Текст книги "Тот, кто держит за руку (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Глава 11.
Кухня в нашем доме оборудована по самым последним технологическим веяниям, поэтому стоит ли удивляться, что здесь есть даже такие ноу-хау, о которых я прежде и слыхом не слыхивал: например, маринатор – ага, уверен, не я один никогда не слышал о такой умной штуковине! – который помогает маме в два счета замариновать любой продукт или вот еще… пай-мэй-кер… выговорить все это иначе, как по слогам удастся не каждому парню, я в этом точно уверен. А уж мама вдоволь потешилась над моим невежеством, пока я битых пятнадцать минут прикидывал, как же все это можно использовать… И это лишь малая толика заумных прибамбасов, о которых я считаю тут нужным упомянуть.
Ну да ладно, оставим мой мужской «ограниченный» разум в покое и перейдем непосредственно к делам хозяйственным, то бишь нарезательно-приготовительным, за которыми нас в то утро и застала Вероника:
Чем это вы тут занимаетесь? – она заглядывает на кухню и заинтересованно распахивает глаза. – Строите правительственные заговоры?
Я стою у стола с огромным ножом в руках и лью горючие слезы, нарезая лук для будущей запеканки.
Ника, проходи! – радушно откликается моя мать, вытирая руки о фартук. – Мы тут нынче кухарим, как ты видишь…
Это мама кухарит, а я, как видишь, полон самого горького отчаяния! – шучу я, смаргивая слезы и целуя подругу в щеку.
Она все еще недоуменно смотрит на всю эту сцену, не зная толком, как на происходящее реагировать.
Ты готовишь? – шепчет Веронику мне на ухо. – Я тебя не узнаю. Что на тебя вдруг нашло?
Я и сам, если честно, себя не узнаю, думается мне в этот момент, и сама эта мысль приятна мне, и от осознания данного факта я смачно целую Веронику еще раз. Та даже краснеет толи от удовольствия, толи от близкого соседства с будущей свекровью, наблюдающей все эти нежности, не понятно.
Просто решил научиться что-нибудь готовить, – пожимаю плечами. – Присоединяйся! У меня есть для тебя острый нож и… – быстро осматриваюсь, – пара перцев, которые так и мечтают быть порезанными тобой…
Вероника осторожно принимает нож из моих рук, опасливо косясь на его остро отточенное лезвие.
Марк, – шепчет она снова, – не уверена, что знаю, как это делается…
Самое время научиться!
Говорю это серьезно, без какой-либо задней мысли, но лицо Вероники неожиданно расплывается в радостной, восторженной улыбке: есть ли лучшее время научиться готовить, думает, наверное, она, чем скорая свадьба… И она под чутким руководством моей матери принимается кромсать несчастный перец самым немыслимым образом; нам так весело всем вместе, что я ловлю себя на мысли о том, что впервые по-настоящему счастлив… впервые за долгое-долгое время. Кажется, в последний раз я так веселился в шестнадцать лет, когда родители повезли нас с Вероникой в парк развлечений в Гайзельвинде, и мы целый день носились от одного аттракциона к другому, истерически хохоча и почти пьянея от адреналина.
И почему я раньше не помогал матери на кухне? Она кажется такой довольной и расслабленной сейчас, какой, мне кажется, я давненько ее не видел… И вообще, хорошо-то как!
Вибрация телефона в кармане отвлекает меня от приятных мыслей, и я вижу, как на экране высвечивается имя Мелиссы.
Отвечу на звонок, извините, – кидаю я быстро и выхожу из кухни. – Мелисса, привет! Что-то случилось?
Да нет, все хорошо, – отзывается она своим обычным, слегка отрывистым голосом. – Я тебя не потревожила?
Нет, вовсе нет, – улыбаюсь я ей, словно она может видеть меня сейчас.. – Мама учила меня готовить курицу по-тоскански…
О, – тянет девочка в трубку. – Наверное, это очень вкусно…
Еще как, – хмыкаю я, – хочешь потом и тебя научу? Ёнасу точно понравится. Как он, кстати?
С ним все в порядке.
Так почему ты звонишь? – дружески поддеваю я девочку. – Уже успела соскучиться?
Слышу, как она презрительно фыркает в ответ, но трубку не кладет…
В чем дело? – начинаю волноваться я. – Какие-то проблемы? Что-то с мамой?
Нет, – тянет девочка нерешительно. – С ней все в порядке… то есть все также, – поправляется она быстро. – Просто… ты не мог бы заехать сегодня?
Заинтригованный, я какое-то время просто молчу… Потом наконец отвечаю:
Да, конечно. Но ты не хочешь сразу сказать мне, в чем дело…
Давай не по телефону, о'кей? – кидает Мелисса стремительно и кладет трубку.
О'кей, – отвечаю я своему телефону и засовываю его в карман. Что бы все это могло значить?
Кто это был? – интересуется Вероника, неожиданно оказавшаяся рядом со мной. При этом она запускает свои руки мне под футболку и нежно проводит пальцами по моему животу.
Друг, – отвечаю ей в губы, удивляясь тому, как эта ложь легко срывается с моего языка. – Карстен…
Карстен? – удивляется Вероника. – И чего же он хотел, это наш друг Карстен? Я думала, вы с ним больше не видитесь…
Наверное, он решил помириться, – опять же вру я. – Зовет посидеть сегодня в пиццерии «У Антонио»…
Ясно. И ты пойдешь?
Если ты меня отпустишь… – игриво поигрываю бровями, и от собственной лжи у меня даже скулы сводит. Зачем я ей лгу? Знаю, насколько это отвратительно, но все равно бесстыдно отдаюсь приятным ощущениям от пальцев Вероники, продолжающей рисовать узоры на моей коже. Только теперь она еще и целует меня… Я целую ее в ответ, а сам только и думаю о том, что если расскажу ей о Мелиссе – придется рассказать и обо всем остальном, а как сделать это, если ты и сам толком не знаешь, что это ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ вообще означает?
Конечно, иди, – выдыхает она мне в самые губы, – мальчикам тоже нужно общаться тет-а-тет. Я понимаю!
Потом мы долго и упоительно целуемся, и аппетитные ароматы с кухни завиваются вокруг нас причудливыми узорами из розмарина и шафрана, укутывая нас в восхитительный кокон кулинарного чуда..
Боже, – облегченно выдыхает Мелисса, когда я появляюсь на пороге их дома, – я думала, ты уже не появишься!
В чем дело? – осведомляюсь я обеспокоенно и тут же замечаю на Мелиссе едва прикрывающий пупок серебристый топ на тонких бретельках и черные джинсы в обтяжку, которые, как говорится, не оставляют никакого шанса воображению. Ее черные волосы забраны в высокий хвост, а голубые глаза подведены еще более черной подводкой, чем обычно. Для четырнадцатилетней девчонки выглядит она сногсшибательно!
Она замечает этот мой оценивающий взгляд, и складывает руки на груди, готовясь обороняться. К моей чести будет сказано, никаких пошлых мыслей на мой счет у нее не возникает…
Меня пригласили на вечеринку, – берет она быка за рога. – Не мог бы ты посидеть с Ёнасом сегодня? Пожалуйста, – и заметив, должно быть, мгновенное изменение моего настроения, взмаливается: – Это очень важно для меня. Не будь полным придурком… Соглашайся.
Так ты ради этого меня позвала? – наконец говорю я. – На вечеринку собралась?
Это звучит как укор, и девочка вскидывается, словно норовистая лошадь, и ее пушистый хвостик скачет из стороны в сторону в такт каждому слову, когда она гневно выпаливает:
Да, собралась и, да, пойду, даже если ты не согласишься посидеть с братом… Думаешь, если моя мама в коме, так мне теперь тоже надо лечь и умереть, так что ли?
К ее чести, она тут же понимает, что говорит неправильные вещи и сникает:
Я бы не пошла… но у меня свидание, понимаешь? Я так долго этого ждала. Мама бы сейчас порадовалась за меня…
Я не твоя мама…
А то я не заметила! – огрызается девочка. – Ты как чертов надсмотрщик… Ничего не понимаешь.
Так мне уйти? Может, найдешь кого-нибудь более понимающего…
Мелисса недовольно стонет и закатывает глаза, пытаясь сдержать свой норовистый нрав.
Ну почему ты не можешь быть проще? – вопиет она риторически. Потом подходит и заглядывает мне прямо в глаза: – Слушай, посиди с братом, я быстро вернусь, обещаю. Это ведь Юлиан… я сто лет по нему сохну, а тут он обратил на меня внимание… Мама говорила, что однажды так и случится, но я не верила… Ну не могу я упустить такой шанс! – потом всплескивает руками: – Может же и в моей жизни быть хоть что-то хорошее… Пожалуйста.
Контраст между этими умоляющими глазами и самой боевой раскраской Мелиссы так силен, что я невольно улыбаюсь.
Не уверен, что тебе уже можно посещать вечеринки, – говорю я своей просительнице. – Твоя мама была бы против.
Моя мама порадовалась бы за меня…
… и не позволила бы идти в таком виде! – добавляю я нравоучительно.
Мелисса почти рычит, когда ее злющие глаза просверливают во мне две огромнейшие дыры, а губы произносят:
Так ты посидишь с Ёнасом или… вали отсюда нахрен!
Парни не любят грубиянок, – спокойно заявляю я. – Подумай об этом.
О, непременно так и сделаю! Завтра… или, может… никогда, умник ты хренов.
Качаю головой, как бы констатируя тот факт, что некоторых только могила исправит, а потом спрашиваю:
Где твой отец?
На работе.
Уже? Он знает, куда ты собралась?
Стала бы я говорить ему об этом, – ерничает девчонка. – Велика честь.
Слушай, может лучше останешься дома, – делаю последнюю попытку – чувствую себя обязанным позаботиться об этой мятежной душе, позаботиться ради нее самой и ради ее матери, которая сама сейчас не может этого сделать. – Я закажу пиццу и мы что-нибудь посмотрим…
Она бросает на меня да-ты-совсем-ничего-не-понимаешь-взгляд и припечатывает:
У меня на сегодня уже назначено свидание и при этом явно не с тобой.
Ты меня прямо в самое сердце ранила! – усмехаюсь я, прижимая руку к груди. – Ладно, иди, – добавляю я быстро. – Когда планируешь вернуться?
Юлиан привезет меня около двенадцати.
И без глупостей?
О чем ты? – тянет она обиженно. – Я же не идиотка какая-нибудь. У нас первое свидание, не парься…
Смотрю как Мелисса натягивает обувь и кидает в рюкзак упаковку салфеток и расческу, а потом говорю:
Ты не против, если мы с Ёнасом немного прогуляемся? Дашь ключ от дома?
Мелисса смотрит на меня прищурившись, а потом расплывается в довольной улыбке:
– Если только обещаешь не делать глупостей, – поминает она мои собственные слова и протягивает ключ от входной двери. – Ёнас, – зовет она брата – тот смотрит мультфильмы по телевизору. – Дядя Марк присмотрит за тобой сегодня, хорошо? Ты ведь не против провести с ним время… Будет весело. – Она подмигивает мне, как бы вовлекая в некий общий для нас троих заговор.
Жду тебя не позже полуночи, – предупреждаю я ее.
А если я буду не одна? – подзадоривает меня Мелисса.
Тогда об этом узнает твой отец!
Мелисса презрительно хмыкает и награждает меня презрительным взглядом.
Только не уходите слишком далеко…
А ты дай мне адрес вечеринки… на всякий случай.
Да, мамочка! – насмешничает Мелисса и пишет мне адрес на клочке старого конверта. Потом чмокает брата в щеку и уже на пороге быстро произносит:
Спасибо, Марк, – и добавляет насмешливо, чтобы не показаться слишком мягкотелой: – Ты такой душка! – Посылает мне воздушный поцелуй и исчезает за дверью.
Еще какое-то время стою молча, обдумывая сложившуюся ситуацию, а потом замечаю Ёнаса, который сидит на диване и смотрит на меня немного смущенными, потерянными глазами.
Ну что, дружок, – говорю ему тоже немного смешавшись, – собирайся, хочу тебя кое с кем познакомить… А еще мы можем поесть мороженое, к примеру… Ну или… я не знаю, что ты там еще любишь… Можешь выбирать все, что угодно!
Я люблю мороженое, – произносит тот робко. – Мама всегда покупала мне ванильное с шоколадной стружкой!
Упоминание Ханны Вебер как будто бы отрезвляет меня… вот я стою на ее кухне и собирается вести на прогулку ее ребенка. Зачем? Этот вопрос всю неделю крутится у меня в голове, подобно хомячку в колесе, и я жажду найти на него ответ во что бы то ни стало. Во что бы то ни вылилось…
Значит купим тебе два ванильных мороженых с двойной порцией шоколадной стружки! Согласен?
Я никогда не имел ничего общего с детьми: у меня не было ни младших брата с сестрой, ни родственников с младенцами, ни даже друзей, успевших уже обзавестись хныкающими чадами с беззубыми улыбками… Я смутно представляю, что из себя представляет пятилетний ребенок: маленький инопланетянин с планеты «Полная неизвестность», и с этим «инопланетянином» мне предстоит провести несколько часов.
Я тебя сейчас познакомлю со своей бабушкой, – говорю я мальчику, стуча в дверь бабушкиной квартирки. – Думаю, она тебе понравится, Ёнас.
Кого нелегкая принесла? – слышится за дверью голос старушки, и мы оба неловко переступаем порог ее комнаты. Ребенок жмется к моим ногам, и я бочком, неловко, почти по-крабьи приближаюсь к своей ба за приветственным поцелуем.
Ее сухие, бесцветные губы царапают щеку, словно наждачкой, а потом я в нервозным нетерпении произношу:
Ба, хочу тебя кое с кем познакомить, – подталкиваю вперед оробевшего мальчика, – это Ёнас, большой любитель мороженого и ретро-автомобилей! Правильно я говорю?
Тот еле заметно кивает, и старушка протягивает ему руку для приветствия.
Здравствуй, мой дорогой, – улыбается она ребенку. – Вижу мы с тобой подружимся, ведь я тоже большая сладкоежка, а мороженое – мое любимое лакомство… Хочешь конфетку?
Она протягивает Ёнасу пакетик с карамельными конфетами, и пока тот увлеченно выискивает самую на его взгляд вкусную, говорит мне:
Итак, ты мне все сам расскажешь или мне клещами из тебя тянуть? – она кивает головой в сторону ребенка.
Это сын Ханны…
Ханны… той самой Ханны? – уточняет старушку, окидывая меня заинтересованным взглядом.
Той самой, ба, – ёжусь под ее проницательным взглядом. – Мелисса попросила меня присмотреть за ним…
Мелисса? – глаза бабушки слегка приподнимаются над оправой ее черных очков.
Мелисса Вебер, дочь Ханны, – послушно поясняю я ей.
И эта Мелисса попросила ТЕБЯ присмотреть за ее братом?
От многозначительности бабушкиного тона меня даже пробирает морозом по коже. Секунду смотрю в сторону, не решаясь взглянуть ей в глаза, а потом ударяю себя рукой по лбу и неожиданно довольным голосом восклицаю:
Я так и знал… так и знал, что Мелисса мне кого-то напоминает… И теперь я знаю, кого! Тебя, ба. Да вы же с ней одного поля ягоды…
Это был комплимент или оскорбление? – улыбается мне фрау Ридель. – Я что-то не совсем поняла.
Качаю головой из стороны в сторону, словно отгоняя внезапно нахлынувшее наваждение.
Ба, ты самый здравомыслящий человек из всех, кого я знаю, – говорю ей при этом. – Как ты считаешь, со мной все в порядке или у меня крыша поехала? Я всю эту неделю живу, словно в тумане, и что самое странное – мне это нравится, – смотрю во всепонимающие глаза своей бабушки и добавляю: – Я даже помогал сегодня маме с готовкой… и это было весело. Мне никогда прежде и в голову не приходило заинтересоваться чем-то подобным. Сам не знаю, что со мной… Морок какой-то.
Может расскажешь мне все поподробнее, – просит бабушка, похлопывая меня по беспокойной руке.
Расскажу, – отвечаю с энтузиазмом. – Только я обещал Ёнасу мороженое, а у вас в кафетерии, боюсь, выбор не велик…
Старушка тут же подхватывается со своего кресла и бодрым голосом неутомимого генерала произносит:
Так что же мы тогда здесь сидим? Скорее же едем искать лучшее мороженое в городе. Ёнас, давай руку! – И наше пестрое трио незамедлительно направляется на поиски молочного лакомства.
Глава 12.
Мелиссу я нахожу сидящей на бордюре около большого раскидистого клена, который в темноте походит на огромного великана из детских сказок, раскинувшего руки для поимки маленькой, скрюченной фигурки прямо под его корнями.
В свете уличного фонаря девочка кажется особенно крошечной и несчастной, прямо андерсоновская девочка со спичками, почему-то думается мне. Я подхожу и касаюсь ее плеча…
– Мелисса, это я, Марк.
Она вскидывает голову, и я вижу ее скуксившееся и зареванное лицо, по которому черными «реками» разлилась потекшая подводка для глаз. Я никогда не мог понять, зачем девушки используют столько косметики!
Я боялась, что ты меня тоже бросил, – говорит она осипшим от долгого плача голосом.
Я же сказал, что приеду, – подтягиваю джинсы и присаживаюсь рядом с Мелиссой. Я рад, что она выглядит относительно целой и невредимой, поскольку после ее недавнего истерического звонка был готов к самому худшему. – Так что у тебя случилось? Рассказывай.
Та всхлипывает, растирая рукавом кофты непрошеные слезы, и становится еще больше похожей на вождя индейского племени, ступившего на тропу войны. На это невозможно смотреть без улыбки, и я с трудом сдерживаюсь.
Юлиан целовался с другой девчонкой, – убитым голосом признается Мелисса. – Пригласил на вечеринку меня, а целовался с другой! – потом после полуминутного молчания добавляет: – Ты был прав, мне не стоило идти на вечеринку и бросать Ёнаса одного… Это было глупо и безответственно.
Ёнас не был один, – говорю первое, что приходит мне в голову. – Я возил его знакомиться с моей бабушкой, а потом мы все вместе ели мороженое. Думаю, ему понравилось…
Мелисса поворачивает голову и какое-то время молча смотрит на меня, даже слезы, кажется, перестают бежать из ее глаз.
Ты возил брата знакомиться с твоей бабушкой? – недоверчиво переспрашивает она.
Ну да, – улыбаюсь ей так обыденно, словно в этом нет ничего особенного, – нам стало скучно сидеть одним дома да и бабушку я давно не видел. Кстати, – слегка провинившимся голосом добавляю я, – Ёнас сейчас у меня дома…
Что?! – Мелисса вскакивает и обжигает меня воинственным взглядом. – С какого, скажи, пожалуйста, перепугу, ты потащил моего брата к себе домой?.. Охренеть можно.
Может, хватить уже ругаться, – упрекаю я девочку. – К тому же ты так рыдала в трубку, что я готов был предположить самое страшное… поэтому не упрекай меня за спешку. А мальчику просто хотелось поиграть в «Майнкрафт», вот мы и заскочили ко мне домой…
Боже! – девочка прикрывает лицо рукой, словно такое ребячество ей не под силу снести. Из ее глаз снова выкатываются две огромные слезинки, и она смахивает с кончика носа огромную, соленую каплю.
Молчание между нами затягивается, и я уже не знаю, нужно ли мне в данной ситуации что-либо говорить, или лучше дать девочке выплакаться. Наконец не выдерживаю и неловко интересуюсь:
Итак, твое сердце разбито? – говорю без насмешки, абсолютно серьезно, и Мелисса отмечает это, едва взглянув на меня.
Боюсь, мое сердце разбилось еще шесть дней назад, – так же серьезно отвечает она. – В тот день вся моя жизнь перевернулась, и ни один парень не способен сделать мне еще больнее.
С этими словами она хватает с земли свой рюкзачок и идет к припаркованному у дороги автомобилю, моему автомобилю.
Ну, ты идешь, – интересуется она на ходу, – поехали заберем моего брата, а потом ты отвезешь нас домой. Пусть этот офигительно гадкий день наконец-то закончится!
Я следую за Мелиссой, и в моей голове беспрестанно крутятся слова девочки о том, что шесть дней назад вся ее жизнь перевернулась… И я с очевидной ясностью вдруг понимаю, что то же самое произошло и со мной самим!
Шесть дней назад вся моя жизнь перевернулась… И возможно ли еще вернуть все на место?
Ты живешь здесь один? – восхищенно интересуется Мелисса, когда мы паркуемся около родительской виллы в три полных этажа и жилым чердаком, который на самом деле никогда не был заселен. Она, должно быть, кажется девочки настоящим дворцом, по сравнению с ее крохотным дуплексом на Риттеркохштрассе, где сам я ощущаю едва ли не клаустрофобию.
Это дом моих родителей, – отвечаю я, глуша мотор Мерседеса.
Ты до сих пор живешь с родителями? – недоверчиво тянет девочка, и ее губы растягиваются в гримаске неодобрения.
И что в этом плохого?
Да ничего, не кипятись! – следует пожатие плечами, от которого мне вдруг хочется ударить кулаком в стену. Странно, я никогда не был агрессивным…
Посиди в машине, – хмуро кидаю Мелиссе и спешу к дому, который кажется бесстрастно-невозмутимым в расцвеченном звездами ночном полумраке. – Я сейчас принесу Ёнаса.
Отпираю дверь и проскальзываю в прихожую, ощущая себя каким-то разбойником с большой дороги, проникающим в чужой дом – эта мысль даже слегка веселит – но тут я замечаю свет с кухни, острым углом распластавшийся по паркету прямо на пути к лестнице, и я замираю, едва дыша. Неужели кто-то из родителей не спит?
Марк, это ты? – раздается голос матери, и я на секунду прикрывает глаза, собираясь с духом.
Да, мам, это я, – отзываюсь ленивым голосом, готовясь выдать очередную ложь, объясняющую мое позднее возвращение домой. Но вдруг замираю на пороге соляным столбом, так как рядом с матерью… сидит Ёнас и преспокойно держит в руках кружку с подогретым молоком. Понимаю это по белым молочным «усам», красующимся над его верхней губой…
Потом перевожу ошарашенный взгляд на свою мать, и ей даже не надо ничего спрашивать: вся фигура фрау Штальбергер – это как один большой вопросительный знак, от которого мой лоб покрывается обильной испариной… Так как там сказала Мелисса: «пусть этот офигительно гадкий день наконец-то закончится» – я отчетливо понимаю, что для меня все самое гадкое только сейчас и наступает. Делаю глубокий вдох и наконец говорю:
Вижу, ты уже познакомилась с моим маленьким другом… Привет, Ёнас, как тебе твое молоко?
Мать складывает руки на груди и выжидательно вскидывает брови:
Не хочешь объяснить мне, кто такой этот мальчик? – говорит она суровым голосом, призванным устрашить меня. – Я была очень удивлена, будучи разбуженной детским плачем, доносившимся, как выяснилось, из твоей комнаты, Марк. Что происходит, сынок? Я абсолютно растеряна.
Я стараюсь не смотреть на свою мать…
С тобой все в порядке? – обращаюсь к своему маленькому подопечному, который опасливо косится на суровую женщину в лице моей матери. Вечно игнорировать мать не получится, но я трусливо оттягиваю момент объяснения… Мальчик между тем утвердительно кивает и ставит стакан на столешницу.
Я хочу к Мелиссе, – говорит он еле слышным голосом. – Хочу домой!
Не волнуйся, малыш, – пытаюсь успокоить мальчика, опускаясь перед ним на колени, – скоро я отвезу тебя домой.
Марк, – голос матери полон недоверия и испуга, я даже спиной ощущаю этот ее пронзительный штальбергеровский взгляд. – Марк, – повторяет она, – пожалуйста, объясни мне кто этот мальчик…
Это сын женщины, попавшей в аварию, мама, – отвечаю я быстро, даже не смотря матери в лицо. Я знаю, что говорить будет сложнее, если смотреть прямо в эти ее широко распахнутые, вопрошающие глаза… – Ты, должно быть, помнишь, я тебе рассказывал.
Ты о той женщине, что впала в кому? – уточняет мать опасливо.
Да, ее зовут Ханна Вебер, и это ее ребенок. Сегодня я присматривал за ним…
Присматривал за ребенком этой женщины?! – мать прижимает обе руки к груди, как бы пытаясь унять свое удесятеренное сердцебиение. – Почему ты? Зачем? Марк… Ты должен мне все объяснить. Я хочу знать…
Решаюсь наконец взглянуть в глаза своей матери… Хочу сказать ей, что и сам не знаю, зачем это делаю, что это просто внутреннее иррациональное побуждение, которому я пока и сам не нашел объяснения, что хотел бы, чтобы оно, моя мать, просто приняла это и не смотрела на меня такими испуганно-разочарованными глазами, от которых у меня внутри все словно оледеневает, но ведь она не бабушка, она не поймет… и осознание этого особенно давит на меня сегодня.
Вы учили меня быть сострадательным, – пускаюсь я в казуистические дебри обмана. – Я врач, мама, вот и все.
Ты врач, но не социальная служба! – возмущенно парирует она. – Разве у мальчика нет отца?
Подтверждаю наличие оного – врать нет смысла – и маму как будто бы отпускает: испуг на ее лице постепенно сменяется снисхождением, так свойственным взрослым по отношению к своим неразумным, как им кажется, детям. Она уже собирается сказать что-нибудь вроде «ты такой мягкотелый, мой мальчик, не позволяй всяким оборванцам садиться тебе на шею», когда я вдруг ощущаю легкий порыв ветра, всколыхнувший напряженную атмосферу кухни, а следом за ним раздаются легкие шаги, и на пороге кухни появляется маленькая фигурка Мелиссы… Ей хватает ровно секунды, чтобы оценить окружающую обстановку, а потом она скучающим тоном произносит:
Тебя не было слишком долго, – обращается она ко мне, но смотрит в сторону брата, – я решила узнать, что случилось.
Прежде чем кто-либо из нас успевает хоть как-то среагировать на это неожиданное вторжение, Ёнас срывается с места и повисает у сестры на шее.
Привет, малыш! – говорит она ему. – Слышала, вы с Марком неплохо провели время. Я рада за тебя, – она треплет его за волосы.
Бабушка подарила мне целый пакет желатиновых мишек! – громким шепотом сообщает сестре мальчик, полагая, что его откровение слышит только она.
Но моя мать, едва эти слова срываются с губ ребенка, награждает меня таким изумленно-уничижительным взглядом, что я даже съеживаюсь – и не горжусь этим.
Ты возил мальчика к Марии? – вопрошает она в тон своему изумленному взгляду. – Уму непостижимо. Зачем ты это сделал? Этот мальчишка никто для тебя, все лишь несчастный сирота, которого ты по недоразумению пожалел. При чем здесь твоя бабушка?
Эй, эй, – слышится полный угрозы голос Мелиссы, которая опустила Ёнаса на пол и теперь крепко сжимает его крохотную ручонку, – вы говорите о моем брате между прочим… а он никакой вам не сирота: у него есть мать и отец, пусть даже мама и лежит в коме, но однажды она очнется, и все у нас снова будет хорошо, – девочка произносит это все на одном дыхании. – А еще у него есть я… и я не позволю вам оскорблять моего брата, – добавляет она после.
Фрау Штальбергер окидывает девочку «да кто ты вообще такая» взглядом, и любая другая на месте Мелиссы почувствовала бы себя не в своей тарелке, но маленькая фурия с размазанной по всему лицу черной подводкой, наподобие защитной военной раскраски, выдерживает этот взгляд, даже не дрогнув.
Никто и не собирался оскорблять вас, юная леди, – презрительно отчеканивает моя мать, если и удивленная подобным отпором, то вида явно не подавшая. – Я лишь хочу сказать, что вы моему сыну никто и потому прекратите пользоваться его добросердечием, – с секунду они меряются с девочкой взглядами, подобно двум дуэлянтам. – Оставьте его в покое! – наконец припечатывает моя мать. – У него и своих забот хватает.
Если мы так ему докучаем, – задирает девочка подбородок, – то он может и сам нам об этом сказать, – при этом она окидывает меня высокомерно-презрительным взглядом. – Пойдем, Ёнас, нам пора домой!
Постойте! – окликаю я их. – Я отвезу вас до дома.
Не утруждайся, – саркастически отзывается Мелисса, – у тебя ведь и своих забот хватает.
Мелисса! – бросаю на мать рассерженный взгляд. – Не будь ребенком!
А сам-то ты кто?! – она выходит и громко хлопает дверью.
Мы с матерью некоторое время молча стоим в звенящей тишине, вслушиваясь каждый в свои безрадостные мысли, а потом я с упреком произношу:
Ты не должна была так говорить… Мелисса мне друг и я не стыжусь этого!
Сынок, – мать позволяет снисходительной улыбке изогнуть ее бескровные губы, – ей лет двенадцать, не больше. Ты не можешь действительно считать себя ее другом!
Ей четырнадцать, мама. И подчас мне кажется, что в душе она намного старше меня…
Глупости, Марк, – мать подходит и кладет руку на мое плечо. – Просто ты все еще не пришел в себя после экзаменов, согласись, это время было тяжелым для тебя.
Внимательно всматриваюсь в материнские глаза: неужели можно девять месяцев носить кого-то под собственным сердцем, а потом двадцать семь лет ежедневно пестовать и опекать, но при этом абсолютно не знать и не понимать его… Это выше моего понимания.
Это здесь совсем не при чем, – говорю я просто, ощущая бесконечную душевную усталость, нахлынувшую враз, словно морской прибой. – Извини, мама.
Потом разворачиваюсь и направляюсь к выходу.
Куда ты? – кричит мне она – выдержка отказывает ей в этот самый момент. – Не смей уходить.
Прощай.
Марк!
Но я выхожу и аккуратно закрываю за собой дверь.
