Теперь мать состарилась, работать уже больше не могла и лишь нянчилась с четырехлетней внучкой.
У ама тяжелый, сопряженный с непредвиденными бедами труд. Никогда ама не знает, что с ним может случиться в море. Поэтому в лодке, как правило, всегда есть человек, специально ведающий водолазным тросом. Он должен обладать большой сноровкой. Чаще всего это место занимает кто-нибудь свой, из родни. Пока муж Нам Чху Чо был жив – он умер год назад от рака печени, – у них была лодка с компрессором и они каждый сезон приезжали сюда работать вдвоем и вместе радовались богатым уловам. Но когда мужа не стало, ей пришлось начать работать с японцами, которым лодку предоставляла посредническая торговая фирма «Гэнкай», и платить им определенный процент со своего улова. Это ее злило, но другого выхода не было.
Ведавший на этой лодке тросом японец Сюдзи был хоть и пьяница, но сердце у него было доброе и он нравился Нам Чху Чо больше, чем этот Тада – репатриант из Кореи.
Бросив сердитый взгляд на старшину, Нам Чху Чо ответила на привычном осакском диалекте:
– Я набрела там на труп.
– На кого?
– На мертвую кореянку. Эта бумага была при ней.
– Что ты говоришь? Там, на дне? – испуганно спросил Тада, переводя взгляд с намокших кусков бумаги на воду, окрашенную лучами заходящего солнца.
– Да, – ответила Нам Чху Чо, – но нам пора на берег. Море вон уже какое, красное, совсем как кровь.
И снова Нам Чху Чо вспомнился рассказ о страшной резне на острове Чечжудо, который она слышала от знакомого матери, нелегально прибывшего в Японию в годы диктатуры Ли Сын Мана. Это произошло на третий год после второй мировой войны. За каких-нибудь десять месяцев на острове было убито тридцать пять тысяч человек. Это были те, кто не хотел подчиниться господству Ли Сын Мана. Десять тысяч жилищ было сожжено. Некоторые селения полностью стерли с лица земли. Убивали всех, не щадили ни женщин, ни детей. Пожарища были усеяны черными от крови и пепла отрубленными головами, похожими на чудовищные ядовитые грибы, от которых поднималось зловоние. А всего до начала корейской войны на острове было убито семьдесят восемь тысяч человек. Говорили, что это составляло четвертую часть всего населения острова.
Нам Чху Чо помнит, что тогда они как раз собирались завтракать, но ее вдруг затошнило и она даже не притронулась к салату – стручки красного перца в еде показались ей сгустками человеческой крови. По словам знакомого матери, резня в Корее на этом не должна была кончиться. Надо было ждать еще более страшных дней. Вот он и решил бежать оттуда. С тех пор воды Корейского пролива всегда казались Нам Чху Чо окрашенными кровью.
– Что здесь написано? – косясь на ама, спросил Тада. Бумагу он по-прежнему держал в руке. Нет, он не думал, что на этом листке указывается местонахождение какого-нибудь клада, спрятанного на дне моря. Он просто Чувствовал что-то недоброе и не отдавал бумагу.
Грея руки у переносной печки, Нам Чху Чо стала про себя читать бумагу, которая свисала у Тада из рук, как разорванный надвое флажок. Нет, то не было запиской с указанием даты смерти и других сведений о покойнице. Текст был краткий, но фразы трудные и не очень понятные. Чем дальше Нам Чху Чо читала, тем напряженнее становилось ее лицо.
– Переводи сразу! – тоном приказа бросил Тада.
– «30 сентября все как один поднимемся на вооруженное восстание!..»
– На вооруженное восстание?
– «Товарищи патриоты! Возглавим борьбу рабочих крестьян, студентов, любящих свою родину! Свергнем власть военщины, готовой открыть двери нашей страны японскому империализму! Долой корейско-японские переговоры, затеянные по указке американцев! Долой диктатуру военных!..»
– Ого! Да тут страшные вещи написаны! – протянул Тада, сразу изменившись в лице. – Что значит восстание? Возьмут оружие, поднимут флаги, вот тебе и революция!
– Погоди, тут что-то еще напечатано – перебила его Нам Чху Чо. – Ага, «30 сентября все как один поднимемся на вооруженное восстание! Центральный комитет Единой народной партии Южной Кореи». Теперь все, – закончила она.
– Это же страшное дело! – повторил Тада.
– Чего же тут страшного! – сказала Нам Чху Чо. – Ты же в этих делах ничего не понимаешь!
Правда, Нам Чху Чо сама довольно слабо разбиралась в политических событиях, происходящих на ее родине, где все бурлило, как в кипящем котле. Но она хорошо помнила слова, сказанные ее покойным мужем Сан Ки незадолго до смерти. В то время в Южной Корее как раз произошел государственный переворот. К власти пришли военные. Они пересажали в тюрьмы одного за другим всех высших чиновников правительства Чан Мёна, всех политических деятелей и по очереди начали отправлять их на виселицу. Сан Ки тогда с горечью говорил: «От всей этой продажной шайки политиканов за версту всегда несло падалью. Ведь они думали только о себе, о своей выгоде. А теперь вот сами попали в беду. И поделом! Что посеешь, то и пожнешь».
Это был ее последний разговор на эту тему с мужем, который обычно не любил говорить о политике. Значит, теперь эта шайка снова действует в подполье, печатает вон какие подстрекательские листовки и собирается снова забраться наверх. И не боятся! Но ведь и безрассудству есть мера… Впрочем, может, она не права. Муж ведь вот еще что говорил: «Но вспомни прежнюю Японию! Если отдать власть военщине, тогда совсем конец».
– Гм! Ты что ж, за дурачка меня принимаешь? – перебил ее мысли Тада. – Тут все ясно! Эта бабенка пробиралась в Японию, чтобы связаться со своими дружками, которые здесь проживают. И в пути померла. Видать, опасная была бабочка!
– А тебе-то что! – презрительно усмехнулась Нам Чху Чо. – Тебя это не касается.
– Касается или не касается, а слава богу, что эта бумажка не попала к бунтовщикам, которые у нас укрываются. А не было ли при ней еще каких-нибудь важных документов? Надо поскорее сообщить кому следует.
– Кому же? – спросила Нам Чху Чо.
– Полиции, конечно!
На секунду Нам Чху Чо застыла в нерешительности, а потом не помня себя вцепилась в Тада.
– Дурак! Отдай! Отдай бумагу!
Водолаз, опустившийся на дно с полицейского катера, так и не смог обнаружить труп. Конечно, могло случиться, что за это время силой подводного течения груз, державший труп, оторвало, тело всплыло и его унесло. Поэтому было решено обратиться за помощью в отделение морской охраны в Хитакацу. Небольшое дозорное судно, имевшееся в охране, избороздило все окрестное пространство, но нигде ничего не обнаружило. Просигнализировав об этом флажками, дозорное судно подошло к полицейскому катеру. Поиски продолжались уже целых три часа.
– Видно, тут что-то не так, – сказал, нахмурившись, помощник полицейского инспектора Камати и недовольно посмотрел на Тада.
– Как не так? – запинаясь ответил побледневший Тада. – Ведь и листовка вот…
– Тогда, значит, ты местом ошибся?
– Не может этого быть. Правда, ама, которая нашла труп, захворала и не смогла вас сопровождать. Но я тут много лет работаю старшим и знаю эту бухту как свои пять пальцев, – решительно заявил Тада.
В это время Камати окликнул командир дозорного судна, стоявшего теперь борт о борт с полицейским катером. Тада знал его в лицо. Командир судна слышал разговор Камати с Тада и, видимо, хотел высказать свое мнение.
– Конечно, все зависит от тяжести груза, который был привязан к трупу, – сказал он. – В этих местах рифы довольно крутые, и возле них есть виры. Поэтому не исключено, что сильное течение подхватило труп… Ежели так, то течение, максимальная скорость которого во время большого прилива достигает четырех километров в час, должно было унести его на северо-запад.
– На северо-запад? – быстро переспросил Камати и невольно подался вперед. Маленький полицейский катер дал сильный крен. Командир дозорного судна вытянул вперед руки, чтобы поддержать Камати, и, улыбнувшись, сказал:
– Минутку! Да, сначала на северо-запад. Но затем в открытом море у Мицудзимы течение превышает уже четыре километра. Если труп попал в это течение, то его наверняка затащило в бездну. Там ведь в десять раз глубже, чем здесь. Местами глубина там встречается до двухсот метров. Если же считать, что труп всплыл на поверхность, то и в этом случае он уже далеко, за пограничной линией.
– Значит, нарушитель границы, прибывший из Кореи, мог проделать обратный путь? – спросил Камати.
– Не исключено.
На дозорном судне весело загудел дизель, и, описав дугу возле самого носа полицейского катера, судно направилось в сторону Хитакацу.
– Ладно. Поиски прекращаем! – крикнул вдогонку Камати.
Но, судя по его наморщенному лбу и крепко сжатым челюстям, он вовсе не собирался махнуть рукой на это дело, а лишь думал, что же предпринять дальше.
На следующий день в утреннем выпуске газеты «Сэйбу нити-нити», которая издается в городе Фукуока для всего района Кюсю, в отделе происшествий была помещена коротенькая заметка. Об агитационной листовке в ней не упоминалось. Сообщалось лишь, что у берегов Цусимы был обнаружен опущенный на дно моря труп. Нарушительница границы, кореянка, намеревалась нелегально проникнуть в Японию, но в пути умерла. Однако подводным течением этот труп был унесен по ту сторону пограничной линии. В общем, заметка была в духе буддийских притч о возмездии – карме.
Глава первая
Пограничный остров
1
Час дня. По токийскому аэропорту Ханэда гуляет ветерок, здесь нет той духоты, что мучает в городе в последние жаркие дни лета. Среди публики в зале ожидания, устроенном на крыше аэровокзала, находился один кореец. Он внимательно рассматривал огромный корпус только что прибывшего реактивного самолета «Транспорт-800». Это был почтово-пассажирский самолет авиакомпании CAT[4]. В 11 часов 20 минут утра самолет поднялся с сеульского аэродрома и точно по расписанию прибыл в Японию.
Кореец был крупным, дородным мужчиной лет пятидесяти. Отлично сшитый летний костюм из серебристо-серой рогожки скрадывал его полноту, и он не казался тучным. Его атлетическая фигура заметно выделялась среди остальной публики. Прищурив глаза, он пристально всматривался в пассажиров, спускавшихся с самолета по трапу. Вдруг лицо его расплылось в улыбке, и, вскинув вверх руки, он крикнул:
– Пхиль Сон! Цой Пхиль Сон!
Несколько японцев, перегнувшихся через перила, невольно обернулись и недовольно поморщились. Но это нисколько не смутило корейца, и он снова громко окликнул кого-то.
Наконец какой-то старик, сходивший по трапу, вскинул голову и, подняв в знак приветствия руку, крикнул:
– Ток Чхон! Цой Ток Чхон!
Старик был худощав, его лицо обрамляла седая борода. На правом плече у него висела небольшая дорожная сумка, а в левой руке он нес довольно увесистый кожаный чемодан. Старику было лет семьдесят, но, судя по его твердой походке, чувствовал он себя довольно бодро. Он что-то еще сказал по-корейски и скрылся в здании аэропорта.
Кореец, которого звали Цой Ток Чхон, медленно повернулся на каблуках и направился в вестибюль. Сегодня он был без спутников, хотя обычно повсюду появлялся в сопровождении кого-либо из своих подчиненных или членов семьи. И тот, кто его знал, мог бы подумать, что сегодня он, бросив все дела, приехал встретить какого-нибудь своего приятеля-туриста, с которым собирался осмотреть столицу, а затем отправиться куда-нибудь кутнуть. Но Цой был здесь совсем по другой причине. Лихорадочный румянец, горевший на его щеках, и напряженный взгляд говорили о том, что он чем-то очень возбужден.
Цой Ток Чхон был президентом южнокорейской компании «Дайкан дзигё», которая была известна как крупная корейская фирма, ведущая торговлю с Японией. Номинально главная контора компании находилась в Сеуле, но фактическим местопребыванием ее президента была токийская контора фирмы, помещавшаяся на седьмом этаже на Муромати в Центральном районе Токио. Отсюда шло управление всем делом. И себя самого, и свое состояние, которое еще полвека назад начал по грошу сколачивать в Японии его покойный отец, а затем приумножил он сам, Цой лишь номинально предоставил в распоряжение своей родине. Хотя после войны Корея стала независимой, она оказалась разделенной на Северную и Южную, политическое положение в стране было ненадежным, и Цой пока не решался полностью связать с ней свою судьбу.
Президент фирмы любил щеголять своим девизом: «Корейско-японскую торговлю ведут корейцы для корейцев». Сейчас он находился в несколько щекотливом положении и пытался найти из него выход. Он мечтал о том, чтобы в один прекрасный день вернуться в Корею в ореоле славы, завоевав прочную репутацию видного капиталиста, преданного национальным интересам родины. Сейчас необходимо было выяснить, насколько близки к осуществлению его честолюбивые планы. Многое зависело от тех сведений, которые должен был ему сообщить его дядя Пхиль Сон, только что прилетевший из Кореи.
Войдя в вестибюль, Цой некоторое время лениво рассматривал карту с часами, показывающими время во всех поясах земного шара, затем подошел к лестнице и стал смотреть вниз, где должен был появиться дядя. Но старика все не было. Где же он застрял! С таможенниками у него вряд ли могло произойти какое-нибудь недоразумение. Возможно, это на контроле так долго возятся с проверкой паспортов. Цой спустился по лестнице на нижний этаж. Здесь по проходу между натянутыми на столбиках канатами двигались гуськом пассажиры – американцы, корейцы, японцы. Они подходили к контролерам отдела виз, предъявляли паспорта и направлялись дальше. Но Пхиль Сона и тут не было видно. Может быть, старик уже вышел из здания аэропорта на улицу?..
Решив тоже выйти, Цой обогнул лестницу и здесь в редеющей толпе пассажиров увидел дядю. Он сразу узнал его и чуть не бегом устремился к нему.
– Вот, оказывается, вы где! А я беспокоюсь: думаю, не потерялся ли ребенок! – весело проговорил он по-корейски.
Пхиль Сон разговаривал с каким-то высоким, склонившимся к нему корейцем. От неожиданности он вздрогнул и торопливо оглянулся. Увидев племянника, он поспешил отделаться от собеседника.
– Виноват! Виноват! – заговорил он, подходя к Цою. – Ты прав, старый что малый. Познакомился с человеком в самолете и вот заговорился.
– А я недоумеваю: ведь дядя знает, что я здесь, что я его встречаю, и вдруг он куда-то пропал! Кстати, кто этот человек, с которым вы беседовали?
– A-а! Кажется, тоже какой-то коммерсант, – ответил старик. – Только хотел спросить фамилию и адрес, а ты как раз меня окликнул.
– Ну и шут с ним! Сейчас из Кореи приезжает сюда много всяких типов. А этот даже без всякого багажа. Кто его знает, может, у него в поясе зашиты наркотики ион пытался завязать с вами связь с определенной целью.
Цою показался подозрительным этот безбагажный пассажир с хмурым лошадиным лицом и колючими глазами, который сразу как-то стушевался и исчез.
Взяв у старика чемодан и слегка поддерживая дядю под руку, Цой направился к выходу. Не успели они показаться в дверях, как с автомобильной стоянки тронулся и плавно подкатил к подъезду новенький «меркурий».
– Итак, дядя, – заговорил Цой, как только машина выехала на шоссе и помчалась в сторону Токио, – что же сказал господин Им Чи Хва?
– Гм! Видишь ли… – начал Пхиль Сон с видом человека, набивающего себе цену.
В прошлом старый Пхиль Сон был среднего ранга чиновником экономического ведомства. Он знал кое-кого в политических и чиновничьих кругах Кореи, и поэтому Цой сделал его директором своей фирмы с постоянным местопребыванием в Сеуле и вроде как бы поручил ему ведение там политических переговоров. Но на самом деле Пхиль Сон уже давно был на положении мальчика на побегушках у своего племянника.
– Господин Им сказал, что пока рановато… Следует еще немного подождать, – закончил наконец начатую фразу Пхиль Сон.
– Опять «еще немного»? – раздраженно переспросил Цой. – То есть до тех пор, пока власть снова не перейдет к штатским? Это я слышал не раз. Но я-то ведь уже действую! Нужно добиться, чтобы господин Им наконец набрался решимости и обменялся с нами письмами, подтверждающими наше тайное соглашение. И разве не об этом вы должны были с ним договориться?
Цой с недовольным видом откинулся на спинку сиденья.
– Я прилагаю все силы, дорогой племянник. Судя по последним сведениям, с Нового года чрезвычайное положение будет частично снято и, по-видимому, будет разрешена деятельность политических партий. Тогда, вероятно, и господин Им почувствует себя более уверенно…
– Хм! Да ведь до Нового года еще целых три месяца! – перебил Цой дядю.
– Так-то оно так. Но во всяком случае, господин Им – один из немногих депутатов Национального собрания – членов бывшей Народно-прогрессивной партии, которым удалось избежать респрессий по закону о чистке политических организаций и остаться в живых…
Это была правда. И дело объяснялось тем, что, когда у власти стояло правительство Чан Мёна, он был членом правящей Народно-прогрессивной партии, однако принадлежал к «фракции молодых». Узнав об одной грязной международной афере, предпринятой компанией «Южнокорейский вольфрам», контролируемой правительством и подчиненной министру без портфеля, который принадлежал к «фракции стариков», господин Им выступил с разоблачениями. Это и спасло его. Правительство военных не имело оснований обвинить его по закону о политической чистке в разложении и коррупции.
Упомянутая международная афера состояла в следующем. Монопольным экспортером компании «Южнокорейский вольфрам» была американская компания «Ориенталь». Но контракт с ней был расторгнут. Вольфрам – важное стратегическое сырье, дающее огромную прибыль. Компания «Ориенталь» стала нажимать на все кнопки, добиваясь возобновления контракта. Но ее сумела обойти японская компания «Дайтокё сёдзи», входящая в концерн G. Она ловко повела дело через директора «Южнокорейского вольфрама», непосредственно связанного с министром без портфеля в правительстве Чан Мёна, и тому в виде «денежного дара на политическую деятельность» был вручен миллион долларов. Этот «снаряд» попал в цель. С японской фирмой был заключен предварительный контракт, по которому эта фирма не только получала монопольное право на экспорт южнокорейского вольфрама в количестве от пяти до семи тысяч тонн в год, но и становилась владелицей крупного пакета акций. Японские лоббисты должны были вот-вот получить миллион долларов залогового обеспечения, или в общей сложности семьсот двадцать миллионов иен, и рассчитывали вскоре вместо временного контракта заключить постоянный. Но тут разразился скандал: грязная махинация была разоблачена.
Дело приняло характер политического скандала, и «Дайтокё сёдзи», успев выгодно купить на торгах скопившуюся партию вольфрама, вынуждена была этим ограничиться. Положение становилось все более запутанным, а 16 мая произошел государственный переворот. К власти пришли военные, и контроль над «Южнокорейским вольфрамом» перешел к ним. Права «Дайтокё сёдзи» повисли в воздухе. Утверждали, что Им, ставя на карту свою политическую карьеру, с самого начала настаивал на том, чтобы аннулировать временный контракт с японцами. Он якобы предлагал передать право на монопольную продажу вольфрама на сумму десять миллионов долларов кому-либо из корейских коммерсантов-патриотов и вообще был сторонником проведения иной экономической политики.
– Что же касается реальных результатов в области внешней торговли, то пока ни одна отечественная фирма не может сравниться с нашей, – продолжал Пхиль Сон. – Так что напрасно ты беспокоишься. Яблочко созревает, и, как только власть снова перейдет к штатским, оно сразу упадет к нашим ногам. Господин Им заверил меня в этом.
– Какой же он все-таки размазня! – Цой досадливо прищелкнул языком. – Три месяца назад вы приезжали и говорили то же самое. Не так ли? Ну прямо как в докучливой басне.
– Погоди, я тебе еще не все сказал. Господин Им конфиденциально договорился обо всем с министром гражданской экономики господином Сон Соком, который является членом Высшего совета реконструкции государства. Но сразу это сделать невозможно.
– Он, наверное, еще утверждал, что они земляки и друзья детства, – усмехнулся Цой. – Допустим даже, что это так. Но все эти военные заправилы кончали японские офицерские школы. Какая есть гарантия, что их не опутает дзайбацу[5]?
– Военные – это военные, но общественное мнение на нашей стороне. Ты знаешь, к нам прилетала японская экономическая миссия, но демонстранты заставили ее тут же, с аэродрома, вернуться восвояси. Другая группа японцев пожила несколько дней в Сеуле, съездила посмотреть на тридцать восьмую параллель и тоже ни с чем отбыла назад. И еще: тот самый полукоммерсант-полуполитик, бывший военный, который у вас сорганизовал так называемую «Компанию промышленного развития Кореи», добивался приема у председателя Верховного собрания под тем предлогом, что они с ним однокашники по офицерской школе, и получил от ворот поворот. Все это ведь о чем-то говорит, – заключил Пхиль Сон, самодовольно прищурив глаза.
– Допустим. Но как долго это будет продолжаться! – Цой сердито взглянул на дядю. – Ли Сын Ман хотел взыскать с Японии в возмещение убытков два миллиарда двести миллионов долларов, Чан Мён съехал на миллиард двести миллионов, а Пак Чжон Хи готов уже поладить и на шестистах миллионах. Если ждать еще, то там начнутся торжественные шествия с фонариками по случаю корейско-японских переговоров. Тогда мне не только вольфрама не видать как своих ушей, но еще придется стать компрадором Мицуи или Мицубиси[6]. Я подозреваю, что сейчас там, за кулисами, идет большая возня и японцы успешно делают свое дело.
– Конечно, сомневаться можно во всем… – начал было Пхиль Сон, но вдруг осекся. Словно вспугнутая птица, он неожиданно вытянул свою морщинистую шею по направлению к шоферу.
– Не беспокойтесь, дядя, – успокоил его Цой. – Этот японец ни слова не понимает по-корейски, а кроме того, он мой верный слуга.
– Если так, тогда другое дело, но…
– Или вы там в зеркальце что-нибудь увидели? Может, нас преследует машина секретной службы? – спросил Цой, посмеиваясь над трусостью дяди.
– Ну нет, – закачал головой старик. – Не думаю, чтобы такая вещь была сейчас здесь возможна. А ты, я вижу, не меняешься. Характер тот же. Весь в моего старшего брата.
– Отец мой был старьевщиком, когда послал меня в университет. Разъезжая на велосипеде с прицепной тележкой, он скупал всякий хлам и этим перебивался. Помню, как он пил неочищенный сакэ и у него слезы катились из глаз. Все надежды он возлагал на меня. Поэтому я и не хочу остаться в дураках. Не хочу возвращаться к тому, с чего начинал отец!
– Я тебя понимаю. Но что бы ни происходило за кулисами, жребий брошен. Теперь нужно идти только вперед. Если свернуть с пути, то все, над чем мы трудились десять лет, может пойти прахом.
– Да, все может пойти прахом, – задумчиво повторил Цой и затем возбужденно добавил: – Поэтому-то я и делаю здесь все, что только могу. Я ведь вам об этом говорил.
– Господина Има больше всего сейчас беспокоит положение группы Чон Су Капа. Военные ввели строгую цензуру, и господин Им жалуется, что лишен возможности вести переписку с нашими политическими эмигрантами в Японии…
– Чон Су Кап и его группа стоят на более радикальных позициях, чем господин Им. Они ясно заявляют, что для них на первом месте стоит вопрос о переходе власти в руки гражданских лиц, а вопрос о корейско-японских переговорах пока их мало трогает.
– Да, у них взгляды не во всем совпадают. Но это люди, которые нужны будущей Корее. Без них не обойтись. К тому же Чон Су Кап – зять Има, он женат на его дочери.
– Вот именно. Поэтому я и забочусь о том, чтобы у него здесь были средства на жизнь. Это одно из условий нашей сделки с господином Имом: он там старается для меня, а я здесь для него. И на деятельность… – Цой поперхнулся, словно у него кость в горле застряла, – …и на деятельность этой группы я тоже деньги даю.
Пхиль Сон решил поддеть племянника, который постоянно говорил ему колкости. Пряча ироническую усмешку, он сказал:
– Конечно, ты делаешь это не только из корыстных побуждений. Ведь ты унаследовал от отца и патриотические чувства, не правда ли?
– Разумеется, – горделиво ответил Цой, не то не заметив, не то сделав вид, что не замечает насмешки.
– К счастью, военные расправились с японскими лоббистами, теперь бы суметь столкнуть их самих лбами… – мечтательно проговорил Пхиль Сон и облизнулся, как кот.
Сейчас на его лице не было и тени испуга, оно порозовело и словно помолодело. Придвинувшись к Цою, он прошептал ему на ухо:
– Пока я буду находиться в Токио, возможно, что через резиденцию Кан мы получим приятную весть.
«Резиденцией Кан» они называли новый дом на Ёёги-Уэхара, в котором проживало некое важное лицо из Кореи. Ни среди корейских резидентов в Японии, ни среди политических эмигрантов никто не знал, что это за человек и какую он выполняет миссию. Ходили лишь слухи, что хозяин «резиденции Кан» не связан с правительством военных, но пользуется большим политическим влиянием. Цой тоже верил в это.
– Через резиденцию Кан?.. Это как раз то, что нам нужно, – сказал он, как-то по-новому взглянув на дядю. Затем медленно отвел глаза и стал смотреть через ветровое стекло на длинный капот своего роскошного автомобиля.
Машина уже шла по проспекту Сёва. Теперь недалеко и до большого перекрестка Яэсюдори, а там рукой подать до конторы Цоя. У завода Тёки проспект сужается, и машина замедлила ход. Цою вспомнилась его любимая песенка. Он никогда не вспоминал ее с большим удовольствием, чем в такие минуты, как сейчас, когда его новенький «меркурий» двигался в потоке грузовиков, ручных тележек, велосипедов и машин самых различных марок. Песенку эту, бывало, напевал по-японски на старинный корейский мотив его покойный отец.
Бархатным баском Цой тихо запел:
Где умные парни?
В тюрьме.
Где смелые парни?
В могиле.
Где сильные парни?
В ярме —
В Японии гнут свои спины.
А милые девушки где?
Голод их гонит из дому,
В веселых домах в беде
Любовь продают любому.
Черным лаком блестит асфальт,
Белых акаций шпалеры.
По новым дорогам мчатся, рыча,
Автомобили-звери…
2
После того как дядя немного отдохнул в конторе, Цой отправил его на другой машине в отель «Токио» на Маруноути, а сам снова сел в свой «меркурий». Он направился на Западную Гинзу, которая находилась совсем рядом. Но он вел себя при этом с такой осмотрительностью, будто ему предстоял дальний путь. Какие-нибудь полчаса назад он смеялся над трусостью дяди, а сейчас ему внезапно пришла в голову мысль: а не зря ли он смеялся? Кто может поручиться, что специальная служба южнокорейского Центрального разведывательного управления не работает сейчас в Токио? Вдруг она разнюхала, по какому делу прибыл сюда Пхиль Сон? Старик – человек осторожный и, видимо, держится начеку, так что по его вине вряд ли что просочится наружу. А вот ему самому, пожалуй, следует пересмотреть свое поведение. Малейшая беспечность может обернуться роковыми последствиями. Правда, Япония – конституционное государство, и опасность убийства из-за угла здесь не так уж сейчас велика. Но стоит корейскому представительству в Японии получить хоть одно тайное донесение, оно может на другой же день лишить его визы, необходимой для ведения торговли. Тогда его фирме крышка! Поэтому Цой и не хотел, чтобы кто-либо узнал о его свидании с японцем, к которому он сейчас собирался.
