Текст книги "Лазурное море - изумрудная луна (СИ)"

Автор книги: Евгения Кострова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– Я пришел говорить с твоей владычицей, которую ты так яростно оберегаешь. И Кашир никогда не принадлежал отпрыскам ночного покрова, вы отняли один из величайших градом золотой Империи для своего бахвальства и ненасытности тщеславия.

– Здесь нет хозяев, – отозвался мужчина, с теплой улыбкой на губах оборачиваясь к подступающей к нему женщине, которой он подал руку, и та вложила в его ладонь свои холодные, как лед пальцы. Его лицо исказило влечение и дурманящая страсть, так преданный раб, взирает на возлюбленную властительницу своего сердца; мужчина, пленившейся пламенным поцелуем избранницы, но глаза его оставались мертвыми, в них не было и капли жизни.

– Но я живу лишь для исполнения ее желаний, ибо я господин, которому она подвластна. Так поступают супруги, которые отдают небесам клятвы верности. Разве твои постулаты не твердят тебе того же?

– Поэтому вы поработили целый город?

Мужчина улыбнулся коварно и зло, прижимая к своей груди женщину, прильнувшую к нему, и он, вдыхая аромат ее волос, тихо произнес:

– Людям бесполезно толковать о нашем заточении, убеждать о свершении благих поступков.

– Этот человек пришел сюда не для того, чтобы обвинять нас, умерь свой измученный пыл, – раздался нежный голос женщины, когда ее белоснежные руки легли на его широкие плечи, а она закрыла свои глаза, не позволяя видеть ему, как на длинных темных ресницах заблестели хрустальные капли слез, от которых исходил аромат росы на листьях боярышника в рассветные часы.

– Неужели? – прошептал мужчина, поднимая свой дымчато-свинцовый взор на Анаиэля, вытаскивающего изогнутые клинки из темных ножен, хотя ладонями, он не ощущал серебряной рукояти с головой серебряного дракона, впивающейся в кожу, и звук высвобождающегося металла разносился по широким залам, поглощенным беспредельным безмолвием тьмы. Вдыхая в легкие кислород, он ощущал трупный запах разлагающейся плоти, вбирающий в останки холод, он словно мог узреть, как на расходившейся и тлеющей коже вырисовываются морозные узоры.

– Не смей обнажать клинок перед ликом благородных дворян, смертный, ибо не ведаешь, чему собираешься противиться. До тебя приходили другие, но их обуздал страх, и чувство поглотило их, – воскликнул мужчина, голос его был подобен грому, и черты его красивого лица исказились звериной яростью и гневом, некогда пламенные губы стали обескровленными и побледневшими, а кожа обрела почти пепельно-серый оттенок, как у мертвеца. И полы его мантии восставали в фигуры громадных черных львов, и кристальные когти скользили по стеклянному помосту, отчего раздавался звук, напоминающий лязганья цепей с огромными звеньями.

– Этот город канул от событий, которые твоему разуму не подвластны, и мы оберегаем души, скоропостижно покинувшие этот окровавленный мир, построенный на пепле и костях, – говорил мужчина, когда темнота опускалась с каменистых облаков, и он видел виражи чудовищных призраков, слыша их стон и дыхание, от которого пальцы обращались в ледяные обрубки.

– Люди позабыли о моралях человеколюбия и сострадания к ближнему своему, а потому погрязли в страстях. Не смей обрушивать свой гнев на тех, кто блюдет покой бессмертных душ. Здесь спят герои предыдущих войн, сражавшихся за твою жизнь и свободу, и твой народ не почитает память ушедших, как должно благодарному сыну их крови, но ты подчиняешься смертникам, что учиняют войны и стоят во главе управления, отчего культуры и нации ведут сокрушительные бои друг против друга.

– Зачем ты пришел в обитель усопших и не побоялся встречи с благородными темного княжества? – нежным голосом прошептала женщина, устремляя свой золотистый взор на человека, когда драгоценные когти на ее пальцах, скрепленные тонкими цепочками, вонзились в ткань кафтана мужчины, прорезая материю, и грациозный узор бушующей морской волны расходился под наточенными горячими остриями на его груди.

– Я знаю, что здесь есть люди. Я хочу забрать их с собой, чего бы мне этого ни стоило, – и в это мгновение женщина повернула в его сторону голову, не изменяя позы, и изящные золотые ленты, вплетенные в смольные волосы, воспламенились пунцовым. Она пристально вглядывалась в его спокойные и безмятежные черты лица, словно могла узреть частицы, из которых состояла его слабая сущность, и ощущение, что его разъедала внутренняя мгла, поглощало. Все погасало в беспроглядной темноте, зловещая и непроницаемая материя сливалась черным потоком со стен, и превращенная в лед вода, зашипела, когда чернь коснулась колеблемой поверхности. Темнота будто пеленала пространство, растворяя видения дворцовых стен, где сверкало голубое пламя, где можно было различить фигуры людей, наблюдавших за приходом живого. Чем он был в сравнении с той чернотой, что царила в этих монументальных постройках на протяжении столетий? Перед его чистым незамутненным взором вставала вечность и холод бурлящего потока, когда заколыхались полы шифонового платья с золотыми арабесками и рубиновыми камнями женщины. Ее локоны были продолжение настилающейся мглы, и она смаковала алеющими губами, и ветры стали злее, жаждая разразиться стихией своего могущества.

– И вы либо отпустите их добровольно, либо мне придется показать вам то, на что способен мой род, который вы так ненавидите, – его слова были резки, но холодны, в них не было эмоций, который бы мог произнести человек, скованный яростью. Но он с трудом мог дышать мерзлым и грязным воздухом, пробивающимся через преграды его свежих реющих ветров, расстилающихся над морями и витающими сквозь облака.

– Зачем ты явился в царственные покои Кашира, путник? – мягко и удивленно вопросила женщина, отпуская шелковую мантию своего возлюбленного, склонившего к ней свои серебряные глаза, и дева изогнула свои ухоженные брови, под которыми были начертаны защитные руны, и теневые узоры на ее коже пришли в движение. Стебли молочных цветков ибериса, цинерария и фиалки пронзали стеклянные плиты моста, поднимаясь по каменным факелам, и когда бутоны расцветали у каймы, над которой высилось пламя, лепестки чернели, изгибаясь под палящим жаром.

– В тебе течет кровь сильного дома, ты дворянин человеческого рода и восточной части Османской Империи, а не тех свободных дикарей, что простирают свою власть и волю на западе, – шептала женщина, и золотые лезвия ее когтей покрылись льдом, когда она подходила к мужчине, направившему на нее обоюдоострые клинки. Но его руки дрогнули, мышцы сводило судорогой, когда кожу пронзила горячая боль, лед пропитывал суставы, сама кровь замерла в пальцах, сковывая ладони с эфесами оружия. Глаза женщины, закутанные кипящею нефтью, были окном в мир беспредельной смерти – в них не было страха и отверженности, лишь роковая пустота, захлестывающая, как волны океана. Там во тьме не было места боли, сожалению и любви; спокойствие и тишина укутывали роковое оцепенение его тела.

– Скажи мне, смертный, зачем ты пришел в Кашир? – шептала она, приближаясь к нему, когда сталь клинков стала рассыпаться на глазах, когда его губы дрогнули при прикосновении золота к своим губам, а закоченевшие пальцы не слушались голоса рассудка. И он ощутил металлический привкус на кончике языка, когда он сглатывал собственную кровь, льющуюся на подбородок и в рот, когда золотые перста рассекали нижнюю его губу.

– Люди испытывают страх перед ложью, которую исповедуют пророки и управленцы, стоящие во главе власти, и мы смиренно храним покой усопших здесь. На протяжении столетий наши владения посещали люди, в чьих сердцах зияет алчность и злоба, жадность, которой нет границ. И мы увещеваем их самыми омерзительными видениями, какие видел ты, ступая по подземным проходам, но твое сердце оставалось всегда спокойным, – она поддела когтем каплю рдяной крови, облизывая кончиком языка, пробуя на вкус его жизнь, познавая ритм бьющегося сердца.

– Ты пришел не за дарами, хранящимися здесь, – произнесла женщина, когда ее холодная ладонь легла на его щеку, и мороз, которого он не знал прежде, пронизывал его тонкими иглами, и его ветряные ленты раскалывали сотканный лед на замерзших запястьях, тогда как лицо сковывала стужа. Он чувствовал, как алмазные грани тончайшего льда покрывают кожу.

– Я пришел по прошению великих властителей восточных земель, – говорил Анаиэль, вытаскивая из-под плаща красный шелк с золотым свисающим амулетом огибающего свой чешуйчатый хвост небесного дракона, стискивающего в аметистовых когтях сферу мира. Тяжелое красное золото раскачивалось из стороны в сторону, как маятник, а женщина смотрела на свиток из самого нежного шелка и на протянутую руку со жгучим отвращением, словно ей преподнесли разодранное мертвое тело, сочащиеся гнилью и смрадными соками, раскрыли внутренности с серебряными червями, поедающими останки плоти. И в это мгновение лицо ее обдало человеческим страданием, и она медленно покачала головой, будто не веря, что проклятый артефакт находится в ее обители. Черная лента волос упала на ее искаженное болью бледное лицо, когда агатовые воды сотрясала рябь, от которой поднимались волны праха, вздымающиеся до стен, увитых фресками старой войны. И он видел в сапфировых отсветах пламени, как умирали миры, выписанные платиной на камне, и падали под гнетом вражды империи. Царственное одеяние, волосы и туманные глаза стали тенью тьмы – незримой, но преследующей черноту. Она дополняла саму ночь и сладость мечты, умиротворенные объятия смерти; ее дымчатые глаза были воспоминанием о дожде и росе на листьях плакучей ивы и полыни. Прекраснейшая правительница, окутанная осязаемым саваном зловещей темноты – невинная и страстная, чистая и оскверненная в нежеланной грешности. Погруженные в сумрак белокаменные и опустошенные дворцы, под которыми смыкались горные острые багрово-темные склоны, пропитанные влагой, и скалистые бурные теснины петляли, извивались и карабкались по каменистым узким ущельям подземных лабиринтов. Бурные тропинки рек бежали далеко вниз, и в отдаленных водных коридорах с винтообразными широкими колоннами и врезанными в горы изящные арки, Анаиэль видел белые корабли и ладьи с шелковыми парусинами с золотым гербом старых домов, и седые туманы увивали едва видимые мощные тросы такелажа и длинные увесистые румпели.

– В ваших дворцах есть человек, который станет следующим владыкой! Тот, кто займет лотосовый престол в небесной обители, – кричал Анаиэль, когда в воздухе зазвенела стужа, и чужые ветры опускались с темноты, мертвые всадники ночи поднимались из темной заводи. Их черные плащаницы скрывали стальные доспехи, покрытые потемневшим серебром, и темная кровь, как сок ягод тута, блестела на ножнах, что сжимали железными пальцевыми пластинами черные поводья жеребцов. Их лица скрывала темнота, но они подступали, и кони поднимали копыта над черными водами. Анаиэль крепче стиснул зубы, когда ледяной кол, просвистевший с вышины невидимых потолков, разрезающий снеговую россыпь и льдины в воздухе, вонзился с силой в его колено, отчего мужчина упал на ноги, чувствуя, что ему не хватает воздуха, суставы ломило, а тьма сгущается, накрывая его точно покрывалом.

Его длинные каштановые волосы упали на побелевшее лицо, осыпанное потом и кровью, и непрекращающийся озноб медленно терзал его тело, словно он сгорал, и несся без передышки, не оглядываясь по сторонам, лишь бы спастись. Невиданный и непередаваемый страх обуял его, когда он поднял глаза на овивающую его со всех сторон темноту, и перед ним представали поля сражений и огня, чьи красные и пестрые орнаменты вздымались до голубеющих небес. Если бы не чувство паники, испуг, вонзившийся в сознание, как стрела, быстрота и отточенность движений, то он был бы уже мертв, и его тело разошлось на равные части, когда заостренная черная пика расколола стеклянные покрытия моста, пролетев в сантиметрах от его лица, и отзвук могучего врезающегося удара разлетелся, разнесшись громовым эхом.

– Совсем скоро настанет время великого Турнира, и я милостиво прошу вас о снисхождении отдать мне избранного звездами добровольно, – в его глазах воссияла мольба, когда он склонился перед женщиной, понижая голову к заледеневшему стеклу, и хлад впивался в его кожу, обжигая окровавленные губы. У него перехватило дыхание, когда он ощутил запах мокрой розы и густых восточных пряностей, но поднять свой взор не посмел, слыша стук серебряных копыт вороновых коней, холод их шелковистой гривы. Он слышал тяжелое дыхание лошадей за своей спиной и клацанье зубов по серебряным удилам, и сквозное дыхание всадников теней, чьи сокрытые лики вытягивали весь воздух и жизнь. Женщина же, принявшая человеческое обличие, прислонила трепещущие ладони к груди, будто пытаясь остановить больно бьющееся в груди сердце, и гримаса непередаваемого страдания сковала ее утонченные и молодые черты. Ее красота была непередаваема и губительна, как рок представшей смерти. Алый рот ее открылся в безмолвном крике, когда женщина согнулась, пытаясь удержать внутри себя вырывающиеся рыдания, обхватывая себя руками, будто пытаясь поддержать.

– Я думала, что ты мое освобождение, но ты пришел, чтобы очернить мою память и мое извечное заточение в этих стенах, нарушая покой! – полы ее великолепного наряда накрылись водяными струями от поднимающихся темных волн, и он подивился чистоте ее прекрасного лика, что так напоминало глубину озера, покрытого северными льдинами. Кинжалы голубого льда пронеслись возле его лица, и он ощутил хлад точеных алмазных граней, разбившихся за его спиной, и от ударов по стеклянной кладке поднялась воздушная волна. Анаиэль со всей силой, оставшейся в руках, вогнал кристальные клинки в стекло и с тяжелым выдохом пригнулся, едва смея сделать вдох, когда каскадный вихрь ветра разрубил стены, и каменные остроносые черные глыбы, как умирающие угли костра, повалились на водяную кромку, разбивая морозный покров. И дикие ветры взметнулись в высоту, сбивая наземь и придавливая кости, выламывая суставы в пальцах до крови сжимающих хрустальные клинки.

– Это верно, что один из великих избранников сокрыт здесь, от глаз ваших узурпаторов, которым твой род поклоняется. Фальшивые боги, что устраивая распри и войны между народами, наживаются, набивая свои дома золотом и зеленым ядовитым зельем, что продлевает их ничтожное время в этом бренном мире. Ты, что служишь своему Императору, выполняя долг по крови, такой же пес войны, слепец и глупец, которому нет равных! – она горько усмехнулась, отступая, ибо ноги ее подгибались, когда плечи ее содрогнулись, и безумные ветры взвились в высоту, ревя и крича, как и умирали в непереносимых криках, от которых стыла кровь, образы теней, пытающихся пробиться сквозь каменную завесу. Их когтистые щупальца рассекали свет леденящего огня, но призраки, заточенные в бесконечной тьме, не могли проникнуть в мир живых, оставаясь за пределами, но кики чудовищ, исполненных звериного мученичества и страдания, разбивали сердце. И по лицу мужчины текли горячие слезы, когда он видел в темных видениях человеческую боль потери и отчаяния, невыносимого груза горечи, что испытывали дети, задыхающиеся от слез, уткнувшиеся лицами в землю перед мертвыми телами родителей, и как они кричали, разрывая горло и голоса. Он видел матерей, что баюкали в темных шалях окровавленные тела солдат, пытаясь в карминовом месиве лиц, отыскать знакомые выражения своих отпрысков; возлюбленных, что протягивали друг к другу руки, пытаясь дотянуться кончиками пальцев до кожи любимого человека, и в последний раз ощутить тепло чужого тела. Он множество раз склонялся над больными и ранеными с гангренами и выплывающими гнойниками на раненых веках, скрывающими глаза; слышал нечеловеческий крик, вырывающийся из горла тех, кому отрезал конечности, с какой пустотой в душе оттирал каменные полы грязными тряпицами, как вдыхал запах спиртовых растворов и лекарственных трав в лекарских комнатах. Но Анаиэль никогда не чувствовал такой пронизывающей до самых глубин боли, чужой боли, словно умирал он сам, и те, кто дороги ему больше жизни, больше тихой и покойной смерти.

– Сефиль, успокойся, – пробормотал мужчина, поддерживающий ее, осторожно обнимая за талию, словно боялся причинить своим неумелым прикосновением боль, и на лице его отразилось глубокое отчаяние, он с трудом мог дышать, словно мог чувствовать каждой клеточкой своего тела ее смятение и внутренние переживания духа. Мужчина сжимал возлюбленную в своих объятиях, приникая нежными устами к открытому плечу, вдыхая едва уловимый аромат, замеревшей дуновением на тонких волосах, чувствуя руками ее шаткое сердцебиение и тихий, сдавленный стон, упавший с ласковых губ. Но тепла и заветной ответной горячности кожи он не почувствовал, только беспредельный гнев, как океан, что покрывал собою раскалывающуюся на части сушу, закрывая морскими разъедающими грядами тихие берега, усыпанные изморосью и цветущие янтарные поля. И живое умирало под неистовой стихией, так и умирало ее миролюбивое сердце, жаждущее света.

– Он хочет забрать того, кто будет оберегать будущего правителя! – кричала она, побледневшая и обездоленная, пытаясь отбиться от жарких мужских рук, сжимающих ее в пламенных и заботливых тисках, тогда как она пыталась вырваться, разрезая его сильные руки в кровь, одаряя шрамами и болью, которые он не мог забрать из ее сердца. Мужчина лишь крепче прижимал ее к своему телу, закрывая глаза, словно пытаясь через соединяющее их тела тесные связи, передать свою уверенность, отвагу, силу и бесстрашие, а женщину сотрясала безобразная ярость и страх. Каменный кровавый престол огибали белоснежные птицы, их сверкающие крылья были прекраснее рассветного солнца, и такими же пламенными, как языки огня, такими же светлыми, как стылое серебро лунного света. Гранитные фрески кровоточили, и со стен с вырезанными гравюрами лились буро-красные потоки, и из темноты вылетали огромными стаями черных туч летучие мыши, и на бархатных крыльях ночи сияли костяные когти. Шум их крыльев заполнял мрак, и когти, и зубы скрежетали по склизким и зловонным стенам. Твари тьмы усеивали собой огни и были темнее колышущихся волн разбушевавшихся вод, и расстилались тлетворные туманы.

– Я этого не позволю! Этот мальчик под моим покровительством, и я не дам шанхайским псам забрать хранителя истинного владыки! Ты останешься здесь навсегда, даже если для этого мне придется пожертвовать собой! Я не позволю жертвам прошлых столетий пасть напрасно! Твои управители падут, как и ты, рабский смерд, что несет на себе бремя их службы, – говорила женщина, и голос ее разносился мелодией, сладкой песней и перьями журавля, плывущими по воздуху, когда стремительные водовороты и грязные потоки, смешанные с землей вознеслись в воздух, а темные воронки расширялись, беспощадно затягивая в свою глубину остатки воздуха. Могучие каскады накрыли его тело, и краеугольный тонкий камень в бегущем потоке обкалил резной агонией висок. От холода воды его сердце замирало, и он в борьбе с вражеской стихией хватал бледнеющими губами воздух, захлебывался смрадным течением, на краткое мгновение высвобождаясь из-под сходящихся волн.

– Я покажу тебе, что значит истинная власть, – сказала женщина, когда мужчина, стоявший позади нее, что-то надрывно пытался прокричать, но за шумом грозового ветра, перемешанного со снегом и мелкими крупицами льда, разлетающимися в стороны, он ничего не смог расслышать, лишь ее голос был для него звуком и проповедью. Давление неимоверной силы пало на его плечи, воздух сотрясался, вода и земля поднимались в высоту, и стены дрожали. Анаиэль опустил взгляд на свои ладони, прижатые ко льду, и из голубеющих под кожей вен, поднимались полные струи крови, спелые капли красных бусин застывали в вышине, когда он пытался противиться, представляя сносящую волну ветра, раздирающей надвигающуюся темноту. За ее спиной расправлял крылья белоснежный грифон, взлетающий в глубокую черноту, но он видел только женщину, простирающую к нему руку в темноте. Она приоткрыла губы, и взвившийся серебристый пар ее сладкого дыхания превратился в седовласых жеребцов, унесшихся под кров ночной.

– Тебе не дано было познать истинный страх, потому что ты ничего не терял в своей жизни, – шептала она пламенеющими от крови и слез устами, и синие огни высились прямыми столбами, осветляя его сокрытое во тьме лицо. Тогда он увидел истинный оттенок ее глаз, светло-голубой топаз, обретающий тона индиго, когда пламень искр возносится к контурам прекрасного лица.

– Ты не знаком с болью утраты. Отринув дом, ты лишь последовал за собственным выбором, но тебе не ведомо чувство грызущей скорби, когда все, что ты так пламенно любил и желал украдено чужими руками и прихотью времени. Как ветры, сгоняющие тучи, наступают сезоны дождей, реки выходят из-за берегов, уничтожая урожай, так и перст судьбы, отбирает все по своей воле, – тихо произносила она, и с уголков ее глаз скатывались слезы.

– Я покажу тебе, каково это, тосковать по любимому созданию, чей образ застыл лишь в воспоминаниях, которые тают с каждым ненавистным днем, – говорила женщина, и воздух воспевал ее голосу, когда она ступала по стеклу и воде, по черным небесам и звездному настилу. Перед ним больше не было сумеречной госпожи, ее одеяние стало чистым, как снег.

– Если сможешь справиться с утратой, то я позволю забрать тебе избранного, – человеческая девушка, в чьих жилах текла горячая кровь, чье дыхание было свежее астры, взяла из его сломленных и трепещущих рук шелковый свиток, мгновенно сгоревший в ее пальцах. Голубое пламя обгладывало материю, пока на чистой ладони не остался рубиновый камень.

– Я отдам тебе все, что пожелаешь, даже покажу тебе сладостный сон, о котором так мечтает твое сердце, – шептала она, прикладывая теплую ладонь к его холодной груди, где слабо билось сердце.

– Даже то, что тебе не дано будет узреть при скоротечной жизни, я позволю, – нежно обещал ласковый голос и нежные руки, прикоснувшиеся к его лицу, золотые когти, впивающиеся в подбородок и уголки глаз, оставляя кровяные полосы. Глумящийся смех, разнесший по гаснущим искрам пламени.

Но когда Анаиэль смог встать на колени и выпрямиться, чтобы встретиться с противящейся силой, то обнаружил, что полностью окружен мраком и тишиной. Он мог отчетливо слышать стук своего сердца и неровного дыхания, но, куда бы он ни взглянул, повсюду его окружала темнота. Мрак, у которого не было характера, чувств, имени – полная пустота. Отчего-то именно так он себе всегда представлял облик смерти. Вечность в пустоте, в которой нет звуков и ароматов, голосов и боли, и ни отчаяние, ни радость не вонзаются жгучими воспоминаниями в сердце. Здесь нет того страшного холода, который убивал в нем волю к борьбе, жары, от которой сдавливало горло в жажде, но здесь было так невыносимо пусто, что от одной мысли о дальности и бесконечности, у него кружилась голова. И он мог чувствовать одиночество, витающее в крылатой первозданной черноте, и в сравнении с глубокой темнотой, он был ничтожеством. Темнота была совершенством, а он был ничем, тишина же обратилась его страшнейшим наказанием и бичом. Он кричал, но не мог слышать голоса, он смотрел на свои руки, но не мог разглядеть конечности. Только темнота представала перед ним.

Когда он тяжело вдохнул в себя кислород, как если бы только что вынырнул из-под столпов ледяной воды, выплывая с самого дна глубокого озера, он раскрыл слезящиеся глаза, прижимая ладонь к вспотевшему и горящему лицу. С обнаженной загорелой груди стекали капли холодного пота, и он вдыхал в себя свежий утренний воздух, пока у него не закружилась голова, а зубы не застучали от будоражащего волнения в нервах. Его ладони заскользили по шелковистым белым простыням, по льняному узорчатому переплетению, пропитавшимся запахом мускуса и лаванды, и он в сомнении и непонимании сдвинул брови на переносице. Анаиэль огляделся вокруг.

Это была его прежняя комната во дворцах Сиона с просторными ониксовыми холлами, каменными залами. И теплый золотистый свет вливался через распахнутые балконные деревянные двери, и ветры поднимали прозрачно-белый, как фата, шторы. В дальней части стоял его деревянный стол с письменными принадлежностями: знакомые хрустальные чернильницы и стеклянные перья в драгоценных чашах, кремовое сукно и ровная стопка листов, перевязанных бархатной красной тесьмой. Золотой слон рядом с книжными стеллажами со старинными фолиантами, словарями и историческими рукописями в кожаных перелетах. Знакомый сандаловый аромат наполнил его легкие, когда он повернулся к стоящим вдоль стены высоким комодам и шкафам.

Темные ресницы мужчины дрогнули, когда он заметил на мраморном полу разбросанные атласные сорочки, батистовые темные юбки, драгоценные пояса с крупными изумрудами и золотыми монетами, диковинными лентами. И поверх разбросанной груды вещей особенно выделялись тканевые темные туфли, с вышитыми на дорогом бархате багровыми маками. Вплотную с его резным комодом из темной древесины стоял широкий шкаф с распахнутыми дверцами. И с длинной полки с аккуратно сложенной в несколько стопок белыми мантиями, на пол пали тканевые золотые пояса с жемчужными бусинами. Анаиэль приподнялся на локтях, потирая гудящую переносицу. В висках ломило с такой силой, будто его с обеих сторон ударили раскаленным молотом. Он нечеловечески устал, и продал бы душу за горячий хлеб и острый суп. И только когда мужчина смог на несколько минут прикрыть глаза, прижимаясь затылком к деревянной кружевной спинке широкой кровати с балдахином из красного бархата, размеренно вдыхая аромат гортензии, растущей в богатых садах главного поместья, окруженный зачарованным теплом солнечного света, обтекающим лицо и нагую грудь, он смог позволить отекшим мышцам расслабиться. Когда же он смог отринуть нависшую над разумом полудрему, опуская руку на поднятое колено, то вновь оглядел знакомые интерьеры, опасливо сузив глаза. Признавая родные вещи, он не мог не обратить внимания, что часть комнаты словно принадлежала другому человеку, явно пренебрегавшим правилами порядка. У него всегда было немного вещей, и он хранил каждый необходимый предмет в нужном месте, будь то кожаные крепления для кинжалов, или охристая подводка для глаз, хранящаяся в фарфоровых емкостях, чтобы провести месячный ритуал поклонения небесным блюстителям. Женщине же, разделявшей с ним спальные комнаты явно была свойственна неприхотливость к прилежности и аккуратности. В комнате появились огромные золотые зеркала, раму которых поддерживали ангелы, золотогривые и разъяренные львы, и опаловые столики, выстроившиеся вдоль целой стены с рубиновыми и малахитовыми шкатулками, гребнями и серебряными расческами, и темными сундуками, в которых женщины хранили косметику. На древесной высокой тумбочке по левую сторону кровати стоял поднос с хрустальными и цветными баночками с мазями, духами. И он мог уловить слабый запах красной розы, из лепестков которой делали душистое масло для тела столь любимым восточными женщинами в столице. Он сморщился от причудливости происходящего еще больше, когда обнаружил на огромных и мягких перинах длинный золотой волос, что был тоньше струны арфы. Его взгляд словно обожгло белым огнем. Рука невольно потянулась к найденному сокровищу, и он осторожно разминал между пальцами солнечную нить, поражаясь, как в предрассветных лучах, оттенок становился платиной и лунным серебром. И поднеся волос к губам, ощутил свежий запах можжевельника и мяты. Ни у одной женщины он не видел такого драгоценного светлого тона, почти царственного. Странное место, что так походило на его прежний дом, в котором он улавливал привычную гамму запахов – сандаловое дерево, лак и кожа дорогой мебели, и золотая краска журавлей на голубой эмали расписанных стен, стеклянный блеск темно-красной канифоли в нефритовых и флаконах, сухой красный и медвяный вереск в тонкой вазе из бордового стекла и аромат алоэ и лаванды. Незнакомые и притягательные ароматы, заполняющие легкие кипящим воздухом. Он мог ощутить прикосновение холодного шелка успокаивающих рук к своим обнаженным плечам, волнующий запах черных астр, ласку посеребренных локонов, опадающих на его грудь, горячее дыхание на затылке, теплые губы на щеке.

Но когда Анаиэль опустил случайный взгляд на левую руку, его глаза потрясенно воззрились на сплетенные цветы адониса, выписанные витиеватыми и узорчатыми чернилами на коже, начиная от запястья, протягиваясь переплетающимися, как лозы и кроны линиями до локтя, вытягиваясь к предплечью, обвиваясь кольцами у плеча и припадая к груди, где билось сердце. Вечное клеймо и отметина, которую не стереть ни одной силой, даже всевластному огню не поглотить эти чернила, когда от умирающей плоти останется лишь прах, и краска замрет в песках, замарав чернотою белые песчинки, застывая под землею.

Он мягко вдохнул, стискивая руками уши и закрывая глаза, но даже так, Анаиэль отчетливо мог слышать журчание стремительных вод, протекающих между обложенными разгоряченными на солнце белыми плитами искусственного русла. Его пальцы прикасались к черным символам со странной смесью страха и затаенного возбуждения. Он никогда прежде не думал, что будет женат. Он не мог себе такого позволить, пока…

Сердце больно закололо при этой мысли, словно леденящий искривленный коготь врезался в плоть. Мужчина спустил ноги на каменный пол, выложенный голубой лазурью, пытаясь отыскать в дебрях темного сознания ответ, но как только стопы коснулись теплого камня, мужчина позабыл то, что томило его. Странное чувство, словно позабыл и утратил нечто ценное. Шелковые черные штанины волоклись за его шагом, когда он спускался в просторную залу, ведущую в сад, попутно набрасывая на плечи темный кафтан.

Он остановился возле бьющего высокого фонтана, вдоль нежно-розоватой мраморной кромки которого, вились лозы винно-красной розы, и на полных бутонах поблескивали мелкими кристаллами капли воды. Мужчина долго всматривался в свое отражение, оперевшись ладонями о каменный парапет, но как бы он не старался достичь своих воспоминаний, они ускользали от него, как вода, утекающая из-под сложенных ладоней. Знакомое лицо в зеркальной ряби, но он знал, что правую бровь должен пересекать короткий белый рубец, оставленный костяным кинжалом, а волосы должны были со временем выгореть на солнце, потеряв свой темный каштановый отлив. В отдалении раздались шаги, и он невольно обернулся, застилая вытянутой рукой ярко бьющий в глаза свет. И сквозь дамастовые и газовые занавеси, легкие, как ветер, плывущие облака, спадающие мягкой волной с арочных проходов балконного холла, вошла женщина удивительной красоты. Анаиэлю подумалось, что весь мир застыл, а время остановилось. Он перестал дышать, все еще сжимая сильными пальцами мокрый камень, не чувствуя боли в костях и кровоточащих пальцев, стиснувших Ему подумалось, что он мог бы укрыть белоснежную кожу жемчугом. И его пальцы неумолимо жгло от желания прикоснуться к курчавым светло-золотистым локонам, стекающимся ниже поясницы, словно облик света воплотила она в своем образе. Он был проклят в тот же миг, как увидел ее тогда, в стенах запретного города, прикасаясь пальцами к влажным губам и костяшками пальцев проводя вдоль шелковых бровей.