Текст книги "Я сплю среди бабочек (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
Собственное признание немного пугает меня: должно быть, я и хочу и боюсь одновеременно услышать те слова, которые этот упрямый мужчина может мне сказать, и по его ультрированно бесстрастному лицу я прочитываю приговор своему сердцу, своему глупому, влюбленному сердцу, которое враз словно оледеневает.
Шарлотта…
Нет, – обрываю я его стремительно, – не надо, не делайте вид, что вы не знали этого. – Чувствую, как перехватывает горло от избытка нахлынувших чувств: – Думаете, я просто так поцеловала вас тем вечером? Думаете, я не могу разобраться в том, что чувствует мое собственное сердце? А оно между тем замирает каждый раз, стоит мне только увидеть вас… Я люблю вас и не стыжусь в этом признаться.
Шарлотта… – Адриан смотрит толи на меня, толи сквозь меня – у него такой взгляд, который невозможно прочитать. Он как тайна за семью печатями, как чертов непрошибаемый сфинкс, которого хочется привести в чувство оплеухой… или поцелуем. Возможно, для таких как он, нужен особенный поцелуй любви! – Шарлотта, тебе не стоит говорить мне такие вещи… это неправильно.
Почему? – выдыхаю с таким возмущением в голосе, что почти лишаюсь всего кислорода. – Почему я не могу рассказывать вам о своих чувствах? Я хочу, чтобы вы знали о них… и чтобы сами сказали мне наконец, есть ли у меня хоть какая-то надежда на взаимность!
Шарлотта, – снова произносит он с такой бесконечной печалью во взгляде и интонациях голоса, что я разом утрачиваю весь свой запал. – Шарлотта, я не могу. Ты прекрасная девушка и ты знаешь, насколько дорога мне…
Нет, не знаю, – обрываю я его речь. – Расскажите, насколько я дорога вам… Я хочу это знать. – И мы несколько секунд пристально смотрим друг другу в глаза.
Если бы ты была мне безразлична, пригласил бы я тебя, по-твоему, в свой дом? – произносит он наконец.
Возможно, вы альтруист…
Нет, Шарлотта, я не альтруист, к сожалению, – вздыхает в ответ Адриан. – Но я очень хочу помочь своему сыну, а ты нужна ему больше, чем кому бы то ни было…
Что? – Что он вообще такое говорит? Какому из его сыновей я настолько нужна? Точно не Алексу. Значит…
Вы ведь не про Юлиана сейчас говорите, правда? – осведомляюсь я тихим голосом, надеясь, что мы просто недопоняли друг друга. – Я не желаю ничего даже слышать о нем, тем более когда я признаюсь вам в своих чувствах. Как вы можете быть таким бессчувсвенным чурбаном?! Это просто выше моего понимания.
Шарлотта, он любит тебя.
Тут, боюсь, я разражаюсь не самым лицеприятным смехом, поскольку никогда еще, как мне кажется, не слышала большего абсурда. Хотя нет, постойте, слышала: еще большим абсурдом было услышать те же самые слова от самого Юлиана наутро после его неудавшегося изнасилования… «Неправда, я люблю тебя». Да они издеваются надо мной!
И кто вам об этом сказал? – желчно осведомляюсь я. – Уж не сам ли Юлиан собственной персоной? – Потом качаю головой и продолжаю: – Это же полный бред, разве вы этого не понимаете?! Ему плевать на меня – он просто не хочет дать нам быть вместе. Он сам говорил мне об этом. Его цель – заставить вас мучиться и страдать, и я вижу, он неплохо продвинулся в продвижении своего плана: заморочил вам голову, а вы и пляшете под его дудку, словно послушная марионетка, – я делаю захлебывающийся, рваный вдох. – Хватит, снимите уже свои розовые очки: Юлиан не тот милый мальчик, которым вы его себе представляете… Он умелый манипулятор и интриган. Не позволяйте ему влиять на свои чувства. Прошу, Адриан… В конце концов лишь одно имеет значение – ваши чувства ко мне. И если они у вас есть…
Но он не дает мне договорить, качая головой:
Шарлотта, ты ошибаешься – Юлиан не такой. Он не стал бы обманывать меня…
Смотрю на него, не до конца понимая, действительно ли он верит в эти свои слова или это просто отголосок самоубийственного чувства долга, которое абсолютно неподвластно моему пониманию.
А как же Франческа? – парирую я. – Разве спать с ней за вашей спиной не было бессердечным обманом? Да вы еще более слепы, чем я думала, – я вспескиваю руками, не в силах больше выносить этот бесполезный разговор.
Ты нужна ему, Шарлотта: он не просто так изменился – он хочет быть достойным тебя. Он, действительно, неравнодушен к тебе…
Я НИКОГДА НЕ БУДУ С НИМ, – цежу я сквозь стиснутые зубы. – И чтобы было еще более понятно, добавлю: я его ненавижу. Ненавижу, как он измывается над вами, бессердечный вы чурбан. Да и вас, пожалуй, ненавижу тоже: за то, что позволяете ему делать это.
Шарлотта…
Да что вы все твердите Шарлотта да Шарлотта, – в сердцах кричу я ему в лицо. – Вы мне между прочим сердце разбиваете, а ничего умнее беспрестанного повторения моего имени и придумать больше не можете… – Потом со всей силы толкаю его в грудь обеими руками и бегу прочь к маленькой калитке в заборе, которая, как я знаю, узкой тропинкой уводит далеко в лесные заросли елей и сосняка. Я не знаю, как найду дорогу назад, но сейчас мне главное убраться подальше как от самого Адриана Зельцера, так и от всех обитателей дома в целом. Не хочу никого видеть… Разбитое сердце нуждается в уединении.
Слезы обиды и разочарования застилают мои глаза, когда я бегу, не разбирая дороги, прочь по едва утоптанной лесной тропинке… Я смутно припоминаю, как Глория водила нас гулять к лесному ручью, который, мол, берет свое начало прямо с альпийских заснеженных вершин, в нем она набирает чистую родниковую воду – мы тогда наполнили две пятилитровые канистры. Но теперь все это не имет для меня никакого значения, разве что голос за моей спиной, окликающий меня по имени, придает моим ногам дополнительное ускорение, о котором я прежде и представить себе не могла – по жизни я совсем не спортсменка.
Наконец я слышу впереди журчание воды, а потом выскакиваю прямо на то самое место, где Глория просила меня быть особенно осторожной: трухлявое дерево, перекинутое через прохладный ручей, едва на ладан дышит, говорила она, лучше не испытывай судьбу, добавила она тогда следом, но сегодня все ее предостережения вылетают у меня из головы, и я, стремительно оглянувшись и заметив невдалеке своего преследователя, ставлю-таки ногу на ненадежный, изъеденный жучком ствол… Вроде прочный – делаю еще несколько шагов и замираю посередине, когда тот с надрывным стоном и последующим хлопком переламывается прямо под моими ногами, и я, перепуганная и визжащая, лечу прямо в воду спиной вниз.
Я едва успеваю понять, что происходит, а уже лежу погруженная в холодную воду, и надо мной пархает одинокая бабочка. Шок от резкого погружения уже проходит, и я, раскинув руки в разные стороны, позволяю кристально чистой альпийской воде смыть с себя все невзгоды, приведшие меня на этот шаткий и ненадежный мосток, опрокинувший меня прямиком на дно этого ручья.
Все-таки как прекрасно пархают быбочки!
Я могла бы наблюдать за ними вечно…
Простудишься, – слышу я голос на берегу. – Купальный сезон откроется только через месяц.
А мне нравится ломать стереотипы, – отзываюсь я невозмутимо, хотя и начинаю ощущать покалывание в замерзающих пальцах ног, а зубы вот-вот начнут отстукивать азбукой Морзе некое завуалированное послание, вроде «а ты вытащи меня отсюда, сама я лучше замерзну насмерть, чем сделаю хоть шаг в твою сторону». Нет, на самом деле замерзнуть насмерть мне вовсе не хочется, а вот быть спасенной – это, пожалуй, очень даже да.
С тобой всегда было нелегко, не так ли? – слушу насмешку в его голосе и слегка поворачиваю голову. Вода тут же заливается мне в нос, и я начинаю отфыркиваться, что вынуждает меня подняться-таки на ноги… Силы небесные, как же холодно! Я начинаю клацать зубами, уставившись на мужчину на берегу большими, непримиримыми глазами – пусть не думает, что мое позорное падение в воду аннулировало мои же претензии к нему. Ни за что!
Подхватишь воспаление легких, – произносит Адриан, наблюдая за моими отчаянными попытками согреться (я как раз обхватываю себя руками, чтобы хоть немного защититься от неведомо откуда взявшегося озорного ветерка).
Воспаление вызывают микробы, а не холодная вода, – упрямо стучу я зубами.
А ветер-то не на шутку разошелся…
Что мне с тобой такой умной делать-то? – c улыбкой интересуется мужчина, а потом как есть в своих модных дизайнерских туфлях вступает в холодную воду и идет ко мне, разгоняя по зеркальной поверхности ручья длинные волнистые полукружия.
Я совру, если не признаюсь в том, что мое влюбленное сердце в тот момент и само воспаряет, подобно вьющейся над моей головой бабочке, в самые заоблачные дали, а уж когда Адриан молча притягивает меня к себе и прижимает абсолютно мокрую меня к своей груди, оно и вовсе растворяется в чистом, незамутненном восторге.
Ты теперь тоже замерзнешь, – шепчу я ему прямо в промокшую рубашку.
Я знаю, – отвечает мне тот, – но я ведь должен был тебя спасти, разве нет? – Он гладит меня по продрогшим плечам, растирает мне руки, но при этом я почти не ощущаю окоченевших в ледяной воде ног. Но зато ощущаю нечто другое: жгучее, почти неистовое желание…
Боже, я не успеваю додумать свою мысль, так как Адриан обхватывает мою голову руками и прижимается своими теплыми губами к моим ледяным и, я почти уверена, посиневшим губам. Этот резкий контраст температур так ошеломителен, что я громко стону, и тот настойчиво проводит горячим языком по моим враз раскрывшимся губам, которые буквально растворяются в тепле его жаркого тела, подобно кусочку сахара – в горячем чае.
Я тут же просовываю свои ледяные руки ему под ветровку и остервенело вытягиваю рубашку из-за пояса джинс – я слишком долго мечтала об этом моменте и теперь ничто не остановит меня от возможности коснуться любимого тела кончиками своих пальцев. Пусть даже и ледяных…
О боже, – стонет мне в губы Адриан, когда мои пальцы добираются-таки до теплого атласа его кожи на спине и начинают осторожно поглаживать его напрягшиеся враз мышцы. Я не знаю, означает ли этот полустон сексуальное напряжение от моих прикосновений или мужчине просто нестерпима холодная ласка моих пальцев, только я не могу думать о таком, когда его губы целуют меня в отчаянно рвущуюся жилку за моим левым ухом.
Я уже почти не чувствую холода – только грубое, всепоглощающее желание.
Хочу тебя всего, – шепчу я в исступлении. – Хочу тебя…
Я ахаю, когда Адриан подхватывает меня на руки и выносит наконец на берег, где бережно опускает на траву.
Я боюсь, что теперь он отстранится от меня, снова заговорит о том, что Юлиану я нужна больше и бла-бла-бла-бла… Но он этого не делает: опускается рядом и прижимает меня к своему теплому телу. Прижимает так крепко, что я едва могу вдохнуть… Его же грудь вздымается так сильно, что я почти боюсь за него.
Слегка высвобождаю свою руку и касаюсь его жестких, растрепавшихся волос – как же долго я хотела это сделать!.. Он поворачивает голову и всматривается в мое лицо долгим, задумчивым взглядом.
Ты непременно должна была случиться в моей жизни, Шарлотта Мейсер, – шепчет он тихим, проникновенным голосом, – случиться равно для того, чтобы я смог-таки понять, что все еще жив. Спасибо тебе за это! – а потом наклоняется и с такой нежностью касается моих губ, что от избытка чувств у меня на глазах наворачиваются слезы.
Я смаргиваю их отчаянным усилием воли, но те все-таки бегут по моим щекам, осолоняя сладость наших поцелуев и придавая всему происходящему горький привкус сбывшегося-несбывшегося счастья.
На следующее утро я просыпаюсь с саднящим горлом и с улыбкой на губах: неужели мы с Адрианом возможны, неужели это больше не бесплотная мечта влюбленной девочнки, неужели… неужели… неужели…
… Неужели я могла быть ТАКОЙ дурой?
За завтраком, к которому неожиданно спускается и Юлиан (должно быть, приехал поздно вечером), Адриан на меня даже не смотрит, и недоброе предчувствие ледяным осколком застревает в моем каменеющем сердце. Нет, только не это…
Шарлотта, хочешь еще один блинчик? – с предусмотрительностью обращается ко мне Глория, заметив, должно быть, что я так и не съела ни одного кусочка.
Спасибо, но у меня что-то горло побаливает, – произношу я таким хриплым голосом, что и сама пугаюсь собственного карканья. Зажимаю рот ладонь – только бы не накаркать! – и бросаю быстрый взгляд в сторону мужчины с поникшей головой. Он, к моему собственному удивлению, этот взгляд перехватывает, но лишь за тем, чтобы поспешно уткнуть свои покрасневшие (не от бессонницы ли?) глаза в кружку с ежевичным чаем.
Нет, нет, нет, нет… Мысленно я так исхожу криком, что впору и вовсе отхрипнуть на веки вечные.
Пожалуй, я пойду к себе в комнату, что-то мне нездоровится, – еще раз хриплю я и поднимаюсь из-за стола.
Мама, пусть Юлиан отыщет у тебя в кладовой одуванчиковый мед и отнесет Шарлотте – ты всегда говорила, что он лечшее средство от всех недугов, – обращается Адриан к своей матери.
Я со злостью швыряю скомканную салфетку на стол рядом с пустой тарелкой. Вот ведь бессчувственный болван, мысленно восклицаю я, ожигая своего вчерашнего любовника яростным взглядом: значит, вот как все у нас будет – я и Юлиан вместе, а он, альтруист проклятый, сбоку… ненавязчиво рядом. Гордый от осознания своей жертвенности…
Да, Юлиан, – каркаю я через силу, – почему бы тебе не принести мне меду, раз твой папа считает его панацеей от всех бед. Уверена, растоптанные мечты он тоже сможет залечить…
Я вижу, как недоуменно переглядываются Аксель и Анна, для которых смысл моих горьких слов так и остается непонятным, и только Алекс смотрит мне вслед всепонимающим, сочувствующим взглядом, от которого я почти готова разреветься от жалости к себе, но вместо этого я стремительно покидаю столовую, ощущая себя едва ли на четверть живым человеком, поскольку остальные три четверти меня мертвы и безжизненны, словно выжженная ядерным взрывом радиоактивная зона.
На душе такое чувство, словно за тем столом в уютной, с расписанными вручную стенами столовой Глории Шарлотта Мейсер просто-напросто умерла и так и осталась лежать там бледной, скомканной бумажной салфеткой, а кто-то другой… не она… идет теперь по этому милому дому, распространяя вокруг себя флюиды несбывшихся, рассыпавшихся в прах надежд.
Эпилог
Наш самолет приземлился в аэропорту Грентли Адамс два часа назад, и мы с Алексом с рекордной скоростью прошли паспортный контроль, направляясь к пункту проката машин. Мне было все равно, на чем мы станем разъезжать по окрестностям Барбадоса, но Алекс хотел непременно что-нибудь ярко-желтое или в крайнем случае красное, а в итоге нам пришлось довольствоваться серой «тайотой», единственной машиной, приспособленной для перевозки инвалидов-колясочников.
Впрочем, сын быстро утешился райскими видами острова, предвкушая то неимоверное количество бабочек, которое он может здесь наблюдать, так сказать, в их естественной среде обитания. Но не бабочки стоят первым пунктом на повестке моего дня, и Алекс знает об этом… Поэтому после заселения в отель, я оставляю его в номере, а сам сажусь в видавшую виды «тайоту» и отправляюсь за шестнадцать километров от Бриджтауна в ботанический сад Андромеда, в котором, как мне удалось выведать у ее деда, Шарлотта работала последние три месяца.
Шарлотта…
Я не видел ее полгода, но с тем же успехом это могли быть и три, и четыре, и даже сто лет в целом – я так исстосковался по ее теплой улыбке и смешинкам в глубине глаз, что сердце подчас буквально сбоило, стоило мне только дать волю воспоминаниям. Поэтому я старался делать это как можно реже, особенно после того, как Шарлотта съехала от нас, вернувшись в квартирку на Марктплатцштрассе, а ее дедушка, к слову, тоже съехавший вместе с ней, обосновался, правда, вовсе не в Ансбахе, как это можно было предположить, а в доме моей матери, что стало для меня, признаюсь честно, настоящим сюрпризом.
В тот момент, когда это открылось, я почувствовал себя настоящим болваном: неужели я мог просмотреть такое, неужели был настолько глуп? И только ли в этом проявилась моя неожиданно открывшаяся слепота, возможно, Шарлотта была права, называя меня бессчувственным чурбаном… Я почти был готов в это поверить.
Почти – верное слово…
После смерти Элеоноры я почти жил и почти любил… По крайней мере мне казалось, что я любил Франческу, все-таки мы прожили с ней два долгих года (а, может быть, именно потому они и показались мне долгими, что я не любил ее в должной мере), два года, когда мне казалось, что вся моя жизнь – это налаженный часовой механизм, в котором не может и не должно случиться никакого неожиданного сбоя…
А потом случилась Шарлотта!
Она, подобно шаровой молнии, ворвалась в наш дом, в нашу размеренную, устоявшуюся жизнь и разнесла всю ее в щепки… пробралась под кожу, которая казалась достаточно загрубевшей, чтобы не реагировать на вздорно вздернутый носик и каштановые волосы на милом девичьем лице с неизменной слегка смущенной улыбкой.
Шаровая молния по имени Шарлотта… Она ударила меня током при первом же нашем рукопожатии, хотя, я полагаю, была уверена, что сделал это именно я, а потом продолжала свои бесшабашные эскапады до тех самых пор, пока…
… Пока я не понял, что ее присутствие делает мой день ярче и радостнее.
Когда ко мне пришло осознание данного факта? Думаю, в тот самый момент, когда я привез ее в Ансбах в больницу к Йоханну и должен был оставить ее там одну, растерянную и перепуганную, повернуться спиной и уйти… а она вдруг бросилась мне на грудь, и я смог коснуться рукой ее хрупких спинных позвонков, ощущая от этого простого прикосновения небывалое прежде возбуждение и уханье крови прямо о свои барабанные перепонки. Это было оглушительно во всех смыслах!
Тогда же мне стало, действительно, страшно…
Страшно, поскольку это было слишком похоже на меня прежнего, на того самого Адриана, который несся по коридору школы с зажатой по мышкой папкой с учебными заданиями, чтобы только застать любимую в пустом кабинете… одну, краснеющую и заикающуюся, и сорвать краткий, запретный поцелуй с ее вожделенных губ.
Я больше не хотел ничего подобного… Никогда. Жизнь научила меня тому, что большая любовь требует от нас больших жертв, и я не чувствовал себя способным вновь подвергать свое сердце давно забытым треволнениям. Мне это было ни к чему…
… Дорога делает крутой поворот, и мне едва удается справиться с управлением – слишком глубоко я ушел в свои мысли. Так не пойдет… Нужно сконцентрироваться.
Итак, я на Барбадосе, еду в ботанический сад, в котором работает Шарлотта…
Йоханн никак не желал говорить мне, куда подевалась его внучка сразу же после сдачи выпускных экзаменов – однажды она просто пропала с квартирки на Маркплатцштрассе и больше не появилась там. Я знал об этом, ведь неоднократно проезжал мимо ее дома, и бывало мне везло увидеть ее выходящей или входящей в подъезд, а подчас только ее одинокий силуэт мелькал за светло-бежевой занавеской – но мне было достаточно и этого.
А потом ее прочто не стало…
Ни еле слышного голоса в телефонной Алексовой трубке, ни темного силуэта в светлом проеме окна – ничего, кроме щемящего чувства одиночества и тоски. Я слишком хорошо знал это чувство: оно называлось утратой – я уже испытывал его однажды… когда умерла Элеонора.
Но как я могу чувствовать такое к этой рыжей девчушке с веснушками на носу? Это не укладывалось у меня в голове.
Алекс, куда пропала твоя подруга? – не выдержал я однажды неизвестности, которая постоянно гложила меня, доводя до исступления. – Юлиан говорит…
Пап, – прервал меня мой ребенок с самым серьезным видом, – Шарлотты больше нет.
Что? – я почувствовал, как ослабели мои ноги, и рухнул на стул позади себя.
Но Алекс, хотя и понял, насколько я шокирован его словами, не проявил ни капли сочувствия, жестко продолжая:
Шарлотты больше нет, так как она сбежала от Юлиана, которому ты ее приподнес, словно жертвенного агнца… Ей не оставалось ничего другого, как самой найти выход из сложившейся ситуации.
Где она? – сиплю я через силу. – Ты знаешь, где она?
Никто не знает. Она сказала, что так будет лучше…
Шарлотты больше нет. От этой мысли комок размером с футбольный мяч застрял у меня в горле, перекрыв доступ кислороду… Я с силой рванул узел своего галстука, едва не удушив себя окончательно.
Шарлотты больше нет… Помню, как твердил нечто подобное после смерти жены, не в силах поверить в смысл произносимых слов, – тогда я был готов на что угодно, лишь вернуть ее обратно или хотя бы утишить оглушающую боль в своем сердце.
Теперь же я мог это сделать…
… Я паркуюсь на парковке для посетителей ботанического сада и спешу по гравиевой дорожке до маленького бунгало, заменяющего здесь кассу… У дверей я замираю, не в силах побороть внутреннее волнение – Шарлотта здесь, в двух шагах от меня. И я делаю эти два шага…
За кассой стоит миленькая, супертемнокожая девушка с желто-синим зонтом в руках, который она как раз протягивает группе из пяти туристов, приехавших полюбоваться на ботанические красоты барбадосского сада.
Я все также продолжаю стоять с окаменевшим выражением на лице, когда темнокожая кассирша обращается ко мне на своем чистом, слегка певучем английском:
Сэр, вы тоже хотели бы посетить наш сад?
Я встряхиваю головой, отгоняя пелену, нежданно застлавшую мне глаза…
Нет, извините, – с трудом ворочаю я враз отяжелевшим языком, – я лишь хотел встретиться со своей подругой… она работала тут раньше…
Рыжая? – уточняет моя собеседница, и я мгновенно ощущаю прилив новых сил.
Да, она рыжая. Вы знаете ее?
Она в больнице, – следует незамедлительный ответ. – В Бриджтауне.
В больнице? Что с ней?
Я не знаю. Меня просто попросили поработать за нее эти несколько дней…
Она добавляет что-то еще, но я уже несусь к автомобилю и почти с разбегу падаю на водительское сиденье – не думаю, что бедная «тайота» предназначена для таких крутых виражей и разворотов, которым я ее подвергаю весь обратный путь до города.
Шарлотта в больнице… Шарлотта в больнице. Шарлотта в больнице!
С этими словами у меня связаны не самые приятные воспоминания, и я настолько накручиваю себя дорогой, что почти готов увидеть девушку бледной, с огромными синюшными впадинами вместо глаз и тоненькими косточками рук, выпростанными над белым, больничным покрывалом – труп, одним словом, я готов ко встрече с трупом. Укушенная ядовитым пауком, отравленная смертоносным растением, разбившаяся об острые береговые скалы…
Страх так велик, что мне с трудом удается держать себя в руках, когда я бегу по больничному коридору, отсчитывая каждый шаг. Двадцать пять, двадцать шесть…
Адриан, нет, я вам не скажу, куда уехала Шарлотта! – вспоминаю я категоричный голос ее деда. – Она просила меня никому и ни при каких обстоятельствах не говорить об этом. Тем более вам…
Прошу вас, Йоханн, это очень важно для меня.
Я сказал, нет, значит, нет.
Категоричность его голоса повергает меня в отчаяние.
Разве вы не желаете счастья своей внучке?! – я почти был готов умолять его на коленях, если потребуется.
Именно поэтому я и продолжу молчать, – старик смеривает меня непреклонным взглядом. – Ваш сын, Адриан – причина всех ее проблем, надеюсь, вы знаете об этом…
Но я думал…
Открывается дверь и в комнату входит моя мать, уверен, она подслушивала нас под дверью.
Иногда ты слишком много думаешь, сынок, – говорит она мне с укором во взоре. – И тут же добавляет: – Ты ведь выспрашиваешь нас не ради Юлиана, правда? Девочка на самом деле сбежала от него. Тот некрасиво вел себя по отношению к ней… Да и не любит она его вовсе, ты сам должен знать об этом!
Я так сильно сжимаю челюсти, что начинает ломить зубы, а язык так и вовсе перестает ощущаться в моей гортани – я словно онемел.
Дай ему адрес, дорогой, – говорит моя мать, похлопывает Йоханна по руке. – Видишь же, как его пробрало… Я уж думала, он никогда не одумается!
Я был готов ожидать всего, чего угодно, но только не слова Барбадос в графе место нахождения…
Шарлотта сбежала от меня на Барбадос!
Не от меня – от Юлиана…
«Я его ненавижу», сказала она мне тогда и, похоже, не лгала – это как же надо ненавидеть человека, чтобы сбежать от него на край света? Почти на край света.
Она всегда мечтала о тропическом острове…
Шарлотта.
… Пятьдесят пять, пьтьдесят шесть – толкаю дверь и вхожу в палату. На узкой койке у распахнутого окна лежит рыжая девушка, ее нога в гипсе, а большие карие глаза широко распахнуты и устремлены на меня.
Адриан? – неуверенно произносит она, словно не доверяет собственным словам.
Шарлотта, – я в два шага пересекаю разделяющее нас пространство и падаю на колени, прижимаясь головой к ее бледной руке. – Шарлотта, – шепчу я только, от облегчения едва ли ворочая неподатвым языком.
Час назад мне вкололи сильное обезболивающее, – произносит она над моим ухом, касаясь пальцами моих волос. – Надеюсь, ты не галлюцинация, вызванная моим одурманенным лекарством мозгом…
Я поднимаю голову и касаюсь четкой линии ее подбородка и маленькой родинки у нижней губы, которую мне так часто хотелось поцеловать.
Если ты галлюционируешь мной, – шепчу я еле слышно, – можно ли считать это доказательством того, что я все еще нужен тебе?
Девушка улыбается мне такой лучезарной, влюбленной улыбкой, что это почти разбивает мне сердце… в лучшем смысле этого слова.
Мои чувства не изменились, – говорит она просто. – А твои, Адриан? Что ты здесь делаешь?
Я сажусь на кровать рядом с ней и тяну ее за слегка отросшие рыжие пряди.
Я приехал смотреть с тобой на бабочек, – шепчу я ей в самые губы, слегка касаясь ее нижней губы, приоткрывшейся для меня. – Мне понравилось смотреть с тобой на бабочек, как в тот день у ручья, помнишь?
Никогда не забывала. – Она сокращает миллиметр разделяющего нас пространства, и наши губы наконец соприкасаются, обдавая нас кипятком… или ударом тока…
Ты снова бъешь меня током! – возмущенно ахает Шарлотта, касаясь свой покрасневшей губы.
Нет, это ты бъешь меня током! – возражаю ей я. – И при чем не в первый раз. – Потом опускаю ее на кровать и продолжаю покрывать веснушчатое лицо горячими поцелуями, перемежая этот крайне приятный процесс необходимыми вопросами: – Что у тебя с ногой?
Она тяжко вздыхает.
Перелом. Свалилась с лестницы. И лучше бы тебе помалкивать на этот счет, понятно? – воинственно сверкает она глазами. – Такое с каждым может случиться…
Со мной ни разу не случалось.
Позер! – она небольно бъет меня по плечу, но тут же поглаживает, якобы, ушибленное место.
Тебе нужен тот, кто станет за тобой присматривать, – продолжаю посмеиваться я, не в силах отвести глаз от ее слегка смущенного лица.
И кто же готов взвалить на себя такую нелегкую ношу? – косится она на меня, как мне кажется, не совсем убежденная в том, что все это происходит на самом деле.
Я тут же вскакиваю с кровати и подхватываю ее на руки вместе с ее довольно-таки тяжелой загипсованной ногой. Я демонстративно крякаю, и Шарлотта заливается смехом:
Я же говорила, что груз будет нелегким.
Я слишком долго ждал, чтобы продолжать с ней эту шуточную перебранку, а потому интересуюсь:
Где ты живешь?
А что? – лукаво сверкает она глазами.
А то, – отвечаю я самым серьезным образом, – что в нашем номере меня ждет мой сын, а я, знаешь ли, абсолютно уверен, что ему не стоит видеть того, что я хочу с тобой делать ближайшие несколько часов… Так где ты все-таки живешь, Шарлотта Мейсер?
Я выношу ее из палаты и несу по больничному коридору в исступленном нетерпении – мне кажется, я никогда не чувствовал себя счастливее, чем сейчас.
Надо хотя бы доктора предупредить, – смущенно шепчет она мне в ухо. – Мы не можем уйти просто так…
А почему нет? – пожимаю я своими плечами, а потом неожиданно спрашиваю:: – Послушай, Шарлотта, а откуда ты взяла деньги на билет до Барбадоса? Недешевое удовольствие, как я имел возможность в этом убедиться.
Она утыкается лицом мне в плечо и тихо произносит:
А я продала зеленое Франческино платье, то самое, в котором была на мексиканской свадьбе и которое та так беспечно швырнула мне в лицо… Как думаешь, мне за это ничего не будет?
Я улыбаюсь, восхищенный таким простым решением вопроса с перелетом… Кто бы мог подумать!
Разве что я отшлепаю тебя, – многозначительно шепчу я ей в самые губы, и мы выходим наконец под яркое, тропическое солнце, которое мгновенно ослепляет нас обоих.
Но для того, у кого в животе пархают тропические бабочки, такие пустяки не имеют никакого значения…
Конец
