Текст книги "Тот, кто держит за руку (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Глава 3.
Когда через полчаса я паркуюсь возле Зюдклиники, куда должны были доставить ту, которую я упрямо продолжаю именовать своей незнакомкой, решимость моя не упускать ее из вида несколько ослабевает, но стоит мне столкнуться с первым же препятствием в лице солидной дамы-регистраторши, от которой я пытаюсь получить хоть какую-то необходимую мне информацию, как природное упрямство, чем еще это объяснить, взыгрывает во мне с новой силой.
Ханна Вебер, да, именно так, – с напором твержу я женщине, которая невозмутимо тыкает в кнопки на клавиатуре компьютера. – Ее должны были привезти около часа назад… Дорожное происшествие… Травма головы… Она была без сознания.
Женщина с любопытством глядит на меня:
Кто вы ей будете?
Я несколько теряюсь: кто я ей на самом-то деле… По сути, никто! Меня не допустят к ней, я ведь и сам должен это понимать; но понимать что-то и принять это – две большие разницы… Сердце и разум в данном случае вступают между собой в явное противоборство, которое разум, определенно, проигрывает, и потому я все с той же бравадой, которую на самом деле вовсе не ощущаю, произношу:
Я был на дороге во время аварии… и теперь хотел бы удостовериться, что с этой женщиной все в порядке.
Регистратурная дама одаривает меня еще более любопытным взглядом, в котором сквозит открытое недоверие: «так я тебе и поверила, голубчик!», говорит этот ее шпионский прищур, и даже слегка вздернутый курносый нос, кажется, твердит о том же. Робею перед ней, словно двенадцатилетний мальчишка перед суровой директрисой, но продолжаю мужественно смотреть ей в глаза… От чрезмерного усилия у меня даже ломит затылок! А та продолжает свою пытку: с убийственной медлительностью тыкает в кнопки и, изогнув брови, кидает на меня косые, убийственные взгляды… Наконец я не выдерживаю – выхватываю из кармана портмоне, жмякаю на стойку стоевровую купюру и придавливаю ее ладонью.
Скажите мне, пожалуйста, номер палаты, прошу вас! – елейным тоном озвучиваю я свои денежные манипуляции. – Я всего лишь хочу поговорить с доктором и узнать о ее самочувствии.
Уберите это! – сурово говорит инквизиторша. – Ханну Вебер определили в
палату номер 205. Это на втором этаже, в реанимационном отделении… – И уже мне в спину доносится: – Если что – я вас даже не видела!
Спасибо! – улыбаюсь я ей, заходя в кабину лифта и чувствуя себя едва ли не Гераклом, победившим Немейского льва ну или, если уж подбирать более верные сравнения, то речь, наверное, идет скорее всего о Цербере. Сейчас я бы даже мог это «чудовище» расцеловать… Вот ведь странные вещи со мной нынче творятся!
Нужная палата находится почти сразу, и я, заглянув в приоткрытую дверь, вижу пустую кровать и… мужа своей незнакомки, то бишь Маттиаса Вебера, который сидит на стуле, опустив голову на свои сцепленные в замок руки. Мне даже кажется, что тот молится… Оробев, я отступаю назад, но медсестра, быстро спешащая по коридору, заставляет меня решиться на исполненный отваги шаг – я переступаю порог пустующей палаты. Это как вступить в клетку со львом – если, конечно, мужчину среднего роста с иссиня-черной шевелюрой до плеч и бледной кожей вообще можно посчитать царем животных (по моему частному мнению, он дотягивал только до мелкого грызуна, мелкого не размером, конечно, а чем-то более глубинным, что, как мне кажется, я в нем различил… или хотел различить. Не знаю – но раз уж я ступил на путь сравнений, то мой поступок равнялся именно этому: клетке со львом – и тут я, странный малый, неизвестно почему, шагнувший в нее. Впрочем, отступать уже было поздно…
Звук моих шагов привлекает внимание Вебера, и тот, подняв голову, окидывает меня спокойно-равнодушным взглядом, тем самым, с которым я, так сказать, свел знакомство еще на дороге во время аварии, когда парамедики извлекали его жену из покореженной машины.
Здравствуйте… Как себя чувствуете? – произношу я первое, что приходит мне в голову.
Так себе, – вздыхает мужчина, махнув рукой. – Голова раскалывается…
За последующую минуту молчания, повисающую в палате, я успеваю рассмотреть большой кусок пластыря, которым заклеена его не особо впечатляющая размерами рана на лбу. Значит, с ним ничего страшнее этого маленького безобразия на лице не приключилось… Справедливо ли?! С трудом подавляю в себе вспышку раздражения.
Как себя чувствует ваша жена? – любопытствую я, внутренне замерев в ожидании некой соответствующей случаю реакции, чего-то вроде «а какое вам до этого дело? Кто вы вообще такой?», но Вебер спокойно отвечает:
Ее увезли для обследования… Ханна так и не пришла в себя…
Мне очень жаль, – отзываюсь я просто, а потом протягиваю руку: – Марк Штальбергер. Я был с вами на дороге, вы помните?
Да, конечно, я вас узнал. Маттиас Вебер, – называется мужчина, и мы пожимаем друг другу руки. – Спасибо, что приехали…
Мы снова замолкаем, и эту неловкую для меня тишину, кажется, можно есть ложкой, как кисель, настолько она ощущается густой и осязаемой. Но, похоже, эту неловкость ощущаю только я сам, так как Вебер ведет себя так, словно вопросы незнакомого парня о его жене являются чем-то абсолютно обычным и не представляющим интереса. Это сбивает с толку… Нервно провожу рукой по взмокшим волосам, решая, что же делать дальше, когда от удушливой тишины меня вдруг спасает голос доктора, быстро вошедшего в палату:
Герр Вебер, добрый день, я доктор Хоффманн… Мы только что закончили обследование вашей жены, и я хотел бы поговорить с вами о ее состоянии… – он протягивает мужчине руку, которую тот поспешно трясет, впервые таким образом проявив хоть какие-то живые эмоции.
Доктор Хоффманн между тем обращает свой вопрошающий взгляд на меня, должно быть ожидая, что нас представят друг другу и объяснят таким образом причину моего здесь присутствия, но Вебер молчит, и потому я делаю это за него:
Марк Штальбергер, – пожимаю руку слегка удивленного доктора Хоффманна, который, если так и не понял, кем является Веберам этот молодой человек, то бишь я, – вида не подает, разумно посчитав, что чужак не стал бы пожимать ему руку с такой милой улыбкой да и просто не стал бы здесь находиться. А потому продолжает:
Боюсь, у меня не самые приятные новости, герр Вебер, – доктор Хоффманн сильнее сжимает планшет, который держит в руках, и мое сердце дергается, словно седовласый мужчина сжимает не кусок пластмассы, а именно этот мой кровеносный орган. Маттиас Вебер при этих его словах сереет лицом… Я даже чувствую к нему жалость… и расположение. – Постойте, не волнуйтесь так… – быстро поддерживает его под руку доктор Хоффманн. – Присядьте на стул…
Мужчина садится, устремляя взгляд куда-то в пол, словно желая избежать неприятного разговора
Вы проведи тамограмму головы? – не выдерживаю я неизвестности. – Что она показала?
Доктор делает глубокий вдох, словно ныряя в неведомые глубины, и произносит:
Сильный ушиб головы, полученный фрау Вебер во время аварии, привел к торможению в коре головного мозга с распространением его на подкорку и нижележащие отделы центральной нервной системы… Реакция на внешние раздражители почти отсутствует… Глубина и частота дыхания нарушены, – новый глубокий вдох. – Ваша жена впала в кому, герр Вебер. Мне очень жаль, – все это произносится быстро и четко, почти механически, и я с ужасом спрашиваю себя, неужели и сам однажды стану таким же роботом, как доктор Хоффманн. Становится жутко почти до крика… Возьми себя в руки, одергиваю себя самого, пытаясь осмыслить услышанное.
Кома?! – слабо отзывается Маттиас Вебер почти бесцветным, но с оттенком истерии голосом. – Что это значит? Она придет в себя… когда-нибудь? Когда?!
Ее мозг спит, герр Вебер, – отзывается доктор Хоффманн. – Можно сказать, это защитная реакция организма: он замедляет все процессы, чтобы минимизировать ущерб, который ему причинен… Ответить же на вопрос о том, как скоро человек может выйти (и выйдет ли вообще) из коматозного состояния практически невозможно: у каждого этого индивидуально и не подлежит прогнозированию. Можно только ждать и надеяться…
Ждать и надеяться, – повторяет за ним Вебер, опустив плечи еще ниже, словно груз этой новости придавливает его к земле.
Но есть еще кое-что, что нам стоит обсудить, – продолжает доктор, игнорируя состояние мужчины. – Не знаю, известно ли вам, но ваша жена была беременна…
Ни один мускул на лице его собеседника даже не дергается, и я понимаю, что он знает об этом факте.
Была? – спрашивает он только. – Она потеряла ребенка?
Это удивительно, но, нет, ребенок жив. Ему примерно недель десять, не больше… – доктор Хоффманн, казалось, тяготится своей ролью печального вестника. – Но, к сожалению, должен сообщить, что сохранение беременности в подобном состоянии вашей супруги крайне проблематично, к тому же это может повлечь определенные нежелательные последствия для самой пациентки. Обычно в таких случаях мы советуем аборт, как единственно верный вариант…
Для осмысления этой информации мне хватает ровно трех целых трех десятых секунды, а потом я вдруг говорю:
Но ведь известны случаи, когда женщины, находящиеся в коме, вынашивали абсолютно здоровых детей, – я смотрю прямо в уставшие глаза доктора. Я читал об этом когда-то давным давно, еще будучи на втором курсе, и теперь эта информация всплывает в моем мозгу, светясь синим неоновым светом, подобно вывеске известного казино.
Да, бывали такие случаи, – соглашается со мной доктор Хоффманн. – Но это скорее исключение, нежели правило… И в любом случае решать родным пациентки, в данном случае мужу, – он делает особое ударение на последнем слове. – Но я бы все-таки не советовал сохранять эту беременность – нельзя быть абсолютно уверенным что и как повлияет на человека в коме… Человеческий мозг – очень тонкая материя, функционирование которой нам до конца не понятно, а беременность – это дополнительная нагрузка на организм женщины, даже в обычном ее состоянии, а в данном случае…
Будущий отец – возможный будущий отец – кивает головой в такт словам доктора.
Да, вы, конечно, правы, доктор, – Вебер тяжело сглатывает. – Я бы не хотел рисковать здоровьем супруги… Она и без того была женщиной нервной, склонной к эмоциональным перепадам настроения, и теперь… – Он замолкает, поняв, должно быть, что говорит о жене в прошедшем времени, словно она уже умерла, а о мертвых не принято говорить плохо да и вообще…
На его счастье, в этот момент в дверях палаты появляются две медсестры, толкающие перед собой кровать с его супругой, которая бледная и бесчувственная лежит под белой же простыней, почти сливаясь с ней, словно призрак. Ее голова плотно забинтована, и я догадываюсь, что ее каштановые волосы обриты почти полностью. И это меня странно печалит… Бедная женщина! Сердце в очередной раз за день делает головокружительный кульбит – хочется взять эту восковую руку в ярко-синих прожилках вен и прижаться к ней лбом, пообещав, что всё будет хорошо, что я не позволю случиться ничему плохому… Но в любом случае, такие действия являются прерогативой ее мужа, не его, Марка, а тот стоит, как истукан, и кажется таким же бесчувственным.
Давайте выйдем на время, – предлагает доктор Хоффманн. – Пусть медсестры сделают свое дело… – И мы выходим. Каждый с грузом своих мыслей, каждый под гнетом собственных эмоций… И тут в моем кармане вибрирует телефон. Уже третий раз за утро, если уж на то пошло, но я упорно сбрасываю звонки, так как просто не в силах выслушивать нравоучения родителей. А в том, что звонят именно они сомневаться не приходится: еще часа два назад мне следовало быть дома и сидеть за воскресным завтраком. Не сегодня…
Вы можете подумать до завтра, – говорит между тем доктор Хоффманн Веберу, когда я возвращаюсь к реальности. – Мое мнение вы знаете… Тем более, у вас уже есть дети, насколько я знаю, и эта утрата… она не должна показаться чем-то чрезмерно невосполнимым… – В этот момент говоривший ловит мой взгляд, устремленный на него, и вдруг замолкает – видит, должно быть, написанное на моем лице негодование, высвеченное большими буквами «циничная бессердечность».
Нет, вы правы, – кивает Маттиас Вебер, не заметивший нашего с доктором немого переглядывания. – Тут не о чем и думать… Мелисса! – восклицает вдруг он, устремляясь к тоненькой девочке-подростку, которая цокает подошвой своих черных бареток прямо в нашу сторону. Отец и дочь неловко замирают друг перед другом..
Где мама? – спрашивает девочка испуганным голосом, и ее карие глаза вопрошающе замирают на отцовском лице. – С ней все в порядке?
Вы дочь фрау Вебер? – осведомляется доктор Хоффманн, искусно маскируя собственное удивление, которое сам я не в силах скрыть – оно так и застывает на лице, подобно плохо подогнанной маске.
Да, Мелисса Вебер, – девочка хлопает длинными ресницами под густо подведенными черной подводкой глазами. – Так что с ней? С мамой все в порядке? Я могу ее видеть?
Доктор Хоффманн прокашливается в кулак. Дочь моей маленькой незнакомки похожа на маленькую же фурию в черном оперении – она в черном с головы до ног. В носу – пирсинг с поблескивающим камушком, на руках – позвякивающие браслеты.
Она в палате, – доктор опасливо кладет руку на ее предплечье в успокаивающем жесте. Этому их учат, я тоже так умею… в теории. – Сейчас ее подключают к аппаратам, которые помогут поддерживать ее жизнеобеспечение в течение необходимого отрезка времени… Потом ты сможешь сразу же к ней зайти!
Я вижу, что девочка сбита с толку и ее первоначальный испуг сменяется захлебывающимся первобытным ужасом. Все это легко читается в ее карих глазах…
Аппараты жизнеобеспечения? – выдыхает она вместе с воздухом. – Все настолько ужасно?
Это кома, дочка, – наконец произносит Маттиас. – Она в коме…
В коме! – следует еще один быстрый выдох, параллельно которому девочка хватается за голову, запустив пальцы в свои короткие, выкрашенные в иссиня-черный цвет волосы. Из уголков ее глаз начинают течь слезы… – А ребенок?! – вдруг восклицает она с надломом. – Он жив?
Взгляды отца и дочери скрещиваются, подобно двум рапирам.
Ты знала? – в ту же секунду вскидывается Маттиас Вебер. В его глазах полыхает холодное пламя, так не похожее на его прежнюю апатичность…
Конечно, знала! – воинственно отвечает девочка. – По-твоему, кто советовал маме не рассказывать тебе о ребенке раньше времени?! Я знала, что ты будешь против… Что ты станешь заставлять ее сделать аборт…
Доктор Хоффманн снова покашливает в кулак, кажется, вся эта ситуация ему крайне неприятна, я тоже чувствую себя оглушенным и сбитым с толку, словно на меня налетел торнадо по имени «Мелисса» и закрутил с оглушительной силой. Отец этого «торнадо», к слову будет сказано, тоже несколько робеет…
Перестань истерить, Мелисса! – холодно одергивает он дочь. – Твоя мать в коме, и сохранить ребенка в таком положении невозможно… И я здесь не при чем!
Ты не хотел этого ребенка! – не унимается девочка. – Вы постоянно спорили из-за этого и вот… твоя мечта сбылась!
Я ни в чем не виноват! – вскрикивает ее отец. – Это был несчастный случай… – мне кажется или эти его слова звучат скорее как оправдание. Жалко и неправдоподобно, словно мужчина пытается убедить в этом самого себя.
Удобный несчастный случай! – выплевывает Мелисса зло, прожигая отца обвиняющим взглядом. Ее полные слез глаза светятся праведным гневом, как глубокие озера…
И тут ее голова дергается, откинувшись назад, от звонкой пощечины, которую ей отвешивает собственный отец. Девочка, явно не ожидавшая подобного насилия, испуганно ахает и хватается за ушибленную щеку… Вебер, видимо, тоже не ожидавший от себя такого,
смущенно утыкает глаза в пол:
Ты сама напросилась, – сипит он глухо. – Ты не имеешь право обвинять меня в подобном… Я люблю вас с мамой и ты знаешь об этом!
Да уж я вижу, насколько ты нас любишь! – цедит его дочь сквозь зубы. – Спасибо тебе за это, папочка! – и сорвавшись с места, она быстро убегает по коридору, отчаянно сдерживая истерические рыдания.
Мы с доктором Хоффманном переглядываемся. Всё происходящее кажется настолько сюрреалистичным, что я трясу головой, словно прогоняя безумный туман… Что я здесь вообще делаю? – проносится на задворках моего сознания. Все эти сериальные страсти явно не для меня… Я тяжело опускаюсь на пластиковый стул и застываю в неподвижности.
Глава 4
Полчаса спустя у все также продолжал сидеть на стуле возле палаты номер 205 и созерцать белые стены вкупе с разными поучительными инфоплакатами. Вскоре мне предстоит изо дня в день ходить по таким же вот коридорам, думается мне, и, подобно доктору Хоффманну, сообщать родным пациентов не самые приятные новости, а потом, если уж совсем не повезет, становиться свидетелем подобных вот сцен, что недавно разыгралась в этом коридоре.
Все это меня не радовало… Я не люблю конфликты. Я бегу от них всевозможными способами… И теперь в сотый раз продолжаю недоумевать, почему не бежал и в этот раз; все это как-то неправильно, неразумно, глупо, даже безумно, но некая сила, которой я неподвластен управлять, удерживает меня в этом полупустом больничном коридоре, на этом пластиковом, неудобном стуле рядом с палатой незнакомой женщины, муж которой хочет лишить ее нерожденного ребенка, и мне, Марку, это небезразлично.
Постукивание чьей-то подошвы по полу отвлекает меня от созерцательности, и я поднимаю глаза в тот самый момент, когда тонкая фигурка Мелиссы Вебер останавливается рядом со мной.
Привет, – обращается она ко мне, пихая руки в карманы узких джинс. – Как тебе недавний концерт, понравился? – и после недолгого молчания сама и отвечает: – Это было ужасно. Никогда ему этого не прощу.
Ее веки все еще красные и опухшие после пролитых слез, но она мужественно пытается улыбаться, маскируя улыбкой, затаившуюся в уголках глаз боль.
С отцами всегда непросто, – отзываюсь на это я, тоже невесело улыбаясь. – Им всегда кажется, что они знают лучше что и кому надо… С этим надо просто смириться! – вижу, что мои слова удивляют девочку, и я чувствую в этом некое удовлетворение.
Она согласно кивает, словно признавая за этим неприложную истину, а потом осторожно присаживается рядом, сложив руки на коленях.
Он там? – она указывает на дверь палаты.
Да, последние минут двадцать, едва ушли медсестры и доктор убедился, что с твоей мамой все в должном порядке.
Не хочу его видеть, – продолжает Мелисса со вздохом. – Знаю, что веду себя, как ребенок… Но иногда он просто невыносимый…! – она сглатывает рвущееся наружу ругательство, словно мерзкого слизняка.
Только иногда? – подзадориваю я ее. – Тогда ты счастливее меня: мой отец невыносим все свое время. И я даже не преувеличиваю…
Девочка пристально глядит на меня – пытается понять, насколько серьезны мои слова, и я пожимаю плечами в извиняющемся жесте, мол, хочешь верь, хочешь нет, но это моя реальность.
Извини, но ты кажешься достаточно взрослым для того, кто должен во всем слушаться своего отца…
Она права – так и есть, но я не бунтарь по натуре, поэтому, должно быть, и позволяю ему собой управлять. И потому говорю:
Да, но подчас легче уступать, чем усугублять конфликт…
Это не про меня! – взмахивает рукой Мелисса. – Я всегда готова к конфликту…
Я так и понял. – Мы улыбаемся друг другу и какое-то время молчим, а потом она говорит, словно продолжая прерванный разговор, возможно тот самый, что она вела все это время в своей голове:
Мама так хотела этого ребенка… так радовалась ему, – тяжелый полувздох. – После меня она долго не могла родить снова, а потом, пять лет назад, появился Ёнас, и она была так счастлива… Как никогда прежде, мне кажется! – она замолкает, блуждая, как я понимаю, в лабиринтах собственных воспоминаний. – И вот теперь они убьют этого нового малыша… Как я скажу ей об этом, когда она очнется?!
Она может еще долго, очень долго не прийти в себя, – произношу я тихо. Хочу добавить, что она может и вовсе никогда не очнуться, но не решаюсь.
Из глаз Мелиссы снова брызгают слезы, и мне становиться неловко рядом с этой девочкой-подростком, которая во многом кажется мне более зрелой, чем я сам. Похоже, у них с матерью были очень близкие отношения – недостижимый идеал для меня!
Да, я это понимаю… наверное, – вздыхает она, утирая слезы бумажной салфеткой. – Просто не знаю, как буду справляться без нее… Ёнас еще совсем маленький, как я скажу ему о маме?..
Ваш отец…
Наш отец мало интересуется бытовыми вопросами, – обрывает меня Мелисса. – Он приносит деньги и на этом все… – она смущенно хмыкает. – Сама не знаю, зачем тебе все это рассказываю. Я даже не знаю, кто ты такой…
Говорить с незнакомцами легче всего! – отзываюсь на это я. – Не стесняйся, можешь говорить все, что захочешь.
Так кто ты все-таки? – решает докопаться она до истины. – Ты был с отцом и тем доктором, когда я устроила тут сцену… Но сам ты не доктор, не так ли?
Нет, но, возможно, скоро им стану…
Правда?! Так ты что-то вроде помощника у того доктора?
«Того доктора» зовут Людвиг Хоффманн, – меня забавляет мысль о практике в этой больнице – подобное вывело бы отца из себя, – но, нет, я не его помощник. Меня зовут Марк Штальбергер, и я просто случайный свидетель произошедшего сегодня на дороге…
Случайный свидетель? – снова хмыкает девочка. – Почему тогда ты здесь?
Хотел узнать все ли в порядке с твоей мамой…
Мелисса искоса наблюдает за мной, чувствую ее заинтересованный взгляд, но продолжаю делать вид, что все мной сказанное в порядке вещей. Не стоит и заморачиваться…
И что, убедился? – язвительно осведомляется она.
Думаю, да, – не поддаюсь на ее провокацию. – Персонал сделал все от них зависящее…
Молчание между нами не такое напряженное, как это было с ее отцом – мы просто молчим, словно давние друзья.
А я ее так и не видела… и боюсь увидеть, – говорит она вдруг, сцепляя руки в замок. – Скажи, кто был виноват там на дороге? Ты ведь все видел, – с напором. – Расскажи мне.
По чести сказать, я не знаю, что ей ответить: в душе я и сам считаю Вебера виновником аварии, да по сути так оно и есть, но эта девчушка и так обвиняет отца в случившемся и усугублять ее негативные чувства к нему мне вовсе не хочется.
Я так и знала, – верно истолковывает она мое молчание. – Я так и знала, что он во всем виноват! Он ведь… он ведь… – я вижу, что она снова сглатывает готовые вырваться наружу слова. – А, впрочем, не важно. Прощай, Марк, спасибо, что посидел со мной! Или наоборот…
Она еще раз улыбается сухой, болезненной полуулыбкой и быстро уходит по коридору. Во второй раз…
Теперь уж, действительно, стоило бы встать и уйти… перестать валят дурака, как я сам охарактеризовываю свои действия, но идти никуда не хочется… В который раз за последнее время ловлю себя на мысли о том, что до жути хочется сбежать, сбежать от Вероники с ее свадебными притязаниями, от родителей с планами на мой счет и даже от своей предстоящей работы в больнице! От всего.
…Это неправильно. Трусливо. Безумно? Скорее всего.
И если уж говорить о бегстве, то в первую очередь стоило бы сбежать из этого полупустого коридора, от которого у меня уже начинается клаустрофобия, и просто выспаться… Бессонные ночи – не лучшие советчики, а я к тому же еще и выпил… Немного, но достаточно для того, чтобы… примчаться в эту больницу и интересоваться судьбой незнакомой женщины! Я зло посмеиваюсь над собой и быстро встаю со стула с явным намерением наконец-то– уйти, но – похоже у Бога свои планы на мой счет! – дверь палаты приоткрывается и в проеме показывается бледное лицо Маттиаса Вебера. Меньше всего мне хочется снова его видеть…
Вы еще здесь? – говорит тот тихо, словно ветер шелестит в траве.
Да, – столь же шелестящим эхом отзываюсь я, и мы оба снова замолкаем.
Молчать с Мелиссой было приятно – молчание с ее отцом наводит на меня тоску.
Не знаю, что делать, – следует тяжелый вздох. – Жена в коме, а этот ребенок еще жив… Что бы вы сделали на моем месте?
Он, действительно, спрашивает меня об этом?! – с трудом сдерживаю удивление, готовое проступить на моем уставшем лице гримасой отвращения.
Мне трудно судить, – начинаю я осторожно, – это только ваше решение… Но, возможно…,– тут я ощущаю прилив смелости. – Но, возможно, вам стоило бы попробовать побороться за вашего ребенка… Возможно, не просто так эта жизнь сохранена ему, тем более, я правильно понимаю, ваша жена хотела родить его…
Вебер выглядит жалко, и только это его по-детски потерянное выражение лица и делает меня таким дерзким. Дерзким? О, безусловно! Иначе бы я разве посмел давать советы кому-то настолько более зрелому да и просто незнакомому для меня человеку да и еще и по такому щекотливому вопросу… Впрочем зрелому ли?!
Да, я понимаю, решать, конечно, мне, – стонет мой собеседник, взмахивая руками, как марионетка в детском театре. – И, да, Ханна хотела этого ребенка…
Это утверждение произносится таким замогильным голосом, что я почти готов услышать звон похоронного колокола в виде аккомпанемента… Сам я никогда по-настоящему не задумывался о детях – у меня просто не было для этого времени – и теперь не считаю себя в праве рассуждать на такие далекие от моего жизненного опыта темы, но слова Мелиссы о желании матери родить этого третьего ребенка наполняют меня неизведанным доныне энтузиазмом.
Так сделайте ей приятное! – громче необходимого восклицаю я. – Представьте лишь на секунду, как она очнется и узнает о том, как вы спасли ее малыша… то есть вашего малыша, – поправляюсь я скоро, – думаю, она оценит этот ваш жест и простит…
«Что я несу?! – мысленно вопию я. – С каких пор я стал манипулировать людьми?!»
Но, если говорить по совести, манипулировать Маттиасом Вебером чрезвычайно легко, он словно создан для того, чтобы им манипулировали: я буквально считываю любую его эмоцию, словно в открытой книге, как бы банально это ни звучало, и понимаю, что тот жаждет переложить решение проблемы на любого, кто готов будет взять на себя такую ответственность.
А готов ли я сам, Марк, к такой ответственности? И с удивлением понимаю, что, да, готов…
…то есть простит ваше прежнее недопонимание, – говорить о том, что я считаю Вебера виновником аварии, конечно же, не стоило, и потому я быстро поправляюсь.
Мой собеседник впитывает каждое сказанное мной слово, подобно иссохшейся в пекло земле. Мне кажется, я даже слышу, как маленькие винтики в его голове поскрипывают от натуги… Какое же решение он примет? Чьи желания поставит на первое место: свои или своей жены?
Может от бессонницы, а может и вовсе от эмоционального стресса, но меня начинает неприятно подташнивать… Пора было в самом деле ехать домой.
Если хотите, я могу завтра поддержать вас во время беседы с доктором Хоффманном, – предлагаю вдруг я Веберу. – Я студент-медик и немного понимаю в этих вопросах, а Хоффманн, безусловно, станет давить на вас, настаивая на аборте… Так что если желаете…
Это было бы здорово, – кивает растерянный мужчина. – Но вы, действительно, думаете, что эта беременность не повредит моей супруге?
Если бы я не знал истинной подоплеки дела, то, действительно, поверил бы, что забота Вебера о своей второй половине искренна и бескорыстна, но в свете всего произошедшего, я склонен предположить, что заботится тот лишь о собственном благополучии, которому этот еще нерожденный малыш является явной угрозой. Тот не хочет его, но боится показаться жестоким и бесчувственным, если только решится признать это открыто…
К сожалению, однозначного ответа на этот вопрос нет, герр Вебер, – отвечаю я просто. – Мы можем только надеяться на лучшее… Готовы ли вы пойти на риск, вот в чем главный вопрос!
Весь облик Маттиаса Вебера явное олицетворение той простой истины, что риск – это именно то, что просто не заложено в его генетическом коде и требовать от него идти против природы равносильно самоубийству, но мне абсолютно не жаль его… вот даже ни на грош… Потому что маленькие бледные женщины с задумчивыми глазами специально созданы для того, чтобы ради них рисковали!
