Текст книги "Лазурное море - изумрудная луна (СИ)"

Автор книги: Евгения Кострова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– И все же кровь, что течет в моих жилах древняя и могущественная, – задумчиво шептал Анаиэль, и рябь теней двинулась по малахитовым балюстрадам, спускаясь змеиными темно-синими кружевами вдоль половиц, огибая каменья цветных стрежней на высоко подвешенных люстрах. – И я не умалю памяти предков, оставив беззащитного человека без пищи и крова, защиты, – он прикрыл свои глаза, складывая стопкой махровые полотенца.

– Если же твое желание покинуть меня настолько сильно, то я не воспрепятствую твоему уходу. Ты вольна уйти, как только того пожелаешь. Оставаться же подле меня опасно для тебя. Я странствую в поисках одной важной для меня вещи, – уголки его губ приподнялись, когда он выразительно посмотрел на ее взволнованное лицо, и глаза его подернулись туманным флером, опаляющим предрассветные голубые небеса. – Именно то, в чем я так отчаянно нуждаюсь, и привело меня в заклятые чертоги Даррэса, и там по велению судьбы я повстречал тебя. Порой на небесах свершаются решения, пересекающие пути двух жизней. Ничего случайного в нашем мире нет, и я посчитал это знаком. Что бы сталось с тобой, если бы я не нашел тебя и не излечил возле вод масок забвения? – на выдохе произнес он, и Иветта подозрительно сощурила янтарно-изумрудные глаза, смутно вспоминая очертания голубого мрамора и искусные завитки золота на разбитых каменных ликах, на тонких нитях расколотых орнаментов из чистейшего лунного камна в уголках бездонных темных глазниц, что сверкали серебряным жемчугом полной луны и исиння-темным пламенем лепестков обриета.

Иветта опустила взгляд на свои руки, поглощенная видениями, что тогда промелькнули в ее сознании. Она видела белоснежные дворцы, утопающие в хрустальных водопадах под знаменем великолепного рассвета, окаймлявшего диамантовые холмы черных гор, усыпанных девственными снегами; она стояла посреди океана пламени, наблюдая, как под карминовой луной опадают высокие светло-молочные башни и распадаются шлемовидные златые купола, покрываются золой и пеплом роскошные фрески, и ангельские фигуры с поднятыми бриллиантовыми клинками на столбах белоснежных соборов, закрываются под пологом черного дыма, и ястребы, вылетали из-под глав смога, через непроницаемые своды которого пробивалась медовая заря. Она слышала, как плывут по гладкой поверхности снега, пролетая над замерзшими белыми волами, сокрытые под ледяным небесно-синим одеялом застывшего озера, и внимала отзвуку дребезжащих осколков льда, когда табун черных коней, облаченных в сверкающие серебряные доспехи, и всадники в белоснежных одеяниях вздымали свои златые мечи, и изумрудные эфесы отбрасывали слепящие огни на наступал на армию, приближающуюся с противоположной стороны берега. Взмах широких крыльев аиста, поднимающегося с гладкой поверхности прозрачно-серого озера, на которое опадали лепестки белесого ириса, в коем отражались волнующиеся лозы ивы на берегу, раскачивающиеся под волнующимся ветром, и лепестки цветов окрашивались в глубокий красный, орошенные кровавым дождем.

– В древних текстах говорилось, что единожды взглянувший на отражение ликов в дымчато-бирюзовых бассейнах Даррэса, перемещается в иные миры и иное время, – он помедлили, придвигаясь ближе, чтобы заглянуть в глубину ее глаз, чтобы увидеть осколки тех чудес, что мерещились в грани васильковой гряды холмов в низинных туманах, когда в ее открытый взгляд проскальзывал свет.

– Души их так и остаются запечатанными, а тела же медленно иссыхают, тают, пока от существа, погруженного в дремоту видений, не остается даже черепков, что рассеются в знойных бурях пустынь. Человек исчезает в объятиях снов нежных или грозных, – краешки его чувственных губ приподнялись, когда он перешел на тихий сладострастный шепот, и эхо звуков, разнеслось по ее телу, проникая в структуру костей, разогревая красную кровь, отчего вскипали и воспламенялись вены под тонкой, как бумага, кожей. – Интересно, какие же видения предстали перед твоим ясным взором, когда ты погрузилась в один из зачарованных снов.

Иветта несколько раз моргнула, стискивая алую материю роскошного платья, обтягивающего ее полную грудь и округлые бедра, придавая каждой черте изысканной мягкости, небывалой утонченности; золотая диадема с ниспадающей на чело бриллиантовой каплей холодило кожу, а зубцы больно впивались в кожу и волосы, словно тернии розы и кружевные лозы вплетались в темные курчавые пряди, так корабль бороздит неугомонное море в предвестии надвигающегося шторма.

Иветта подняла взгляд на мужчину, одарив его легкой улыбкой, такой же невесомой как пух, слетающийся с тополиных деревьев, кружащийся под чистым сапфировым небом в знойный летний день, такой же нежной как холод атласа, такой же звучной, как клокот океанских волн. Анаиэль смотрел на нее сосредоточенно, внимательно, и в глубине его глаз с обнаженной синевой, можно было уловить тонкую тень печали и разожженной страсти, когда он наблюдал за движениями молодой женщины. Его ресницы дрогнули, когда выбившийся локон черного сгустка ночи упал на обнаженное плечо, скользя по точеным ключицам, он содрогнулся, когда она встала, снимая тонкий обруч, удерживающий пелену темных шелковых прядей, и роскошные волнистые волосы рассыпались по плечам и спине тяжелым занавесом, и в пространстве он ощутил слабый аромат мускуса и олеандра. И волнение, неподвижность, что вмиг охватили его благородный стан, испугали, и он молил, чтобы голос его сохранил былую стойкость, хотя сознанием полностью овладел отзвук чеканных золотых браслетов на ее оголенных запястьях и лодыжках, мягкость розоватых губ, что коснулись лепестков алой бегонии. То было не вожделение, нечто иное, запредельное. Когда он смотрел на нее, ему представлялось, как он пил из горного источника холодную воду, настолько вкусную, что от этого кружилась голова, ему снились горы, где воздух наполнен цветочным ароматом, реки, проходящих вдоль широких равнин и изумрудных дебрей леса, вдоль оврагов, усыпанных аметистовым кленом, но та зачарованная зелень далеких и мистических пейзажей была несравненна с малахитом ее очей. Ее пальцы нашли золотые подвязки на спине, и, щелкнув замком, прозрачно-алое платье красным облаком упало к ее ногам, и девушка прикрыла руками свое нагое тело, но Анаиэль все еще продолжал заворожено смотреть на пурпурную ткань у ее ног, расползающейся кровавой лужей, и когда его взгляд двинулся выше к ее лодыжкам и коленям, тонкой талии и высоко поднятому подбородку, он на краткое мгновение позавидовал ее рукам, потому что они могли прикасаться к коже, чувствовать тепло бурлящей крови. В горле отчего-то пересохло, когда она двинулась к софе из сандалового дерева, осторожно ложась на живот и прикрывая глаза.

Воздух застыл, и звучность ее голоса разнеслась эхом по мраморному залу, так солнечное пламя разгоняет безлико-пепельные гряды туч:

– Я видела, как цветут анемоны под дождем, как раскрываются цветы на розовом дереве, и на нежно-пунцовые бутоны падала человеческая кровь и слезы людей, что любили друг друга, смешивая на стеблях прозрачность и кармин, и в свете розовато-лавандовой луны, застывшая капля превращалась в кристалл жженой умбры.

Иветта прикрыла глаза, когда мужчина прикрыл ее по пояс батистовой фиалковой тканью с вышитыми на ней крупными жемчужинами фениксами и тиграми, и она услышала, как опадают складки великолепного покрова, и холод пронзил ее леденящей болью, когда его пальцы прикоснулись к ее пояснице, так мастер рассматривал полотно для своего будущего творения.

– Тебе было страшно? – едва слышно поинтересовался он, проводя кончиком указательного пальца вдоль затылка, останавливаясь в том месте, где когда-то было темное пигментное пятно рабыни, клеймившее ее вечным проклятием и недугом неудачи.

– Нет, – тихо ответила она, дрожа ни то от страха, ни то от предвкушения до того были ласковыми и теплыми его длинные и искусные пальцы, и тогда Иветта подумала, о каком именно страхе спрашивал ее человек. О страхе одиночества и смерти, о видениях кровавых ужасов, преследующих ее в бодрствовании и ночных иллюзиях, или же картинах, что показывали ей лики в зачарованных прудах Даррэса.

– Что еще ты видела в своих сновидениях? – спрашивал Анаиэль, массируя ей мышцы спины и с особой, чуткой нежностью втирая в кожу шалфей и мед, стекающий вдоль ребер и груди, янтарные струи протекали даже в рот, блестя под огненными раскатами солнца, и Иветта облизывала пересохшие губы, ощутив на кончике языка пряную сладость восточных земель.

– Войну, – почти безмолвно прошептала девушка, смотря на игру каменей светлого циана, из которого был вырезан небольшой столик, и как в прозрачной лазури отражаются всполохи амарантово-красного и розовато-лилового сияния звезд. И кладя подбородок на сложенные руки, Иветта старалась удержать вырывающий с уст стон удовольствия, переполняющий телесные чертоги каждый раз, когда она чувствовала силу рук молодого мужчины на своей коже. Она удерживала дыхание в застывшем горле, которое наполнилось пеленой странного и пугающего блаженства, девушка смотрела широко-раскрытыми глазами в переливающуюся игру чистого золотого света, пробивающегося сквозь плотные шторы и падающего на широкие продольные стены, заполненные сценами битв, где всадники в великолепных доспехах цвета темного кварца и полуночного агата воздымались над черным смогом бездны, поражая мрак огненными копьями, сверкающим серебром даже на каменных стенах. И тьма, что поднималась над искусно выкованными щитами, образовывали мириады темных когтистых рук, жаждущих разорвать венценосных рыцарей, разбить ветряные преграды, что защищали светлых воинов от пагубных миражей, наполненных яростью, гневом и мщением.

Иветта часто задышала, когда мужчина нежно провел ладонью вдоль позвоночника, посылая огонь через плоть, и воспоминания о его прикосновении жалили разум, как языки ядовитых змей, и как сладкого наркотика она с отчаянным нетерпением ожидала его сильных и теплых рук, что в медленной и сладострастной агонии, томительной пытке сводили с ума. Она ощущала четкое прикосновение кончиков его пальцев, когда он смачивал их в терпком и горячем вишневом нектаре, настолько темным, что он казался черным, как аметист, а затем его ладони растирал нектар вдоль ее кожи. И озноб сменялся волной возбужденной, опаляющей до основания дрожи, поднимающейся до самой макушки, отчего трепетали пересохшие губы и мышцы внизу живота. Ей казалось, что она потерялась во времени, заблудилась в мыслях. Он наклонился над ее шеей, и Иветта почувствовала, как несколько прядей его длинных волос выбились из строгой и плотной косы, опадая на ее открытую кожу, а потом он выдыхал свое горячее дыхание, испаряя обжигающим ветром влагу бальзамов и масел.

– Войну прошлого или же будущего? – полюбопытствовал он, массируя затекшие от волнения плечи, и его ухоженные брови изогнулись в беспокойстве, когда он услышал ее болезненный вздох.

– Не знаю, – тихо вымолвила она. – Но я бы не хотела увидеть этот сон вновь, он поглощает, как зыбучий песок. Мне представлялось, что я была златыми пиками, что сталкиваются друг с другом, когда люди направляют на себе подобных смертельные орудия, землей под ногами могучих жеребцов, терзаемой берилловыми подковами и звуком металла, искрящегося огненными крупицами, черным дождем от дыма высоких пожаров и костров, падающих на обезображенные в ненависти лица.

Он ничего не ответил, и когда мужчина поднялся со своего места, то Иветта мгновенно ощутила холод окружающего пространства, когда ее покинуло тепло его мягкой кожи, нежного касания, и страх сковал в тисках. Тело напряглось, как тетива лука, приготовившись к боли.

– Успокойся, – сказал Анаиэль, присаживаясь на колени на батистовую подушку, – я выпишу самые прекрасные символы, которые только знаю на твоей спине. Тебе будет нечего стыдиться, когда ты будешь снимать одеяние перед своим суженым или жрицами, что покроют златою хной твое тело в свадебных узорах. Ее окутывал в заботливые перины горно-небесный ветер, теплый летний воздух, что развевал лепестки гиацинта и азалии в ночи, то было его дыхание, протекающее между цветущими яблонями и полями, усеянными золотой пшеницей, шумом клена над озерными гладями. Когда скальпель прорезал ее кожу тонкими линиями, она перестала дышать, сосредоточившись на ощущении ледяного острия, проникающей внутрь стыни. Кровь выступала, растекаясь по спине речными потоками и изогнутыми тропами, он выписывал горящей иглою древние символы, удивительные по своей красоте и детальности арабески, чудотворных птиц и мифических созданий, и каждая новая линия была новой повестью.

Он разговаривал с ней, но лишь спустя долгие часы, проведенные в окостенелом состоянии неподвижности, она смогла различить смысл произнесенных слов, и тогда Иветта осознала, что мужчина рассказывал о значении выписываемых на ее плоти картинах. Когда же голубые и пепельные чернила пропитывались барбарисом крови, она закрывала глаза, чувствуя как индигово-туманные разливы, очерняют кожный покров. Он выписывал дворцы, окруженные райскими садами и вольными реками, символику, содержащую знания древних библиотек и красоту небесного простора. И порой, когда их дыхание было единым, ей представлялось, что она падала сквозь пенистые облака сапфирового неба, одежда пропитывалась ледяною влагой, и неистовый свист в ушах от проносящихся вихрей оглушал собственное сердцебиение, тогда как лицо обжигало зарево карминового рассвета, а небеса все еще усыпала ночная темнота уходящего видения ночи.

Было больно, оставленные заточенной кистью пейзажи воспламенялись на коже. Было странно и страшно ощущать их тяжесть на собственном теле. И Иветта чувствовала, как оживают чернильные существа, перебираясь по коже, как драконьи когти обтачивают о сухожилия свои кристальные лезвия, что были острее и прочнее любого заточенного клинка, они блистали, как осколки сумрачного неба и молния сверкала в их поглощающих зрачках. Она чувствовала легкость ветра, срывающего лепестки кроваво-красной левкои с изумрудных равнин, как ревели в урагане хрустальные волны, ниспадающие с восстающих в вышину гор, и как звезды падали в небе, рассекая ночь изогнутыми серебряными косами.

В посвящении и предании своего тела магическим рунам, было нечто интимное, когда мастер заточал саму свою душу в телесный покров другого существа, вкладывая частицу и своего сердца, переплетающих их чувства в тесной связи, создавая старинную и крепкую нить. И с каждым новым символом на бледно-кремовой коже, ей виделось, как проходит духовная тесьма, сотканная из стеблей небесных садов, и как горят нити. Воздух был напоен златистым огнем, каждое новое прикосновение пропитывалось струей ветров, приносимых из лесных чащоб в летний день, кожу ласкала ущербная луна, тающая в крестовых созвездиях, и багровое море воздымалось серпом над сливовыми облаками. Она видела через его глаза идущего вдоль песчаных ураганов мужчину, скитающегося по окаменелым долинам, как под сильным и равномерным шагом расцветали пестрые алые розы, что были пунцовее губ девственной новобрачной; как струи клокочущей пресной воды расходились под его белыми сандалиями, и как лучи солнца, пламенеющего в зените, превращались в чарующих птиц, скользящих в стылых небесах и горящих созвездиями на широких и мускулистых плечах молодого человека. Индигово-лиловые чернила впитывались в кровь, смешиваясь с ее слезами и безмолвными криками, звенящим стоном боли разносилась музыка по просторным коридорам и холлам древнего корабля, и пол покрывался льдом, через который прорезались аметистовые розы. В белых и черных вспышках глумящейся агонии, Иветта различала огненные ночи, где кружились в привольном танце женщины, отдающихся наслаждению ночи и вожделенным взглядам мужчин, которым они принадлежали без остатка. Их златые маски с рубиновыми кручеными акантами, вспыхнувшие как свежие капли крови открытой раны на жарком солнце, их бронзовая кожа, обожженная алыми свадебными рунами, и звук золотых браслетов, оглушающих рев стучащих в страстности любви сердец. Фигуры мужчин, облеченные в сладком дыме, облачающие их могучие тела в седые одеяния туманов, преображая в божественных титанов, когда обнаженная грудь покрывалась кожаной перевязью острейших кинжалов. Леопардовые шкуры, распластанные на песках, на которых стояли хрустальные кувшины вин и раскрытые плоды граната на широких патерах, по краю которых возносились сирены, поднимая над головой лютни из морских ракушек, и нежная музыка арфы, укрывающая влюбленных под пологом висящих зеленых лоз груш. Шепот блаженного удовольствия прошелся вдоль ребер, когда Анаиэль добавил белой краски, надрезая кожу в основании поясницы, и очертания ее татуировки покрывались лавандово-лунной охрой, сияя в тенях, как аквамариновые берилла.

Она выдохнула, стискивая зубы и поглощая воздух вновь, когда сознание проникалось новой чередой неизвестных дорог, великолепных городов, чьи сверкающие червленые стены насыщенного багрянца, украшенные роскошными пышноцветными горельефами, освещались темным янтарем заходящего солнца. Во внутренних убранствах дворцов стояли золотые армиллярные сферы, и астрологи в белых мантиях считывали движение небесных светил, следя за звездными картами. Там среди огромных и бесчисленных залов имперских библиотек, где дивные соцветия белой петунии с пунцовым отливом, плелись вдоль массивных книжных шкафов из красного дерева, и хризантемы в лунном свете сверкали, как опалы на молочной балясине кружевных беседок. Книжные полки были заполнены бесценными фолиантами и рукописями, священными манускриптами, запечатанные под тяжелыми скрижалями из чистого золота. И ароматные цветы склоняли полные молочные бутоны над карнизами с выступающими образами волков и драконов, крылатых грифонов, смешивались с восточной амброй имбиря и персикового варенья, холодного черного кофе в хрустальных узких чашах. Там в нежном объятии чистого света среди беломраморных колоннад стоял мальчик необычайной красоты. Белоснежный кафтан, отороченный золотыми нитями и крупными алмазными каменьями, и небесный дракон поднимался по его прямой спине, вгрызаясь звериной клыкастой пастью в шелковую материю, и полутьма гуляла по очерненным когтям диковинного чудовища. Его образ был окутан белизною и теплом янтарно-шафрановых лучей, прорезающихся сквозь застекленные двери, и в руках он удерживал тяжелый том, покрытый золочеными цветами и пышными росписями. С огромных спаренных пилястр стекалась вода, что протекала по плитам павильона и широким лестницам, ведущим в многоярусные сады, и рубиновым оранжереям, и по водным дорогам, блестящим алмазной гладью, он проходил своими босыми стопами. Глубокие сапфировые глаза, что были синее моря и чище застывшей воды под вечными ледниками, и облака неслись над его главою в пламенно-красном небе. Мальчик, на чьи плечи падал ровный и безмятежный свет внезапно остановился и обернулся, устремив на ее туманный и невидимый для иного мира образ, свои пронзительные глаза, что видели весь свет, что поглощали весь мрак, и на чистый лоб его пали медовые кудри. Златые брови изящною дугою изогнулись в недоумении, когда он смотрел на нее застывшим взглядом. И губы, что захватили пестроту грозди кровавой рябины и темного винограда – эти губы приоткрылись так, будто он намеривался задать ей вопрос, но не решался произнести и слова, ибо знал, что скрывается ее таинственный и прекрасный силуэт за завесою для остальных обитателей его времени. На светлых детских щеках блуждал румянец коралла, и пышные короткие волосы цвета пахты, были почти платиновыми в озарении прозрачных потоков. Сердце пронзила острая игла тоски, когда Иветта осознала, что видимые вдалеке неприступные шпили и зеркальные башни Империи, что отражали ночной небосвод, растворялись, и в глубине она знала, что больше никогда не увидит этих голубых глаз, исчезающих в потаенных вихрях горячих серебристо-серых туманов. В ноздри ударил аромат дыма и табака, фиников, искрасна-желтой мимозы. Тогда как она всей своей сущностью и бытием желала нежно прильнуть к ребенку, что безотрывно смотрел на нее своим ласковым взором, всезнающим и всепрощающим.

Горячий и жгучий огонь сковывал мышцы, когда она кричала, отбиваясь от рук мужчины, что мягко удерживал ее за плечи. Сильные объятия, в которых она утопала и сгорала, как тонкие листы бумаги в палящем костре.

– Успокойся, – напряженным от мертвящего беспокойства голосом шептал Анаиэль, устало и измождено, лицо его было настолько бледным, что могло затмить образ полной луны в полночь. Ее всю затопляло пламя, а руки мужчины были столь обжигающими, что могли сравниться лишь с раскаленным железом. Иветта чувствовала его дыхание, как свое собственное, напряженность мышц крепких рук пронизывала каждый нерв, и удары его быстро бьющегося сердца в груди раскалывали грудную клетку, ее дребезжащие кости, казалось, что сама кровь протекала по велению его мысли. Связь между ними крепла, и корни произрастали в жилах, отравляя кровь, прозрачные ленты ростков огибали вены, впиваясь вечной стигмой в раздробленную душу.

– Больно, – вопила в изнеможении она, не замечая, как струятся, опадая кристальным дождем с дребезжащих ресниц слезы, когда его широкие ладони отпускали ее в ледяную ванну из розового мрамора.

– Знаю, милая девочка, – успокаивал он, гладя ее по мокрым волосам от крови, целительной рубиново-темной воды, и горячности соленых слез, которые он хотел собрать в свои ладони, чтобы позже раскаиваться за причиненные страдания, молить о прощении.

– Потерпи немного, – шептал и настаивал он, омывая окровавленные плечи талой водой, и чистота окрашивалась в рдяных разводах, когда красные клубы поднимались алыми пористыми облаками в водном потоке, схлынув с обнаженной спины. Он не рассчитывал, что она сможет проснуться настолько быстро, понадеявшись, что девушка пробудиться от видений после того, как рубцы священных надписей сойдут, когда он сможет исцелить глубокие порезы, нанесенные бриллиантовыми иглами.

– Все хорошо, – говорил он, когда она припала истомлено и пылко к его груди, зарываясь горячим лицом в прохладу его кожи, в месте, где шея сходилась с плечом, совершенно не заботясь о том, что предстала полностью нагой перед его открытым и чистым взором, слишком близко она стояла у края бездонной черноты, слишком сладок был голос смерти, когда она находилась у порога забытья, когда вороньи крылья ласкали лицо.

Когда боль начала затихать, засыпая, она почувствовала холодную волну ледяных вод, в которые ее окунули, дыхание выровнялось, и сознание возвращалось, но отбросить в сторону теплые и надежные объятия мужчины она не желала. Слишком истосковалась она по телесному прикосновению другого человека, почти забыв, какого успокоение другого существа.

– Обычно телесные руны наносят еще в младенческом возрасте, со временем добавляя больше орнаментов, означающих нечто особенное для человека, чтобы воспоминания сопровождали его на протяжении всей жизни, защищая и ведя по истинно выбранному пути, – говорил Анаиэль, растирая большим пальцам влажные темные брови, поражаясь угольной черноте длинных волос, протекающих вдоль ладоней, как воздух, что подчинялся его бессмертной воли. И солнечный свет лился на них со стеклянных потолков, когда он вдевал в ее волосы белые лилии, сминая прочь металлический аромат свежей крови. Ей чудилось, что их сплетенные тела окружают морские волны бледно-фиолетовые, одичалые валы тона розоватой гвоздики, девственной крови, когда своими длинными пальцами он расправлял густые волосы. Такие оттенки сгущаются над глубинами в знойный пожар летнего солнца, когда десница зари в апогеи небесной тверди.

– А порой, – с придыханием шептал он, заплетая ее волосы в тугую и красивую косу, поддевая пальцами искусные пряди, сотканные из мягкости звездного эфира и воздуха, мягко дотрагиваясь до кожи затылка, нежной, как у ребенка, – такие символы начертают на плоти друг другу суженые, поклявшиеся в верности и любви, длящейся за пределами самой смерти. И когда душа одного покидает телесную оболочку, то другой продолжает жить внутри своей второй половины, становясь цельной частью. Так ищущие друг друга в вечности, вновь воссоединяются.

– Все знают эту историю, – промолвила Иветта, погружаясь в воду, и ловя пальцами лепестки белой розы, окрашенные в ее крови. Она с внутренней отстраненностью раздавила лепесток, размазывая сок между пальцев, как если бы цветочный аромат мог поглотить всю свежесть воспоминаний о перенесенной боли. Анаиэль выдохнул, и воздушный вихрь, слетевший с его губ, обратил, воду в бассейне в чистую и прозрачную, горячую жидкость с еле заметным ароматом люпина, и Иветта могла уловить в яшмовых просветах, как поднимаются клубы пара.

– Однако, – возразил он, закалывая волосы бриллиантовой шпилькой, и она почувствовала по дрожи, что пронеслась вдоль хребта, что он улыбнулся, обнажая хищную сторону своей личности, – не все в нее верят.

Он приблизил свое лицо, так, чтобы пламенные уста коснулись подбородка, а руки его поднимались по плечам, касаясь ключиц и плутая вдоль окаменевшей в его ладонях шеи.

– Каждая верноподданная палящего солнца и огненной пустыни верит в эту легенду, жаждет отыскать своего любимого. Ты тоже отправилась в это опасное путешествие, чтобы встретиться со своей судьбой.

Иветта резко втянула в себя воздух, оборачиваясь и встречаясь с его жаждущим и пронизывающим взором, собрав всю внутреннюю силу и стойкость, но его глаза поглощали, поедали. Их неровное дыхание смешалось, и она онемела, воззрившись на его красивое лицо, которое могло прийти лишь в забытом и блаженном сне. Она еще никогда не была так близка к другому мужчине, к падению с обрыва. Желание прикоснуться было таким же отчаянным, как и жажда отринуть его образ из своих мыслей. Он обвел медленным взглядом ее застывший лик, наклоняясь, тогда как все, на что она была способна – взирать и ожидать с замиранием сердца, когда его губы задели ее дрожащие уста, когда его язык прочертил линию вдоль полной нижней губы, пробуя как некий диковинный нектар, привезенный из далеких окраин. Прикосновение было настолько легким, как последняя капля дождя, канувшая на скулу, очерчивающая контур лица слезою. Она не закрывала своих глаз, как и он безотрывно продолжал наблюдать за пораженным взором. Мужчина прижался лбом к ее горячему челу, задевая носом щеку, и проводя губами по еще мокрой кромке ресниц, испивая влагу, как драгоценное вино.

– Если бы я не поставил на тебе своих письмен, – произнес он тихим голосом, от которого она теряла рассудок, – тебя бы убили в первом же городе.

Он ухмыльнулся, проводя указательным пальцем по подбородку, упиваясь не то ее беспомощностью, не то откровенным сомнением, отражающимся в заворожительных малахитовых очах. Но если в улыбке заключалось коварство, то глаза были переполнены таким невероятным теплом и заботой, что они удушали ее изнутри.

– Удивительно, что ты смогла продержаться в одиночестве так долго, – с этими словами он обращался скорее к себе, нежели к ней, оборачивая вокруг ее плеч белоснежное льняное полотенце. Анаиэль осторожно взял ее за запястья, помогая подняться, и когда он убедился, что девушка способна самостоятельно устоять на ногах, отошел на полшага в сторону, чтобы она смогла ощутить толику свободы, потому как он видел, сколь сильным было напряжение, сковавшее ее будто в цепях.

– Теперь мы связаны, – произнес он, и для Иветты это прозвучало приговором, ей представлялось, что даже голос его обрел необычное звучание, пришедшее из иного пространства.

– Где бы ты ни находилась, я всегда смогу отыскать тебя, как и ты сможешь почувствовать мое присутствие.

Он помолчал некоторое время, смотря на ее отрешенный взгляд, и повернувшись, направился в сторону дверей, а остановившись возле порога, заговорил:

– Ты не должна беспокоиться о татуировке, я не имею через нее никакой власти через нее, пока ты не дашь ответного согласия. Узы обретаю силу лишь после обоюдной клятвы и правдивое согласие на ее исполнение, – он обернулся к ней, слыша всплеск воды, когда она встала босыми ногами на холодный кафель, смотря, как вода стекает с длинных и ухоженных ног.

– Ты все еще свободна, и вольна уйти, когда того пожелаешь, скажи лишь слово о принятом решении.

Иветта подняла на него свои глаза, полные кристальных слез, и у него разбивалось сердце, когда он смотрел, как падают призрачно-жемчужные капли с ее подбородка. В ее глазах купалось презрение, отчаяние и удивление, страх, и она не могла сдерживать тяжесть испытываемых чувств. Он ощущал это всем своим естеством через воздух, что проникал в ее легкие, что колыхал завитки иссиня-темных, как вороново крыло, волос. Но в действительности, он не мог отвести взгляда, потому что она походила на богиню. Влажные волосы прилипли к щекам, налитые роскошным румянцем, ткань обнимала ее стройную фигуру, пропитавшись чопорной кровью в тех местах, где все еще оставались порезы от его символов. Рун, которые он наносил на ее кожу своими руками, и одна четкость этой мысли, дарила ему небывалое ощущение удовлетворения. Часть ее принадлежит одному ему. Стоя под лазурно-яшмовыми столбами солнца, он видел, как за ее спиной распахиваются крылья пламенной птицы, что поднимается в самый черный час ночи в небосвод, озаряя полог сверкающие перья рассвета.

– Зачем такой человек, как Вы, делает это для меня? Разве Вы не боитесь? – шептала она надломленным и болезненным голосом, не веря и не понимая. – Быть может, я осквернена и теперь на Вас лежит тень от моей нечистоты?

Он посмотрел на девушку, чьи глаза сияли, как зеленый кианит. Анаиэль улыбнулся, понимая, что не сможет слишком долго сдерживать свои чувства и правду, которую со временем придется раскрыть, особенно если она останется рядом с ним.

– Я хочу оставаться собой вне зависимости от обстоятельств, – он прикрыл глаза, надеясь, что она не успела уловить его откровения. – Ты мне ничего не должна, я поступил так, как велит мое сердце.

– Впереди нас один из старинных городов, самый близкий к великому морю, но я бы не хотел, чтобы ты покидала корабль, пока я и Тор будем снаружи.

– Почему? – вопросила она, поднимая любопытствующий взор, представляя себе красоту и ласку шумных приливов, и волн расходящихся по белому песку.

– Потому что город был сожжен дотла несколькими неделями ранее, – сказал мужчина, и его резкий ответ был схож с ударом хлыста, разрезающего воздух, гнев затопил все окружение, и Иветта своим взором видела, как черные когтистые руки вырываются из мужской спины, скрежета кинжальными зубцами по белым стенам, и свет вокруг него становился медно-красным, поглощая дневную теплоту.