Текст книги "Тот, кто держит за руку (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Глава 21.
Не знаю, сколько времени я стою прямо вот так посреди комнаты: по правую руку от меня останки искромсанного Мелиссой именинного торта, по левую – захлопнувшаяся за дочерью дверь, а в голове – мысли, одна оглушительнее другой… Их не закинуть в шредер и не изрезать на мелкие кусочки, за ними не захлопнуть, уходя, метафорическую дверь, – они здесь, прямо в моей голове, подобно рою растревоженных ос.
Слышу бряцанье ключей за дверью – знакомый до боли звук, прежде заставляющий мое сердце сладко замирать в предвкушении встречи – должно быть, это Маттиас… Даже через стенку, мне кажется, я вижу, как он отпирает замок, входит в прихожую, скидывает обувь, вслушиваясь в странную, оглушающую тишину, так не вяжущуюся с намеченным праздником, – и вот он уже заглядывает в комнату…
А где все? – замечает он мою сгорбленную фигуру.
Ушли, – отвечаю иссушенным, неживым голосом.
Так я опоздал? – Маттиас с любопытством рассматривает следы неслучившегося праздника, как будто бы и не замечая этого моего голоса.
Ты опоздал, – подтверждаю его догадку, и фраза эта кажется мне более многозначительной, нежели будничное «ты опоздал к паразднику, дорогой» – ты опоздал на целую жизнь, не это ли стоит за моими словами?
Вот бы он сейчас подошел ко мне близко-близко, продолжают метаться мои мысли, обнял за округлившуюся талию, заглянул в глаза и поинтересовался «что случилось, любовь моя?»… Я бы выложила ему все как на духу: про Голос и волшебных бабочек, про страхи о влюбленности дочери в молодого доктора и про испорченный праздник, про то, как мне не хватает его, Маттиаса, ласки и нежности, и о том, какой одинокой я себя ощущаю… Я бы рассказала ему обо всем.
Только он не подходит…
И вопросов не задает тоже.
Почему? Почему он молчит? Ведь не может же, в самом деле, человек, который теперь так много молчит, быть тем, кто когда-то говорил со мной столь о многом? Так много слов, которые я, должно быть, себе просто придумала…
Сжимаю голову руками и спрашиваю:
Это правда, ты не хотел бороться за нашего ребенка? Ты был готов отступиться от него… Мелисса сказала мне об этом.
Внушительная фигура мужа, сотканная из мускулов и стесанных углов, вдруг как будто сдувается, делается меньше и неприметнее – и это для меня красноречивее любых слов.
Ты должна понять, Ханна, – говорит он виноватым голосом, – речь шла о твоем благополучии. Доктор Хоффманн сказал, что ребенок может существенно повлиять на твое выздоровление… И потом, все ведь обошлось, посмотри, все просто отлично! Ты здорова, малыш тоже здоров… Не глупи. Не забивай голову ненужной ерундой.
Ерундой… Ну да, может, действительно, было бы лучше выбросить все эти мысли из головы, забыть о них, но, как я уже и сказала, мысли не тот «товар», от которого легко избавиться, выбросив его в измельчитель для бумаг, и я снова спрашиваю:
Ты вообще хотел этого ребенка? Я должна это знать.
Конечно, – горячо восклицает Маттиас. – Это ведь наш маленький кроха, просто, – тут весь его пыл угасает и он добавляет негромко: – Просто мы ведь не планировали его, знаешь? Он просто взял и появился, а ты ни слова мне не сказала. А между тем у нас уже есть двое детей…
В этот самый момент я понимаю, что подобный разговор уже был между нами прежде, что я приводила свои доводы «за», а Маттиас вот точно также приводил свои доводы «против» и что я примерно догадываюсь, чем все это между нами закончилось.
Наверное, все-таки даже одна-единственная неделя, внезапно выпавшая из памяти, может значит решительно много, с тоской понимаю я в этот момент… Кто знает, что еще я могла позабыть, списав со счестов семь полновесных дней своей жизни, посчитав их недостаточно значимыми для себя? Порой и секунда решает все в наших судьбах, особенно если речь идет об автомобильной аварии.
Мне надо выйти подышать воздухом, – произношу наконец, скользя взглядом мимо Маттиаса, похожего на побитого пса. – Ёнас, сынок, хочешь пойти прогуляться?
Мой маленький мальчик, которого наша ссора с дочерью загнала в самый угол дивана, осторожно спускает с него свои ноги и подходит ко мне. Я крепко стискиваю его крохотную ладошку, словно он мой спасительный круг в бушующем море, обступившем меня со всех сторон…
Ханна, – пытается достучаться до меня мужчина, с которым я прожила бок о бок последние пятнадцать лет. Но я больше не слышу его…
Мне надо подышать воздухом, – повторяю с нажимом, и мы с Ёнасом выходим за дверь.
Мягкий сентябрьский вечер укутывает нас своим неспешным уютным покоем, так что мы бредем по улицам молчаливые и немного опьяневшие, даже Ёнас, улавливая мое настроение, не забрасывает меня обычными «как» да «почему», просто крутит головой во все стороны, словно флюгер, а потом издает неопределенные звуки, вроде «бжик», «пфф» и «та-там». Что бы эти звуки ни означали, они меня успокаивают…
Только раз Ёнас прерывает нашу прогулку словами «а вот здесь живет дядя Марк», указывая на окно второго этажа в красивом, старом здании с несколько вычурной лепниной, и я невольно задираю голову, всматриваясь в черный проем пустого окна.
Дядя Марк хороший, – добавляет мой сын, – он меня вылечил, когда я болел.
После этого наша прогулка продолжается в полной тишине, и я с трудом переставляю ноги, словно столетняя старуха. Именно таковой я себя и ощущаю: древней, иссохшейся мумией с дырой вместо сердца. И страшнее всего то, что я не помню, кто и когда лишил меня этого жизненно важного органа… Похоже, моя амнезия тяжелее, чем я могла себе только вообразить!
Вернувшись домой и уложив Ёнаса спать, я иду в постель и укрываюсь почти с головой – не хочу никого и ничего видеть. И когда Маттиас с удивительной грацией юркает под наше общее одеяло и плотно прижимается к моей спине, делаю вид, что крепко сплю… Впрочем обмануть мне его не удается, так как рука мужа, проделывая виртуозный пассаж по моему бедру, забирается мне под футболку и аккуратно накрывает мою правую грудь.
Еще вчера я мечтала, чтобы именно так все у нас и было: ласки, взаимные нежности, притяжение – но сегодня не ощущаю ничего, кроме раздражения и желания отстраниться, дистанцироваться, оттолкнуть эту большую, теплую ладонь, касающуюся меня. Я замираю и говорю:
Прости, Маттиас, я не в том настроении…
Его рука молча соскальзывает прочь с моего тела, и сам он откидывается на спину, словно выброшенный на песок большой голубой кит.
Я ничего такого не сделал, – обиженно бурчит он, памятуя, как я догадываюсь, наш предыдущий разговор.
Именно в этом и есть проблема, хочется сказать мне: ты ничего, абсолютно не сделал, ничего такого, что могло бы изменить наши отношения к лучшему, что могло бы перечеркнуть неприятности последнего года, когда все у нас шло наперекосяк, и не обернуть свершившееся несчастье в нашу совместную пользу. Почему, ну почему ты не позволил мне упиваться моими вымышленными фантазиями, связанными с тобой? Я считала бы тебя своим спасителем и была бы намного счастливее, чем сейчас…
Меня было бы легко обмануть.
Я почти жалею, что ему этого не удалось…
Вскоре после этого мой большой «голубой кит» безмятежно засыпает, а я продолжаю лежать с закрытыми глазами, но сна как не было, так и нет. Все одни и те же мысли… Только теперь я прокручиваю в голове ссору с Мелиссой, то, как она кричала на меня, смаргивая скупые, злые слезы, наворачивающиеся ей на глаза, как прижимала к себе зеленый сарафан, обвиняя «это ты испортила мой праздник», и то, как достойно вел себя доктор Штальбергер перед лицом моим обвинений. Совсем не так стал бы вести себя уличенный в недобром преступник… И как я только могла быть такой глупой… такой предубежденной… слепой. От стыда я утыкаюсь лицом в подушку, коря себя за трусливость, не позволившую мне задавать дочери прямые вопросы, за недоверчивость и за наивность одновременно, за всю эту патовую ситуацию в целом.
Незадолго до рассвета я забываюсь кратким, тревожным сном и уже в начале седьмого меня будит заливистое птичье пение – ежеутренний концерт за стенами нашей квартиры, и вот я вдруг понимаю, что должна сделать, чтобы вернуть своей жизни хоть какое-то подобие порядка – я должна поговорить с Марком. Попросить у него прощение. И сделать это немедленно. Прямо сейчас.
Выскальзываю из дома незамеченной, почти на одном дыхании дохожу до указанного мне сыном дома с именем доктора Штальбергера на почтовом ящике и быстро, пока не передумала, нажимаю звонок.
Наверное, стоило бы дождаться более подходящего времени для визита. Наверное… Домофон оживает, и скрипучий старческий голос осведомляется, кто я такая и по какому делу явилась.
Боже мой, у него есть квартирная хозяйка! Я нахожусь на грани трусливого бегства, но все же умудряюсь взять себя в руки и ответить, что хотела бы видеть герра Штальбергера. Старушка производит некие странные звуки, толи покашливает, толи подхихикивает, точно не разобрать, а потом дверь отпирается, и я поднимаюсь на второй этаж.
Фрау Вебер? – удивленно приветствует меня молодой человек, приглаживая вздыбившиеся со сна волосы. – Надеюсь, ничего не случилось? Не ожидал, что это будете вы.
В этот момент я смотрю на него какими-то новыми свежими глазами, словно впервые вижу и эти его яркие серо-голубые радужки с дымчатым, газообразным кольцом вокруг большого, пульсирующего, словно далекие звезды, зрачка, и эту ямочку на красивом, четко вырезанном подбородке, и даже эти беспорядочные пряди волос, которые тот отбрасывает непроизвольным движением головы.
Мы могли бы с вами поговорить? – наконец отвожу я свой взгляд. – Пожалуйста.
Он отступает, приглашая меня следовать за собой, – и вот я уже стою в большой светлой комнате с разобранной постелью по правую руку и огромным, стенным шкафом – по левую. Прямо предо мной, у окна стоит столь же внушительный письменный стол, заваленный книгами, у стола – письменный стул на колесиках, к нему-то я подхожу и сажусь. Бравада и раж, приведшие меня в это место, теперь как-то резко покидают меня, заставляя ноги предательски подрагивать…
Простите, – говорю я Марку, стоящему предо мной. Хотя за что конкретно я прошу сейчас прощения, и сама толком не знаю!
За что вы просите у меня прощение? – интересуется он, словно прочитывая мои мысли, при этом он продолжает смотреть на меня сверху вниз, и я не уверена, что найду в себе силу закинуть голову и посмотреть ему в лицо. Но мне надо… я должна это сделать…
Э… я хотела, – начинаю было лепетать я, но тут руки молодого человека ложатся с двух сторон на подлокотники моего стула, а потом толкают его прямо вместе со мной в сторону кровати, на краешек которой он сам и присаживается. Наши лица оказываются вровень друг с другом…
У меня нет второго стула, – поясняет он свое действие со слегка смущенной улыбкой на красивом лице. – Надеюсь, вы не имеете ничего против?
Имею ли я что-то против двух теплых, уютных рук вдоль своего тела и одурманивающего запаха мужского парфюма, нежно и ненавязчиво окутавшего меня? Нет, никаких возражений. Сердце в моей груди ухает с такой бешеной силой, что я вдруг начинаю понимать, что оно-то у мня все-таки есть! А еще вчера я решительно сомневалась в этом.
Видно, ошиблась.
Ничего страшного, – спешу уверить я своего визави, теплота глаз которого почти затопляет меня. Никогда ни у кого прежде не видела я таких внимательных, добрых глаз… Внезапно ощущаю жгучий порыв взяться за кисть и запечатлеть эти глаза на холсте, как бы увековечивая их для потомков… для себя. Да, для себя. И когда в следующий раз мне станет нестерпимо больно и одиноко, один взгляд этих глаз будет способен утешить меня, как бы напоминая, что все совсем не так плохо, как мне кажется.
Взмахом головы избавляюсь от этого внезапного наваждения:
Я пришла попросить у вас прощения, Марк. Простите, конечно, что заявилась так рано, вы, должно быть, еще спали, – смущенно пожимаю плечами, – сама я полночи не могла сомкнуть глаз: все время прокручивала в голове вчерашнюю ссору с дочерью…
… Виновником которой я невольно стал, – вставляет он посреди моей речи.
Да, именно так, – не могу не согласиться я. – И вы должны понять меня… или хотя бы попытаться понять…
Я понимаю, на самом деле понимаю, – снова перебивает он мою речь. – Вам не стоит так волноваться!
Не могу не волноваться, – слишком эмоционально отзываюсь я на его слова. – Ведь по сути вы абсолютно незнакомый для меня человек, – при этих словах мой собеседник плотно сжимает бескровные губы, – которого до аварии в нашей жизни просто не существовало, а потом я открываю глаза – и вот вы везде: и в больнице, и дома… и рядом с моей дочерью, моей несоврешеннолетней дочерью, которая, я это четко вижу, буквально обожает вас! Что, по-вашему, я должна была думать?
Что я влюблен в нее?
Да, именно так я и думала.
А теперь не думаете? – вопрос задан с такой серьезной заинтересованностью, что я невольно поднимаю глаза и смотрю в те самые серо-голубые радужки его глаз с пульсирующей галактикой в виде черного зрачка.
Теперь я хочу во всем разобраться, – тихо лепечу я, отчего-то смущаясь и ощущая горячую волну крови, приливом хлынувшую к коже лица.
И молодой человек совсем не помогает мне, когда вдруг протягивает руки и накрывает ими мои нервно сцепленные на коленях, похолодевшие ладони. При этом он не отводит от меня своих внимательных глаз, должно быть, желая считать любую эмоцию, которой я могу отозваться на эту его вольность, и я, понимая это, все-таки позволяю ему держать себя за руки… и это – я и сама не знаю, как такое возможно объяснить! – кажется таким привычным и нормальным, словно прежде мы сто раз сидели вот точно также и руки… Марка… Мар-ка… да, руки этого странного парня с коротким и звучным именем Марк согревали мои ладони.
Теперь послушайте меня вы, Ханна, – говорит он с легкой полуулыбкой. – Я, действительно, незнакомец для вас, чужой, странный парень, вдруг появившийся в вашей жизни и, кажется, даже приручивший вихрь по имени «Мелисса», являющийся вашей дочерью… Признаю, все так и есть. Но и для меня самого все это внове. Я не планировал становиться свидетелем вашей аварии и знакомиться с вашей семьей, а потом и вовсе заручаться дружбой вашей дочери… Все это произошло как бы само собой… Случайно. Но не просто так, – он слегка покачивает головой, словно и сам не может поверить в то, о чем говорит. – Но все это должно было случиться, по крайней мере со мной, вы просто стали катализатором, повлекшим за собой разрушительную реакцию, – тут он невесело улыбается и добавляет: – Возможно, как-нибудь в другой раз я расскажу вам об этом более подробно, но сейчас просто хочу, чтобы вы знали: Мелисса дорога мне как друг, как человек, у которого я многому научился, – на секунду он замолкает, раздумывая о чем-то. – Думаю, мы вместе учились друг у друга! У вас весьма своеобразный ребенок, Ханна. И она хорошая девочка… Вам стоило бы ею гордиться.
Его руки все еще согревают мои ладони, и я наслаждаюсь этим умиротворяющим теплом, словно трепетной лаской, а все эти его слова, они, к сожалению, не успокаивают меня: лишь рождают целую вереницу мучительных, полных любопытства вопросов.
Очень похоже на признание в любви, – выдыхаю я неуверенно, мне не хочется обижать его недоверием.
Но Марк искренне улыбается мне, похоже, ничуть не смущенный моими словами, и весело подтверждает:
Так и есть, Ханна, я, действительно, люблю вашу дочь!
Я отчего-то знаю, что он просто хочет заставить меня улыбнуться, и округляю глаза в притворном ужасе. Он тоже знает, что мой ужас притворен, я вижу это по его глазам, кроме того, он знал, что не шокирует меня своим признанием еще прежде, чем произнес свои «я люблю вашу дочь» слова. Как он мог знать это? Уж не наши ли соединенные руки сказали ему об этом?
Пытаюсь пошевелить руками, как бы намекая на неуместность подобного жеста, но Марк лишь невозмутимо поглаживает кончиком пальца тыльную сторону моей ладони, словно утихомиривая разбушевавшееся животное в коралле. «Успокойся, не дергайся»… Я прекращаю свои слабые попытки к освобождению.
И пока наши руки ведут свой негласный разговор, Марк вновь продолжает:
Это не романтическая влюбленность, – он пристально смотрит мне в глаза, – вам нечего беспокоиться.
Возможно, теперь я спокойна за Мелиссу, но спокойна ли я за себя саму? Эта мысль неожиданна даже для меня самой, но я ведь не глупый ребенок, правда, и знаю, когда простое рукопожатие отличается от непростого касания рук… Не стану же я обманывать самое себя, утверждая, что эти чужие мужские руки с длинными пальцами не вызывает во мне удушающего онемения в области обоих предсердий и порхающих адреналиновых бабочек в животе?! Я так давно не ощущала ничего подобного, что могу, верно, и ошибиться, но что-то опять же подсказывает мне – меня волнует парень напротив меня. Меня волнуют ямочка на его подбородке и его серо-голубые глаза… И не волновали ли они меня и прежде, еще до того, как он взял меня за руку и перевернул весь мой мир вверх тормашками?
И не был ли страх из-за мнимой влюбленности дочери банальнейшей… ревностью?
Абсурд, абсурд. Машу головой, как бы стряхивая любой намек на подобную мысль. Я, наверное, схожу с ума. Как можно ревновать к незнакомцу? Этот человек никто для меня. Я ровным счетом ничего о нем не знаю.
Резко встаю, высвобождая тем самым свои руки, а потом скороговоркой выдаю следующее:
Я верю вам, правда. – Конечно, верю, ведь это на меня сейчас смотрят полуголодным, разочарованным взглядом, а не на Мелиссу… Либо этот парень самый лучший актер в мире, либо… либо я нравлюсь ему? Полная нелепица. Так не бывает. Абсурд. Безумие. Умопомешательство. И какие еще там слова можно подобрать для данного факта? Факта ли? Я не решаюсь больше смотреть в его глаза. – И хочу, чтобы мы забыли это недоразумение, как дурной сон. Сейчас, после всего случившегося, когда я едва не умерла, мне как никогда нужна моя семья, и я не хочу тратить время на пустые, некчемные ссоры и обиды. А Мелисса, она никогда прежде не была со мной такой… Да, у них с отцом часто случались всевозможные стычки и конфронтации, но со мной… со мной она никогда не была такой неистовой, такой непримиримой, и я хочу снова стать ей другом, – тут я обиженно хмыкаю: – Не знаю, как вам это удалось, Марк, но она, действительно, высоко вас ценит, я это вижу, а значит и мы с вами тоже могли бы стать друзьями. Если вы не против, конечно?
Вовсе нет, – улыбается он мне. – Но только с одним условием…
Каким же? – опасливо любопытствую я.
Не стоит тревожиться, – говорит он спокойно, – я просто предлагаю вам перейти на «ты». Между друзьями это заведено, насколько я знаю.
Да, конечно, – смущенно улыбаюсь я. – Думаю, с этого вполне стоило бы начать. И, Марк, – добавляю я быстро, борясь с желанием немедленного бегства, – не мог бы ты сегодня прийти к нам? Как только у тебя будет возможность… В любое время, – говоря это, я уже практически отступаю к двери. – Не знаю, удастся ли нам реанимировать праздничный торт, но мы хотя бы выпьем чаю… скажем, с бутербродами, – улыбаюсь я не без смущения. – За примирение.
У меня сегодня как раз выходной, – отвечает тот с улыбкой. – И я по любому планировал посвятить его имениннице, так что мы вполне можем вместе попробовать, как ты выражаешься, реанимировать этот самый многострадальный торт… Доктор я или нет?! – восклицает он с пафосом.
Мы улыбаемся друг другу, не зная, как закончить этот наш разговор… не зная или не желая его заканчивать, как знать. Наконец, Марк добавляет:
Я приду, как только приведу себя в порядок. Это будет не слишком рано?
Я отрицательно качаю головой, мол, нет, в самый раз, и мы наконец-то выходим из его комнаты.
Глава 22.
Где ты была? – Маттиас встречает меня вопросом, на который я нагло вру…
Дышала воздухом.
Интересно, как бы он отреагировал, скажи я ему правду? «Была у Марка. Мы беседовали и… держались за руки. Знаешь, это было даже приятно… А когда ты в последний раз держал меня за руку?»
На самом деле, – разворачиваюсь к нему, – я была у Марка. Ты знал, что он живет совсем недалеко от нас?
Угу, – бурчит тот в ответ. И это все, что он может сказать? Я призналась, что была у другого мужчины, а он мне просто «угу»…
Я ходила попросить прощения, – все-таки считаю нужным объяснить я. – Вчера вышла некрасивая сцена… из-за меня.
Ясно.
Ясно? – насмешливо повторяю я слова мужа. – Да ты просто счастливчик, если тебе все вот так просто становится ясно… У меня голова идет кругом от всех бесконечных неясностей, навалившихся на меня!
Маттиас смотрит на меня почти жалостливо, как на капризного ребенка:
Это просто гормоны, милая, ты же знаешь.
Я. Была. У. Марка, – повторяю я с вызовом, ощущая острую потребность вызвать в этом мужчине хоть крупицу полагающихся эмоций. Подозрение, ревность, любопытство… Хоть что-то.
И что? – пожимает он плечами. – Я рад, что вы с ним во всем разобрались… Он хороший парень, ты зря косилась на него все это время.
Я не косилась! – вспыхиваю я.
Косилась, милая, – спокойно возражает мне Маттиас. – Ты просто сама не замечала, как это выглядело со стороны.
А ты, значит, замечал, но ни разу так и не поинтересовался, что было тому причиной?
Я и так это знал, – еще одно пожатие плечами, – ты ревновала Мелиссу к нему… Вы всегда были с ней очень близки, а тут Марк оттянул на себя львиную долю ее внимания, вот ты и куксилась, разве нет?
Дело вовсе не в этом, – от обиды и возмущения я даже перестаю злиться на Маттиаса, должно быть, это шок, попутно анализирую я. – Я просто не понимала, что их связывает… Разве тебе их отношения не кажутся странными? Ты же ее отец.
Тебя тут не было, когда все это началось, – говорит мой муж менторским тоном. – Марк помог нам в один из самых сложных периодов нашей жизни, и за это может по праву считаться другом нашей семьи. Перестать уже к нему цепляться!
Я не нахожу слов, чтобы хоть как-то на это откликнуться: разворачиваюсь и иду на кухню, где застаю свою дочь – при моем появлении она даже не поднимает головы, продолжая молча смотреть в экран своего телефона.
Одета она в зеленый сарафан…
Что ж, мне брошен вызов – не первый и не последний в моей жизни! Я нынче просто какой-то магнит для всевозможных выпадов, придется держать удар.
Включаю чайник и тоже присаживаюсь за стол. Так мы и сидим, пока звонок в дверь не прерывает наше вынужденное молчание. Никто из нас не двигается.
Когда звонок трещит снова, Маттиас кричит нам с дивана:
Кто-нибудь в этом доме может уже открыть эту чертову дверь?
Я не шевелюсь, и тогда Мелисса с возмущенным хмыканьем выходит из кухни. Ее черные волосы отросли у корней, отмечаю попутно, а она так их и не подкрасила… Почему? В прихожей раздаются два голоса, и я даже перестаю дышать в предвкушении дальнейшего развития событий. Голоса приближаются… Боюсь пошевелиться, нервно сжимая свои руки.
Отмираю только когда две девичьи руки обвивают меня сзади за шею и утыкаются мне в волосы.
Спасибо, мам, – щекочет мне щеку теплое дыхание дочери. – Я даже не знаю, что сказать…
Иди сюда, – оборачиваюсь я, заключая дочь в крепкие объятия. – И ничего не говори. Просто больше не сердись на меня, ладно?
Та утвердительно кивает своей чернявой, с отросшими у корней светлыми волосами головой. Я глажу ее, встречаясь взглядом с Марком, стоящим в дверном проеме: он улыбается мне, и я смущенно отвожу глаза.
Как и было оговорено ранее, мы пытаемся реанимировать растерзанный Мелиссой именинный торт, так и оставшийся стоять на праздничном столе. Сам стол тоже стоит неприбранный и заброшенный, словно руины древнего замка, мне бы стоило прибрать его еще вчера, но когда в самой твоей жизни нет никакого порядка, на беспорядок в доме внимания не обращаешь…
Итак мы решаемся на эксперимент, раскладывая по тарелкам, слегка заветрившиеся от долгого стояния, куски размягченного лакомства. Потом я разливаю всем чай, вернее всем, кроме Марка – ему я наливаю чашечку кофе с тремя ложками сахара и большим количеством молока.
Передаю ему чашку и ловлю удивленный взгляд.
Ты не пьешь кофе? – пугаясь я почему-то.
Вовсе нет, очень даже пью, – отзывается он, делая осторожный глоток. Я настороженно слежу за ним, потому и замечаю, как его удивление становится еще более явным.
Что, слишком много сахара? – продолжаю тревожиться я. Сама-то я могу и вовсе обойтись одной ложечкой, а ему бухнула целых три полновесных, с горкой… Что говорится, от души.
Отнюдь, – загадочно улыбается гость. – Все именно так, как я и люблю. Впервые кто-то так хорошо угадывает мои предпочтения.
Должно быть, ты сам говорил мне об этом, – делаю я несмелое предположение, и вижу, как они с Мелиссой многозначительно переглядываются.
Я тебе точно об этом точно не говорила, – категорично заявляет девочка. – Совпадение?
Я пожимаю плечами, не решаясь озвучить собственную мысль – я почти на сто процентов уверена, что заранее знала о предпочтениях Марка. Кто-то точно говорил мне об этом… «Мама всегда смеялась надо мной за эти три огромные ложечки сахара… Говорит, я заработаю себе диабет!» – эти слова так четко звучат в моей голове, что я даже вздрагиваю.
Мам, все хорошо? – спрашивает Мелисса.
Да, просто кое-что вспомнила, – отзываюсь я, выдавливая из себя невозмутимую улыбку. – Так как дела с тортом?
Он не вкусный, – честно выдает Ёнас, морща свой маленький носик.
Все настолько плохо?
Марк и Мелисса в знак подтверждения с извиняющимися улыбками на лицах машут головами.
В таком случае нам остаются только бутерброды, – смущенно пожимаю плечами.
И тут Марк произносит:
У меня есть предложение получше, – он отставляет пустой стакан в сторону. – Мы могли бы позавтракать, скажем, пиццей с двойной порцией сыра, – намекает он на пристрастия моей дочери, – а потом погулять в парке – погода отличная, кстати – и послушать классическую музыку… Я слышал там сегодня выступает городской оркестр, а бабушка – тебе, Ханна, наверняка хочется с ней познакомиться – давно намекала мне на эту возможность, – обращается он ко всем, но смотрит только на меня. – Ну, как вам мой план?
Я за! – выскакивает из-за стола моя девочка. – Я по-любому должна сказать ба спасибо за платье.
Я тоже «за», – повторяет за сестрой Ёнас, пританцовывая от радости.
А ты, Ханна, – обращается ко мне наш гость, – поедешь с нами?
Я немного ошеломлена таким поворотом событий и потому молчу.
Конечно, она поедет, – отвечает за меня дочка. – Это будет весело, и ба будет рада с тобой познакомиться.
Только знакомства с незнакомыми старушками мне и не хватало для полного счастья, саркастически говорю я самой себе.
Маттиас, а ты как, едешь с нами? – обращается Марк к моему мужу, который с пультом от телевизора в руках полулежит в своем любимом кресле.
Э, я не могу, – лениво отзывается тот (при этом он бросает на Мелиссу очередной опасливый взгляд). – Мне надо перед работой заехать к Марко… Просил подсобить с гаражной дверью – ее заклинило. Так что веселитесь без меня, ребятки. Некоторым надо работать…
Ну, как хочешь, – Марк отводит глаза в сторону, резким взмахом откидывая волосы со лба.
В машине я сижу рядом с Ёнасом на заднем сиденье, постоянно одергивая слегка топорщащийся край белой футболки – пора бы озаботиться новым гардеробом, но это сейчас меньшая из моих проблем. Я так напряжена, что даже ломит челюсти: положи орех – разгрызу враз. И все из-за парня на водительском сиденье, с бабушкой которого я еду знакомиться… Я еду знакомиться с его бабушкой!
В голову упорно лезут воспоминания про нас с Маттиасом: о том, как я точно также сидела в душном салоне его маленького «фиата» и тряслась от мысли о скором знакомстве с его теткой Мартиной. Та, как я знала, была той еще грымзой и уделяла племяннику не больше внимания, чем тому же сливному бачку в своем туалете, но приличия требовали хотя бы раз свидеться с ней с глазу на глаз. Родители мужа погибли, когда ему было десять.
Вскоре после того знакомства, мы с Маттиасом подали заявление в ЗАГС и зарегистрировали наш брак тихим летним утром 15 августа… Мне едва исполнилось восемнадцать – и я уже два месяца была беременна Мелиссой.
… Не могу не думать о таких совпадениях, как беременность, скорое знакомство… и мужчина со мной в автомобиле, мужчина, который сегодня утром держал меня за руку так нежно и трепетно, что зародил неправильные мысли в моей голове. Может быть, это профессиональная особенность, увещеваю я самое себя: умение слушать и проявлять сочувствие – а я напридумывала не бог весть что. Нынче моя фантазия работает на износ!
Тебе понравится Мария, она классная! – оборачивается ко мне моя дочь, лучась беззаботной улыбкой. От нее приятно пахнет ванильными кексиками, отмечаю я вскользь, и вообще она вся такая юная, свежая и очаровательная, так напоминает меня саму в пору моей юности, что я через силу проталкиваю из горла простые слова:
Уверена, так и будет, милая, – а потом утыкаюсь в боковое стекло и слежу за тем, как мы паркуемся в зоне для посетителей. Вот мы и приехали…
Ты как будто бы чем-то расстроена, – говорит мне Марк, когда мы направляемся к жилому комплексу в виде изогнутой буквы «П» и дети убегают вперед по хорошо известному им маршруту. – Может, расскажешь, в чем дело?
Ох уж мне этот его заботливый тон…
Со мной все хорошо. Не стоит волноваться! – Потом меняю тему разговора: – Мелиссе, действительно, идет это платье. Я сто лет не могла заставить ее надеть нечто подобное, ей нравилось пугать людей своей боевой раскраской.
Она, действительно, способна быть устрашающей, – улыбается он мне. – Но это лишь маска, как и у многих из нас, – он ловит мой внимательный взгляд и отводит волосы с лица. – И ей вовсе не нужна боевая раскраска, чтобы быть собой – для этого ей достаточно внутреннего «стержня», который у нее покрепче, чем у многих.
Так странно слышать нечто подобное от стороннего человека… Интересно, а что он думает обо мне? Мы какое-то время идем молча, и молчать с ним легко, словно мы и в самом деле давние, хорошие друзья. Кто бы сказал мне об этом еще вчера днем…
Спасибо, что простил мою вчерашнюю выходку, – искренне обращаюсь я к Марку. – И спасибо, что тратишь на нас свое время. Уверена, у тебя есть дела поважнее!
Вовсе нет, – меланхолично отзывается он, смотря себе под ноги с рассеянной сосредоточенностью. – Других важных дел у меня сейчас нет… – Потом поднимает на меня свои серо-голубые глаза – и я даже, кажется, покрываюсь испариной, различая в них продолжение несказанных слов и подтверждение своих неясных догадок. Боже мой, неужели это правда?
Мы как раз входим в фойе общежития для пожилых людей, которое, если честно, больше похоже на холл пятизвездочной гостиницы где-нибудь на Майорке: яркий, блестящий пол, выложенный гранитными плитами, стойка ресепшн, выкрашенная в веселый желто-оранжевый цвет, и миленькие диванчики у большого панорамного окна, на которых разложены стопки газет и журналов, призванных скрасить досуг самого придирчивого жильца данного заведения.
