Текст книги "Лазурное море - изумрудная луна (СИ)"

Автор книги: Евгения Кострова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

V

Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем.

Библия (Песн, 8, 7)

Ее на руках нес аристократ, и пока они спускались по винтовой широкой лестнице из цельного опала, отсвечивающим светло-сиреневым и лилово-серебристым сиянием лунных бликов, пространство заполнялось молочно-белым светом, льющимся с прозрачных куполов огромного корабля. По невидимому, как капли дождя в знойное лето потолку, проходили золотые существа, украшениями плетясь вдоль стен и несущих колонн, что обвивали алмазные лозы роз. Небесные драконы ползли по белым, как покров снегов стенам, облаченные в блистательные мантии солнечного обелиска, лапы с кристальными когтями сверкали звездным светом и сиянием россыпи росы в рассветных туманах, походя на заостренные полумесяцы, но Иветта не замечала величавость и красоту дворцового убранства. В ушах ее отдавалось гулким эхом биение собственного сердца, а закрывая глаза, она слышала шум прибоя ласковых волн янтарно-голубоко моря, и огненные лучи солнца пронзали и сбивали пенистые гряды, вздымающиеся в синь небес. Дыхание мужчины было ветром, что сносит леденисто-белые вершины снежных гор в ее родной земле, жестокой бурей, проносящейся над застывшими под вечными льдами глубокими озерами, и синева замерзших вод была столь яркой, что в пучине обращалась в ночную черноту. Глаза его были мшистыми лесами, и вздох подобен плывущим белым облакам. И как же билась рдяная кровь под силой мышц его, как звенели златые вплетения украшений на темно-каштановых длинных волосах, устилающих ореолом звездным. Его равномерные вздохи колыхали темнеющие пряди ее волос, ласкали кожу на скулах и мокрые от слез ресницы, и она растворялась в его присутствии, становилась чем-то неосязаемым, словно теряла плоть и возрождалась духом, что кружится в танце его ветряных серпов. От него пахло дождем и туманами, и ночным жасмином, и восходом, оплетающим иней на полных чашах лотосов, цветущих на спокойной глади водянистых зеркал. И чистейшая тропа из молочно-белых лепестков омывала стопы, как шелк его белоснежных одежд, что светлее меха белой лисицы, блуждающей в долинах снежных, где под покровом белизны пробуждаются опустившие к сырой земле бутоны подснежники. Под снопами света, стекающегося с прозрачного потолка, в завихрениях воздуха и неясных видениях, она видела, как раскрываются за его спиной великолепные крылья, чьи грани блестели как драгоценный хрусталь, как плачь грозного неба, что сгущало в своей обители властительные тучи. За его спиной ступали, следуя шагу, львы с белоснежными шкурами в блистательных серебряных доспехах и возглас рева их проходил внутренним ознобом по телу; под его ногами заструились вниз по мраморным ступеням белые и черные ласки и горностаи, а на златые перила опускались могучие орлы и ястребы, слагая вокруг своих крыльев воздушные потоки, будто зачарованные слова и священное песнопение молитвы, а клекот был их песней древних войн.

– Что такое? – неожиданно остановившись, вопросил Анаиэль, изучая ее открытый и блестящий от влаги слез взор.

Иветта моргнула, потирая рукой глаза, и видения исчезли, оставляя после себя кружевные завихрения золотисто-яшмового света. Растворились сладкие потоки розовых ручьев, бегущих по парапетам, украшенных восточной резьбой и охотничьими миниатюрами, унеслись в сизой и благоуханной дымке чудесные звери, вернувшись в далекие леса и пустынные юдоли. Темные, как полные луны, глаза сов и ястребиный крик погубила сила шафраново-аметистовых лучей, кистями облекая ясные образы в невидимые, незримые даже для ее глаз фантомы. По раскидистым высоким агатово-черным скалам у горных хребтов вздымались полярные волки, поднимаясь на вершину под покровом лунной зари, освещающих их путь, в тихих рощах проскальзывал горностай, утопая в чистых снегах, что были белее соли, и родники неслись алмазной бурлящей тонкою рекой вдоль ночных аллей дремучих дубрав, где белесые и сильные корни сплетались обручами, вздымаясь над землей природной тропою. Стая голубей пронеслась над ее головой, и девушка подняла взгляд наверх, влекомая их скорым и свободным полетом в вышину, и их размытые тени падали на лицо. В ее глазах отражались их белые крылья и перья, что опадали, будто снег на плечи и руки, в ушах звучала мелодия студеных облаков. Она почувствовала, как руки на плечах, что удерживали ее, сжались сильнее, и Иветта смогла очнуться от зачарованного сна, проникшего в реальность. Она посмотрела на мужчину, что неотрывно следил за ее глазами, и в выражении его лица она смогла ощутить болезненность, скорбь. Его же глаза были полны затаенного восхищения и торжества, откровенность и прямота голубого взора смущали и будоражили чувства. И Иветта глубоко втянула в себя морозный воздух, что рассекали острые крылья соколов, боясь пошевелиться в стальных руках человека.

– Удивительно, – выдохнул он, оставаясь совершенно невозмутимым, всматриваясь в глубину ее изумрудных глаз так, словно все еще надеялся разглядеть увядающие, как цветы и тающие, как лед видения. – В отражении твоих очей я вижу, что не способен увидеть своим слабым зрением смертного. Это твой дар, ниспосланный с высот небесных чертогов?

Он грустно улыбнулся краешками своих губ, и Иветта удивленно подумала, насколько нежными стали резкие черты его красивого лица.

– Хотел бы я иметь такую силу вместо той, что обладаю, – произнес Анаиэль, продолжая спускаться по лестнице, и свет, стелящийся на его волосы ониксовым градом, создавал иллюзию опадающей осенней листвы, сверкающей на заплетенных длинных прядях. И казалось, что за ним плывет златая царская мантия, и причудливые образы, вышитые драгоценными нитями, сходили яшмовым потоком, как если бы зимнее солнце рекою протекало на землю. То были цветы олеандра, и острые чаши бутонов белых лилий, сизо-фиалковые лепестки глицинии, расцветающие на покрове белейшего снега. И кремовые снега таяли под его шагом, под его добрым взглядом, тихим, как бесцветный взор совы, всматривающейся черными очами в глубокое озеро в свете полной луны. Запах солнца, холод ветра и взгляд белого оленя, чьи золотые копыта утопали в снегах – все имело имя, свой неповторимый и волшебный язык. Она не могла произнести вслух имен тех созданий, что видела в своих снах, не могла говорить на их безмолвном, но звучном в отдалении бесконечного времени языке, которым перешептывались чарующие существа, не способна воспроизвести песни, что слышала за гранью. Иветта не ответила, ненавидя себя за слабость. Тело все еще ныло и помнило боль от кинжальных зубов, пронзивших плоть ядом, а воспоминания от кровавых видений приводили в оцепенение.

– Сомневаюсь, – тихо прошептала девушка, и вздох ее был не громче падения пера на водную гладь, дуновения ветра, окружающего в вихре оловянных облаков лепестки пиона и шафрана. Она не произносила слов вслух, но была уверена, что человек услышал ее, прочитал по губам. Иветта боялась говорить, начни она даже вымышленный рассказ о своей жизни. Дворянин, воспитанный лучшими учителями Империи, мог знать многие наречия, даже древние восточные диалекты, а если он долгое время путешествовал среди пустынь, то повстречались на его пути многие народы и племена, и он с легкостью мог распознать косноязычную речь иноземца от наречия единокровно рожденного на земле песков. Даже сейчас дрожь от неизвестного будущего, вскрывала вены на запястьях, отсекала кожу от плоти, и в этот миг Иветта жалела, что не могла видеть грядущее по собственному желанию, взывать к внутренней силе при помощи воли и сознания, как это делали иные толкователи. Картины и видения всегда приходили нежданными и злосчастными призраками, порой пугающими и зловещими, и лишь в редких случаях, ей удавалось насладиться красивыми иллюзиями, что освещали ауру, исходящую от человека, в глаза которого она заглянула на краткое, ускользающее от памяти мгновение. И просыпаясь на грязной земле или заполненных людьми и торговцами площадях, не могла вспомнить, в чьих глазах разглядела мановение будущего, в чьи бесконечные пейзажи проваливалась.

Ее голову покрыла темнота, когда они вступили в длинный коридор, что освещал полог ночного неба, и сияние звездного пути отражалось в больших, чарующих как нефритовые осколки моря глазах. Небо стало океаном, где вздымались прозрачные волны аметистово-фиолетовой воды, а звездные светила расцветали на черном покрывале, как бутоны златого молочая, нагой стремниной утекая вдоль северного сияния. Она не заметила, как прильнула щекой к гладкому и теплому подбородку мужчины, как сжались ее руки на его атласной одежде, когда они проходили под сводом из выстроившихся аллелей деревьев кипариса и раскосых корней сикоморы, а по стенам тянулись обрывы и кручи зимних просторов, овеваемых хладными, смертельными ветрами. Когда он делал шаг, то след неоновой лиловой полосой устилал стеклянный пол, по которому расходились виражи роз и змеиных лоз белых гортензий. Жар, пронизывающий тело от легкого соприкосновения с его кожей, привнесли покой в пылающую сомнением и страхом душу, и, закрывая глаза, она отдавалась ощущению его рук, удерживающих на весу слабое и неподвижное тело. Ноги безвольно болтались в воздухе, тогда как к рукам вернулась былая сила, и она цеплялась пальцами за ворот его великолепной туники.

Если ее подсчеты были верны, то вот уже четыре дня Иветта путешествовала вместе с дворянином и его преданным прислужником, пока древний белоснежный корабль бороздил среди золотых пустынных барханов, гонимый страшной бурей в далекие и неизведанные просторы. Плотный чертог густой тьмы завлекал голубое небо под свинцовым флером, и пейзаж сожженной раскаленным солнцем земли, плоскогорья, увитые малиново-красными туманами и возвышающиеся над ними горные иссушенные долины, оставался неизменным, как течение самого времени. Горячий воздух, опаляемый умирающей огненной звездою, был наполнен пылью, и горло прожигало от каждого вздоха. Пламенный жар заполнял ноздри, обжигая легкие, а глаза слепили прозрачные волны в небесах, сияющие винным топазом, окутываемые когтями настигающей индиговой грозы. Передвигаться она могла с огромным трудом, поэтому Анаиэль относил ее на руках на палубу, чтобы девушка не проводила все дни взаперти четырех мраморных стен, что были удушливой клеткой, в которой она медленно задыхалась без свежего воздуха. И когда девушку усаживали на мягкие бархатные подушки, выложенные вдоль ажурной спинки каменной скамьи из черного оникса, она немедленно устремляла взгляд на темное небо, преследующее их, как стая голодной саранчи. Она видела в переливах серебра и металла, лазурно-синие и фиолетово-красные вспышки молний, пронзающих в дикой и первозданной ярости серо-пепельные клубы туч. Она слышала рев черных барсов, терзающих голубые небеса агатовыми клыками и лай охотничьих псов с пепельной шерстью, что сопровождали жестоких всадников на темных жеребцах. И кони пили кровь и поглощали плоть, а копыта, что были темнее вулканического стекла, орошали землю белой солью, и природа мертвела под их смертоносным галопом. И неуправляемая жестокость обваливалась лавиной на ее сознание каждый раз, когда Иветта отводила взор, чтобы не пасть в воздушную чуму, водоворотом поглощающим душу. Даже тень, оставляемая грозовыми облаками, была не черной, а аметистово-красной, и злато песков, не могло потушить оттенок распустившихся бутонов мальвы, с чьих лепестков стекала не роса, а свежая кровь человеческих жертв. Ветер, доносившийся с востока, был пропитан гарью и порохом, холодом иного мира, и лишь закрывала она свои глаза, то видела полымя, охватывающее и сжигающее сам кислород, и отчаянные и пагубные видения, проносившиеся перед ее пророческим взором, убивали в ней последние крупицы бесстрашия. Их преследовало облако смерти, и ужасные фантомы таились за сгустками беспросветных туч. Мужчина всегда оставался подле нее, ни то из-за недоверия, ни то из-за внутреннего желания защитить, молчаливо наблюдая за небом. И возводя глаза вдаль к опустошенным землям, холодность и отверженность никогда не менялась в его серебристо-сапфировом взоре, когда он вглядывался в черные раскаты. Иветта хотела спросить, что же он чувствовал, всматриваясь в агатовые переливы, но никогда не могла набраться смелости. Порой они оба изучали друг друга со стороны, пока того не замечает другой. Иветта поднимала любопытствующий и тихий взгляд, когда мужчина закрывал свои глаза, непринужденно склоняя голову к подпертому кулаку. Сухой и горячий ветер развевал его мягкие волосы, и тонкие пряди скрывали за собой прямой и аккуратный нос, чувственные губы и темно-каштановый отлив длинных густых ресниц. Спокойствие и умиротворение пробуждались в сердце, когда она смотрела на его мирное и безмятежное лицо, и даже ветер, проносившийся вдоль песчаных дюн, воспевал неомраченную грустью и бедою, мелодию флейты. Так показывается обелиск солнца под густым смогом пасмурного неба в холодной стуже зимы, и узкие полосы янтаря алмазным сплетением осыпают укрытые ветви высоких деревьев, освещая полосой бледно-шафрановой заснеженную аллею в глубокой чаще леса. Браслеты на его сильных запястьях горели темным пламенем, и Иветта невольно подумала, что такие руки могли с легкостью сломать ее кости, сожми он их чуть сильнее, но как нежны были прикосновения рук к горячей коже, когда он со всей заботой и осторожностью врачевал ее раны. Когда она отводила свой взор, обеспокоенно глядя вдаль, он из-под приоткрытых ресниц наблюдал за передвижением облаков в грани ее серо-изумрудных глаз, всматриваясь в осколки сосновых лесов и травянисто-мшистых равнин. Пусть она молчит, пусть не желает заговаривать, пусть боится, но проникновенное удовольствие пронзало каждый вздох и каждый звук, когда она была рядом. Необъяснимое и таинственное чувство покоя покрывалом ложилось на его плечи, как заботливое объятие матери.

– В нескольких милях отсюда есть небольшой город, – говорил Анаиэль, пододвигая к девушке чашу горячего жасминового чая по поверхности стеклянного сиреневого стола, на которое падало отражение витражей, изукрашенное искусными восточными узорами цветов, и темно-алые очертания повторяли орнаменты, и на лиловых украшениях проходили золотые прожилки от проскальзывающих солнечных лучей.

– Наконец-то избавимся от лишнего груза, – снисходительно произнес металлическим голосом темноволосый мужчина, неприятно усмехнувшись уголками разбитого рта, поглаживая рукой широкие костяные ножны своего высокого меча и не отрывая острого кобальтового взгляда от девушки. Такое орудие могло разрубить пополам песчаного зубра и разъяренного тигра, а если учесть с какой титанической силой человек наносил удары, сам воздух от одного взмаха гигантского меча превращался в рассекающее лезвие, способное разбить гранитные камни вдребезги. Он восседал на софе из темной древесины, и холодный металл его новой механической руки был пресыщен пеплом и дымом, а на фалангах свинцовых пальцев поблескивали священные древние руны из платины, выведенные изумительным каллиграфическим арабским почерком. Иветта знала всего несколько символов, выгравированных золотом на указательном пальце мужчины, и словно почувствовав ее взгляд, человек поднял свое ястребиное и жестокое лицо. Но если черты его оставались непроницаемо спокойными, то в глазах поселилась такая ярость, что от одного такого случайно брошенного взора, она готова была застыть и повиноваться любой его мысли. На нем была небрежно расстегнутая шелковая туника с затканным золотом воротником и длинными рукавами, изукрашенными вышитыми огненными птицами. Открытый ворот оголял могучую грудь, испещренную белесыми шрамами, и на его темно-бронзовой коже, они представлялись ей белыми высеченными хребтами. Мускулистые ноги обтягивали узкие черные брюки из той же дорогой материи, и на бедрах висел кинжал с изумрудной рукоятью. По-своему этот человек был красивым, но складки теней, блуждающих в его глазах настолько будоражили все чувства, что Иветта готова была поклясться, что кровь ее холодеет все сильнее от каждой проведенной рядом с ним секундой. Тело бросало в холод, и в неистовый жар, и возбужденный страх проходил ледяными шрамами от кончиков пальцев, поднимаясь до самых локтей, хотя огонь в камине распалял тепло так, что даже каменные стены становились теплыми, стоило лишь к ним прикоснуться, будто те горели изнутри.

Ее собственное винно-красное платье маковым флером спадало на пол, и длинный шлейф тянулся кровянистой тропою по мраморным половицам, придавая волосам тон черной смолы, а глазам цвет расцветшей гвоздики, и в тени оттенок сменялся от бледной мяты до пылающего медового нектара.

Анаиэль бросил холодный взгляд в сторону своего прислужника, синева его васильковых глаз стала столь глубокой, что напоминала бездонную впадину под массивами океанских вод, и угольные ресницы Тора медленно опустились под давлением незримой силы, что пала тяжким и болезненным грузом на его плечи, приковав духовными цепями. Его величавую фигуру обволакивали волны гнева и губительного презрения, оно просачивалось через его кожу, высвобождаясь в воздухе дымом и иссиня-сизым холодом, оставляющим поцелуи на острых бриллиантовых камнях, свисающих с высоких люстр на потолке, в голубых огнях, поднимающихся со свеч в золотых канделябров. И Иветта видела, как вороньи черные крылья ниспадают на его одеяние, застилаю мрамор ковром буро-темных тюльпанов, что были темнее черноты.

– Эта девушка достаточно привнесла нам невзгод с тех пор, как мы нашли ее, – в глазах его вспыхнул огонь, заблудшая искра пламени в совершенном мраке, и платиновые пальцы сомкнулись в железный кулак, и на золотых виражах аканта заиграли изумруд и жадеит.

– Первый господин, – с еле слышным придыханием и мольбой обратился он к мужчине, что неспешно подходил к столу с тяжелым хрустальным подносом, заполненным чашами и драгоценными пиалами, от которых поднимался таинственный пар багрянца и голубого фианита. – Я прошу лишь Вас быть благоразумнее и последовать моему совету, оставить ее в первой же деревне, что попадется нам на пути, даже если она вымерла, люди сгинули прочь в пустыне, а в колодцах более не осталось и капли воды, и земли населены плотоядными призраками. Мы ничего не знаем о девушке, у которой нет даже защитных рун на теле, – он произнес это с таким отвращением, что у Иветты скрутило живот, и она прикусила зубами язык до крови. И чувствуя на себе давление его непобедимого духа, она опустила голову, продолжая мысленно про себя повторять слова спокойствия и заклинать о молчании, тогда как в глубине души уже встрепенулась тенистая лавина. – Найденная в проклятых землях женщина, не принесет ничего кроме новой череды страданий и несчастий, которых в достаточной мере и сейчас хватает на нашем пути, – продолжил Тор, вставая с черно-базальтовой софы. При этих словах Анаиэль обаятельно улыбнулся, закрывая глаза и расставляя на столе склянки с чопорно-синей жидкостью, чернила и краски в хрустальных высоких фужерах, а когда руки его поставили запыленный прямоугольный сундук, украшенный изразцами, он мягко подул на шалфейно-зеленые и серо-синие декорированные рельефы на черной поверхности, и в воздухе заплясали бриллиантовые крупицы.

– Я услышал тебя, Тор, – спокойно произнес Анаиэль, так и не подняв на него взгляда, с предельной осторожностью и чуткостью изучая письмена у основания таинственного ларца. – Если ты не возражаешь, то я хотел бы, чтобы ты остался здесь и помог мне, если Иветте будет слишком больно. Мы не можем оставить ее без защиты, и не должны осуждать человека за нищету и неспособность заклеймить себя святыми рунами.

Он провел указательным пальцем по воздуху, очерчивая голубые иероглифы, отчего золотые замки отомкнулись, и по залу разнесся эхом мягкий щелчок.

Иветта молчала, но губы ее раскрылись, и на лбу появилась легкая испарина, когда он поднял перед собой алмазные тонкие шпицы с заостренными иглами на конце, такими инструментами наносили на тело детей охранительные символы, что защищали от темных сил. Рисунок же и детальность орнамента говорили о статусе человека, носившего на коже черную или голубую краску.

– Нет…, – тихо вымолвила она, – мне не нужно никаких защитных рун. Они ни к чему. В глазах ее поселился страх, и мысль о том, что ее собираются заклеймить, а на коже навсегда останется пигмент черни, оскверняющий память ее истинного происхождения, пугало не меньше, чем мысль о смерти.

Тор резко поднялся со своего места, и голос его прогремел, как серебристо-белесый раскат в ночном небе, подтянутый пасмурной пеленой:

– Первый Господин, это оскорбительно по отношению к Вашему статусу. Я не позволю, чтобы Ваши чистые руки омылись черной жидкостью первородного греха. Она не чистая, сколько лет бродила она без покрова всевластных богов. Слишком велика честь для простолюдинки, чтобы на ее коже выписывал святые узоры благородный дворянин, узнай об этом Ваш отец, его слабое сердце не выдержало бы такого горького известия.

– Благо, что я отказался от своего происхождения, а отца по всем законам Империи больше не должна волновать моя скромная жизнь странствующего врачевателя, – чуть усмехнувшись, сказал мужчина, раскрывая фиалы с черной и золотой красками, но она ощутила горечь, отразившуюся в кружевных завитках смольных теней, когда мужчина затушил деревянные палочки с благовониями, развевая пепельные волны, поднимающиеся к потолку. Иветта обратила глаза к его широким ладоням, удерживающим пиалу, покрытую искусными изразцами, и на миг забыла, как дышать, увидев жемчужный свет в медовой жидкости, от которой поднимался сладкий аромат фруктов и цветов. Там, в злотом блюде покоилось само солнце, и жар, исходящий от пламенных разливов, обжигал щеки и ресницы, а из темной краски поднимались расплывчатые тени драконов и грифонов, слетающих с тонких краев пиалы и, раскрывая в воздухе острые, как шпаги, когти.

– Иветта, – обратился к ней мужчина, и она вздрогнула, ощутив пылающую волну, бороздящую вдоль основания шеи и до самых кончиков пальцев, а когда посмотрела в его голубые глаза, стиснула пальцы рук, чтобы заставить себя отвести от него поглощающий взгляд, но не могла. Тот притягивающий, как засасывающая бездна взор, павший на нее, был проникновеннее седых туманов над снежными перевалами, когда высокие пики горных вершин, омывались серебристо-карминовым светом восхода, забрезжившим на горизонте. И уловив в ее выражении внутреннее волнение, мужчина удовлетворенно улыбнулся, и глаза его потеплели, обдав чувственной волной.

– Как бы тебе не хотелось, рано или поздно, это должно быть сделано, если ты хочешь себе спокойной жизни, – произнес Анаиэль, присаживаясь на широкий ковер из меха белого писца и сцепив пальцы, оперся локтями на стеклянный столик, не сводя с девушки задумчивого взора. – Будет больно, но я обещаю, что боль исчезнет, развеется пылью из твоей памяти, как только я завершу рисунок на твоей спине и лопатках, и сделаю все, чтобы твои муки были недолгими, – он прикрыл свои глаза, и его подбородок и острые скулы овеяли языки седого дыма.

Прежде чем продолжить, он глубоко вздохнул, складывая руки на груди и смотря на нее сквозь полуопущенные веки:

– Ты должна понимать, что если кто-нибудь будет осматривать твое тело, не найдя ни одного священного символа, даже крохотного пигмента черных чернил и избранной руны, тебя могут признать как проклятую, – он медленно покачал головой, и на губах его заиграла томная улыбка. – И мой прислужник уже принял тебя, как за прокаженную и отмеченную бедствием и несчастием. Не подчиняйся он реликвиям, что связывают его сердце и могут убить за неподчинение, ты бы давно была мертва, ибо, по его мнению, одно твое присутствие оскверняет меня.

– Почему же Вы не боитесь ни скверны, ни черни, что падет на Ваш светлый стан, когда я дышу вместе с Вами одним воздухом? – настойчиво спросила Иветта, смотря на него своим выразительным и сильным взглядом, вложив в него всю свою стойкость, хотя сознание все еще будоражили видения его силы, его безмерной ауры, растекающейся, как глубокий океан, поглощающий твердыню земли и вершину неба. – Что Вам мешает выбросить меня в оголенные долины пустынь с надвигающимся штормом разгневанных душ и орды демонов, чтобы скормить им меня в качестве дарованной жертвы? Быть может, они отступят, набросившись всем призрачным войском на мое худощавое тело и пролив на червонный песок кровь?

Анаиэль не ответил, поглаживая подбородок тыльной стороной указательного пальца, и в его мягком, невыразительном лице появилось нечто темное, эфемерное, как те неясные черты туманных призраков, следующих за белоснежным кораблем.

– Я не убийца, – твердо произнес мужчина. – Более такой возможности может и не представится. Тогда как я добровольно предлагаю поставить знак своего покровительства на твоем теле. Сомневаюсь, что ты сможешь отыскать мастера, который начертает на твоей коже святую символику даром, тем более, что это чревато последствиями для самого писца по телу. Жизнь такого человека будет поставлена под угрозу, – он помедлил, встречаясь с ней взглядом, прежде чем взять одну из острых шпиц, обливая ограненную сверкающую поверхность кипящим раствором. – Ты сама навлечешь на себя беду, и люди, которых ты встретишь на своем пути, или под чей кровь будешь проситься, отринут твой дух, потому что не увидят на твоем теле священной метки, – он на мгновение остановился, оглядев ее с ног до головы. – На самом деле, это довольно странно быть неотмеченной в столь зрелом возрасте. Жрецы храмов Януса могли бы принять тебя за неверную, и предоставь ты им горсть слов о бедности, о которых ты мне поведала, тебя бы мигом отправили на казнь.

– Почему же Вы готовы начертить на мне этот символ, жертвуя своей духовной чистотой? – спросила Иветта, несмотря на тяжелый взгляд, окаймившего ее фигуру воина, поднявшегося со своего места и вытащившего с холодным звоном черный меч, вокруг которого заплясали бусые миражи и когти.

– Не зарывайся со словами, нахальная девка! – и ярость исказила его черты, и ей почудилось, что он оскалился на нее, будто дикий волк, готовый в любую секунду растерзать свою падшую жертву.

– Довольно! – осадил его стальным голосом Анаиэль, бросив сдерживающий и прожигающий до самых костей взгляд, отчего по телу мужчины прошлась волна агонии, цепляющая каждую мышцу и мускул под бронзовой кожей, обхватывающий могучее тело, будто непробиваемый доспех. – Я не потерплю непослушания в моем присутствии, если же у тебя затруднения с молчанием Тор, то ты можешь немедленно покинуть меня, и я в одно мгновение освобожу тебя от данной клятвы, потому что мне не нужен человек, который не может смирить свой горячий нрав.

Тор сильнее сжал челюсти, и Иветта почти услышала, как захрустели его зубы под напором еле сдерживаемого гнева. Возможно, что даже после того, как ей и нанесут священную символику его светлого Господина, это не удержит жестокого воина от того, чтобы оторвать девушке конечности и развеять прах над одной из пустынь, чтобы ее дух вечно скитался по безликим дюнам.

– Счастлив узнать, что мы пришли к мирному разрешению нашего фатального спора, – сказал Анаиэль, внимательно наблюдая, как огромный меч входит в ножны, а его прислужник в ледяном безмолвии медленно перевязывает красную тесьму на рукояти. Тор сжимал алые шнуры в кулаках настолько крепко, что Иветта представляла себе веревку, стискивающие ее собственное горло, и на краткий миг ощутила пронзительную и тупую боль в основании шеи, а из легких вышел весь воздух, обрывающий хрупкость ее жизни.

– Разве я не обязана буду служить Вам, как и Ваш свирепый защитник, мечтающий оторвать мне голову, после того, как я получу один из древних символов? Через чернила на моей коже, Вы сможете управлять мной не хуже кукольника своей марионеткой, притуплять чувства, повелевать каждой мыслью и желанием, – Иветта покосилась на окутанные мягким полумраком стены, зашевелившиеся под полосами солнечного света, рассекающими бархатные красные занавесы на огромном витражном окне, и ей захотелось спрятаться от колышущихся гирлянд пепельных узоров, расцвечивающих снежную белизну стен, окрашивающий холодный мрамор оттенком лилии и бегонии.

Анаиэль с трудом справился с проникающей на уста горящей улыбкой. Несколько свечей голубого пламени потухли под силой хладного ветра, когда в глазах его появился мерцающий блеск упоения.

– Я обещаю, что ты будешь вольна поступить со своей жизнью именно так, как тебе заблагорассудиться. Останешься ли ты подле меня или покинешь, будет полностью зависеть от твоего решения, – с легкой улыбкой говорил мужчина, подпирая подбородок кулаком. – Не держу рабов и прислужников по принуждению, это распаляет больше гнева в сердцах, нежели искреннего повиновения.

– К чему такая небывалая щедрость? – гневным шепотом спросила Иветта, изгибая правую бровь. – Дворяне не ставят своей символики на простолюдинах беспричинно, это карается небесным отречением и порицанием главы великого дома, – она перевела дыхание. – Что Вам от меня нужно?

– Забавно, – рассмеявшись, произнес Анаиэль, окуная острие алмазной шпицы в чернила, и серебристые отблески, падающие на драгоценный инструмент, отразились в его томительных глазах, – ты выглядишь куда более осведомленной в заветах Высокого Двора, нежели знаешь о касте, к которой принадлежишь сама. А что обычно привлекает мужчин в женщинах? – чуть наклонив голову, спросил он, обнажив белоснежные ровные зубы, отчего у нее внутри все скрутило в тугой узел. И мужчина устало вздохнула, когда она не ответила, проведя рукой вдоль длинных прядей волос, словно этот жест, мог помочь ему собраться с мыслями.

– Не волнуйся, – продолжил он, горько усмехаясь, – я не собираюсь использовать тебя, как наложницу или приковывать тебя к цепям и повесить на тонкую лебединую шею ошейник, как то делают многие выходцы из моего сословия. Но я отпрыск Империи и должен блюсти законы страны, что подарила мне жизнь. И я буду следовать им так, как велит мне сердце. У меня нет ни титула, ни богатства, – признался он, раскладывая стеклянные фужеры и смешивая черные и голубые чернила с мятным и жасминовым растворами. – У меня нет дворцов, нет слуг или механических зверей, что стояли бы на вечной страже перед сокровищницами – все это принадлежит фамильному роду, из которого я изгнан за попирание священных обетов, поэтому меня тоже в какой-то мере можно назвать чернью. И тающее солнце на горизонте бледно-златистого небосвода осветило его лицо в малиново-красном отливе, волосы его стали темнее, а глаза превратились в темные провалы, окаймленные сапфировой грядой.