Текст книги "Лазурное море - изумрудная луна (СИ)"

Автор книги: Евгения Кострова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Бассейн переходил из одной арки в другую, соединяя апартаменты единым коридором, что выходил к кружевной иссиня-черной калитке. И каждая арка округлой формы изображала цветы, при дуновении ветра росписи изменялись, соцветия иссыхали, и уносимые ветром лепестки осыпались. Иввета не спеша вышла наружу, чувствуя кожей стоп горячий песок, следя глазами за его колыханием, но ничего не происходило. И после нескольких минут безмолвия, держась за стены зданий, прихрамывая на одну ногу, она пыталась отыскать выход из лабиринта бесконечных переулков, стараясь не выходить на просторные площади. Там она точно станет мишенью для неуспокоенных смертью. Те двое османцев наверняка уже мертвы, особенно, если учесть, что один из золотых механизмов пробил воину руку. Округлый шар был пропитан ядом, а в крови его металлические полости раскрывались, выпуская на волю белых червей, что при соприкосновении с кровью растворялись, превращаясь в бактерии, которые медленно будут мумифицировать весь организм. Процесс мог занимать до нескольких недель, в зависимости от физического состояния человека. Иветта тяжело вздохнула, облокачиваясь о стену, и медленно сползала вниз. Она устала, ей хотелось пить, мучил голод, истребляя все попытки к борьбе. Сколько раз перед ней вставал выбор – жить или умереть, и каждый раз она вставала, продолжая сопротивляться роковому гнету, но она так устала. Так безмерно устала, что готова была остановиться, чтобы ожидать своей участи, какой бы бич земной не обрушился на нее. Она приняла бы его с распростертыми объятиями.

И только когда она решилась прикрыть глаза, острые как колья огненные резцы впились в ее ноги, и она вскричала, ощущая каждым членом тела погружение змеиных клыков. Иветта потянулась руками вперед, чтобы отбиться от бесноватых тварей, но предплечья ее затянули золотые лозы, а ноги сдавливали железные змеиные колья из благородного металла, вбивающие в нее шипы – холодные, как лед и горячие, как кипяток. Глазницы их были из чистых крупных рубинов, совершенный красный оттенок, темнее самой крови. Но она видела, как в сердцевине мелькнули черные щелевидные полосы, затягивающие ее в свой огненный водоворот, и душа ее сгорала в яростном пожарище огненного моря. Их золоченые тела обвивали ее колени, раздрабливая кости, огибали бедра, торс, сдирая одежду, их головы снискали путь между ложбинкой груди, устремляясь к гортани. Она не кричала, на это не было сил, но все еще пыталась высвободиться, выворачиваясь из схватки всем телом, отчего тернии погружались внутрь только глубже. Слепота боли окутывала, накрывала с головой. И в прострации, Иветта вспоминала, что в детстве думала о том, какие именно слова произнесет перед смертью, на что будет смотреть, о чем будет думать. Позже нелепые фантазии обескураживали. Дожить до старости и уйти в объятиях родного человека слишком счастливое будущее, эфемерное, как мираж в жестоких оковах пустыни.

Ледяной, потрясающий до нервов обод металла стискивал ее горло, сжимая как в капкане. Воздух давно не поступал в легкие, нижняя часть тела отнялась, ноги, словно оторвало. Ключицы с натиском разломились, и она в белой агонии считывала, как деформируется каждый позвонок, разбивающийся на части, отбирая волю.

Время, ей всегда нужно было только время, чтобы отомстить и уйти в тот мир без сожалений, без боли. Отчего же, когда она пожелала себе смерти, и темная обитель вечности пришла за ней, сознание не выскальзывало прочь из реальности. Стена под ней треснула, будто ее кости вогнали в каменную известь, а золотые цепи порвались, спадая с рук и ног, как драгоценные украшения, как пожухла листва. Иветта беспомощно повалилась на землю, чувствуя, как горло затопляет металлический привкус крови, и песок в этот миг казался мягче перин. Когда чужие руки коснулись плеч, мир мерк перед глазами, растворялся как туманная пелена. И в расплывающихся иллюзиях, она видела раскрывающие крылья солнца и глаза удивительной морской волны, замерзшие капли росы на лепестках василиска, и шепот, доносившийся из глубин игривого ветра. Его глаза видели ее насквозь, и ей представлялась, что он видит ее нагой со всеми грехами и проступками, со всей добродетелью и покаянием. Щеки девушки были мокрыми от слез, когда рукой она дотянулась до его красивого лица, тонкие черты, перед которыми бессильны были даже боги.

Ей хотелось очертить контуры его губ и прямого носа, провести кончиками пальцев по линиям шелковых бровей, таким же нежными, как и его длинные темные волосы. Она старалась выговорить хоть слово, но вместо слагаемых четких звуков изо рта вырвалась густая кровь. Иветта узнала человека, что поддерживал ее, осторожно прижимая к теплому телу. Это он вывел ее из мрака теней, что возжелали утопить непокаянную душу.

Но рука, которую он положил на залитый потом лоб, была холодной. Его голос походил на шелест листвы в равнинных лесах.

– Если ты и дальше будешь убегать и возвращаться ко мне с такими ранами, моих сил не хватит, чтобы излечить их. И когда она закрыла свои глаза, проваливаясь в полузабытый сон, он влил в нее всю свою силу, что затягивала раны и восстанавливала костную структуру, работу сердечного ритма и температуру тела, отпуская кошмар, расходившийся в туманной пелене. Когда она проснется, если он позволит ей, Иветта поцелует его руки, прикоснется лбом к земле, пав ниц перед ногами спасителя, и низко склонив голову к огню костра, произнесет, что любит все его существо. И слова унесутся в вышину к полной голубой луне, озаряющей нескончаемые долины белых песков пустыни.

Он мягко проводил пальцами по ее волосам и тихо прошептал:

– Меня зовут Анаиэль, дитя. И ты, когда очнешься скажи мне свое имя.

II

Холод милосердия есть молчание сердца; пламя милосердия есть ропот сердца.

Аврелий Августин

Безликая мелодия смерти наступала канувшей белой иллюзией. Смерть прозрачна и бесцветна, у нее нет имени и воспоминаний, нет боли. Ее окружает вечная как полная луна чернота, жар ее всемогущ, как пламенные слезы солнца. И даже самый самобытный мираж в чертогах ее обители являет ужас на самые стойкие и бесстрашные сердца.

Она знает лицо смерти. Иветта видела ее силуэт, когда распускаются вороновые крылья в студеной и холодной ночи, как отражаются в оледеневших озерах, покрытых инеем и алмазным снегом глубокие, как бездна глаза смертельных венценосцев, как раскрываются клыкастые пасти, орошенные людскою кровью и миазмами. Нагие высокие тополя, искореженные тонкие ветви, напоминающие призрачные щупальца, тянущиеся по чистейшему полотну адамантовых снегов и свистящий вой ветра в ушах. Тело было горячим от переполнявшего чресла ужаса, и снег, забившейся под меховую парку, кипящими струями стекал по позвоночнику и шее, обжигая кремовую, как пудра кожу. Девочка слабо дышала, и, сбившись с ног, смотрела на расходящиеся черные реки мглы, сходящие от гигантских, безобразных под алебастровым сиянием лунного света крон деревьев. Призраки ночи шептались меж собой, они смеялись, радуясь ее трепету, вскипающей багряной крови под холодной, мягкой кожей. Она бежала так долго, что уже потеряла счет времени, и силы оставили ее, покидая утомившееся тело, клонившее в сон остатки сознания. Холод сковывал пальцы ног и рук, и если раньше каждый шаг доставлял боль, и стопы прожигали леденистые иглы, то теперь она не чувствовала своих конечностей. Есть чудовища, которые проникают в самые потаенные дебри сновидений, в ночи воплощая их в реальные кошмары. Они двигаются медленно, но они достигнут своей жертвы, где бы ни прятались страждущие от страха путники, блуждающие по владениям сумрака.

Из покрова тьмы вышла человеческая фигура, и земля под его темными сапогами звенела. Великолепное одеяние идеально облегало его статное и высокое тело, сотканное из первозданной мглы, и ореолы теней блуждали в завитках черных волос, что были темнее дегтя. И под ворохом густых чернильных ресниц ее детскому не мыслящему взору открылись удивительные глаза цвета крови и спелой рябины. Но если вглядываться в рубиновые глубины слишком долго, алые фантомы, заключенные в дивных очах, унесут с собой душу в карминовые дворцы, что возносятся старинными и кружевными шпилями высоко к темному небосводу. Туда, где в вечном полумраке венчаются сады жасмина, и цветет акация, и яблоня распускает бутоны белого нефрита. Туда, где восстают из изумрудной глади озер, укрытых туманной пеленой, кремовые павильоны, и золотистые восходы расписною филигранью украшают платы, полные яств и хрустальных сосудов сладчайшего винного нектара и меда. Мужчина смотрел на нее своим чарующим и увлекающим взглядом, что уносил в просторы бесконечной ночи и россыпи бриллиантовых звезд на пустоши, окаймленной временем ушедшего заката. И чем больше они смотрели друг на друга, тем отчетливее становилась привязанность и теплота, проникающая под саму кожу и кости, и аромат табака и вишни заострял обоняние, побуждая вдыхать полной грудью сладкий дурман.

От его силуэта падала длинная тень, но она видела, как из черной бездны пробираются существа ужасающие, бесформенные и клыкастые, медленно выползающие из-под плаща своего блюстителя и бича их жизни. Они старались выкарабкаться, звеня тяжелыми и непосильно грузными цепями, издавая слабые и хриплые звуки, напоминающие шаткое дыхание человека, взбирающегося в горы. Мужчина обратил свой пламенный взгляд на выползающую тень, тянущие когтистые лапы в сторону распластавшейся на снегу девочке, и длань удлинялась тонким шиповидным лезвием в свете полного жемчужного диска. Он вздернул свой плащ, и чудовищные образы растворились в густой дымчатой иллюзии, развевая вдоль заснеженной дубравы извилистые сизые дорожки, венчающиеся в ночную высоту. Никаких сомнений, один из бессмертных аристократов. Весь его облик громогласно провозглашал об этом, как торжественное восхождение лилейно-белой луны. И хотя могущественная невидимая длань простиралась во всю округу, нависая над дальними плоскогорьями, устремляясь за окраину южных фьордов, тяжким и немыслимо огромным давлением прижимая к земле, истощая силу и душу. Иветта чувствовала его силу, и безмерную власть, что сводило с ума здравость рассудка. Не способная противостоять всколыхнувшимся и натянутым до предела чувствам в чреве своего тела, что стремились познавать и вкушать черные флеры, спускающиеся темно-адамантовыми валами с его великолепно-сложенной фигуры, она прерывисто дышала от счастья видеть безупречность, от ужаса ощущать проклятость. Золотые вставки украшали полы его одеяния в форме роскошных цветущих лоз, что на распахнутом настежь воротнике раскрывались в полных розах, и лишь крохотные капли рубиновых камней сияли в оправе серег в его ушах. Выходцы из высшего сословия всегда дополняли свой образ драгоценными камнями, что символизировало их положение в обществе сумеречных господ, и чем больше крупных и увесистых каменьев нанизывались и вплетались в волосы, вшивались в одежду, тем выше твой статус. Королевские аметисты, гранаты и рубины могли позволить себе носить лишь приближенные к монаршему дому детей сумрака.

– Смертная, – сказал мужчина, будто подтверждая свои мысли, и голос был столь прекрасен, столь невообразим, что от одного звука сердце билось так сильно и часто, что, казалось, выпорхнет из груди полетом иволги. – Что делаешь ты дитя земная в моих краях?

Но она не могла ответить, в горле застрял непроходимый, твердый и болезненный ком, при каждой попытке вдоха, причиняющий несоизмеримую агонию всему телу, каждому члену и каждой частице ее естества. Она смотрела на него, и тело ее бросало в неимоверную дрожь от восхищения перед лицом, что приведется в самых отдаленных кошмарах сознания, в самых близких и забвенных мечтаниях. Кожа была его чистейшим алебастром и холодным мрамором, и золотые украшения свисали с кончиков темных кудрей, полыхающих в прядях тьмы восходом, поднимающимся с восточной стороны. Черный волк вышел из лоскута его плащаницы, смиренно присаживаясь возле стоп хозяина и заостряя уши, прислушиваясь к вою дикого леса, стонавшему от ступивших в запретные владения неживых. Шелковистая шкура блистала темным илом, и кровь его горела пламенем бессмертным, а когда раскрыл он пасть, чувство смерти сковало ее жилы. Волк повернул голову в сторону, и из мощной груди вырвалось утробное рычание, и призывный оскал окрасил морду зверя в гневном чувстве. И в том же направлении обернулся мужчина, недобро сощурив глаза, прикрывая рукавом темного пальто ноздри, словно ему был противен запах, доводящий до исступления. Но девочка не ощущала фимиамов, что чудились мужчине и его чудовищному волку, чьи когти вгрызались в замерзшую землю, а заостренно-узкие черные зрачки всматривались в качающиеся нагие ветви, что раскраивали беленое снежное полотно сумеречными шрамами. Вой ветра сбегал со студеных окраин, и льдинистые вихри снегов алмазной пылью вздымались туманной метелью с глубоких оврагов, и седая дымка, клубившаяся между деревьев, раскатистой рекою вливалась к заснеженной роще. Но за проседью туманной тьмы и беспросветного мрака, Иветта слышала тернистый шепот, каркающий и смакующий ее имя, словно поглощая саму ее суть вместе с произнесенным именем, слышала взлет полета стаи черных воронов, сгущающихся тучами в холодных небесах, и агатовые перья опадали на белоснежные полотна. Иветта прижимала дрожащие руки к отчаянно бьющемуся сердцу в груди, вдыхала свежий и морозный воздух, делая незначительные вдохи трепещущими обледеневшими губами, неотрывно наблюдая за движениями, стоявшего перед ней мужчины. Взмах его длинных и густых темных ресниц, что были чернее вороновых крыльев, а кожа белее самых бескрайних и далеких иллюзий в оледеневших пустынях, и глаза, что багровели, как утекающий в забвение сумерек закат.

Он мягко и осторожно опустил руку вдоль тела, как если бы ладонь и пальцы провожало дыхание зимних ветров и дуновение молочной вьюги.

– По твоим стопам пришли блуждающие, что вкушают соки людской жизни, – его глаза надменно сузились и потемнели, превратившись из рдяного оттенка в глубокий карий, такой цвет окрашивает небеса, когда златокудрые лучи солнца окунаются в сумеречные волны.

И те, кто пробирался сквозь тернистый хлад ночных дебрей леса действительно явились на зов, когда одно упоминание о них было произнесено вслух. Кровавые тени пали на снежный покров, превратив его в толстый слой льда, сиявшего в лунном свете как хризолит, а конечность, растекающаяся рубиновым потоком, вскипала, как если бы касалась опаленного огнем зеркала, и змеиные пары вздымались в воздух, разнося зловонный трупный запах гниющей плоти. В стылых глазах рябинового сока, восходила в мрачном небосводе алое новолуние, и дразнящая мгла черных ресниц обнимала излияние полуночных звезд. Дыхание его стало дорогами призраков, несущихся из-за грани сновидений и самых ужасных кошмаров, самых прекрасных мечтаний.

– Низшие не нарушают законов в моих владениях, – говорил мужчина, так и не приблизившись к оцепеневшей девочке, сжимающейся от страха на холодном снегу и ощущавшей, как небо пристало к стенке горла. Но правда была в том, что она не могла говорить, жуткое и скользкое прикосновение черноты овеяло ее взгляд, и даже сам свет луны погас под тяжелой и сгущающейся за спиной массой из людских костей и страдальческих гримас, и с каждой секундой все ближе придвигались смоченные кровью щупальца к ее ногам. Человек в нежном прикосновении погладил морду дикого зверя, прижавшего к макушке уши от удовольствия, и из темной, как бездна груди вырвался довольный и утробный рык, отчего вскипала в жилах кровь. И пока он задавался праздным вопросом, кровянистая костяная ладонь красными туманами сползающая на грудь тронуло ее плечо, оставляя позади кровный след на снегу и клацая зубами и чудовищными клыками. Белоснежная парча с расшитыми лазурными узорами, что рождаются при млечных путях на небесах в морозных ночах на стеклянных окнах домов, опачкались черной свернутой кровью павших под нещадными лезвиями их безжалостных и неумолимых когтей, готовых в мгновение разорвать на части, разодрать хребет. Иветта сделала последний вдох, когда теплая влага прошлась жидким языком, облизывая пульсирующие вены, и обернулось вокруг шеи, сдавливая трахею, впуская под кожу нервные отростки, что вливали в тело смертельный яд.

– Возможно, – продолжил человек, наблюдая за ее скудными попытками высвободиться из-под натиска жгучего жара, сковавшего позвоночник и обволакивающего икры ног в причмокивании, и в винно-вишневых глазах отражалась ее брыкающаяся детская фигура, – это ты потревожила покой ночной дремоты. Стражи леса не охотятся на смертных беспричинно. Быть может, согрешила ты среди пучин ночной блистательной державы?

Глаза ее распахнулись в недоумении, и сердце застыло, когда с висков потекла горячая чужая кровь, вокруг кружились кристальные завихрения зимнего буйства белизны, и слабо слышала она удалые напевы снежных вихрей, бередящих безмолвие ночных окраин. Иветта ощутила зловоние, раздавшееся из раскрывшейся пасти создания, сотканного из жил, суставов и мышц, распадающегося на многоликие и безобразные образы, и огранка бирюзовых глаз затуманилась, когда горячие слезы потекли по ее щекам, а клыки уже опустились на лоб, стискивая чело.

Но страшный кошмар растворился, и несколько раз моргнув водянистыми глазами, девочка вновь оказалась на прежнем месте. Исчезло чудовище, поджидающее ее за спиной, и в панике Иветта поднялась на трясущихся ногах, оглядываясь в те темные и невидимые во мгле пространства, откуда выступали карминовые тени. Но лишь серебряный диск луны освещал раздолье усыпанного снегами леса, сияя алмазными ветвями, маня величественною красотой, и ветер все так же завывал в ушах. Девочка обернулась к мужчине, стоявшему в опасной близости с ней, всего в нескольких шагах, и ему ничего не стоило преодолеть краткое расстояние, отделявшее смертность от бессмертия. Лицо его никогда не коснется старости, а тело не прикует болезнь, и красота, что неподвластна сладчайшему влечению видения. И когда Иветта канет в бытие, он продолжит свое существование, созерцая переменчивый и незыблемый ход жизни, наблюдая со своего мраморного трона, что стоял в агатовом зале и дворцах в небесной обители средь пышных облаков, где у подножия гор растекались белокаменные города, подвластные его справедливому правлению. Ночь всегда тепла среди кремовых улиц и по стеклянным мостовым, и хрустальным дорогам сходили воды чистые и прозрачные, как сам воздух и дыхание влюбленных, и цвел жасмин и ирис, и хризантемы венчали скаты крыш из алмазной черепицы. Среди белых, как нежнейший лебединый пух гранитных стен, возвышались балюстрады плетущихся драконов, чешуя их переливалась оттенками чистейшего моря, и сопровождали грозные блюстители шедших по длинным холлам. Сквозь арочные сплетения колоннад, что открывали вид на далекий пейзаж из воды и стекла, где на горизонте опускалась огромная лазурная луна с багрово-пурпурными и фиолетовыми отливами. Вдалеке возвышались заснеженные горы, застеленные туманным безмолвием, чьи высочайшие пики на рассвете омывались красками запекшихся алых губ и терпкого красного вина, и томимые ветрами покровы снега в серебристых искрах сносили снега в вышину, в бездну низин и узких канав, рассекающих пьяными извивами долины. Там дышали облака, там слепящий свет прорезал темноту, взнося белокаменные дворцы у подножия скалистых обрывов, врезанных в вечные хребты в златое и кораллово-розоватое одеяло. И власть была его столь безгранична, что само дыхание застывало, а душа разбилась хрусталем.

– Тебе верно страшно, милое дитя? – полюбопытствовал мужчина, проводя большими пальцами вдоль сведенных на переносице шелковых бровей, и столь нежным и проникновенным было прикосновение его кожи, что она прикрыла глаза, оборачивая вокруг себя истому удовольствия, вдыхая свежий, едва различимый аромат его кожи. – Ночи никогда не нужно бояться, в ней воплощаются твои страхи, что увлекут не познавшие любви и доброты сердца глубоко во тьму, из которой уже нельзя будет выбраться. И навеки ты будешь заточена в кошмарах, созданных обманчивыми иллюзиями, – тыльной стороной пальцев провел он по ее скуле, и сон дурманным войлоком испытывал сознание. – Ночь нужно любить, как и день. В ней рождаются самые заветные мечты и самые чудотворные желания преображаются в явь, и то, чего боялась ты, обернется иным.

И со словами его, словно снизошедшими символами заветных волшебных манускриптов, несколько алых капель из сочившихся шаровидных, ярко-красных ягод брусники упали на расстеленный пласт замерзшей земли, настолько желанных и аппетитных, что у девочки пересохло во рту от всепоглощающей жажды. И из окрашенного в нежно-розоватых переливах снега возникла рубиновая чаша, инкрустированная мелкой россыпью бриллиантов, формируя звездные расположения на ночном небе. И по краям чудотворно очерченной пиалы плелись растения и лозы прекраснейших цветов, мельчайшей филигранью. От чаши веяло теплом и сладостью, и когда ладонь мужчины подняла со снега разгоряченный фиал, по окружности пришли в движения и звездные карты и лепестки, срывающиеся с миниатюрной росписи, опадали на снежные ковры. И протягивая девочке питье, он говорил, и голос его разносился трепещущим эхом по широкому плоскогорью, по равнинным окраинам вдалеке и средь одиноких облачных лоскутов в чистом небе:

– Сколь ни была бы глубока ночь, не отворачивайся от ее объятий, даже если покажутся они тебе холоднее пережитого ужаса этой ночью, и пусть бесстрашие твое будет закалять сила воли, – он взял свободной рукой ее обледеневшие пальцы, склоняя красивое лицо к покрасневшей коже, и теплота его дыхания окутала все тело. Порванные унты сменились черными меховыми сапожками, расшитыми толстыми шелковыми алыми нитями с изображениями волчьей охоты, и золотые подвязки шнуровкой стягивались у колен. Темный сатин брюк с растительными узорами и жаккардовым переплетением облегал ноги, затягиваясь поясом из чистого золота, а изорванная парча обратилась в тяжелую шубу из черного меха с изумрудными вставками, идущими по оборкам и широким рукавам. Грязные волосы омылись и были уложены в замысловатые бриллиантовые украшения, сцепляя мелкие пряди между собой в роскошные косы. С лица сошли мелкие рассеченные царапины, оставленные жестокими ветвями деревьев, что не пропускали ее вглубь пестрого действа лесной обители. Когда же он отпустил ладошку, в последнее мгновение задержав ее в своих пальцах, сжав кончики пальцев небольшим усилием, на руках до самых локтей уже красовались иссиня-черные рукавицы с аметистовыми камнями в форме кружевных ромбов. Несколько золотистых, почти серебряных прядей волос выбивались из-под капюшона, и мужчина осторожно заправил их девочке за ухо. И поднося к ее лицу чашу с питьем, он тихо прошептал, и огонь мерцал в его завораживающих кардамоном глазах:

– Расскажи мне, что совершила ты, когда такие видения снятся тебе?

Иветта опустила ресницы, с глубоким сожалением смотря себе под ноги, и язык не по ее велению расплывался в речи:

– В нашем селении люди живут благодаря тому, что перевозят на нартах в упряжке овчарок товары из одного региона к другому. Туда, где людям не хватает пищи и одежды, лекарств. И еще мы перевозим энергетические генераторы. Они старые и одного может хватить лишь на стуки, но моя семья все равно идет на риск, отправляясь в путь с таким тяжелым грузом. В ночи мои родители пытались, как можно быстрее добраться до ближайшего населенного пункта, но так гнали своих псов, что один сломал ногу, не выдержав нагона, – Иветта инстинктивно сжалась в себя. – Мы должны были двигаться дальше, ночь опасна для людей, чьи сердца переполнены страхом перед невиданными образами, что скрываются в чащобах. Но мы не могли взять с собой или остаться с раненным псом, поэтому…, – она запнулась, как если бы слова причиняли ей боль. Так оно и было, горькая расплата совести клеймила расплавленной сталью горло. И слова грешного и стыдливого признания сорвались с мертвенных губ:

– Я попросила отца дать мне разрешение самой убить собаку. Потому что это был щенок, о котором я заботилась, мой первый воспитанник и близкий друг, с которым я делила кров, и тепло своей постели. И когда я с жестокостью оборвала его жизнь, во мне была только оголенная пустота, я ничего не чувствовала, как если бы мне было все равно. Разве я не чудовище? – страстно вопрошала она, и соленые слезы горячили промерзшую кожу. Разве не заслуживаю наказания за предательство существа, которое так мне верило?

Мужчина пал ниц на колени, сжимая в своих крепких и сильных руках ее предплечья, и через мех его шубы, она могла ощущать тепло беломраморной кожи. В проникновенные глаза его скользнуло сияние меди и яшмы, и привкус горечи и гнили застрял у нее во рту, когда Иветта вновь вдохнула в себя приторный запах, поднимающейся от зачарованной чаши, словно он корил и порицал ее за содеянное. Этого красивого мужчину окутывал и манил в свою ласку гневный сумрак, но девочка не чувствовала от него зла или угрозы, лишь продолжала смотреть в назидательный, обрекающий взор. В нем клубилось очарование ночи, в коей гуляли вольные и неистовые порывы ветра, и вздымались на сносящие дыбы жеребцы одичалого пламени. В его темных глазах было потустороннее царство, мрачное, но манящее своей необузданной красотой и величием, запретами и тайнами.

– Я дарую тебе Судьбу, Иветта, – говорил он, и мир затих в ожидании его обрекаемых и одаряемых слов. На краткое мгновение она обомлела, широко распахнув бирюзово-мшистые, чистые как стекло озер, глаза, и дыхание покинуло ее телесную оболочку. Она не называла своего имени, но он произносил имя, данное ей по рождению. Он же смотрел на нее тем взглядом, которым смотрят на близкое по духу и разуму создание, как если бы знал ее все те годы, что оставляла она в пути пересечения многих заснеженных границ. И когда мужчина, коему были подчинены и подвластны смерть и время, и глубина мрака и бездонность снов, толковал ее предназначение, вырисовывая на ладонях искусные чернильные линии, исчезающие при соприкосновении с мягкостью лунного света. Ветер подхватил предречение, унося его в холодную высь. И выслушав толкование переплетений и встреч своей жизни, Иветта без сожалений и колебаний взялась ладонями за обжигающую чашу, испивая отвар до последней капли. Жар впитывался в каждую крупицу ее естества, в каждый нерв, сухожилие и потоки вен, соединяясь в самом сердце. И сделав последний глоток, пиала исчезла в бурых дымчатых миражах. Когда же его руки легко подняли дитя и усадили в красное кожаное седло с золочеными стременами, а в руки вложили узда на тонкой золотой цепи, волк встал с замерзшей земли, вслушиваясь в заветное веление своего бессмертного властелина.

– Отвези девочку к родителям, – властно наказывал человек, и тени заклубились в штормовом вихре за его спиной, поднимая снопы пепла и угля, обнажая образы тени, расползающиеся вдоль далеких утесов и подножий, и даже остроносая ладья луны не освещала его горделивый стан.

– Сохраняй в пути дитя заката и рассвета до самого конца.

Мужчина осторожным касанием провел на прощание указательным пальцем по детской щеке, в медленном и чутком мановении, наблюдая, как на золотисто-светлые ресницы опускаются кристальные снежинки, как отражается ночная темная вода неба в пораженных и сонных глазах. Спешно надвинул он на светлые кудри капюшон из меха черно-бурой лисицы, чтобы снег не мог насладиться мягкостью шелковистых лент, отсвечивающих солнечные блики.

– Не отпускай златые поводья, пока не доберешься до места, в котором желаешь очутиться, – говорил он нарицательным голосом, как если бы в нарушении его слов, последовало страшное наказание. И взмахнув рукой, в приказе послал мужчина волка вперед через запорошенные инеем и прозрачно-голубой изморосью снежные долины, а сам же растворился в полете взмывающей стаи черных коршунов, рассекающих широкими крыльями воздух. Тело волка с шкурой темного оникса стало огромным, хищная пасть удлинилась вместе с разрывающимися изнутри мышцами, выпирающими из-под свинцово-серой кожи, и заструилась смоляная кровь на снег, воспламеняя крепкий слой льда. Земля под его мощными, почти каменными лапами разверзлась, когда в прыжке он воссоединился со струями хладных бризов, растворившись в тенистом мраке. Иветта в страхе и волнении ухватилась за шкуру хищника, мчавшегося со скоростью северных бурь вдоль скалистых склонов и скованных под толстыми льдинами рекам, неподвластной ветру и звуку. И лишь протяжный вой, раскатившийся из его стальной груди, являл собой разбившиеся берега и взрыхленную землю, и черная вода полуночных теней плескалась в зеркальных ветвях, застывших в гололедице, вольно раскидывая острые прутья в хрустале. Его бег прошелся вдоль земель, как ненасытная, алчущий разрухи шторм, и все же дикость его образа была невидима для человеческих глаз. Люди оставались слепцами, не видя, как природа рвется на части вместе со стремительным путем северного стража. Каждый лепет ветра был глуше, отзываясь песнью в ее ушах, и поднимая взгляд к расстеленной ночной тиши, Иветта созерцала яркость млечного пути, и переменчивое движение звездных светил, вслушивалась в хоровые песнопения жестокой вьюги. Она чувствовала тревогу лесов, как могильная зыбь впитывалась в кору вековых деревьев, в сизый воздух, как бились сердца зверей, населявших густые пущи, и отзвук волчьей гонки от громадных черных лап разносился эхом по истомленным краям. Она сама стала тенью, пересекающей множество границ, темнотой, что нависала над пушистыми облаками, что запечатывалась в черных глубинах продольных рек, что обращалась в чудотворные образы, сгущаясь над высокими кострами, разожженными у ночлега путников. В ноздри ударил сладковатый запах имбиря и зеленых летних трав, и девочка инстинктивно натянула золотые поводья. Не сильно и не смело, но этого мановения хватило, чтобы волк остановился, принимая из расплывчатой, естественную физическую оболочку, ровным и спокойным шагом везя ее под остекленевшими рядами деревьев, сохранявших молчание, пока великий и гордый черный волк отпускал навозницу домой. Иветта прислонилась грудью к его мощной гриве, чувствуя под собой натужное и прерывистое дыхание, как отдается в собственных костях движение сильных мышц, как проскальзывает через жесткую от снега шерсть ветер. Аромат имбиря, перемешанный с тяжелым смогом сигар и дыма костра, именно такой запах вздыхала Иветта, прижимаясь лицом к широкополому теплому пальто своего отца, упиваясь мгновением нежности, когда любимые и сильные ладони гладили ее по голове, ласково проводя пальцами меж ее густых волос, что так напоминали пшеничные злаки. С особой и незаменимой родительской пристальностью и заботой разбирал он тончайшие локоны на аккуратные завивающиеся кудри, пока по скупым и бедным апартаментам разносился звук прядильного станка. Сокровище всего их дома было выполнено из эбеновой темной древесины, с фантастическими кружевными ножками, покрытых золотой краской, изображающих восточные сады с птицами, перекладины и валки украшала замысловатая и причудливая тонкая и мелкая резьба. И вечерами, пока отец рассказывал истории о ночных духах как добрых, так и лукавых, разрезая сладкие яблоки серебряным охотничьим ножом с гравировкой рысей и секачей, свободных в лесных раздольях, Иветта вслушивалась, как натягиваются нити, как ловко управляются мягкие руки дорогой мамы с темным челноком и трепалом. Деревянные корзины были переполнены шерстяными нитями, в большом комоде в отдельных ящичках располагались спицы, заостренные ножницы различной формы и длины, иглы. И когда у них оказывались свободные деньги, например, после продаж шкур или вяленого мяса и копченой рыбы, отец никогда не брезговал потратиться на дорогостоящие катушки шелковых нитей ярких и пестрых оттенков. Иветта никогда не стремилась научиться искусству вязания, хотя определенная доля таланта матери передалась ей по кровной линии, она изумительно могла выплетать амулеты, и из-под ее тонких и худощавых пальчиков вырисовывались удивительные браслеты из бисера и речного жемчуга. И столь необычны и изящны были создаваемые предметы, что многие купцы съезжались из дальних городов севера, чтобы приобрести ажурные украшения, сотканные из ткани и лесок с тщательностью и аккуратностью ювелира. Но такая работа быстро наскучила ей, требующая многодневного терпения и сосредоточенности, Иветта быстро отказалась от свойственного женщинам рукоделия, больше увлеченная пристрастиям охоты на дичь. В натуре ее живилась удалая прыть и храбрость, и воля, которой не хватало столь многим начинателям жестокого ремесла, сыновьям замечательных отцов. В те далекие и незыблемые памятью вечерами, полными спокойствия и будничными хлопотами отзывались в ней горечью. Именно тот едва осязаемый аромат потухшего пламени и сгорающей листвы впитался в шерстяное пальто отца, которым он укрывал ее в холодные и необузданные ночи, когда пурга управляла жизнью за оледеневшими окнами. Сколько бы раз ее не оставляли в соседней комнате, в глубокой ночи Иветта все равно пробиралась в опочивальню родителей, не боясь бегать босыми ногами по холодным как таящий снег плитам, не страшась формировавшихся узорчатых теней на белых стенах, а затем тесно прижиматься к бьющимся в унисон сердцам, с довольством и блаженством чувствуя, как ее укутывают в мягкие одеяла и рачительные объятия. Но если тогда половицы оставляли тепло ее тела, то теперь девочке чудилось, что башмачки, подаренные незнакомым мужчиной, выведшим душу из ночного мрака, оставляли за собой кровавые следы на безупречном покрывале снегов.