Текст книги "Подарок на совершеннолетие (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
9 глава
9 глава.
Ощущаю капли холодного пота, стекающего по спине… и лихорадку, как при сильном ознобе.
Симптомы на лицо: отравление реальностью…
Замираю у письменного стола и гляжу в распахнутое окно… в то самое окно, которое вчера казалось мне преддверием рая, а сегодня…
Где-то внизу звучит мое имя: должно быть, скоро придут в поисках меня. Тяжело сглатываю и в сотый раз прокручиваю разрушающее меня видео…
Как она могла?
Каждое слово, взгляд, каждый поцелуй – все было ложью. Разве я мог допустить такое – никогда. Начинаю вспоминать все наши встречи, вплоть до вчерашнего вечера: знакомство, встреча в кафе, в парке… первый поцелуй в бассейне… Она казалась такой искренней в каждом из этих воспоминаний.
Что надо быть за человеком, чтобы совершить такое?
И тут мой мозг переключается: Юлиан. Для этого надо быть Юлианом.
«Как тебе мой подарок на совершеннолетие, братец?»
И разом, как при вспышке молнии, мозг услужливо выносит на поверхность воспоминание о нашем последнем с ним разговоре: Юлиан пришел собрать вещи перед отъездом – это было чуть больше года назад – я был дома один, и тот спустился с тем самым чемоданом, с которым не так давно появился на нашем пороге. Большой, черный чемодан с наклейкой на внутренней стороне.
– Куда едешь? – спросил я тогда.
Юлиан усмехнулся.
– Куда-нибудь подальше от этого места. – И, скривившись, добавил: – Здесь нездоровая атмосфера.
Мне хотелось отозваться колкостью: мол, единственный больной в этом доме – это ты сам, но я сдержался… ради отца… и ради матери. И ради Шарлотты тоже, если на то пошло: я боялся тогда, что Юлиан выяснил, куда она уехала и собирался отыскать ее там. Следовало хотя бы попытаться проникнуть в его планы…
– Теперь здесь, действительно, скучно, – только и произнес я. Нейтральные, казалось бы, слова неожиданно развеселили Юлиана, и я понял почему лишь после того, как он ядовито прошипел мне в лицо:
– Что, все еще убиваешься по этой шлюшке Шарлотте? – И внимательно заглянул мне в глаза: – Да ей на тебя наплевать, братец. Она запала на нашего папашу, а до этого, – он как бы подбирал «орудие» потяжелее, чтобы если уж ранить, так наверняка, – я поимел ее, как и многих других. Вот и вся правда о твоей несравненной Шарлотте…
Я знал… был практически уверен, что он лжет, но все равно не сдержался.
– Вранье. И с чувством присовокупил: – Каким надо быть уродом, чтобы говорить такое!
Юлиан как-то в миг помрачнел, и его адамово яблоко несколько раз дернулось туда-сюда, словно он подавился, пытаясь проглотить мои же слова.
– Уродом, говоришь, – наконец исторгнул он из себя. – Аллилуйя, многострадальная правда наконец-то вышла наружу, – и втянул в себя воздух, подобно огнедышащему дракону. – Я всегда был для вас с отцом чем-то вроде маленького уродца, не так ли? – обращается он ко мне. – Неправильный мальчик, чужой ребенок, тяжкая обуза…
– Неправда, – не сдержался я, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники кресла. – Отец всегда тебя любил… даже больше, чем меня, если на то пошло. Прощал все твои выходки… терпел, носился с тобой, словно с хрустальной вазой, боясь разбить ненароком. А ты и пользовался этим, строя козни за его спиной. Не понимаю, как можно быть настолько слепым… Мне даже жаль тебя, Юлиан, ты по-настоящему несчастный человек.
Его передернуло, как от горькой пилюли, – мои слова ему не понравились.
– Ты действительно думаешь, что отец любил меня больше тебя? – язвительно осведомился он. – И ты еще смеешь говорить о моей слепоте?! Да это ты с твоей чертовой коляской перетянул на себя все его внимание: Алекс у нас то, Алекс у нас сё… Несчастный калека, которому так не повезло в жизни! – И ткнул пальцем мне в грудь: – Да ты знать не знаешь, что такое быть нелюбимым. Каково это жить с мыслью о том, что все близкие тебе люди – лжецы и лицемеры. Так что и не рассказывай мне здесь о моей же черной неблагодарности, – после чего схватил свой чемодан и направился к выходу, – папенькин сынок, – припечатал, захлопывая за собой дверь.
Я почти забыл о том разговоре, но сейчас припомнил его также четко, словно это было вчера.
Неужели Юлиан отомстил мне за что-то…
Также, как поступил когда-то с отцом… За что он нас так ненавидит? Ни отец, ни я никогда не лицемерили в отношении него… По крайней мере тогда.
Сейчас же я его…
Стискиваю зубы, чтобы не произнести этого вслух, но горечь прорывается отчаянным всхлипом вместе с одним-единственным словом «ненавижу»…
Даже в глазах вдруг темнеет… дыхание сбивается… кулаки сжимаются как бы сами собой.
И вот я уже распахиваю дверь, едва не сбивая с ног Анну, отправленную с миссией зазвать меня к столу, та глухо вскрикивает, но я не обращаю на нее никакого внимание – у меня другая цель.
Лифт кажется слишком медленным, голоса в столовой – оглушающими.
– Алекс, – Анна не впервые окликает меня, но я не реагирую: боюсь сорваться на нее.
А это не на нее направлен мой гнев: моя цель – Юлиан. Знаю, что отец пригласил и его… опять впустил в нашу жизнь. Опять поставил нас всех под удар…
Вкатываюсь в столовую, и родные тут же подхватывают поздравительную песню, но замолкают, заметив мой напряженный взгляд, направленный в сторону брата. Тот в небрежной позе облокотился на спинку стула и сжимает в руке высокий фужер с шампанским…
Столовая и люди в ней словно подернуты красным туманом, и я едва ли различаю хоть кого-то из них… хоть кого-то, кроме Юлиана. Приближаюсь и смотрю прямо в его глаза, смотрю снизу вверх, я как бы заранее не в выгодном положении – и это заводит меня еще больше. Хочется вскочить и размазать эту напускную невозмутимость прямо по его смазливому лицу, расцветить загар яркими всполохами алого, впечатать кулак в белизну прикрытых сжатыми губами зубов.
Я так сильно этого хочу, что… почти получаю желаемое: в один миг сижу в своем кресле, а в другой – стою вровень с Юлианом, оказываюсь даже чуточку выше, и черные зрачки Юлиановых глаз ширятся передо мной, словно две огромные черные дыры, готовые вот-вот поглотить меня.
Кто-то вскрикивает, ахает, но в целом у меня так шумит в ушах и так ухает сердце о грудную клетку, что сквозь этот оглушающий грохот я и себя-то с трудом различаю:
– Чертов урод! – выплевываю со смаком, готовясь нанести вожделенный удар по лицу, но вселенная вдруг начинает вращаться перед глазами, и все, что я могу сделать – это вцепиться обеими руками в отвороты Юлианова пиджака и повиснуть на нем, словно елочная игрушка.
Я все еще не понимаю, что сейчас произошло, только пальцы враз ослабевают, соскальзывают по материи вниз – Юлиан делает шаг назад, и вот я уже лежу на полу… лицом вниз, распластанный, словно выброшенная на берег морская звезда, и сердце мое… останавливается.
Оно не стучит больше, не издает ни единого трепыхания – я как будто бы завис в вакууме, полном странных, растягивающихся по дуге звуков.
Кто-то касается моего плеча…
– Алеееееекс, Алееееекс, – зовет тихий голос, которого я не узнаю.
– Сынооооок, – вторит ему другой, похоже, мужской. Потом сильные руки подхватывают меня под мышки, несут куда-то, словно ребенка, и только тогда вакуумный пузырь лопается… Окружающий мир оглушает меня какофонией звуков, сердце снова бьется с неизведанной прежде силой… и что-то течет с кончика носа прямо на светлый пиджак моего отца.
– Алекс, сынок, – он опускает меня на кровать в моей комнате, обхватывает руками мокрые щеки – только тогда я и понимаю, что плачу. Безмолвно, неосознанно, но действительно плачу… Как девчонка какая-нибудь.
К слову: глаза отца тоже блестят, и я не знаю, что тому причиной… да и не хочу знать. Мне так больно, так больно… я просто разваливаюсь на части.
– Сынок, – снова повторяет отец, и делает единственно верное в данной ситуации: он обхватывает меня руками, как бы удерживая от распадания. И тогда я утыкаюсь носом в его рубашку, дав волю по-настоящему горьким слезам…
Открываю глаза в темноте. Когда успел уснуть, не помню…
Голова раскалывается, глаза – два иссушенных сирокко оазиса в бесконечной пустыне.
И – бам! – воспоминания погребают меня под собой…
Я стону. Громко. Почти рычу. Сую голову под подушку, только я не страус, а моя постель, не австралийская саванна – от мыслей не спрятаться, как бы ни хотелось.
Вспоминаю свое унижение в столовой… предательство Эстер… рыдания на плече отца.
И бабочки… не знаю, почему я думаю о бабочках, только в этот момент я ненавижу их больше всего на свете.
А потом вспоминаю и это: «Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»
Где мой сотовый? Шарю рукой по прикроватному столику – ничего. Он был при мне, когда я спускался в столовую. Только бы никто не увидел это видео…
Спускаю ноги с кровати и вдруг… вспоминаю черные дыры Юлиановых глаз.
Что со мной было там, в столовой? Мне показалось тогда, что я стоял… на своих ногах… Только это ведь не могло быть взаправду… Чудес не бывает – теперь я знаю это однозначно.
Коляска стоит на своем привычном месте, и я перебираюсь в нее, стараясь создавать, как можно меньше шума, потом приоткрываю дверь и прислушиваюсь… Тишина. Выезжаю в коридор и крадусь (если так можно сказать) в свое убежище – только бы никто не услышал.
И мне везет спуститься незамеченным…
«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»
Понимаю, что Юлиан сделал даже больше желаемого – он лишил меня единственной отрады: он отрешил меня от моих бабочек… Заставил возненавидеть само их существование.
Злые слезы вскипают на глазах, и я с неприязнью провожаю глазами Сатурнию Комету – длиннохвостую бабочку, буквально позавчера появившуюся на свет. Я так радовался ей сутки назад, а теперь вынимаю рамку для своего будущего панно и тянусь за сачком…
Поймать длиннохвостую летунью не составляет труда, и тогда я… протыкаю ее хрупкое тельце длинной иглой.
Никогда не убивал живую бабочку, обычно высушивал и расправлял крылья уже умершим экземплярам, но сейчас рука даже не дрогнула – мое сердце и само проткнуто длинной иглою, и рука Эстер была столь же тверда, как и моя сейчас…
«Сегодня я буду твоей бабочкой, Алекс…»
Усмешка кривит мои губы, и я пришпиливаю бабочку в центр картины. Все, подарок для Юлиана готов!
«Сегодня я буду твоей бабочкой…»
Какая насмешка: она и была «бабочкой»… ночной… и точно не моей. Так и вижу ее развевающиеся волосы и ноги, скользящие по пилону…
Желудок скручивает в тугой узел, глаза жжет с новой силой – сгибаюсь, как при болезненном спазме.
Спасибо, Юлиан, за «заботу»: такие «подарки» не забываются – их выводят, как яд, отсекают, словно дикий побег смертоносного растения, а потом… бросают в огонь…
Я подписываю панно с проткнутой иглой бабочкой черным, несмываемым маркером…
10 глава. Стефани
Стефани.
10 глава.
Лечу домой, словно на крыльях, перепрыгиваю через две ступеньки и распахиваю входную дверь.
– Бастиан, ты дома?
Ответа нет, но у парня вечно забиты уши наушниками – возможно, он просто не слышит меня.
– Бастиан? – тот восседает в своем любимом кресле и быстро работает спицами. При виде этой уютной картины я даже замираю на секунду: спешу вобрать крупицы космического умиротворения, излучаемые высокой фигурой в голубой футболке.
Наконец он замечает меня и выдергивает наушники
– Ты вернулась. Как все прошло?
И тогда меня прорывает: срываюсь с места, начинаю ходить кругами, едва ли не подскакивая до потолка и на ходу восклицая:
– Он сделал это, Бастиан, ОН СДЕЛАЛ ЭТО, понимаешь, о чем я?! – всплескиваю руками для пущего эффекта. – До сих пор не могу в себя прийти. У меня даже сердце не на месте… оно стучит, как отбойный молоток.
Бастиана сложно вывести из себя, да и мои эмоциональные всплески он тоже лицезреет не впервые:
– Твое сердце уже давно не на месте, Стеф, – только и произносит он, поддевая спрыгнувшую петлю. – Так что Алекс там снова натворил? – И со вздохом добавляет: – Может, присядешь уже, у меня от тебя голова кружится.
– Старый ворчун, – укоряю я парня, а потом пытаюсь удержать себя на одном месте, но эмоции душат меня – я вот-вот разлечусь на части. И Бастиан, понимая это, кидает в меня диванной подушкой… Хватаю ее обеими руками, утыкаюсь лицом и ору что есть силы. Почти до хрипоты.
– Ну, стало легче? – любопытствует он, когда я отнимаю диванный «глушитель» от лица. – Теперь мы можем спокойно поговорить?
Утвердительно киваю и наконец присаживаюсь на краешек дивана.
– Алекс встал с кресла, – сообщаю Бастиану чуть охрипшим голосом. И так как его реакции – слегка приподнятых в недоумении бровей – явно недостаточно для подобной новости – добавляю: – Он не просто встал, понимаешь, он вскочил с этого кресла, вскочил с такой легкостью, словно всегда мог это делать… – И прокручивая в голове все произошедшее, малость сдуваюсь: – Правда, потом он упал… это была жуткая сцена, Бас. Тебе повезло, что ты этого не видел…
Парень откладывает вязание и протягивает мне руку.
– Эй, так я не понял, – произносит он в недоумении, – Алекс, действительно, поднялся с кресла… что уже само по себе невероятно, а ты, вместо того чтобы радоваться за него, сидишь с траурным выражением лица. Можешь объяснишься уже наконец.
Вместо объяснения вынимаю из кармана сотовый и протягиваю его Бастиану.
– Твой сотовый? – продолжает недоумевать он.
– Не мой, Алекса.
– Парень подарил тебе свой сотовый?
Стыдно в этом признаваться, но…
– Я взяла его без спросу.
– Зачем?!
Бастиан выглядит таким удивленным, что я и сама начинаю задаваться вопросом, зачем, в конце концов, сделала это… Действовала по наитию, так сказать, и в итоге признаюсь:
– Я не знаю. Он был при Алексе, когда тот ворвался в столовую, а потом, должно быть, выпал… во время той ужасной сцены, выпал и завалился под стол. Я случайно его увидела… Достала, но все были так шокированы произошедшим, что я… просто положила его в карман.
– Боже, Стеф, ты не должна была этого делать! – у парня такое осуждение во взгляде, что мне становится реально плохо – знаю, о чем он думает.
– Мне просто хотелось понять… – с грустью произношу я.
Но тот продолжает качать головой. Хорошо толстокожим африканским слонам, им не понять нас, смертных!
– Ты мазохистка, знаешь об этом? – констатирует «слон» с невеселой полуулыбкой, и я пожимаю плечами: знаю. Потом выхватываю у него сотовый и начинаю нажимать на кнопки.
– Разве он не запаролен? – интересуется Бастиан.
И я демонстрирую ему разблокированный экран.
– Запаролен, – отвечаю не без самодовольства, – но мне повезло знать волшебное слово… Сим-салабим…caligo eurilochus… та-дам!
– Снова какая-то бабочка?
– Ага.
– Даже не стану спрашивать, откуда ты это узнала.
– И правильно сделаешь… – С этими словами я запускаю Вотсеп и после секундного колебания, выраженного в быстром взгляде на Бастиана (тот, кстати, продолжает выглядеть старым ворчуном), тапаю на имя Эстер. На аватаре она в красивом красном сарафане и широкополой шляпе, скрывающей пол-лица… Красивая, зараза, этого у нее не отнять.
Читать чужую переписку оказывается ох как не просто: словно мураши под кожей лазают… И я кривлюсь, как при разжевывании дольки лимона. Нет, целого лимона разом! Вместе со шкуркой.
– Довольна? – поддевает меня Бастиан. – Это, между прочим, называется вторжением в частную жизнь и карается законом… сроком до…
– Да замолчи ты уже! – в сердцах одергиваю парня. – Эта Эстер тоже вторглась в мою частную жизнь, вот ее пусть и наказывают. – Потом откидываюсь на спинку дивана и прикрываю глаза: – Он запал на нее с первой же встречи, – произношу с обидой в голосе, – я целый год за него билась, а он запал на эту… с первой же встречи. Разве это справедливо?
– Стеф, – Бастиан похлопывает меня по руке. – Не надо тебе этого читать – не трави себе душу.
Знаю, что он прав, только сердце не переубедить…
– Хочу понять, что в ней такого особенного, – упрямо заявляю я, вновь утыкаясь в экран смартфона. Но Бастиан тянет его из моих рук… В итоге мы молча сражаемся за него, словно канат перетягиваем, а потом комнату наполняет громкая танцевальная музыка, и мы одновременно утыкаемся в видео на экране, являющееся ее источником…
… Клуб. Стробоскоп. Стриптизерша…
Мы с Бастианом переглядываемся. Он молча включает видео на повтор.
«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»
Музыка. Черноволосая стриптизерша…
«Надеюсь, тебе понравился мой подарок на совершеннолетие, братец…»
Я не дышу… не дышу… не дышу… а потом утыкаюсь в многострадальную диванную подушку и выдыхаю в нее все оскорбления, которые только могу придумать, и «лживая стерва» и «чертов урод» самые безобидные из них.
Обычно я не ругаюсь, никогда… но сейчас едва могу остановиться и замолкаю, лишь совершенно выдохшись.
– Бедный Алек…
Теперь мне понятна сцена, разыгравшаяся в столовой… Юлиан преподнес брату подарок в своем особом извращенном стиле: «подарил» «ночную бабочку», о чем и сообщил в день именин. И время, указанное под сообщением, лишь подтверждает мою догадку…
– Бас, это ужасно.
– Согласен.
– Мне нужны шпага и мушкетерский плащ…
Он тихонько хмыкает.
– Что, вызовешь его на дуэль? Бросишь в лицо перчатку? Заступишься за парня своей мечты?
Подтверждаю каждое из шуточных предположений кивком головы, а потом добавляю:
– И проткну его черное сердце насквозь. Таким… негодяям не место среди нормальных людей!
– Ты такая наивная, Стеф, – произносит Бастиан, вздыхая, – «черных сердец», «негодяев» и «нормальных людей» больше не существует. Прошли времена четкого разделения на черное и белое… просто привыкай к полутонам, ладно? – А потом добавляет: – И хватит читать романтические книжки, тебе это явно не идет на пользу. – И снова: – А твои шпагу и плащ я спрячу куда подальше, не хватало еще вызволять тебя из тюрьмы… с помощью динамита.
Бас хочет развеселить меня, ясно как Божий день, только у меня перед глазами лицо Алекса, перекошенное ненавистью и злобой (таким я его никогда еще не видела), и улыбаться мне вовсе не хочется…
Я переживаю за Алекса.
Как он там?
Что сейчас чувствует?
Адриан вынес его из столовой буквально на руках, выволок, словно тряпичную куклу, а у самого такая смесь ужаса, восторженного недоверия и паники на лице, что казалось невозможным соединить все это одновременно в одном человеческом выражении лица.
– Она разбила ему сердце, – подвожу итог своим мыслям, и Бастиан отзывается в своей обычной манере:
– И заставила поверить в себя… сделать первый шаг. Ты сама говорила, как много значит вера в собственные силы!
Но я мотаю головой.
– И все-таки она разбила ему сердце! – повторяю с упрямой настойчивостью.
Но Бас тоже может быть упрямым.
– И уступила место кому-то другому… более достойному, – добавляет он в пику мне.
Я снова мотаю головой.
– Не такой ценой, Бас. Лучше бы она оказалась нормальной…
Парень похлопывает меня по руке.
– Случившееся ужасно, я знаю… Но ты посмотри с другого ракурса: все, что ни делается – к лучшему, не ты ли сама учила меня этому? – и заставляет меня посмотреть на себя: – Все будет хорошо, Стефани. ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…
Только мне в это не верится: я знаю Алекса разным: веселым и беззаботным, слегка насмешливым; разочарованным и желчным, полным ядовитой самоиронии; влюбленным… с горящими надеждой глазами, а теперь вот еще и униженным, полным горячей ненависти…
И этот ненавидящий Алекс не кажется мне правильной версией себя – он как будто бы сбившийся с курса корабль, заплутавший в бескрайнем море жизненных неурядиц.
Настоящий Алекс другой…
Помню, как увидела его впервые: с улыбкой в пол-лица и бесконечным множеством шуточек, от которых мы с Полин улыбались, как полоумные. По крайней мере, я улыбалась именно так… Мне казалось тогда, что я не встречала парня интереснее. И все равно, что он был в инвалидном кресле – меня очаровали его жизнерадостность и открытость. Я могла бы болтать с ним целую вечность…
А вот Шарлотте было не по себе: она стояла, как на иголках, и по всему было заметно, что ей неловко быть застигнутой в кинотеатре в компании парня-инвалида. Мне было ее чуточку жаль, ведь я, как никто другой, знала, каково это на самом деле: мой отец потерял обе ноги во время несчастного случая на стройке. Ему на тот момент было тридцать пять, и нежданная инвалидность надолго погрузила его в черную меланхолию, из которой, казалось, ничто не было способно вывести его… Это было тяжелое для нас время.
Я слышала, как моя обычно неунывающая мама рыдает за закрытой дверью ванной комнаты, и понимала, что наша жизнь больше никогда не будет прежней… Отец, круживший меня по комнате и закидывающий себе на плечо, словно мешок с картошкой, никогда уже не вернется, и мне придется привыкать к его инвалидному кресло, а в инвалидном кресле, как известно, передвигаются только… инвалиды. Больные люди. Те, с кем обычно так неловко сталкиваться на улице и от которых спешишь поскорее отвести взгляд.
… Поэтому я хорошо понимала Шарлотту: она стыдилась даже не самого Алекса – она стыдилась самой себя рядом с ним.
На следующий день собираюсь и иду к Зельцерам – сотовый Алекса «прожигает» левый карман джинсов. Только бы незаметно вернуть его…
Делаю глубокий вдох и жму на звонок.
– Стефани, рада тебя видеть, – Шарлотта выглядит измученной и почти больной. Когда она целует меня в щеку, ее губы шелестят, как папирусная бумага… – Правда, я не уверена, что Алекс готов заниматься…
– Нет-нет, – произношу с поспешностью, – никаких занятий сегодня. Я просто хотела узнать… как он…
Мы входим в гостиную и присаживаемся на диван.
– Плохо, Стеф, – Шарлотта поджимает губы. – Эстер оказалась обманщицей, и Алекс… он сам не свой.
– Что случилось?
Ответ мне известен, но Шарлотте лучше не знать об этом.
– Не знаю, как и сказать, – мнется она, – но кажется, Юлиан устроил Алексу что-то вроде подарка… в лице Эстер. И признался об этом только вчера… Жестокая, жестокая шутка, от которой все мы буквально в шоке! Как такое вообще могло прийти ему в голову?! Не следовало нам снова привечать его… и вот результат.
– То есть Эстер?..
– Пропала, словно ее и не было… – Шарлотта пожимает плечами. – Адриан ужасно зол. Вчера они ругались с Юлианом в библиотеке, наговорили много нехорошего друг другу… никогда не видела Адриана таким. Думаю, этот поступок переполнил чащу его терпения: он велел Юлиану впредь не переступать порог этого дома. Тот ушел, оглушительно хлопнув дверью…
– А Алекс? – вот что по-настоящему волнует меня.
И Шарлотта бросает на меня сочувственный взгляд.
– Алекс весь день не выходит из комнаты… Вот, полюбуйся, что он оставил на столе в столовой. – И протягивает рамку с пришпиленной в центре тропической бабочкой. Ее красиво распахнутые светло-салатовые крылышки кажутся почти прозрачными… и такими живыми.
Однако проколовшая ее игла слишком категорична и недвусмысленна – эта бабочка мертва.
Как и тот, кто сотворил это красноречивое панно с мертвой бабочкой посередине…
– Просил переслать его Юлиану. Здесь надпись – посмотри.
И я прочитываю «Ты сделал даже больше, чем рассчитывал…»
– Мне так жаль, – только и могу выдавить я – горло перехватывает от эмоций. – Что теперь будет?
Шарлотта качает головой.
– Я не знаю, Стефани. Я правда не знаю.
Мы намеренно не говорим о чуде в столовой – ведь это чудо, как ни крути! – и продолжаем разговор о Эстер.
– Мы как чувствовали, что добром это не кончится, – произносит Шарлотта с сожалением. – Нам сразу показался слишком неестественным этот ее внезапный интерес к Алексу…
И я не могу смолчать:
– В него легко влюбиться.
Мы смотрим друг другу в глаза, и я знаю, что ей известен мой маленький секрет… Секрет Полишинеля, если уж на то пошло.
– Прости, я вовсе не это имела в виду, ты ведь понимаешь? – Шарлотта касается моей руки, как бы успокаивая и прося прощения одновременно, но я чувствую себя обязанной заступиться за парня и потому произношу это вслух:
– Я люблю Алекса.
Звучит как вызов, на который моя собеседница отзывается тихой улыбкой:
– Я знаю об этом… мы все знаем.
И пока она обнимает меня, незаметно засовываю телефон за диванную подушку.
