Текст книги "Подарок на совершеннолетие (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
19 глава. Алекс
Алекс.
19 глава.
Я ухватился за эту поездку, как за спасительный круг: подумал, если так или иначе не выберусь из дома – сойду с ума.
Слишком много воспоминаний…
Слишком много сочувственных взглядов…
Слишком много Эстер в каждом уголке дома и разума!
– Хочешь прокатиться с нами до Сен-Тропе? – спросил меня Бастиан, и я согласился, не задумываясь!
Мне нравился этот парень: большой и невозмутимый, вечно в компании пары-тройки вязальных спиц, которыми он управлялся с редкостным умением. Такие навыки нарабатываются годами, и я как-то поинтересовался:
– Что ты скрываешь за всем этим? – кивнул в сторону початого вязания. Казалось невероятным, чтобы парень с такими огромными бицепсами занимался столь женственным занятием… Ему бы носы в кровь разбивать, ломать челюсти и ребра на ринге, а он нанизывает петли. За этим что-то стояла – угадывал, что говорится, нутром.
И Бастиан вздохнул, тяжело вздохнул, так, словно приподнялась и опустилась пыльная плита древнего склепа:
– Я слишком люблю свою семью, – извлек он давно погребенную тайну и снова вздохнул.
Ясности это не прибавилось, о чем я ему и сообщил, тогда-то Бастиан и пояснил:
– Все мужчины в нашем роду отличаются крепким телосложением… крепкое телосложение плюс повышенное чувство справедливости – взрывоопасная смесь, скажу я тебе. Дед не единожды был заперт за драку в пьяном виде, а когда отсидел за нанесение телесных повреждений (отстаивал права аборигенов Австралии), – насмешливо усмехнулся, – так мне и сказал: займись-ка лучше вязанием, сынок, матушка всегда говаривала, что нет ничего более умиротворяющего, чем моток шерстяной нити, разматывающейся под твоими пальцами… Я тогда был под домашним арестом за драку с одноклассником, и причина-то была ерундовая, но мне снесло крышу… Я ему два ребра сломал, просто не рассчитал силы. – И добавил: – Он плохо отозвался о матери. А мне всегда сносит крышу, когда плохо отзываются о моих близких. – Теперь он улыбнулся, припомнив, должно быть, тот момент из своего прошлого: – Тем же вечером дед передал мне с отцом первый моток пряжи и две двусторонние спицы… Я зашвырнул их куда подальше, еще не хватало мне, Бастиану Шнайдеру, заниматься всякой там бабьей ерундой, но так как было время летних каникул, и арест мой должен был продлиться не меньше недели – я заскучал. Поначалу просто пинал моток пряжи вместо мяча, но и это прискучило мне слишком быстро, тогда-то я и открыл дедов журнал по вязанию и стал изучать картинки… В общем так все и началось! – заключает он свой рассказ, пожимая плечами.
После этого я зауважал Бастиана еще больше: парень, умеющий обуздывать свою натуру, дорогого стоит; не знаю, где Стефани откопала его, только я и сам бы не отказался от такого друга.
Поэтому-то и отправился в это путешествие…
Со Стеф и Бастианом было комфортно… Разве что напрягало маниакальное желание Стефани поднять меня на ноги: оно так и светилось в ее глазах, подобно мощному прожектору. Иногда хотелось заслониться от него рукой…
Я уже и сам не знал, чему верить: своим ощущениям или словам окружающих… Первые говорили о том, что ноги мои все также омертвелы и безнадежны, как и прежде (по сути, я ощущал эту безнадежность не только в ногах, все мое тело казалось до странности безнадежным и омертвелым), вторые – наперебой твердили о том, как я стоял на собственных ногах.
И я уже не знал, чему верить…
Наверное, в этом и была вся проблема – в отсутствии веры. Именно об этом и говорила мне Стефани: без веры в себя сложно добиться положительных результатов.
А я в себя больше не верил… поверил было, да не срослось…
Не хочу и вспоминать, вернее хотел бы забыть, да не могу: стоит дать волю воспоминаниям, как те накатывают снежной лавиной, едва ли не погребая меня под собой. Больнее всего ранит собственная наивность: я ведь верил ей… позволил быть рядом… дотянуться до самого сердца… и ни разу не заподозрил подвоха. Дурак! В такие моменты я и ощущаю необходимость в новом хобби: если владение спицами утихомирило пылкую натуру Бастиана, то и меня сможет утихомирить.
– Каков следующий пункт нашего путешествия, ребята?
– Мы думали заехать в Инсбрук, – слышу в голосе друга напряженность, которая сразу же меня настораживает, – Стефани давно хотела посмотреть на павильон с бабочками.
– Инсбрук? – Я никогда не был в Инсбруке, но от одного названия этого города, у меня уже случилась изжога… желчь разлилась по пищеводу обжигающей волной, и я знал тому причину: Юлиан. Юлиан долгое время проживал в Инсбруке…
Я не хотел даже думать об этом. Воздух, некогда вдыхаемый моим подлым братцем, заведомо казался ядовитым…
– Тебе там понравится, – с наигранным воодушевлением присовокупила Стефани.
И я понял, что возненавижу Инсбрук всеми фибрами своей души.
В итоге так и вышло: ноющая скула с огромным синяком, разбитая губа и… растревоженное сердце – полный комплект сувениров, прихваченных мной при отъезде из австрийского Инсбрука. Собственно, без всего этого я вполне мог бы обойтись, но Бастиан со Стефани решили иначе…
И, знаете, я был им даже благодарен… не сразу, нет, сразу после всего я был зол, разочарован, раздавлен, унижен, разбит на сотню мелких кусочков, и только потом… глянув на прикорнувшую на кушетке Стефани и подвигав ноющей челюстью, которая, к счастью, оказалась не сломанной, понял, что могу улыбаться.
Просто улыбаться… как будто удар в челюсть вернул подвижность проржавевшим лицевым мускулам, неожиданно снова заработавшим.
И ноги…
Об этом я боялся и думать, но…
– … кажется, Стеф, ты была права, – прошептал совсем тихо, вглядываясь в ее заплаканное лицо.
А потом пришло облегчение… не из-за слез Эстер – встреча с ней стала шоком для меня – и раскаяния, с которым она смотрела на меня, а от самой мысли не о полной ее бесчувственности: если была в ней хоть крупица симпатии ко мне – я готов был принять это как дар. Пусть тот и был с горьким привкусом несбывшегося желания…
До сих пор вижу перед глазами разводы от туши на ее щеках, и даже не знаю, чего во мне больше: презрения или все-таки… сочувствия…
А еще задаюсь вопросом: каким бы стало наше свидание наедине? Что бы мы сказали друг другу? Чем бы все это закончилось?
… Наверное, я все еще люблю ее. Самую малость…
И вот мы в Сент-Моритце, поддавшиеся авантюристской жилке турбобабуль, которые, странное дело, и забавляют и раздражают меня одновременно.
Не поддаться их кипучей жизнерадостности практически невозможно, только у меня такое чувство, словно видят они даже больше, чем говорят. А уж говорят они немало, особенно пышечка Хайди Риттерсбах… Такая заговорит зубы любому!
А уж под острые углы ее доисторического ридикюля лучше и вовсе не подставляться: они смертоноснее любого оружия… Подчас мне даже жалко того громилу в стрип-клубе, отведавшего их сполна. Бедолага! Мне лишь однажды перепал подобный, да и то по полной случайности…
– Прости, дорогой! – устыдилась тогда старушка своей неловкости, поглаживая ушибленное место. Досталось же тогда моему колену… и я смутился.
– Разбитое сердце болит сильнее, – не обратила внимание на мой румянец старая леди, продолжая «залечивать» ушиб своей пухленькой ладошкой. – Боль внешняя облегчает боль внутреннюю…
Если бы я не знал, что мы познакомились не более двух часов назад – решил бы, что обычно сдержанная на язык Стефани разболтала новой знакомой про мою эскападу с Эстер. Только этого не могло быть… и я понял, что с этими кладоискательницами ухо нужно держать востро.
А еще вспоминается мокрое полотенце, которым потчевала мою разбитую губу Стефани: «позаботься о мальчике», велела ей обычно безгласная Мария Ваккер, так и подтолкнув ту в мою сторону… Почему не Эрика или она сама? Почему именно Стеф? В тот вечер я окончательно уверился в смутно угадываемых за ее, якобы, тайными взглядами некий сердечный интерес ко мне, о котором прежде и представить себе не мог…
Стефани небезразлична ко мне?
Я бы так и не верил в это, кабы не то мокрое полотенце… то, как она смотрела на меня, как отчаянно краснела, причиняя неосознанную боль – все это не могло остаться незамеченным мною.
Той ночью я думал и об этом…
Стефани, у которой есть такой парень, как Бастиан, тайно влюблена в МЕНЯ?!
Звучало забавно… и немного трагично: мне было обидно за друга. И вообще, это было глупо! Почему я не заметил этого раньше?
Почему этого не замечает Бастиан?
Все эти мысли так или иначе не дают мне уснуть этой ночью: я ворочаюсь в своей мягкой постели, прокручивая эпизод за эпизодом… Кадр за кадром.
Воспоминание за воспоминанием.
Эстер… Стефани… Бастиан… Бабули… даже Эрика! Я забываюсь тревожным сном только далеко за полночь, и это несмотря на абсолютно бессонную предыдущую ночь.
Знал бы отец, как беззаботно отдыхает его сынок в развлекательной поездке к морю!..
А просыпаюсь с гулко колотящимся сердцем: кто-то есть в моей комнате, абсолютно уверен в этом.
Прислушиваюсь – ни звука.
Хотя, нет, звук есть: шелест едва слышного, поверхностного дыхания, заставляющего волосы на голове шевелиться.
– Кто здесь? – произношу враз осипшим голосом. – Стефани, это ты?
Никто не отвечает, и тогда я зажмуриваю глаза. Просто, чтобы не было так страшно…
И мысль: не надо было увлекаться мистическими триллерами!
… а шелест все ближе… и шаги… кто-то живой запинается за ножку кровати и глухо вскрикивает.
Распахиваю глаза – надо мною лицо… Близко-близко! Белое, посеребренное луной. Набираю было полную грудь воздуха, чтобы заорать, только пухлая ладонь прикрывает мой рот.
– Тсс, не кричи! Это всего лишь твоя любимая Хайди Риттерсбах.
– Х..хай…дди Р… рритерс… ббах, – выдыхаю воздух порциями, стиснув бескровные губы.
Знаю, что как только вдохну снова, выдыхать буду уже не односложные звуки, а самые настоящие ругательства. Только и этого сомнительного удовольствия меня лишают:
– Дай руку, милый, – произносит ночная гостья, ловко накидывая на мое правое запястье странный браслет.
– И другую тоже, – произносит по другую сторону кровати Кристина Хаубнер, проделывая с моей рукой подобное же действо.
И пока я абсолютно растерянный и обалдевший пытаюсь понять, что все это значит, обе подружки привязывают мои руки к спинке кровати. Понимаю это только, когда пытаюсь подергать ими, и те не поддаются…
– Что вы делаете? – обретаю наконец голос, и голос этот полон нескрываемого удивления.
Надо бы еще и возмутиться, вот только не получается: слишком абсурдная ситуация выходит… Я, привязанный к спинке кровати, и три старушки-веселушки с непроницаемыми лицами.
– Эй, ну в самом деле, что это такое? – дергаю импровизированными путами, на поверку оказавшимися женскими капроновыми чулками. Час от часу не легче…
И тогда фрау Риттерсбах зловещим полушепотом провозглашает:
– А это твое возмездие, мальчик… за несправедливо оскорбленный ванильный пудинг!
В тот же момент яркий свет ослепляет меня, и когда я открываю зажмуренные было глаза, замечаю на коленях пожилой мстительницы миску с…
– Что у вас в миске? – не без подозрения осведомляюсь я.
– А ты сам догадайся, – с вызовом произносит та, поднося к моему рту ложку с…
– Ванильный пудинг!? Да вы издеваетесь.
Окидываю всех троих насмешливым взглядом: к слову, Мария Ваккер и Кристина Хаубнер стоят за спиной своей предводительницы с многозначительно сложенными на груди руками. Телохранительницы… Не могу сдержать улыбки.
– Ничуть, – позволяет себе улыбку превосходства фрау Риттерсбах, а потом грозно командует: – Открывай рот!
– Чт-ооо? – только и успеваю произнести я, а ложка ванильного пудинга уже впихнута в мой рот, отчего я почти давлюсь ее содержимым.
– Слушайте, ну это уж слишком, – отплевываюсь я, пытаясь увернуться от бережно утирающей меня салфеткой Марии. – Если вам так хочется, чтобы я непременно попробовал этот пудинг, так мне и скажите… Я попробую. Только руки развяжите!
Турбобабули качают головами одновременно, словно они единый организм, действующий строго в слаженном порядке.
– Маленький плутишка! – грозит пальчиком Хайди Риттерсбах. – Так мы тебе и поверили! – Потом гладит меня по щеке, приговаривая: – Расслабься, милый. Давай просто поговорим, хорошо?
– Да я вроде как не против, – улыбаюсь своей мучительнице, – просто вы меня как бы смущаете всем этим, – дергаю руками и головой. – Может, обойдемся без рукоприкладства?
– Милый, никакого рукоприкладства, – изображает святую невинность пожилая леди, посматривая на мои ноги под гостиничным покрывалом. – Как твое колено, кстати? Больше не болит?
И я аж подскакиваю, если так можно сказать, на своем месте…
– С коленом все в полном порядке! Спасибо.
Провоцирует, как пить дать, провоцирует… И я хотел бы, да так и не могу рассердиться на них по-настоящему: непосредственность турбобабуль вызывает на лице неизменную улыбку. Надеюсь только, они развяжут меня до того, как кто-нибудь обнаружит нас четверых в таком вот неоднозначном положении…
– Тогда о другом, – глядит на меня предводительница амазонок. – Расскажи нам о той девушке в Инсбруке. Эстер, кажется… – И добавляет: – Пожалуйста.
Я снова хочу было воскликнуть «что?», да только памятуя о первом разе, крепко стискиваю зубы и отрицательно машу головой.
Бабули переглядываются, и полная ложка пудинга снова приближается к моим губам.
– Открывай рот, мальчик мой! – воркует Хайди Риттерсбах. – Тот, кто не едал ванильного пудинга – и не познал жизни во всей ее полноте. Ну же, не заставляй нам быть чуточку дерзкими!
– Чуточку?! – успеваю возмутиться одними губами.
– Саааамую малость, – подтверждает та, разводя пальцы левой руки на два сантиметра. В правой – по-прежнему маячит полная ложка пудинга… И без перехода снова интересуется: – Так ты расскажешь нам про девочку из Инсбрука?
По моему лицу они понимают, что я не намерен говорить о ней, и тогда, вслед за командой «девочки!», обе телохранительницы хватаются за мои щиколотки и начинают щекотать пятки.
– Перестаньте! – умоляю, задыхаясь, и новая порция пудинга перекочевывает в мой рот, а фрау Риттерсбах серьезно так осведомляется: – Алекс, милый, ты уверен, что не можешь ходить? Ты едва не пришиб бедняжку Марию… своею ногой.
Проглатываю злополучный пудинг и гляжу на всех троих теперь уже колючими глазами.
20 глава
20 глава.
– Я сейчас стану кричать, – решаю припугнуть ванильное трио, только тем и дела нет.
– Что ты, что ты, – якобы, ужасается фрау Риттерсбах, – хочешь, чтобы НАС застали в таком положении?
– ВАС застали?! – не могу сдержать своего удивления. – Это меня могут застать привязанным к кровати… насилуемым ненавистным пудингом!
– Боже! – ахают три мнимые добродетели, прикрывая испуганно рот. – Какое нехорошее слово, милый. За это нам придется скормить тебе еще ложечку пудинга… для успокоения.
Набираю полную грудь воздуха – хочу продолжить наше препирательство яростным отпором – только передумываю и послушно открываю рот:
– Давайте свой пудинг.
И третья ложка ненавистного лакомства благополучно оказывается у меня во рту.
– Вкуснятина! – провозглашаю не без толики сарказма. И спрашиваю: – Так зачем вам все это? Чего вы от меня хотите?
И фрау Риттерсбах отвечает:
– Хотим услышать вашу с Эстер историю. Будь паинькой, расскажи… иначе, – она зачерпывает новую ложку пудинга. – Сам понимаешь.
Не пойму: я то ли сержусь на них, то ли нет; задумываюсь, припоминая… и сразу же вижу разверзтую в бездну дверь самолета. А потом – ощущение полета, я даже прикрываю глаза, чтобы вполне насладиться почти вытесненным из сердца воспоминанием.
Минута свободного падения – ужасно, но и прекрасно одновременно!
И почему Эстер неизменно ассоциируется у меня с той самой самолетной дверью и минутой последующего полета?
Не потому ли, что знакомство с ней как бы вытолкнуто меня во взрослую жизнь… Падать было и страшно, и мучительно, но разве и не приятно?
И как итог: свободное падение длится не дольше минуты, а потом раскрывается парашют, и ты, пусть и продолжаешь падать, уже не боишься.
Закончилась ли моя минута свободного падения?
Сам же и отвечаю: в тот самый момент, как получил обличающее Эстер видео…
Тогда не пора ли мне выдохнуть и положиться на «парашют»?
– Зачем вам наша история? – произношу с тоской в голосе, и фрау Риттерсбах даже глаза округляет:
– Алекс, милый, доживи до наших лет и поймешь, что для шестидесятилетней женщины нет ничего занимательнее настоящей истории любви! А случай в том клубе поразил нас в самое сердце, правда, девочки? – Те утвердительно кивают. – Мы поняли, что в твоем несчастьи виновата та длинноногая девица в купальнике, а настоящая история о несчастной любви – занимательнее вдвойне.
– Могли бы просто спросить, – хмыкаю я.
– И ты бы ответил? – скептически изогнутая бровь фрау Риттерсбах так и подскакивает кверху.
Молчу – они правы, не ответил бы. Я вообще ни с кем не говорил о случившемся с самого дня именин, просто не мог… случившееся спрессовалось в тугой болезненный комок, застрявший в области сердца: ни сглотнуть, ни выдохнуть наружу. Заноза с гнойником посередине…
– Она обманула меня, – произношу хриплым голосом. – Говорила, что любит… что ей плевать на мои неподвижные ноги… Заставила поверить в крылья за плечами, а потом сама же их и изломала. Ничего особенного, если подумать: готовый обмануться, был обманут. Решил, что яркокрылая бабочка способна увлечься непримечательным цветком… Только такого не бывает, за что я и поплатился. Вот и вся история.
Фрау Риттерсбах качает головой.
– Мне жаль, дорогой. Разочарование в любви – отвратительнейшая штука, я понимаю…
– Правда понимаете? – скептически хмыкаю я.
– Еще как понимаю! – вскидывается пожилая леди. – Не думаешь же ты, что Хайди Риттерсбах уже родилась старухой? Нет, мальчик мой, это сердце, – похлопывает себя ладонью по левой стороне груди, – прожило долгую и насыщенную жизнь, знавало и ненависть, и любовь, бывало разочарованным, и восхищенным, умело обливаться слезами и петь от избытка чувств. Уж я-то знаю, о чем говорю, поверь мне, мальчик мой. – И с новым напором: – Так вот тебе мой совет, – секундная пауза для пущего эффекта, – просто разберись с этим, просто реши, что для тебя важнее: пестование былой обиды или открытость для всего нового. Ты хороший мальчик, Алекс, и ты еще будешь счастлив… если только захочешь того.
Потом отходит в сторону, уступая место Кристине Хаубнер, и та добавляет:
– Тебе повезло иметь тех, кому ты небезразличен… Просто цени это.
– Мы так счастливы, что встретили вас, – заключает эту сцену из сказки про Спящую красавицу Мария Ваккер – ощущаю себя новорожденной принцессой, которую наделяют дарами все феи королевства.
После чего по очереди целуют меня в лоб, а потом направляются к выходу.
– Эй, а руки развязать? – окликаю их с паникой в голосе, и фрау Риттерсбах глядит на маленькие часики на своем пухлом запястье:
– Примерно через двадцать минут придет тот, кто тебя освободит…
– Что?! – кричу я. – Почему не вы? Эй, развяжите меня… Хайди… Мария… Кристина! – последняя лишь пожимает плечами, выкатывая за дверь инвалидную коляску. – Что вы делаете? – продолжаю неистовствовать я. – Куда вы увозите мою коляску?
Те молча выходят и прикрывают дверь.
Дергаю руками, что есть силы… Не помогает.
– Кстати, ножницы в верхнем ящике стола, – просовывается в комнату голова фрау Ваккер и тут же снова исчезает.
– Эй, – кричу я в сердцах, – развяжите меня, слышите?! Вы, безумные старухи с пудингом вместо мозгов.
Но те, конечно же, не отзываются, и я снова и снова дергаю запястьями в тщетной надежде высвободиться из своего унизительного плена. Только ничего не выходит…
Часы на каминной полке показывают начало шестого… Сколько прошло с момента их ухода? Двадцать минут, сказала фрау Риттерсбах – кто должен меня освободить? Любой из вариантов вызывает нервическое подергивание лицевых мышц.
Вслушиваюсь в звуки раннего утра и наконец различаю… шаги. Кто-то приближается к моей комнате… Стучит. Нажимает на ручку двери.
– Алекс? – При звуке этого голоса я почти готов затаиться, сделать вид, что со мной все в полном порядке… дожидаться иного спасителя. Однако беру себя в руки: Стефани – не самый худший из вариантов – произношу:
– Привет, я здесь.
И та приближается к кровати, переводя недоверчивый взгляд с моих привязанных чулками запястий в миске с ванильным пудингом… Думаю, все это вкупе выглядит весьма многозначительно, и Стефани наконец произносит:
– Ночная оргия?
– Скорее полуночный шабаш, – отзываюсь с наигранным безразличием, словно быть связанным и насильно закормленным пудингом – это такое сверхпривычное для меня времяпрепровождение. – И добавляю: – Три обезумившие ведьмы решили отомстить мне за оскорбление ванильного пудинга… Может, уже развяжешь меня или так и будем вести досужие разговоры?
Лицо Стефани расплывается в довольной улыбке.
– Они действительно сделали это?! – она начинает было развязывать мою правую руку, но узлы затянулись крепче некуда, и у нее ничего не выходит.
– Сделали, как видишь, – ворчу я. – Дай только мне их увидеть… руки так и чешутся учудить с ними нечто столь же «приятное». Да скорей же, Стеф, чего ты возишься?
Та складывает руки на груди и глядит на меня, нахмурив брови.
– Знаешь, думаю, я не стану тебя развязывать, – произносит недовольным голосом.
– Что?! Это еще почему?
– Да потому что только в таком положении ты и способен выслушать меня, не пускаясь в бега, – припечатывает она, присаживаясь на край кровати. Потом тычет пальцем мне в грудь и продолжает: – Я знаю, что была не права, устроив вашу с Эстер встречу, и даже понимаю, что ты можешь все еще злиться на меня за это, только… я не хочу, чтобы из-за меня… или Эстер ты перестал верить в себя. Чтобы в пику нам даже не пытался встать на ноги, хотя ты можешь это сделать, и мы оба знаем это. Пожалуйста, Алекс, просто дай себе шанс! Это все, о чем я могу просить.
Гляжу поверх плеча Стефани и борюсь с самим собой: мне жуть как наскучила эта заевшая пластинка про вторые шансы, но с другой стороны я знаю, что она права… Знаю, но пока не решаюсь поверить.
А потом в глазах Стефани что-то меняется, словно и она ведет внутри себя некую невидимую битву и сейчас ее решающий бой, едва успеваю осознать, что происходит, а ее теплые губы оказываются прижатыми к моим губам… Белокурые пряди пушистым облаком падают на лицо, подобно невесомым снежинкам – щекочащим и невероятно приятным.
От новизны ощущений… и неожиданности сбивается дыхание.
Значит, не показалось, думается мне, значит это правда…
– Хочешь изменить своему парню со мной? – невольно вырывается у меня, когда Стефани отстраняется. Понимаю, что веду себя по-свински, только от внезапного шока делаюсь абсолютно неуправляемым…
– А что, если и так? – с вызовом осведомляется та, даже не пытаясь скрыть предательскую краску, залившую ее щеки и шею. – Что, если хочу?.. Да.
– Тогда, выходит, ты шлюха, – отвечаю с неожиданным для самого себя раздражением.
И Стефани качает головой, словно не верит, что я вообще способен произнести такое.
– Ты стал злой, Алекс. – И я вижу, как начинают блестеть ее глаза.
Злой? Нет.
– Я просто стал называть вещи своими именами.
Но она все еще качает головой и говорит:
– Значит, исходя из твоей логики, хотеть тебя может только шлюха, так получается?
Это не совсем то, что я имел в виду, но…
– Исходя из моего опыта, да. Сама знаешь… – насмешливо отзываюсь я, понимая, что в итоге пожалею о каждом сказанном в запальчивости слове. А Стеф уже тычет пальцем мне в грудь:
– Я не шлюха, Алекс, и Эстер, если на то пошло, тоже не шлюха… Любить тебя – это не подвиг, как бы ты там себе ни думал, и мне все равно, будешь ты ходить или нет… я просто… просто люблю тебя. Без всяких там «если» да «кабы»… И Бастиан… Бастиан мне не парень… он мой брат, чтобы ты знал. – Потом вскакивает с постели, делает стремительный круг по комнате, а я только и могу что произнести:
– Ножницы в верхнем ящике стола.
Стеф молча выхватывает их из задвижки и подходит ко мне с таким диким выражением лица, словно готова прирезать меня этими самыми ножницами (я даже почти готов простить ей это смертоубийство – сам напросился), к счастью, перерезает она только мои путы… На меня даже не смотрит.
Я и сам стараюсь не столкнуться с ней взглядом…
Стеф любит меня, действительно любит – поверить в такое не просто. А ведь когда-то я был почти влюблен в нее, только не дал себе шанса – решил, что даже мечтать о подобном было бы глупостью. И вот…
– Стефани. – Она не отзывается; швыряет ножницы на комод и молча выходит за дверь.
Растираю занемевшие запястья, луплю себя кулаком по лбу, сажусь и снова падаю на кровать, словно какой-то умалишенный, едва ли не рычу в голос: зачем, зачем я только наговорил ей подобное? Глупость все это, самая настоящая глупость, яйца выеденного не стоящая. А я просто перенервничал… испугался, банально запаниковал.
Дурак.
Идиот.
Полный кретин.
… Губы у Стеф нежные, не такие, как у Эстер…
И тут же стону: о чем я только думаю! Еще раз луплю себя по лбу и как будто бы прихожу в себя: надо пойти к Стеф и извиниться; порываюсь в сторону инвалидной коляски, только тогда и вспоминая, что ее-то и нет: безумное трио зачем-то присвоило ее себе.
Может, они оставили коляску за дверью?
Может, решили таким образом продлить свои извращенные пытки?
Почти решаю позвонить Бастиану и попросить о помощи, но передумываю: спускаю ноги с кровати и пробую… впервые по-настоящему пробую встать на них. Те словно ванильный пудинг – меня невольно передергивает! – неустойчивые и желеподобные… Отталкиваюсь от кровати руками, на секунду замирая в вертикальном положении, а потом пребольно ударяюсь коленами об пол; ковер смягчают силу удара.
Снова упал…
Я снова… снова упал!
Хочется сдаться и начать жалеть себя, остаться лежать на этом полу, пока кто-нибудь не найдет меня в этом жалком, расплющенном, словно растекшийся пудинг, состоянии, только я ДОЛЖЕН поговорить со Стефани, попросить у нее прощение… Должен.
Ползу к столу и, упираясь о столешницу, подтягиваю свое тело вверх… Так… так, еще чуть-чуть! И вот – еще одна секунда триумфа, после которой я снова падаю на пол, увлекая за собой декоративную салфетку с водруженной на нее корзиной с фруктами. Мы с ней падаем одновременно, и, лежа среди рассыпанных по полу яблок, груш и ананаса, я так и представляю себя натюрмортом под названием «Алекс среди ананасов».
«Алекс среди яблок» звучало бы менее экстравагантно…
В этот момент открывается дверь, и я вижу лицо Стефани: недоуменное, с хмурыми бровями…
…смягчившееся…
…и, наконец, перепуганное.
– Алекс? – она кидается ко мне, обхватывает голову руками, глядит заботливо и с тоской…
– Со мной все хорошо. Я просто представлял себя ананасом, – протягиваю руку и сжимаю ее ладонь. – Прости меня, Стефани, я вел себя, как идиот.
Она утыкается лбом в тыльную сторону моей ладони, и я вижу, как ее и без того покрасневшие глаза, вновь наливаются влагой. Плакала… плакала из-за меня и все равно прибежала узнать, что со мной случилось!
Стыдно становится еще больше…
– Сам не знаю, зачем наговорил тебе все это… Прости меня, пожалуйста, если можешь. Просто… просто это было так неожиданно. Я и не думал, – язык впервые в жизни заплетается. – Не думал, что ты…
– Люблю тебя? – подсказывает та сквозь слезы.
– Вот именно, – невольно краснею, радуясь отсутствию необходимости произносить эти слова самому. – Не думал даже, что такое в принципе возможно… Ты казалась такой… такой неприступной.
И Стефани вскидывает на меня отороченные слезами ресницы:
– Я люблю тебя с нашей первой встречи, Алекс, и мне жаль, что я не призналась тебе в этом раньше… – Потом подхватывает меня подмышки, пытаясь приподнять с пола, только я слишком шокирован ее новым признанием о любви с таким долгим сроком давности, чтобы помочь ей в этом, и Стефани валится на пол, так и не справившись с моим неподатливым телом.
– Алекс, помоги же мне! – снова принимается за дело, должно быть пытаясь скрыть свои зашкаливающие эмоции.
– Стеф, – я снова ловлю ее за руку. – Постой…
Она замирает, глядя на меня сквозь мокрые ресницы, и я впервые осознаю, каким глупцом был все это время…
Если бы только можно было прокрутить время назад…
Если бы только.
– Стеф, прости меня, – прошу прощение не только за слова, сказанные в запальчивости, но и за свою застарелую слепоту, внезапно спавшую с глаз. – Прости меня, пожалуйста.
– Скажи это еще сорок раз, и, быть может, я так и сделаю, – пытается улыбнуться она.
И тогда я так и делаю: шепчу «прости» не сорок, а все сто сорок раз, и игривый утренний ветерок уносит их в распахнутое окно.
