Текст книги "Я сплю среди бабочек (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
У тебя голова прямо чугунная, – вторит мне Адриан, тоже держась за свой лоб.
Да и у вас она не из сладкой ваты сделана, – парирую я, усаживаясь на пол. – Теперь точно шишка останется. – А потом начинаю улыбаться: – А знаете, что говорят, когда вот так удяряешься лбами?
Мужчина молчит. А ведь не может не знать – значит, просто не хочет этого слышать. Но я все равно говорю:
Говорят, породнимся значит… Вот.
Шарлотта?
Да?
Угостишь меня своими конфетами? Если не жалко, конечно…
Конечно, не жалко: вот, держите, – и я протягиваю ему весь пакетик. Но он не спешит его брать…
Нет, давай съедим их вместе. Не против?
Ннет, – слегка заикаюсь я от удивления. – Я только за.
Тогда заходи, не бойся. – И он пропускает меня в свою комнату, освещенную едва теплящимся в дальнем углу синеватым огоньком ночника. Я вижу, как на полу у кровати серебрятся осколки разбитой прикроватной лампы – вот, значит, что разбилось тогда в комнате, догадываюсь я мгновенно, а ведь до этого я даже не обратила на осколки внимание… Не до того было.
Хотите я их соберу? – предлагаю я, окидывая взглядом и кровать тоже. Та, все так же неприбранная, является живым напоминанием о свершившейся в ней измене…
Оставь, Шарлотта, – усталым голосом отзывается Адриан. – Разбитую «вазу» все равно не склеить… – И присаживается на диван, вплотную придвинутый к большому французскому окну. Потом похлопывает по месту рядом с собой: – Присаживайся, я не кусаюсь.
Я знаю, – бодрюсь я, хотя сердце почти замирает в груди. Я еще ни разу не сидела так близко к нему да еще в ночном полумраке… его собственной комнаты, в которой – хочу я того или нет – все еще витает призрак Франчески.
Сажусь и всем телом ощущаю, как от сидящего рядом мужчины исходит одурманивающий аромат мужского парфюма, так восхитившего меня еще при нашей первой встрече (вспоминаю об этом и улыбаюсь), и как его тепло медленно притягивает меня к нему, словно невидимым магнитом, это я ощущаю тоже (как же хочется положить голову на его плечо и забыть обо всех наших треволнениях)…
Можно я…
Посмотри…
Произносим мы с ним одновременно, и это вызывает наши обоюдные улыбки.
Что ты хотела сказать? – интересуется он наконец.
Я хотела… хотела спросить, можно ли мне положить голову на ваше плечо?
Адриан на мгновение задумывается, а потом качает головой:
Лучше не надо, Шарлотта, – произносит просто. – Давай лучше на звезды смотреть.
Я предпочитаю смотреть на бабочек, но сейчас молчу об этом – звезды так звезды, пассивно размышляю я, рядом с ним мне безразлично на что смотреть, лишь бы мы делали это вместе. Жаль только, что он не позволил мне положить голову на свое плечо…
Я ничего не знаю про звезды, – признаюсь я ему.
И он неожиданно улыбается:
Я тоже, Шарлотта, мне просто нравится, как они мерцают в ночном небе. Бесстрастные ко всем человеческим горестям и напастям…
Мы снова замолкаем, смотря сквозь большое окно на расстилающееся перед нами небо, а потом я произношу:
Я вовсе не радуюсь тому, что с вами случилось… Юлиан был неправ.
Я знаю, Шарлотта, – снова вздыхает он. – Я знаю.
То, как Юлиан поступил с вами… это бесчестно и мерзко, – выпаливаю я с горячностью. – Он не должен был этого делать…
Адриан кладет свою руку поверх моей и слегка сжимает ее – своего рода благодарность за мое сопереживание.
На самом деле я не могу осуждать Юлиана, – произносит он в темноту. – Франческа добровольно пошла на это, никто ее не заставлял.
Возможно, и так, но я уверена, что Юлиан был особенно настойчив, соблазняя ее.
Он сделал это назло вам, – все-таки решаюсь сказать я. – Знаю, вы не хотите о таком думать, но я знаю, о чем говорю… Мне не просто так пришлось спать в комнате с бабочками!
Он поворачивает голову и вглядывается в мое лицо.
Хочешь сказать, что…
Да, у него был второй ключ от моей комнаты…
Боже, – Адриан проводит рукой по своим волосам. – Не знаю, что и думать…
Вы не должны позволять ему так поступать с собой!
Он мой сын, Шарлотта.
Нет, ваш сын Александр, а Юлиан…
Он тоже мой сын, – с нопором повторяет мой собеседник. – И я обещал Элеонор, что буду присматривать за ним… И даже если мне придется терпеть такое… значит, так тому и быть.
Вы мазохист? – я округляю глаза в притворном ужасе.
Нет, просто я привык держать свое слово.
Что в данном случае является одним и тем же, – хмыкаю я в сторону.
Адриан невесело улыбается – наверное, мои суждения кажутся ему поверхностными, ведь у меня нет своих детей.
Вы любили ее? – решаю я сменить тему нашего разговора. И пусть эта тема тоже не самая безобидная, но по сути это тот самый вопрос, ответ на который я по-настоящему хочу знать…
Ты задаешь трудные вопросы, Шарлотта.
Когда любишь, – замечаю я скептически, – на них очень просто ответить.
Возможно, ты и права, – легко соглашается он, откидываясь головой на спинку дивана. Моя шея тоже слегка затекла, и я сползаю немного ниже, поджимая ноги под себя.
Не замерзла? – спрашивает меня Адриан, заботливо протягивая плюшевое покрывало.
Спасибо. – Он накидывает покрывало на нас двоих, и мы продолжаем смотреть на звездное небо. Сегодня звезды убаюкивают меня почти так же верно, как и мои любимые бабочки…
Я просыпаюсь от воинственного вскрика и щелканья ножниц перед глазами.
Вот тебе, мерзкая шлюшка, вот тебе, дрянь беспринципная! – приговаривает надо мной Франческа, крамсая волосы на моей голове. Я испуганно охаю, когда она пребольно тянет мои каштановые пряди, и хочу приподнять голову, но острия ножниц мелькают так близко от моих глаз, что я боюсь остаться слепой и зажмуриваю глаза.
Что ты творишь?! – слышу я гневный окрик Адриана, который врывается в комнату и оттесняет разъяренную валькирию в лице своей бывшей возлюбленной подальше от меня. Та брыкается и рычит с такой бешеной яростью, что Адриану приходится обхватить ее вдоль тела, чтобы утихомирить ее мстительные нападки в мой адрес.
Эта мерзкая шлюха уже пробралась в твою постель, – рычит она злобным голосом. – Юлиан был прав – ей только то было и нужно! Гадина. Сучка… Ненавижу ее… Еще и дня не прошло… Отпусти меня, черт тебя подери! – последнее явно относится не ко мне.
Я наконец поднимаюсь с дивана и провожу рукой по своим волосам…
Половина из них остается лежать там же, где только что покоилась моя голова.
От шока я почти ничего не соображаю, только подхожу к зеркалу и смотрю на свое отражение… Праведный боже, что же она со мной сделала?!
Не мог и дня потерпеть? – продолжает неистовствовать Франческа, только теперь ее гнев направлен на Адриана. – Едва выставил меня за дверь, как сразу же нашел мне замену, сукин ты сын, Адриан Зельцер! И что, как тебе эта рыжая бестия с ангельским личиком, что обманом втерлась в наш дом и разрушила наши с тобой отношения…
Ты сама с этим прекрасно справилась, – парирует ей Адриан, продолжая удерживать женщину обеими руками.
Я убъю эту рыжую сучку! – верещит она снова, и во мне словно что-то щелкает: я отхожу от зеркала и с размаху влепляю Франческе оглушительную оплеуху. Ее голова дергается, как у марионетки, и итальянка хватается за враз вспухшую и покрасневшую щеку.
Сама потаскуха, – кидаю я ей, ожигая мгновенно присмиревшую женщину ненавидящим взглядом, а потом с высоко поднятой головой выхожу вон.
Реветь хочется так, что приходится сжимать горло руками, чтобы не перебудить весь дом своими стенаниями – нет, я не доставлю Франческе такого удовольствия! Падаю на край кровати и продолжаю ощупывать изувеченные волосы на голове, давясь невыплаканными слезами и обидой на весь мир.
Нельзя в таком виде появляться перед дедушкой…
Слышу, как Адриан продолжает увещевать теперь уже притихшую итальянку, и бегу вниз со всех ног: сдергиваю с вешалки свое пальто и натягиваю на голову шапку… потом снимаю с крючка ключи от машины и выхожу в раннее утро.
Два часа до открытия парикмахерской я коротаю в маленьком кафе в центре города, а потом мужественно стягиваю шапку перед молоденькой девушкой-парикмахершой, которая от ужаса громко ахает.
Кто же это вас так обкарнал? Просто варварство какое-то.
Я тяжело вздыхаю.
Просто сделайте что-нибудь… человеческое, – уныло мямлю я, отдаваясь в ее, хочется верить, надежные руки.
Придется очень коротко обрезать…
Режьте, – соглашаюсь я. – А еще покрасьте… покрасьте меня в рыжий цвет.
Ох, но зачем? – всплескивает та своими руками. – У вас такой очаровательный каштановый цвет.
Режьте и красьте, – кидаю я безапилляционно, и та наконец берется за дело.
То, что я вижу в зеркале после стараний несчастной девчушки (та вздыхала при каждом срезанном ею у меня локоне), поражает даже меня самое: это маленькое, бледное создание с мальчишеской стрижкой ярко-рыжего цвета просто не может быть Шарлоттой Мейсер! Той самой Шарлоттой, пушистые волосы которой являлись ее главной визитной карточкой… Теперь на меня смотрит абсолютно другая девушка.
И не скажу, что она мне не нравится…
В ней есть что-то… что-то особенное, глубинное. Возможно, то самое, что подспудно всегда в ней скрывалось и только теперь показало свое истинное лицо!
Я провожу рукой по коротким волоскам, наслаждаясь необычным ощущеним колючих кончиков под своими ладонями. Мне это нравится, в самом деле нравится! Мое лицо расплывается в счастливой улыбке.
Вам правда нравится? – робко осведомляется маленькая парикмахерша.
На все сто, – отзываюсь я, заключая ее в объятия. – Вы сделали меня другим человеком.
Она краснеет и неловко мне улыбается, но я уже иду на кассу и предвкушаю момент встречи с домочадцами на Максимилианштрассе – вот уж кто, действительно, удивится! – и жизнь неожиданно расцвечиваетя для меня новыми… рыже-оранжевыми красками.
Подъезжая к дому, я замечаю всколыхнувшуюся занавеску в окне второго этажа – комната Адриана. И едва глушу мотор и выхожу из гаража, как он уже встречает меня на полпути: непривычно взволнованный, взъерошенный, если не сказать больше – перепуганный – он неожиданно крепко обнимает меня. Я не понимаю, чем заслужила подобную милость, но пользуюсь моментом, зарываясь носом в мягкую нежность его кашемирового пулловера и сладко замирая от близости родного тела.
Наконец он отстраняет меня на длину своих вытянутых рук и со вздохом облегчения произносит:
Как же я рад, что с тобой все в порядке, Шарлотта. Ты меня перепугала! Я думал… Я думал, ты…
Тут я понимаю, что он себе напридумывал, и улыбаюсь счастливой полуулыбкой, обрадованная его тревогой за меня.
Ну не настолько же я глупа, чтобы прыгать с моста из-за каких-то там покоцанных волос, – произношу я спокойным голосом. – Зря вы так волновались: вот я, целая и невредимая.
Мужчина пристально вглядывается мне в глаза – хочет понять, насколько я искренна, произнося эти слова. Но я на самом деле абсолютно цела и невредима… во всех смыслах, если можно так сказать.
Мне жаль, что так получилось с Франческой, – говорит он, – у нее был ключи и она вошла без спросу… Могу я посмотреть? – он касается моей шапки, прося разрешения снять ее, но я качаю головой:
Давайте для начала войдем в дом. Так будет лучше!
Вижу недоумение в его взгляде, но предпочитаю сохранить интригу.
Пойдемте. – Мы входим в дом, и я сразу же иду на голоса своего деда и Алекса, раздающиеся с кухни.
Ты пропустила завтрак! – с порога кричит мне парень, составляя грязные тарелки в посудомоечную машину. – Но я оставил тебе парочку гренок в микроволновке… Где ты вообще пропадала?
Мы тебя потеряли, – вторит ему мой дедушка, всматриваясь в мое лицо.
Не думаю, что утренний концерт, учиненый Франческой, не поставил на уши весь дом, перебудив, как самого Алекса, так и моего дедушку в том числе. Но они ничего не спрашивают, и я им за это благодарна.
Да я, собственно, решила имидж сменить, – смущенно пожимаю я плечами и стаскиваю наконец с головы зимнюю шапку.
Единодушный вздох толи ужаса, толи восхищения проносится по кухне, подобно порыву морского бриза. Не скрою: мне их реакция самую малость, но льстит.
Где твои прекрасные волосы, милая? – первым озвучивает свои эмоции дедушка. – У тебя были такие прелестные локоны, Лотта…
Я подумала, что пришло время перемен, – отвечаю я с улыбкой. – А меня так часто называли рыжей, что я подумала… а почему бы и нет. Что, разве вам не нравится? Мне, признаться, очень, – и я взъерошиваю короткие прядки волос руками. – Я как будто бы стала другим человеком.
Вижу, как брови Алекса прячутся за россыпью его темной челки.
Не уверен, что хочу знакомиться с новой Шарлоттой, – скептически замечает он, состроив забавную рожицу. – Меня и старая вполне устраивала.
А я думаю, новая Шарлотта понравится тебе не меньше старой, так что не куксись. – И уже обращаясь к Адриану, все еще не произнесшему ни единого слова, вопрошаю:
А вы что скажете: идет мне такая прическа или нет?
Адриан несколько раз хмыкает, как бы прочищая враз осипшее горло, и смотрит, как мне кажется, виноватым взглядом.
Главное, чтобы тебе она нравилась, Шарлотта, а мы примем тебя любой, ты же знаешь.
Ответ истинного дипломата! – провозглашаю я, подкидывая к потолку свою шапку и ловя ее на лету.
22 глава
В универе мой новый имидж производит настоящий фурор: то, что я прежде так яростно ненавидела, теперь вызывало во мне приступ неконтролируемого улыбкоизвержения…
Эй, рыжая! – кричали мне вслед сокурсники, а я только салютовала им ручкой и шла дальше. Что-то изменилось не только снаружи, но и внутри меня…
Эй, рыжая, тебя подбросить до дома?
Я резко оборачиваюсь, оглушенная звуком этого голоса. Я мечтала бы больше никогда не видеть его обладателя, отыгрывающего сейчас на мне свою безукоризненно соблазнительную улыбку самого дружелюбно-невинного толка, словно еще намедни я не была свидетельницей его подлости по отношению к отцу и его же оскорблений в собственный адрес.
Не думаю, что нам по пути, – отрезаю я холодно, собираясь продолжить свой путь. Но последующие слова Юлиана останавливают меня:
Разве мы не в одном доме живем, рыжая? Неужели папочка выставил вас с дедом за дверь? Вот ведь незадача, не так ли? – с наигранным ужасом вопрошает он.
От возмущения у меня начинает подергиваться левый глаз – верный признак сдерживаемых эмоций.
Я думала, это ТЕБЯ выставили за дверь, – решаюсь напомнить я, но парень лишь разражается насмешливым смехом.
Тебе это, должно быть, приснилось, моя дорогая. – И, подаваясь вперед к самому моему уху, добавляет: – Я всегда знал, что спать среди летающих червяков, которых ты упрямо величаешь бабочками, вредно для неокрепшего женского ума… Лучше бы ты выбрала меня, рыжая! Я бы доставил тебе массу незабываемого удовольствия.
Лучше я пересплю с бабочками, которых ТЫ упрямо величаешь червяками, Юлиан Рупперт, чем позволю тебе хотя бы пальцем прикоснуться к себя, – шиплю я ему в ответ.
Он на секунду замирает – уязвленная гордость борется в нем со здравомыслием, а потом снова мне улыбается:
И все равно ты будешь моя, – отчеканивает он с непоколебимой уверенностью в голосе. – Так или иначе, но ты будешь моя, Шарлотта Мейсер, даже не сомневайся в этом.
Меня настолько обезоруживают его слова, что я даже перестаю злиться на него:
Зачем тебе все это? – произношу я с искренним недоумением. – Тебе ведь плевать на меня… Тебе не я нужна, а только лишний повод сделать больно отцу… За что, за что ты его так ненавидишь, Юлиан?
Мои слова все-таки задевают его за живое, и я знаю, что он впервые честен со мной, когда произносит свое:
Ты ему не достанешься! Никогда. Я этого не допущу. – Потом хватает меня за локоть и добавляет: – Он просто не заслуживает быть счастливым, особенно после того, что сделал с мамой… Ты знаешь, что он с ней сделал? Знаешь? – Я не отвечаю. – Он отравил ее разум, спалил, словно свечку… Она не должна была выходить за него! – орет он мне в лицо. – За этого проклятого мальчишку, который едва ли понимал, какое сокровище ему досталось… Он не ценил ее. Он ею пренебрегал. Это из-за него она умерла и оставила меня одного…
Его грудь тяжело вздымается, зрачки с ненавистью пульсируют в горящих злобой глазах.
Я в это не верю, – смело произношу я, хотя почти уверена, что мои слова вызовут лишь новую волну агрессии. – Твой отец не такой.
Юлиан еще сильнее стискивает пальцы на моем локте – я почти готова кричать от боли, но сдерживаюсь – такое чувство, словно он заглядывает прямо ко мне в душу и видит там то, что я никак не могу донести до его отца – мое чувство к последнему.
Вот поэтому ты ему и не достанешься, – с ненавистью цедит он сквозь зубы. – Я заставлю его страдать и ответить за каждую минуту маминого мучения. – Он выпускает мой локоть, идет к машине и стремительно ударяет по газам.
Пригвожденная к месту его полными яда словами, я продолжаю уныло стоять и смотреть вслед быстро удаляющемуся автомобилю.
Когда я подхожу к дому, черный джип Юлиана, действительно, припаркован у дороги, и мое сердце болезненно екает. Зачем он здесь? Не может же Адриан и в самом деле простить ему выходку с Франческой? Или может…
Юлиан в доме! – врываюсь я к Алексу, распугивая по пути его любимых бабочек. – Что он здесь делает?
Живет, – спокойно пожимает тот плечами.
Живет?! – вскидываюсь я. – А как же его шашни с Франческой? Я думала, отец выгнал его. Разве нет?
Насколько я знаю, нет.
Боже, – стону я, обессиленно падая на стул рядом с Алексом. – Это какой-то кошмарный сон… Я не могу находиться с ним в одном доме. Я сегодня же вернусь в квартиру к Изабель – юридически я все еще там прописана, так что особых проблем быть не должно.
А как же Йоханн? Бросишь его?
Нет, конечно! – вскрикиваю я в полном душевном раздрае. – Как ты мог такое подумать?!
А что тогда, отошлешь его назад в Ансбах? Ну что ж, дерзай. Уверен, он будет счастлив это услышать…
Я секунду анализирую его саркастическое замечание.
Ты меня без ножа режешь! – вскакиваю на ноги и начинаю кружить по комнате. – Он мне такое сказал… а ты, – я едва ли не заламываю руки, прямо героиня мексиканского сериала, не иначе. – Пока Юлиан в этом доме, я этой комнаты не покину, – категорично заявляю я, снова плюхаясь на стул.
А если он весь день будет дома…
Значит я целый день… и всю ночь, если потребуется, – добавляю я робко, – проведу в этой комнате. Надеюсь, ты не против?
Алекс невозмутимо пожимает плечами.
Да нет, мне, собственно, все равно, – произносит он с легкой насмешкой в голосе. – Будешь развлекать моих бабочек… Они это любят.
Я подхожу и крепко его обнимаю. Алекс смущенно хмыкает – он не любитель обнимашек, но сносит их терпеливо, как истинный спартанец.
Слушай, – робко обращается он ко мне, когда я-таки отпускаю его, – я тут давно хотел спросить да все никак не решался… – он запускает пальцы в волосы и начинает смущенно их теребить. Так, признак явно тревожный, настораживаюсь я мысленно – сейчас я меньше всего готова к новым переживаниям.
Ты уверен, что это не может подождать? – столь же робко осведомояюсь я. – Я сейчас как-то не совсем готова к серьезным разговорам…
Мы с Алексом смотрим друг на друга до те х самых пор, пока он не произносит:
О'кей, отложим на потом. Только давай договоримся: ты мне сама скажешь, когда будешь готова к серьезному разговору. Согласна?
Я утвердительно киваю, хотя почти уверена, что говорить мы будем о его отце и… обо мне. Но именно к этому разговору я сейчас и не готова – мне просто нечего ему сказать. Мы с Адрианом, как две планеты, которые хоть и ходят по одной траектории, все никак не способны сойтись в одной точке… Невольно вспоминаю наш долесекундный поцелуй на кухне, который я просто-напросто украла: лучше бы не делала этого вовсе – он только воспламенил мечты о большем, а будет ли это большее… одному богу известно.
В ту ночь, когда я, действительно, ложусь спать все в той же комнате с бабочками, мне никак не дают покоя слова Юлиана, брошенные мне в лицо с такой отчаянной злобой и непоколебимой уверенностью одновременно: неужели он думает, я позволю ему манипулировать собой, неужели считает, я стану участницей его мстительных планов… Он безумец, если даже предполагает такое!
И тут же другая мысль: если он считает меня приемлемым способом насолить своему отцу, значит знает, что я тому небезразлична. Неужели это правда? Мне хотелось всем сердцем верить в это.
Кто-то негромко ударяет в дверь костяшками пальцев, а потом она тут же открывается:
Не пугайся, это я. Можно войти?
Я сажусь на диване:
Конечно, это ваш дом, Адриан, – отзываюсь я из полумрака. Мне нравится засыпать при свете бледного ночника, который выхватывает из темноту очертания Алексовых бабочек – они вьются вокруг него в неком ритуальном танце, который неизменно меня усыпляет.
Ночной гость несет под мышкой нечто скрученное в рулон, которое при ближайшем рассмотрении оказывается походным спальным мешком.
На кемпинг собрались? – подшучиваю я.
Почти, – отвечает тот, расправляя его на полу около моего дивана. – Если ты не против, я бы хотел понаблюдать с тобой за бабочками… ведь ты же смотрела со мной на звезды? Решил отдать дань вежливости.
Дань вежливости, – фыркаю я, – и только?
Мужчина молчит – он всегда молчит, когда речь заходит о главном, теперь я это понимаю. Наверное, мне стоит научиться читать между строк его молчания…
Шарлотта, я хотел сказать, – начинает вдруг он, тем самым проталкивая мое глупое сердце к самому моему горлу, – я хотел сказать, что тебе не стоит сердиться на Юлиана…
Что?! – вскрикиваю я, подскакивая на диване – это не те слова, которые я надеялась услышать. – Как вы можете говорить мне такое? Я ведь вам призналась, что он…
Я помню.
Я вас не понимаю, – выдыхаю я с отчаянием, плашмя падая назад на свою подушку. – Вы позволили ему вернуться в свой дом, а ведь он соблазнил вашу женщину… – Потом анализирую в голове все эпизоды, связанные с ненавистной мне итальянкой и продолжаю: – Теперь-то я понимаю, почему так бесилась Франческа, когда увидела меня впервые… и после тоже… Вы ведь тоже это понимаете, правда: она просто-напросто ревновала меня к Юлиану – их связь длилась не один месяц! А теперь Юлиан переключился на меня… Вы не должны позволять ему это.
Тишина, повисающая между нами, сдавливает мне грудь, словно бетонная плита в тысячу тонн.
Ничего подобного больше не повторится, Шарлотта, – наконец говорит Адриан. – Мы с Юлианом серьезно поговорили… Тебе больше не стоит его бояться.
«Что, правда?», так и хочется съерничать мне, но я прикусываю язык. Неужели он, действительно, верит, что их с Юлианом разговор разрешит тот гордиев узел ненависти, который тот выпестовал в себе? Это же просто смешно. В моих ушах до сих пор раздаются непримиримые слова парня: «Он просто не заслуживает быть счастливым, особенно после того, что сделал с мамой… Ты ему не достанешься. Никогда! Я этого не допущу». А потом новый виток мыслей: «Так или иначе, но ты будешь моя, Шарлотта Мейсер…» Что он имел в виду, произнося эти слова? Почему я раньше не задумывалась об этом…
Адриан, о чем вы говорили с Юлианом? – решаюсь поинтересоваться я. И снова тишину дробит звук секундной часовой стрелки на стене, а потом наигранно беспечный ответ:
Не думаю, что тебе стоит забивать этим голову, Лотта, – голос теплый, словно парное молоко, Адриан протягивает руку и сжимает мои похолодевшие от иррационального испуга, вызванного его уклончивым ответом, пальцы.
Что ты от меня скрываешь, Адриан Зельцер?
Вы делаете мне больно, – шепчу я с гулко клокочущим сердцем.
Извини, – мужчина поспешно выпускает мою руку, и та безжизененно падает вдоль моего тела.
Он даже не догадывается, что я имела в виду совсем не физическую боль…
С этого дня жизнь в доме да и моя жизнь в частности ощутимо меняется: во-первых, его стены покидает все еще витавший в его стенах дух Франчески (она приезжает однажды поутру, когда ни меня, ни Адриана, ни Юлиана соответственно нет дома и забирает все свои вещи), и все мы облегченно вздыхаем, неожиданно осознав, насколько подавляющим было ее присутствие в стенах этого дома, потом странные метаморфозы происходят с самим Юлианом, который начинает вести почти благочестивый образ жизни: забрасывает вечеринки и извечные попойки с друзьями, с новой силой берется за учебу и почти перестает интересоваться футболом, хотя однажды и зовет меня на одну из своих игр… Ну уж нет, ни за что на свете! Меня так просто не провести.
Так незаметно проходит время до весны, и Алекс начинает всерьез готовиться к поездке к бабушке, которая – и это даже не преувеличение! – почти ежедневно ведет с дедом задушевные беседы по Скайпу. О чем они там говорят, я не знаю, но дедушка в последнее время как-то преобразился: и речь даже не о его восстановлении после операции (он теперь ходит практически самостоятельно), нет, речь о его блестящих глазах и жажде жизни, которых прежде я в нем не замечала. После смерти бабушки и обоих моих родителей он сильно изменился… не в лучшую сторону, само собой. Но теперь… Мы с Алексом подозреваем, что причиной всему маленький пузатый карапуз по имени Амур! Получит ли наша теория подтверждение, ответит скорая поездка в Обераммергау… на деревню к бабушке, так сказать.
Глория созывает все семейство отметить пасхальные праздники в своей сказочной горной деревеньке – мы планируем отправиться туда за неделю до общего сбора, и дедушка даже просит меня купить ему новую рубашку. К празднику, как оргументирует он свою просьбу! Мы с Алексом, к нашему стыду будет сказано, всю неделю посмеиваемся за его спиной, а потом однажды утром укладываем в машину наши чемоданы и отправляемся в путь.
Адриан с пасынком обещают приехать позже – оба имеют неотложные дела, с которыми следует расквитаться еще до праздника… Так тому и быть: мы покидаем Нюрнберг с самыми веселыми улыбками на лицах. Дедушка везет на руках один из своих самых любимых хлорофитумов… в подарок Глории, и всю дорогу до ее дома мы перебрасываемся шуточками на этот счет. Дедушка позволяет нам это без единого худого взгляда в нашу сторону…
Деревенька Обераммергау – так называемая «альпийская жемчужина» – очаровывает меня с первого взгляда, а лучше сказать, с первого же дома, примеченного мною еще на подъезде: расписанный самыми невероятными узорами и покрытый причудливой резьбой этот дом сразу же влюбляет меня в себя. Я и прежде слыхала, что жители Обераммергау искуссные мастера резьбы по дереву, но только сейчас я смогла убедиться в этом воочую и потому легко поняла желание Глории жить в таком чудесном, практически незабываемом месте – одни вид на Альпы уже чего стоит!
Это просто сказка! – охаю и ахаю я, только и успевая вертеть головой во все стороны, пока навигатор ведет нас к пункту нашего назначения, к дому Алексовой бабушки и… дедушкиной тайной влюбленности. В итоге мы паркуемся на тихой, маленькой улочке, дома которой почти срастаются с густым, зеленым подлеском с обратной стороны от дороги, и буквально в то же мгновение попадаем в гостеприимные объятия маленькой Глории, в карман кардигана которой наспех засунуты спицы и клубок пряжи.
Наконец-то дождалась! – одаривает она нас своими приветственными поцелуями, обволакивая все тем же стойким ароматом лесных фиалок. Может быть, думается мне в тот момент, это вовсе и не парфюм вовсе, а лишь натуральный аромат жителя предгорий альпийских лугов? Может быть, я тоже стану благоухать фиалками, если только проживу здесь достаточно долго?
Дедушка смущенно топчется на месте, а потом несмело протягивает Глории свой цветок… Та краснеет. Самым натуральным образом краснеет… и прижимает горшок с цветком к своей груди с самым трогательным видом! Мы с Алексом заговорнически переглядываемся: все ясно, маленький карапуз, действительно, достал из своего колчана любовные стрелы и использовал их самым престранным образом… или не странным? Любви, как известно, все возрасты покорны. Только почему бы этому сорванцу с маханькими крылышками на спине не подсобить бы и мне в делах амурных? Что-то с ними у меня явно не ладится… причем с самого начала.
Нужно ли говорить, что время в этом гостеприимном доме летело для нас почти незаметно: мы с Алексом каждый день ходим любоваться на местные достопримечательности, и Глория обещает даже непременно пригласить нас на известную постановку «Страсти Христовы», в которой она, по давней традиции, выступает в роли сердобольной женщины, напоившей Христа водой во время его крестного хода по улицам Иерусалима. Правда, постановка эта ставится раз в десять лет, поясняет она нам позже, и ждать нам остается каких-то четыре года… Подумаешь, какой пустяк. Ее фраза «всего-то четыре года и вы ее увидите» потешает нас Алексом невероятно: когда ты молод, четыре года – это как целая вечность, а для Глории, как я понимаю, четыре года представляются всего лишь четырьмя взмахами рестниц.
Хотела бы я знать, где буду после этих «четырех взмахов рестниц»… Возможно, даже дальше, чем могу сейчас только предположить!
За два дня перед Пасхой приезжают Анна с Акселем, и однажды вечером, когда я самолично вызываюсь прополоть грядку с салатом и стою с лопаткой в руке посреди огородика Глории, у ворот остановливается серый автомобиль… «Лексус» Адриана. Лопатка выскользывает у меня из рук и шлепается на любовно взлелеенный Глорией кустик салата, но я даже не обращаю на это внимание – я так исстосковалась по хозяину этого автомобиля, что сердце едва не выскакивает у меня из груди от самой перспективы скорого свидания с ним… Я замираю, ожидая его появления на садовой дорожке. Раз, два, три…
Адриан! – робко машу я рукой, едва он появляется в поле моего зрения.
Шарлотта, – отзывается он тут же, и его искренняя улыбка почти сбивает меня с ног. Он быстрым шагом идет в моем направлении, и я с трудом могу сдержать жгучее желание броситься к нему на шею и утонуть в тепле его крепких и нежных рук.
Как же я люблю тебя, Адриан Зельцер, понимаю я с новой силой, стискивая руками края своей футболки, тем самым пресекая зуд в кончиках пальцев, который медленно перетекает по рукам выше и выше…
Нет, с этим определенно надо что-то делать!
23 глава
Я по вам очень скучала, – произношу я с глубоким чувством и вижу, как что-то едва заметно вспыхивает в глубине Адриановых глаз. Правда, этот проблеск столь краток, что почти подобен миражу, мелькнувшему перед глазами изнывающего от жажды путника… А я, действительно, изнываю… от неопределенности! Нет ничего хуже этой изматывающей, доводящей до отчаяния неопределенности.
Да и без тебя в доме было довольно тоскливо, – отзывается на мое нескромное признание Адриан. И я почти готова расцвести радостной улыбкой, как он добавляет: – Юлиан, уже приехал?
Упоминание этого имени мгновенно вызывает во мне негативную реакцию, и я возмущенно осведомляюсь:
Почему вы всегда переводите разговор на Юлиана? Я вам сто раз говорила, что мне нет до него никакого дела… – И, набрав в легкие побольше воздуха, решаюсь-таки выразить наболевшее: – И если уж вы настолько недогадливы – хотя, видит бог, нужно быть полным болваном, чтобы не догадаться – я ВАС люблю, а не Юлиана! Зарубите это себе на носу.
