Текст книги "Лазурное море - изумрудная луна (СИ)"

Автор книги: Евгения Кострова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– И даже сейчас я могу ощущать, запах человеческой крови, смешанный с углем и миазмами, оставленными полуночными отпрысками от их нещадной и жестокой трапезы.

Его лицо скривилось от отвращения, а в глазах засияла тьма из иного мироздания, та, что царила в его душе, когда он призывал к своей власти бушующий ветер. Ветер, что сам становился смертельной силой, готовой пошатнуть сами небеса и сотрясти всю землю. Эта сила походила на водопад, бесконечный, с несокрушимыми потоками воды, обрушивающиеся на ее сознание каждый раз, когда она пыталась коснуться и почувствовать его духовную ауру.

– Поэтому я и поставил на тебе защитные символы, чтобы никто за пределами этого мира коснуться тебя, – его глаза сияли звездным огнем, когда он поднял руку так, как если дотронулся ее щек. И ветер обрисовал ее скулы, лаская губы и шепча незнакомые слова, проносясь вдоль длинных волос.

– Если кто-нибудь посмеет причинить тебе вред в мое отсутствие или притронуться к тебе, – он обнажил свои зубы, и на мгновение, ей почудилось, что она увидела, маску зверя. Анаиэль поднял указательный палец, направленный на нее, и возле ее ног в сизо-лазурных вихрях восстали гигантские черные львы, раскрывающие хищные пасти в громогласном реве. Стены содрогнулись и каменья на хрустальных люстрах зазвенели, когда драгоценные бусины сталкивались друг с другом, ловя фианитовые всполохи лучей, а морозный ветер поднял к потолку прозрачные кремовые занавесы. Их когти разломили камень под ее ногами с такой же легкостью, с которой она делала вдох, и каждая мышца в ее теле натянулась, когда звери возлегли возле трясущихся ног, обвевая хвостами щиколотки, посылая разряд дрожи по позвоночнику и до самой макушки. Иветта теснее прижала к себе лен, словно пытаясь спрятаться от медовых заостренных глаз, и через их голодные глаза, она видела бурю, сокрушающуюся у дальних берегов, что разбивала скалистые преграды.

– Они принадлежат тебе, как и все то, что сокрыто в символах на твоей коже, если научишься использовать мой подарок нужным и правильным образом, – заметил он, разворачиваясь на каблуках, одаривая ее строгим и внимательным взглядом, словно напоминая об осторожности.

– Не выходи из своих комнат, ни при каких обстоятельствах до тех пор, пока один из нас не вернется обратно на корабль.

– Почему Вы хотите так попасть в этот город, что уже стал пылью после пиршества дворян полуночи?

Иветта тяжело сглотнула, чувствуя образовавшуюся боль в горле, ставшую острым комом. Она знала, какими чудовищными могут быть существа темной стороны и как кровожадно и люто они способны утолять свой нескончаемый голод, насыщаясь кровью, как водою утолял жажду человек, как разливались рдяные реки, расходясь веерами по воздуху. Все эти годы она жила в долгом страхе, и когда мир накрывал полог ночи, Иветта слышала, как шепчутся призраки во тьме, раскрывая свои острые ряды зубов, впиваясь в человеческие сны, вкушая наслаждение и радость, отнимая волю к жизни. Видела существ собственными глазами, проходящими ордами вдоль пустынь на горизонте, и, исчезая в пыли и прахе, когда рассвет окаймлял горизонт, словно их закрывала шелковая пелена. Их всадники поднимали черные флагштоки, помазанные кровью и тенью, развевая черные флаги, расшитые золотом. Некоторые из отпрысков темной стороны походили на людей, настолько прекрасных, что сердце разрывалось от любви и тоски. При одном взгляде на их немыслимые лица, обрамленные сверкающими локонами, а глаза созданий сияли как звезды, и дыхание останавливалось. Праздники их, и великолепие музыки становились настолько завлекающими, что дети счастливым хороводом убегали во мглу, пересекая пустыни, отвержено ступая за чернильным караваном из теней и алых мантий, и агатовые гепарды везли их на своих широких спинах, звеня золотыми стременами, когда ноги их превращалось в месиво крови. И испробовав пищи иных, они забывали себя, становясь покорными рабами, что следовали любому велению их бессмертных господ, что надевали цепи на их шеи.

– Если я смогу спасти хотя бы одного человека, то для меня этого будет достаточно, – сказал мужчина, оставляя ее в одиночестве, и львы в последний раз, проведя по кафелю длинными и острыми когтями, растворились в знойных тенях, когда стеклянные двери с глухим стуком захлопнулись за его спиной. Иветта посмотрела на закрывшиеся двери огромной ванной комнаты, чувствуя, как внутри нее образовывается грусть. И тогда она поняла, что испытываемые чувства не принадлежали ей. Но причину невыносимой печали, от которой она повалилась на пол, прижимая ладони к груди, боясь, что в мгновение кожа разойдется, разрывая кости, Иветта узнала гораздо позже. В то время, когда вернуть потерянное уже было невозможно.

VI

Человек умирает в опьянении от вина; он беснуется в опьянении от любви.

Пифагор

Это был огромный амфитеатр, выполненный из темного оникса, переливающегося в свете лавандовой луны темно-аметистовыми и багровыми полосами, и, присмотревшись, можно было отчетливо разглядеть застывших диковинных птиц, что раскрывали пестрые златые крылья в безудержном полете, окаменевших барсов с белоснежной шкурой, поднимающиеся стебли и удивительные бутоны кровавого адониса и азалии. Сквозь прозрачный арочный купол проистекал горячий свет на благородные ложа, обитые дорогой материей красного и кремового тонов, насыщенного алебастра. И высокие тени высших чиновников и знатных купцов, работорговцев, прибывших с дальних окраин по воле своих влиятельных господ, падали на светло-малахитовый мозаичный мраморный пол. Зал был наполнен музыкой арфы и алмазных лютен с серебряными струнами и тяжелыми дымчатыми вихрями, поднимающимися из узких горл драгоценных сосудов с тонкой абстрактной резьбой, и сладкий дурман, что расслаблял и приводил в чувственный покой, распалял страсть, вздымал наслаждение, затрагивая каждую затекшую клеточку тела.

Айвен стояла за зеркальными стенами, закованная в металлические цепи, оставшиеся после тех девушек, что были заточены в оковы до нее, и на ржавых замках оставалась засохшая черная, как сажа и зола, кровь уже прошедших через ожидающий ее кошмарный и дикий сон пленниц. И ее кровь смешивалась с кровью ушедших. Девушка подняла голову, и искрящаяся горячая капля крови потекла вдоль ключиц и ребер от раскрытых ран на шее, обжигая внутренним жаром. Ошейник, что сжимал ее кожу, оставлял синяки и порезы, был тяжелым и широким, и каждый раз, когда она делала вдох горячий металл, стискивал горло, и боль становилась огненной. Так кожу облевали смертникам, ворам, отступникам и еретикам, кипящим маслом, так и цепи, что удерживали ее, словно животное обжигали чресла. Яркие кизиловые струи змеиными лентами облегали обнаженное тело, застывая темными бусинами на полной груди, скапливаясь внизу живота. Кожу покрывала лихорадочная влага, и иногда в дурманных видениях, ей чудилось, что на ее слабые плечи накинули содранную с плоти зверя шкуру. В длинном темном коридоре, освещаемом лишь одинокими факелами со слабым проблеском огня, стояла невероятная жара, и со злато-карих длинных ресниц падали соленые капли пота. Она облизывала губы, пытаясь сосредоточиться на красоте медленно заполняющегося зала. У нее горели глаза, живот скрутило спазмами от омерзительной по вкусу и несвежей полужидкой пищи, что залпом опрокинули в ее гортань, пока она тщетно пыталась вырваться из стальных рук стражников, крепко удерживающих ее за кисти и талию, способные в любой момент переломить поясницу пополам, как тонкие сухие ветви старого дерева. Она все еще продолжала делать короткие вдохи, питающие легкие горьким кислородом. Остальные женщины, что сидели в отдалении от нее и старались не смотреть в сторону проклятого чада, коей являлась ее сущность, прижимались друг к другу, дрожа не то от страха, не от усталости многих бессонных ночей и голода. Работорговля была одним из самых прибыльных доходов на черном рынке Империи, но если официальные торги проходили на грандиозных площадях славящихся блеском и роскошью городов, то в особняках, подобных этому, куда стекалась вся чернь высшего света, была полной противоположностью законности и справедливости, который так гордилась блистающая столица Сион. Здесь снабжали древними книгами темных заклинаний, подчиняющих детей ночного покрова, и многие привратники призывали на вечную службу самых страшных созданий, пришедших из глубин полуночи, не зная, какую возмездную плату запросят скрывающиеся за туманной завесой создания. В беломраморных павильонах, утопающих в красных лепестках пламенного ликориса, торговали величайшими орудиями прошлых столетий – остроконечными копьями, украшенных бриллиантовой резьбой, золочеными скорпионами, что одаривали молодостью своего носителя, бутылями из дорогого цветного стекла с дланью величественных князей, что властвовали на холодных северных окраинах. Здесь же и предлагали выкупить человеческий ресурс для удовлетворения наслаждения, обезображенной похоти, как мужчин, так и женщин. И даже сейчас, смотря сквозь витражное стекло, Айвен наблюдала за одной из девушек, что не так давно прозябала, умирая от жажды и внутреннего отвращения к ожидающему будущему, как та проходила сквозь многоярусные платформы, стараясь ступать как можно грациознее, так чтобы сквозь лоснящуюся ткань каждый мог упиться видом ее совершенной кожи, что некогда испещрялась ожогами от клеймивших палящих инструментов, обожженных в углях. На ней практически не было одежды, лишь полупрозрачная черная мантия, скрепленная золотым поясом из крупных изумрудных каменьев, и лишь два прямых лоскута прикрывали бедра и округлые ягодицы, на ключицах висело крупное аквамариновое колье, что впитывало в себя весь свет, что снисходил мощным потоком с готического нефа, увитого обелисками львов и драконьих крыльев, свирепых оскалов грифонов. Длинные карамельно-винные волосы опадали до самого пола, и лишь золотой венок лозы украшал ее чело, оставляя локоны, струиться карминовым течением, так бурная извилистая река бежит вдоль пологих хребтов и перевалов, подчеркивая сияние серебристо-прозрачных, как расходящийся на рассвете туман, глаз. С ней же были и остальные девушки – одни расположились на коленях мужчин, припадая алыми губами к подбородку покрытых густой щетиной с проблеском седины, и с изысканной легкостью преподносили к раскрытым устам пиалы с вином. Если они смогут продать свои тела хотя бы одному из благородных и богатых покупателей на сегодняшних торгах, то, возможно, их жизнь, хоть немного улучшится. Пусть они будут отдаваться самым жестоким мужчинам, самым унизительным пыткам на шелковых простынях, и какая бы боль не последовала за ласковыми истязаниями, они будут жить и вдоволь напиваться родниковой водой, а на их вечерних столах в общем гареме всегда будет горячий ужин, если ночью они смогут порадовать своих хозяев, и их не будет ждать расправа и публичная казнь.

Айвен же ожидала лишь смерть, но она не страшилась ее, а скорее приветствовала всем сердцем, с нетерпением дожидаясь скорейших нежных объятий крылатого мрака. И закрывая свои глаза, она думала о том, что совсем скоро сможет отдохнуть в безмятежной темноте, где нет криков и голода, где не обитает холод и зной, и больше не придется тосковать по объятьям любимых, оставивших ее на этой занесенной дюнами и песками земле. Ее оставляли в живых больше для усмирения тех женщин, что не желали отдаваться доброй воли их надсмотрщиков, и для верующих и читающих в ночи благословенные тексты, не было ничего ужаснее, чем оставаться в одной комнате с проклятой, в чьих жилах текла славянская кровь. Они даже не смотрели на нее, боясь, что их настигнет небесная кара только за один случайный брошенный взгляд, и тогда даже в иной жизни их будут преследовать только несчастья и страдания. Поэтому те горестные девы, что были заперты вместе с ней, прикрывали лица истрепанными лоскутами чадры, стараясь быть как можно дальше от нечестивой, ведь тени, что окружали ее, могли дотянуться когтистыми щупальцами до их душ.

Она попыталась передернуть затекшими плечами, вызвав жгучую волну боли, пронзившей трахею огнем, но призрачная тяжесть так и не прошла, пульсируя в затылке и набирая силу. Девушка невольно улыбнулась краешками губ, вызвав хриплый вдох у тех, кто ненароком замечал это выражение на ее орошенных кровью и ссадинами устах. Если она и умрет раньше, то только от физического бессилия, и она никак не могла понять, отчего до сих пор душа теплилась в теле, отчего до сих пор не воспарила над этим миром, растворяясь в воздухе и небе. Это было ужасно наблюдать за другим миром из стеклянной перегородки, невидимой для тех, кто располагался в драгоценных ложах, возлежа на мягких софах. В одном мире рабы умирали от жажды и боли, тогда как в другом дворяне и знатные вельможи пировали, пробуя лучшие яства, и на губах, что расплывались в улыбках довольства, застывали сочные капли воды. Нагие красавицы танцевали в свете солнца на рубиновых платформах, и золотая хна кружевными орнаментами укрывала их тела. Еще один вид пыток – заставить приговоренного на смерть безвольно наблюдать за красотой потусторонней

Айвен увидела богатый черный кафтан из бархата, стоявшего перед ней мужчины, расшитого золотыми нитями и темно-аметистовыми камнями, что изображали разъяренного льва на широкой и сильной груди, кожаные сапоги до колен, блестящие чистотой, малахитовый тяжелый пояс на пояснице, что удерживал двойные хризолитовые клинки. Она хрипела, поднимая подбородок, чтобы разглядеть человека, стоявшего перед ней, и по переносице стекала горячая капля пота, застилая прозрачность взора. Для тех, кто был по другую сторону стены, это было обычное зеркало, но Айвен знала, что мужчина смотрит прямо на нее, вглядываясь в ее глаза испытующе и остро, вонзаясь в самую суть души. Девушка застыла, казалось, что сама кровь остановила свой бурлящий алый поток по венам, когда он опустил свой взор на ее кровоточащие ноги, исполосованные уродливыми глубокими и длинными шрамами, затем он оглядел ее закованные руки со сломанными пальцами. Мужчина обжигал своим взглядом, словно прикасался к ней руками, и стыд охватил ее за одно свое существование. За то, что предстала перед ним ничтожной и жалкой, в сравнении с его благородным и статным образом. Перед ней стоял настоящий дворянин, в чьих жилах текла древняя аристократическая кровь, причисленных к золотому поколению. Никогда прежде она не встречала таких глубоких глаз из чистого золота, в которых скрывался нежнейший медовый поток и драгоценная яшма, и рассвет, окаймляющий снежные долины. Она приоткрыла губы, чтобы сделать вдох, и ресницы ее затрепетали, потому что ей хотелось плакать от увиденной красоты. Ей почудилось, что вновь она увидела закат в позднюю осень, когда листья клена укрывают мир в бурый отлив. У него были короткие темные волосы, как перья черного ворона, сверкающие от дождя, как ночь, что расцветала в безлунье. Длинные ресницы темнее угля, и черные соколы на его веках взмахивали крыльями, когда он опускал свой взгляд. Но его положение, занимаемое в блистающем обществе, она узнала еще прежде, чем прониклась великолепию его завораживающих очей. На висках его были шрамы от золотой маски, которые носили в карательных отрядах, а по вытатуированным символам, что спускались кружевными арабесками до самых скул, заплетаясь в лозы, Айвен поняла, что он возглавлял гильдию смертников. Они действовали только по строгому приказу Императора, сметая любую погибель на своем пути, но в первую очередь, изничтожая тех, кто пришел с севера в поисках иной и лучшей жизни, оскверняя южную Империю.

Он пришел, чтобы убить ее, не оставив даже праха и пепла после исполнения смертного приговора. Мужчина продолжал смотреть на нее сквозь отделявшее их стеклянное пространство, и Айвен улыбнулась ему добро и нежно. Улыбнулась так, будто увидела возлюбленного или близкого по крови, друга, что обнимал ее все эти ночи, проведенные в болезни и усиленных терзаний за собственную жизнь. Мукам наступил конец, долгожданный сладостный конец.

И она прошептала:

– Я ждала тебя, – глаза ее наполнились слезами.

– Где же ты был так долго?

Она бы протянула руку к стеклу, к его бездонным глазам и мягким чертам лица, холодному выражению и плотно сжатым губам. Человек был высок и хорошо сложен, и когда он засунул руки в карманы, она успела разглядеть, как сверкнули драгоценные перста на длинных и ухоженных пальцах. Он поправил рукав своего кафтана, оглядывая себя, и когда мужчина собирался уходить, слившись с бурлящей толпой, его под руку взяла женщина с удивительной золотой маской на лице, проходящей металлическими перьями между глазниц и переносицы, и на ресницах ее сияли крупицы бриллиантовой россыпи. Айвен не говорила на общем языке, как и не знала она ни одного наречия Османской Империи, но внутренний огонь, который плененная почувствовала внутри себя, когда их тела соприкоснулись друг с другом, заставил ее вздрогнуть. Человек улыбнулся женщине, и эта улыбка напоминала, что угодно, но только не приветствие любовника. Его губы коснулись ее подбородка, медленно спускаясь по тонкой линии шеи, оставляя алые полосы, когда его клыки прикусывали кожу оттенка кремового жемчуга. В бесстрастном выражении были опасность и страсть, и невообразимая хищность. Его объятие больше походило на цепи, что сковывали ее, но волна жара пролилась вдоль застывших мышц, когда она внимательно смотрела, как его рука проводит тяжелую линию вдоль оголенного позвоночника женщины. Она была в роскошном длинном черном платье из полупрозрачного кружева, что ткали из тончайшей паутины, и золотая диадема увенчивала великолепные золотисто-бронзовые локоны. Невероятно редкий цвет волос среди восточных женщин, считающийся одним из символов настоящей красоты, и корона из лазурных и опаловых крокусов увенчивала голову пышным соцветием изумрудно-лазоревых красок.

Мужчина что-то шептал женщине, и та с трудом распахнула дымчатые глаза глубокой бирюзы, мучимая томным и воспаляющим желанием. Губы ее были приоткрыты, красны и румяны, как лепестки проклятого ликориса, и ресницы влажны от слез, протекающих по острым скулам от удовольствия, когда он оставлял своими полными губами влажную дорожку поцелуев по нежным щекам шелка, и лавандовый блеск ожерелья мерцал на ключицах, когда его руки поднимались по талии. Он словно отравлял женщину своим прикосновением, она дрожала и трепетала, как бабочка, попавшая в сеть, и крылья ее были готовы надломиться, рассыпавшись в грешных руках хрусталем. Айвен с трудом дышала, наблюдая за их объятиями, и когда мужчина посмотрел прямо ей в глаза, она прижалась к разгоряченной стене, ошпарившей кожу, отчего девушка негромко вскрикнула, закусив губу, чтобы болезненный всхлип не вышел наружу. Зубы прокусили нижнюю губу до крови, и он с опасением посмотрела на мужчину вновь, но он смотрел на то, как стекает багряная капля, облизывая собственные губы, словно уже вожделея о кровавой расправе.

Они растворились перед ней в снежно-белых тенях, расплывчатых, как волны сапфирового океана, как прозрачная дымка хрусталя и адаманта. И в наступающей мгле, раскинувшейся перед ее взором, она помнила лишь пронзительный взгляд яшмового злата осенней листвы, и сонм медового потока. Тяжелые двери из красного мрамора отворились, впуская свежий воздух, и Айвен смогла сделать несколько спасительных вдохов, прежде чем окончательно пасть во тьму. Но боль, колкая боль, что отзывалась во всем теле, не давала умиротворенного покоя. Звенья клацнули на запястьях, когда ей с силой выпрямили руки грубые мужские ладони, сцепляя кисти холодными серебряными наручниками с черными рунами на поверхности. Она хорошо узнала символику, такие сдерживали темных духов, но на обычного человека влияли совершенно иным путем, попробуй она не повиноваться воли своего господина, как железные оковы раздробят ей кости, отрезав конечности, и кровь мгновенно выбежит веерным потоком наружу. Цепь на ее шее звякнула и натянулась, широкие кольца пришли в движение, когда ее поволокли, словно животное на выход к свету. Из-за сильного рывка вперед, она не удержалась на ослабевших ногах, упав лицом на грязные половицы, зловонные и сочимые нечистотами. Айвен оцарапала себе колени и ладони, прижимаясь лицом к горячим плитам, не желая подниматься и слушаться доносящихся сверху голосов, моля о прекращении кошмарного сна. Пусть все это закончится, пусть оборвутся страдания. Она вдыхала запах человеческой рвоты и мочи, гари и паленой плоти, крови и металла. Но когда она закроет свои глаза, то вновь увидит перед собой холмы, затопленные белопенными снегами, что были чище облаков, кружевные подснежники, поднимающиеся из-за льдинистых одеял, серебристых орлов, что развевали звездными крыльями гряды туманов, собирающихся над старинными курганами. И луны фиалки ослепительный наряд окутает нагие ветви далеких дубрав.

– Вставай, отродье! – прогремел стальной голос над ее головой, когда ее потянули за длинные волосы, и от боли она закричала, пытаясь дотянуться руками до мертвенной хватки. Она не шла, ее потащили по жестким и склизким плитам, и ноги волоклись по полу, пока она безутешно пыталась отбиться от рук стражника, чьи мясистые и грубые пальцы оставляли алые вмятины следов на коже. Перед глазами чернело от яркости света, хлынувшего мощным потоком, от которого закружилась голова; боль пронзила глазницы, когда она подняла взгляд к солнцу. Сколько же она не чувствовала на своей обгорелой коже ласку дневной зари? Это было иное тепло, не то, что она ощущала, находясь в своей камере с красными стенами, что по ночам истекали кровью. Так ей казалось в кошмарных снах, когда темнота накрывала богато-уставленные залы с белокаменными фигурами воинов, восседающих на тронах, и их изысканные и красивые лики, спрятанные златисто-ониксовыми масками, усыпали белые розы, тернистые лозы, плетущиеся от завораживающих корон до драгоценных и нарядных одеяний, подчеркивающих стройность и великолепие их фигур, аккуратные ухоженные брови с сапфировыми каменьями. Маски изображали облик зверей – диких и непокоренных временем – волк и сокол, вепрь и лань. На одних полумесяцы сияли белым золотом, на других сцены древней охоты сверкали лазурно-небесным огнем. Днем они застывали, но в полумраке звездной ночи, ей чудилось, что в каменных глазах просыпается жизнь, как в украшенных доспехах сверкают алмазы, и по велению прекрасные станы восстанут из вечного сна. У ног их дремали изумрудные и сапфировые тигры, охраняя покой своих спящих господ, удерживая в заостренных клыках длинные клинки в ножнах из чистого золота, покрытых крупными рубинами. И каждый раз, когда она открывала свои глаза, в надежде увидеть иной пейзаж из далекого прошлого, полного замирающих в спокойствии хрустальной зимы высоких осин, и темно-сапфировых рек, она вновь смотрела на бурное празднество, изнеможенная и отринутая светом. Воздух был наполнен ароматом распустившихся орхидей и красной магнолии. Над головой поднимались хрустальные прозрачные сферы, в которых горел пылающий огонь, что плавали в воздухе, напоминая танец звездного света, отчего богатый интерьер дальних коридоров блек от белизны. Звенья цепей громко ударялись о каменный белый пол, и кровавый, и грязный след оставался на вычищенном мраморе. Айвен задыхалась, и перед глазами все мерцало огнями света и пламенной тьмы, когда удушье в горле становилось невыносимым, смертельным. Она видела в виражах сверкающего злата солнечных лучей туманные переливы, как белые лани в зимнее солнцестояние пересекали заснеженные дали под покровом звезд и изумрудно-фиалкового северного сияния, так и дымчатые тени блуждали перед ее усталым взором. Стражники плутали между халцедоновыми коридорами, где хрустальные львы и единороги вглядывались ониксовыми, бездушными, как чернь ночной пустыни, глазами, как ее кровь стекала на прозрачные полы, впитывалась в невидимые бриллиантовые трещины, растекаясь пламенеющей рекою. И люди в величественных одеяниях с золотым шлейфом, отделанным крупным речным жемчугом и алмазами, чьи лики были увиты мерцающими драгоценными масками, оборачивались, смотря не то с вожделением, не то с презрением на ее избитое и покрытое шрамами тело. Их глаза сияли, как раскаты молнии в летнюю бурю, серебром и голубым пламенем, чистой белизной, как слеза снегов и прозрачность льда. Их ризы, что шелковистой багряницей снисходили до хрустальных половиц, покрывали белый оттенок мирозданья в кровь и пурпур. И Айвен замечала сверкание платиновых когтей, на которые опадал полуденный свет солнца, увитых бриллиантовыми изразцами на пальцах женщин, удерживающих кубки с виноградным красным вином. Крохотные бусины адаманта на полных губах, свисающие амулеты из медовой яшмы, вплетенные в длинные волосы, и шелковистые концы увивались до самого подола платьев. Они походили на богов, властелинов иного мироздания, снизошедших со страниц зачарованных сказаний, существ, от одного вида которых, неминуемая дрожь сладострастья окутывала больной разум. Хрустящие белесые пены, выгравированные на кремово-прозрачных стенах, обнимали белоснежные, как лепестки белых роз, триремы, скользящие вдоль лазорево-небесных высот вздымающихся валов моря. Обнаженные берега, увитые россыпью кристальных каменьев, встречали водные приливы, и адамантовые дворцы при лунном созвездии восставали на черном полотне ночного сумрака безмятежья.

Нефритовые винные ситары в сливочно-белых руках наложниц, и капли блестящего дождя увивают обнаженные ключицы, то слезы небесных созвездий, и лютни поют, когда по серебряным нитям скользят их нежные пальцы, и флейта возносится в наслажденном звуке упоенья, когда бархатные губы касаются отверстий мельхиорового музыкального инструмента. Юноша, одаренной красотою самого восхода и заката, играл на стеклянном китарроне под деревьями тамариска и финика, и шумела прозрачная и чистая, как воздух в облаках, вода, бьющая из высоких фонтанов. И мощные струи лаванды стекали с ладоней богинь, и изрыгали водные потоки жестокие драконы, обвивающие колонны альковов, и высокие ванильные нефы, расписанные историей былых времен, покрывали живые цветы белого адониса. Полные лепестки опадали, заполняя собой сам воздух, скрывая далекие хризолитовые башни, сверкающие под кровавыми очами злого зноя на краю горизонта, обжигая медным красным сардом. Молодой человек был искусен в музыке, даже хоровое пение не могло вдоволь украсить и наполнить еще большей звучностью те совершенные ноты, что исходили из-под его мистических струн. Казалось, что пальцы его плакали кровью, и струны, наполненные светом огня, впитывали в себя нектар жизни, каждый раз, когда он резал себе кожу, производя в мир новый звук. Он распахнул свои глаза, и она узрела в них цветущую сирень и сливу, светлые волосы обрамляли его нежный лик, и крупный берилл цвета морской волны в форме полумесяца свисал серьгою на левое плечо. Символ его принадлежности ко двору блаженства. Он был одним из тех, кто ублажал господ, приходивших к нему под покровом оголенной черноты. Человек посмотрел на нее, и в видении темном своем, она узрела, как падает капля в спокойную гладь озера. На нем была туника оттенка прозрачно-зеленого малахита, и широкий пояс из темного серебра, как грозовые облака, огибающий его тонкую талию. Он оглядел ее, тихо улыбнувшись, проводив истязаемую взглядом, в котором девушка смогла различить далекий отголосок сочувствия и сострадания. И музыка полилась нежная, как река, как нежное объятие матери, как вольный ветер, рассекающие просторы снежных пучин в лазурите небосвода.

За цепь потянули сильнее, когда звенья стянулись на шее, перекрывая путь к кислороду, и тогда она вскрикнула, нарушая всеобщий покой благоденствия. Несколько ликов повернулись в сторону гнетущего и низкого создания, слуги обронили широкие злотые блюда, полные яств и изысканных фруктов, за что девушка получила тяжелый удар по затылку от мужчины, крепко удерживающий ее рабские оковы. Ей казалось, что заостренным камнем раздробили кости, и горячий рябиновый поток стекал на шею, окрашивая оголенную спину соцветием багряных пионов, заставивший ее съежиться и безвольно пасть лицом на влажные полы, по которым лилась холодная вода.

– Поднимайся, – приказал ей грозный, стальной голос, доносившийся издалека, разносившийся в сознании болезненным эхом. – Такое отродье не омрачит своими нечистотами священные потоки воды, – ее вновь ударили наотмашь, и она готова была поклясться, что расслышала звук хруста у себя на переносице, но из-за резной агонии, простреливший виски, она не могла связно мыслить.

Мужчина, возвышающийся над ней, помедлил, но Айыен слышала, чувствовала в глубине теней, как искривляется его грубое и жестокое лицо в подобие гримасы, извращенное усмешкой:

– А если же не пойдешь сама, может быть, один из наших прислужников принесет корзину со змеями, как в прошлый раз, только на этот раз, мы принесем аспидных хранителей больших размеров, – шипел он, как один из ночных демонов, что блуждали в ветровых бурях, когда поднимались песчаные дюны, образуя темно-алые завихрения горячих равнин, неся с собой погибель и отчаяние всему живому. – И я полюбуюсь, как они вгрызаются в твою плоть, проникая под кожу своими склизкими и черными телами, ползая вдоль твоих внутренностей, возможно одному из них понравится твой желудок, и он совьет себе гнездо для будущих отпрысков, которые потом будут просачиваться из всех твоих отверстий.

Айвен передернуло на полу, и она прижимала к себе больные кисти рук, содрогаясь всем телом. Озноб тронул горьким огнем незажившие и уродливые глубокие шрамы на ее ногах, и каждый раз она вспоминала, как голова змея с обсидиановой шкурой проникала внутрь, как острые резцы вырывали голеностопный сустав, и как от крика боли у нее рвались связки в горле.

– Если ты и дальше продолжишь ее так молотить, то она умрет прямо здесь, перед всеми нашими благородными достопочтимыми гостями, так и не представ перед своими хозяевами, – раздался тихий и спокойный мужской голос, позади нее. – И тогда владыка собственными руками сдерет кожу с тебя и всего твоего рода за невыполнение приказа. Не так часто дворяне запрашивают подобный товар, предлагая такие деньги. Немедленно отпусти девушку, тебя просили в целости доставить ее в покои владыки. Я же должен констатировать, что ты с заданием справиться не можешь. Похоже, что гора мускулов, заменяет здравость рассудка.