Текст книги "Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера (СИ)"

Автор книги: Евгения Бергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

20 глава. Эмили

Хорошо, что он не слышит стука моего сердца, буквально взорвавшегося при виде его на нашем пороге. Не знаю, как оно вообще функционирует...

Все во мне так и вибрирует: «Юлиан в нашем доме!», «Юлиан нашел меня!».

Каким образом? Почему?

Связно мыслить не получается, особенно в присутствии Карла, заявившегося час назад с просьбой о разговоре. Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет и готова была отказать в тот же момент, как только увидела, однако мама упросила дать негодяю шанс и хотя бы выслушать, что он хотел сказать.

Думаю, она не оставляет надежду на наше с ним примирение («Все-таки у вас общий ребенок, дорогая»), и я согласилась («Хорошо, давай поговорим»), о чем сразу же и пожалела: Карл хотел присутствия в жизни Ангелики. Общения с дочерью, которую изначально хотел убить... Пусть и через аборт, но что это меняет? Аборт – то же убийство.

Я как раз говорила ему об этом, когда звонок в дверь прервал нас на мгновение – мама пошла открывать... и вот во что это вылилось.

В это безумно ухающее сердце, мурашки по телу и отчаянно вспыхнувшую надежду, давать волю которой абсолютно не стоило.

– Кто этот пижон? – спрашивает Юлиан, провожая Карла убийственным взглядом. – И что он делает в твоем доме?

Знала, что он об этом спросит – впрочем, мне интересно другое.

– Что ты здесь делаешь? – любопытствую я, и наши вопросы звучат практически в унисон, подобно тревожной рапсодии на вольную тему.

Юлиан отвечает:

– Приехал услышать свое «спасибо», о котором ты, верно, позабыла впопыхах.

– «Спасибо»? – переспрашиваю я. – За что же мне, спрашивается, тебя благодарить? Уж не за те ли оскорбления, которые пришлось выслушать по твоей вине.

Юлиан меняется в лице – вижу кадык, дважды дернувшийся туда-сюда, и враз потемневшие глаза.

– Так ты из-за этого уехала? – спрашивает он. – Из-за моих слов, сказанных по пьяни? – И снова сглатывает: – Я даже не помню, что говорил.

Горькая усмешка изгибает мои губы.

– Знаешь присказку: что у пьяного на языке, то у трезвого – в голове? Так вот, – смотрю прямо ему в глаза, – Я НЕ ТАКАЯ и оскорблять себя не позволю. – Потом выдерживаю паузу и добавляю: – Зря ты сюда приехал, Юлиан. Не стоило... Уезжай.

Он продолжает молчать, потирая подбородок, покрытый легкой щетиной, и как будто бы ведя внутреннюю борьбу, скрытую за его идеально красивым фасадом. В конце концов он произносит:

– Я не очень-то это умею: извиняться и все тому подобное. Но хочу, чтобы ты знала: я очень сожалею о сказанных словах. Уверен, я вовсе не думал того, о чем тогда говорил... -Он переступает с ноги на ногу: – Просто все это так странно, понимаешь... Все это между нами.

– А что между нами? – спрашиваю в упор. – Секс и больше ничего... ведь мы, похотливые сучки, которых ты так презираешь, ни на что другое и не годимся, не так ли, Юлиан?

Обида прорывается как бы сама собой – хочу, чтобы он знал... вспомнил, и парень качает головой, глядя себе под ноги.

Мне кажется или ему, действительно, стыдно?

– Значит, вот что я сказал, – произносит он едва слышно. – Понимаю... – Секунду молчит в непривычной задумчивости, после подается вперед, вцепляется в мои плечи и просит: -И все равно выброси это из головы. Ты ведь умная, Катастрофа, ты ведь все понимаешь...

– Не понимаю, – слезы вскипают на глаз, злые, колючие слезы, вызванные то ли обидой, то ли внезапным Юлиановым покаянием – я и сама не понимаю, что творится в душе. Здесь такой водоворот из вины и обиды, любви и ненависти, всепрощения и отчаяния, что сам черт ногу сломит. Куда уж мне разобраться... – Не понимаю, – повторяю глухим, ломким голосом и позволяю рукам парня притиснуть меня к себе, прижать с такой силой, что воздух залипает в легких. Сжимается в тугой комок и исторгается из грудной клетки в виде мышиного писка...

– Я и сам не понимаю, – признается он сиплым голосом. – Это все так странно и неправильно... Меня вообще здесь быть не должно. – Замолкает, продолжая прижимать меня к себе и нервно дергая головой: – Только я здесь... и хочу, чтобы ты поехала со мной. Назад, в Нюрнберг...

– В качестве кого?

– Не знаю, Катастрофа. Не знаю, честно. Просто поезжай... без каких-либо вопросов... – И добавляет: – Без тебя у меня не стоит.

Что, толкаю его в грудь, не в силах поверить в услышанное:

– Боже, Юлиан, ты такой пошляк... Что я вообще в тебе нашла?! – восклицаю в наигранном возмущении.

И он спрашивает:

– Значит, поедешь? – Улыбка изгибает его красиво очерченные губы, те самые, целовать которые мне нестерпимо хочется. Даже несмотря на обиду все еще кошкой скребущуюся внутри...

– Я не знаю, правда, не знаю, – признаюсь, качая головой. – Здесь мой дом, Юлиан, и я не в том положении, чтобы кидаться во всевозможные авантюры. Мне нужно думать о дочери... Не только о себе.

И тогда он спрашивает:

– Этот парень, что был здесь до меня, ты его еще любишь? – И с большей осторожностью:

– Это он отец Ангелики?

Киваю. Хорошо, что можно признаться хотя бы в этом...

– Отец Ангелики и мой бывший муж.

– Ты была замужем?

– Была. Мы развелись несколько месяцев назад... – И решаюсь пояснить: – Карл... он слишком любил других женщин.

Я не подразумевала ничего такого, но Юлиан вдруг спрашивает:

– Хочешь сказать, я такой же, как он?

И мне приходится признаться:

– Да, Юлиан, ты точно такой же. Прости за прямоту!

Он выпускает мою ладонь, делает несколько шагов в сторону и замирает, погруженный в какие-то свои, недоступные мне мысли. Я же думаю лишь об одном: сейчас он уйдет и не вернется. Больше никогда...

Ни-ког-да.

В этот момент парень витиевато выругивается, взъерошивает волосы на голове обеими руками, возвращается и... грубо, абсолютно по-варварски сминает мои губы поцелуем. Даже ноги подкашиваются... И тепло, похожее на пузырьки термального гейзера, поднимается по телу до самого горла.

Юлиан же с довольным видом созерцает мое почти задохнувшееся от удовольствия тельце и припечатывает безапелляционным тоном:

– И все равно я тебя хочу. А ты хочешь меня, я же вижу. Не отрицай! Так зачем отказываться от этого? Просто посмотрим, что у нас получится. Без всяких так громких фраз и романтической чепухи... Сама знаешь, я этого не приемлю. – И повторяет: – Просто посмотрим, хорошо?

Прежде, чем согласиться, я вынуждена спросить:

– А как же Ангелика? Ее я не брошу.

– А я просил тебя об этом?

Нет, не просил, и я утыкаюсь лицом в изгвазданную синей краской футболку, захлебываясь не слезами – тихим восторгом, от которого даже голова идет кругом.

– Катастрофа?

– Что?

– Давай отпразднуем примирение горячим сексом. Прямо сейчас...

– С ума сошел? Моя мама в соседней комнате...

– Очень хочется.

– Перетерпишь.

– Ты злая.

– А ты озабоченный.

– Значит, мы стоим друг друга?

– Полагаю, так и есть.

За всем этим диалогом я даже не замечаю, как рука парня пробирается мне под кофту и начинает возиться с застежкой бюстгальтера. Я слишком увлечена нашими поцелуями и бурей, ими пробуждаемой... Удовольствие воронкой закручивается в моем животе, и я в ужасе вздрагиваю, когда мамин голос строго произносит:

– Твоя дочь проголодалась, Эмили. Сходи и покорми ее...

– Мама. – Голос предательски дрожит, когда я спешно выскальзываю за дверь, пунцовея от испытанных только что стыда и неловкости.

Все этот несносный Юлиан со своими шаловливыми руками!

Прикладываю Ангелику к груди и гадаю, что происходит в гостиной. Мама явно не рада присутствию нашего гостя, а уж если подслушала наш с Юлианом разговор, то нерадость эта будет особенно острой.

Не хочу, чтобы так было – не хочу скандала и неприятия.

Юлиан – не идеал, и я это знаю, но он мой неидеал, и я хочу, чтобы родители тоже это знали и приняли, как есть. Даже если он станет очередной ошибкой, даже если мне снова сделают больно...

– Катастрофа?

Я здесь.

Юлиан проскальзывает в комнату и присаживается рядом, наблюдая, как Ангелика со смаком терзает мой сосок. Он глядит так внимательно, что я даже смущаюсь... Тяну на себя тонкую простынь, пытаясь укрыть обнаженную грудь.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает парень. – Разве я не видел тебя полностью обнаженной? Даже в таких местах, о которых твоя мама не имеет никакого понятия?

И вот я снова краснею, прикрыв на мгновение глаза. Есть что-то особенно интимное в том, как он смотрит на нас с Ангеликой в этот момент... Что-то донельзя сокровенное. Наверное, я еще не готова обнажиться настолько глубоко... пусть даже он видел мое тело полностью нагим и податливым, словно восковая свеча.

– Ты меня смущаешь.

– Ерунда.

Он наклоняется и целует меня сначала в губы, а потом – прямо в грудь над мирно уснувшей Ангеликой.

Глаза у него темные-темные, такие, что впору утонуть... что я и делаю без зазрения совести этой же ночью. Мы ютимся на моей детской кровати, прижимаясь друг ко другу всеми частями своих разгоряченных тел, и Юлиан уверяет, что еще никогда не испытывал такого адреналина, как в тот самый момент, когда целовал меня за тонкой стенкой моей девичьей спальни, под чутким ухом обоих родителей.

Я и сама закусываю простыню, не позволяя ни единому звуку слететь с моих зацелованных Юлианом губ. Боюсь только, мы все равно выдаем себя с головой... Слишком ненасытно отдаемся и принимаем друг друга.

– Что тебе сказала моя мама? – интересуюсь я у возлюбленного, когда мы лежим, полностью расслабленные, после испытанного удовольствия.

– Все-то тебе надо знать, – хмыкает парень, откидываясь на спину. Кажется, ему не очень хочется говорить на эту тему, но мне нужно знать, что между ними произошло...

– И все-таки? – допытываюсь я. – Расскажи.

– Тут нечего рассказывать, – отзывается Юлиан, пробегая пальцами по моему бедру. – Она сказала только, что желает для тебя самого лучшего, и я... как бы самое лучшее сейчас. Ты довольна? – Он нависает сверху, запечатывая мой рот поцелуем. Самый действенный способ заставить меня замолчать! Что ж, так тому и быть.

Позволяю себе быть беззаботной... и поверить его словам.

А утром прощаюсь с родителями и спешу покинуть гнетущую атмосферу родного дома. Папа у меня молчун, но даже его молчание кричит о беспокойстве, которое они испытывают, отпуская меня с этим незнакомым для них парнем – Юлианом. Мама так и вовсе заявляет:

Ты уверена, что правильно поступаешь? Этот парень... он тебя любит?

– Мама, – осаждаю ее осуждающим тоном, – не надо, пожалуйста. Я ведь не навсегда уезжаю...

– Так я и не этого боюсь, – прикрывает она губы ладонью. – Не хочу, чтобы тебе разбили сердце... снова. А это может случиться... – Глядит на стоящего в стороне Юлиана и шепчет:

– Больно уж он смазлив – нет у меня к нему доверия.

А у меня есть? Сама толком не знаю. Только прижимаю маму к себе и говорю:

– Просто дайте мне попробовать, хорошо? Ради себя. Мне это нужно...

На этом я усаживаюсь в автомобиль Юлиана и в последний раз взмахиваю рукой.

Радость и тревога одновременно заставляют меня сжаться на переднем сидении незнакомого автомобиля и погрузиться в тягостное молчание.

21 глава. Юлиан

Никогда не знакомился с родителями облагодетельствованных мною девушек... Просто нужды не было, а тут – бац! – попал как кур в ощип: мамаша глядит на меня волком, отец и того хуже... Вот-вот схватит за шкирку и приложит затылком о стену.

Что я вообще здесь делаю?

Я, вроде бы, ехал вытребовать благодарность, а не взваливать довесок из двух человек на свои плечи. Катастрофа какая-то! Умопомрачение, не иначе. А все этот пижон-проклятый-Карл: меня как волной накрыло при взгляде на него... Слишком хорошо знаю таких, как он: самовлюбленных, уверенных в своей правоте – придурков, одним словом.

И нет, сам я не такой! Пусть некоторые и уверены в обратном...

– Твой телефон звонит. – Эмили сидит, не шевелясь, битый час кряду, даже на меня не смотрит. Вся в своих мыслях... Неужели жалеет о принятом решении?

Черт знает, что ей нашептывала на прощание ее мамаша, мне-то она так и заявила: «Не знаю, кто ты такой и что вас связывает с моей дочерью, только ты мне не нравишься и скрывать этого я не намерена. Эмили – хорошая девочка, и ей нужен надежный, порядочный парень...

– Почему вы думаете, что я не такой?

– Да у тебя на лбу написано, что ты безответственный прожигатель жизни, – с безжалостностью палача заявила фрау Веллер. – Что ты можешь дать моей девочке, кроме смазливого личика и временной эйфории? Она ведь скоро тебе наскучит. И что тогда? Вышвырнешь ее с разбитым сердцем, как собачонку?»

Эмили выуживает из сумки свой сотовый и с вороватым видом отводит экран в сторону... Кто ей звонит? Неужели пижон? Пальцы так и стискивают баранку руля. Вслушиваюсь в разговор...

– Да, мы в дороге, – произносит Катастрофа. – По дороге в Нюрнберг... Да, вместе с Юлианом, – она награждает меня робким взглядом. – Что случилось? – И почти с паникой: – Ты сейчас где?.. Нет-нет, конечно мы сейчас приедем... А как же остальные?.. Ясно. Мы скоро будем, не волнуйся. – Отключает сотовый и говорит: – У Шарлотты начались схватки. Мы должны поехать и отвезти ее в больницу... Она сейчас у Стефани. Пожалуйста, поторопись!

– У Стефани? – спрашиваю я. – Что она там делает? И где, черт возьми, Адриан?

– Адриана нет в городе, он уехал по делам. – И я чувствую несвойственные ей панику и волнение, когда Эмили произносит: – Отпечатки пальцев ребенка формируются в течение первых трех месяцев беременности. – И без перехода: – Мы должны поспешить. Представляю, как ей страшно!

Везти в больницу рожающую Шарлотту у меня нет никакого желания, но о моих желаниях никто и не спрашивает: Эмили называет адрес, и мы перестраиваемся в другую полосу. Если повезет, через двадцать минут будем на месте...

– Так у Шарлотты все это время был твой номер телефона? – только и спрашиваю я, не отводя взгляд от дороги. – Вы с ней, выходит, успели близко сойтись?

Эмили пожимает плечами:

– Так получилось.

– Понятно.

Ничего мне не понятно и становится только хуже, когда в голову приходит новая мысль:

– А адрес Стефани откуда знаешь? – спрашиваю у девушки.

– Ну... так Шарлотта только что продиктовала, – отзывается она.

Но мне не кажется, что это правда: Эмили адресом даже не поинтересовалась, словно уже знала, куда ехать.

– Так вы со Стеф не знакомы? – задаю новый вопрос, и Катастрофа... моя Катастрофа, увиливает от ответа, врубая радио на всю мощь.

– Доказано, что музыка снижает уровень стресса на шестьдесят один процент, – заявляет она.

– Но у меня нет никакого стресса, – прищуриваю глаза и окидываю ее подозрительным взглядом. – А вот ты, похоже, прилично так нервничаешь.

– Конечно, нервничаю: тут человек рожает, а ты пристаешь с пустыми вопросами.

После этого мы едем в полной тишине, и только, припарковавшись около дома и направляясь к подъезду, Эмили произносит:

– Прости. Я вся на нервах! Не обращай внимание, – и стискивает холодными пальцами мою ладонь.

Трудно не обращать внимание на маленького червячка недоверия, свербящего под черепной коробкой. Впрочем, я усиленно стараюсь быть хорошим: как там сказала, фрау Веллер – «надежный и порядочный» – что ж я могу хотя бы попытаться.

– Как хорошо, что вы уже здесь. – Дверь квартиры открыта, и мы беспрепятственно переступаем ее порог. Шарлотта полулежит на диване, уперев руки в поясницу... -Кристина с остальными турбобабулями стоят где-то в пробке, – информирует она нас. – А вызывать «Скорую» я пока не стала...

– Как ты себя чувствуешь?

– Скверно. Все тело болит... И страшно до ужаса!

Я стою в стороне, не понимая, каким образом оказался в одной комнате с Шарлоттой в этот недобрый для себя... да и для нее, верно, тоже час. Хочется убежать и забыть все, как страшный сон, однако Эмили передает мне Ангелику и просит:

– Подержи ее, пожалуйста. Я все-таки позвоню в больницу...

И, пока она разговаривает по телефону, в комнату врывается странное трио: разноголосое, пестрое – похожее на стайку тропических попугаев. Оно рассыпается на трех старушенций разной степени дряблости, одна из которых подлетает к Шарлотте и тут же велит:

– Принесите стакан воды.

Происходит настоящее замешательство, в процессе которого две другие старухи кидаются в мою сторону, вернее в сторону кухни, и наталкиваются на меня. Глаза у них лезут на лоб... А одна так и вовсе тянет ко мне свою дряблую ручонку и похлопывает ею прямо по щеке:

– Уж не Юлиан ли Рупперт у нас здесь собственной персоной? – спрашивает она. -Весьма неожиданная встреча, но от этого не менее приятная.

Что-то мелькает на задворках памяти, некое узнавание... дежавю.

– Мы знакомы? – осведомляюсь у бойкой старушонки. – Кажется, я вас где-то видел.

Она хмыкает, многозначительно так, с иронией:

– Знакомы, можешь не сомневаться. – И наливает в стакан воды из бутылки.

Я остаюсь на кухне один, сбитый с толку, недоумевающий, – пытаюсь понять, откуда мне знакомо не только ее лицо, но и лицо другой старушенции тоже. Той, что хлопочет сейчас над Шарлоттой... Взгляд падает на прикрепленный к холодильнику листок белой бумаги, исписанный красивым, четким почерком. Мне даже не приходится напрягаться, чтобы разобрать написанное: «Усыпить и устроить пробуждение в одном доме», «Подкинуть якобы утерянный документ»... «Разбить автомобиль».

Что это?

Щелк, щелк, щелк... В голове искрит, факты притираются к фактам, истина – да нет, бред какой-то! – вспыхивает неоновым светом.

Ерунда!

А потом – щелк: да это же та старуха, что напоила меня в баре дурацким коктейлем. Еще убеждала, что «Лонг-Айленд» закусывают апельсином.

И снова – щелк: а вторая представлялась домохозяйкой Катастрофы, выставляющей ее за дверь.

Как я мог сразу не вспомнить?! Черт возьми, да это какой-то сговор.

Все ЭТО не просто так!

Сдергиваю с холодильника изобличающий листок бумаги и возвращаюсь в гостиную, в которой теперь и вовсе не продохнуть: мой братец и его подружка тоже здесь. Вся эта пестрая компания обступила роженицу плотным кольцом и дружно о чем-то переговаривается. Ясно видно, что они все знакомы, даже Эмили им не чужая... Вон как Стефани приобнимает ее за талию.

Чеееееерт возьми, ну я и кретин! От злости на Катастрофу и на себя самого в первую очередь я так сильно стискиваю кулаки, что Ангелика начинает плакать, тем самым привлекая к нам всеобщее внимание.

И они оборачиваются: Эмили, Стефани с Алексом, трио незабываемых старух, даже Шарлотта глядит на меня своими огромными глазищами.

Банда, они все настоящая банда... А я – идиот, каким-то образом попавшийся в их сети! Пересекаю разделяющее нас с Эмили пространство и сую ребенка ей в руки.

– Вот, забыли убрать. – Сминаю и бросаю лист бумаги прямо ей под ноги. Потом разворачиваюсь и выхожу из квартиры... Лучше сказать, вылетаю со скорость пули, той самой, которой как будто бы пальнули в мое собственное сердце.

Идиот, какой я идиот! Попался как лох. Как самый идиотистый лох на свете...

– Юлиан, постой! – голос Эмили заставляет меня обернуться, продемонстрировав перекошенное гневом лицо.

– Чего тебе надо? Вдоволь повеселиться?

И она спрашивает:

– По-твоему, мне весело? – А лицо такое несчастное, словно ей, действительно, не все равно.

– Это ты мне скажи, лживая обманщица.

– Я тебя не обманывала, – произносит она совсем тихо, каким-то неживым, прерывающимся голосом. – Разве что поначалу... и не в главном... Позволь мне все объяснить.

Хочется развернуться, запрыгнуть в автомобиль и гнать, пока не кончится топливо. Однако, узнать всю подоплеку хочется не меньше...

– Что ж, валяй, – взмахиваю рукой. – Любопытно будет послушать.

Обманщица роняет руки вдоль тела в коротких шортах и начинает говорить:

– Так вышло, что меня попросили устроить для тебя небольшую катастрофу, землетрясение двенадцатибалльной мощности, тайфун, цунами – все разом, понимаешь? Я была в стесненных обстоятельствах и согласилась. В конце концов, мы не замышляли ничего плохого... Всего лишь хотели помочь тебе исправиться?

– И как, исправили? – почти выплевываю я. – Получилось?

У Катастрофы дрожит нижняя губа, но мне наплевать... Могу ли я вообще верить ей после этого?

И она как будто бы прочитывает мои мысли:

– В главном я тебя не обманывала, Юлиан, – повторяет упорно, словно молитву. – Как только поняла, что не могу больше водить тебя за нос, так сразу же и уехала...

– Так вот почему ты сбежала? – ерничаю я. – Мои оскорблениями были только предлогом. А разыграть оскорбленную невинность у тебя хорошо получилось: даже я поверил.

Но она повторяет:

– Я не обманывала тебя.

– Ты влезла мне в душу! – шиплю несвоим голосом, и Эмили восклицает.

– Думаешь, Алексу было легче? Ты подсунул ему Эстер, заставил поверить, что он ей небезразличен... Подарил пустую надежду. – Сглатывает, тяжело дыша: – Это было жестоко, Юлиан, очень жестоко, и теперь ты сам понимаешь, насколько.

Черт, это она не понимает: я хотел сделать, как лучше. Я подарил этому калеке шанс стать настоящим мужчиной!

– Не моя вина, что он в нее влюбился.

– А если я тоже влюбилась? – спрашивает Катастрофа. – Не хотела... не думала, но влюбилась. – Наши взгляды пересекаются, скрещиваются, словно две рапиры: – И да, если ты все еще не понял, я люблю тебя. Не по указке или за деньги – просто люблю. Вот и все.

Хочется усмехнуться, сказать что-нибудь оскорбительно-дерзкое, только не получается. Горло сводит судорогой, даже дышать тяжело... И я просто отворачиваюсь.

– Знаю, чувства тебя пугают, заставляют чувствовать себя слабым, втиснутым в рамки, беспомощным... Юлиан, – обманщица подается ко мне и хватает за руку, – ты сам говорил, "давай просто попробуем", и я согласилась. Пошла вопреки родительской воле... послушалась своего сердца. А что тебе говорит твое сердце? – Пытается заглянуть мне в глаза, но я упорно отвожу взгляд, а потом и вовсе произношу:

– Не думаю, что оно у меня вообще есть.

Откидываю вцепившуюся в меня руку и направляюсь к автомобилю. Эмили не спешит следом, только бросает в спину:

– Да ты еще больший лгун, чем я, Юлиан Рупперт. Ты так отчаянно обманываешь весь мир, что и сам поверил собственной лжи! – Невольно оборачиваюсь: – У тебя есть чертово сердце, – тычет в меня пальцем Катастрофа. – И чувства тоже есть, пусть ты и не хочешь в этом признаться. Только знай, однажды я хочу услышать о них вслух, точно так же, как делаю это сама, – и повторяет свое признание – я люблю тебя, Юлиан. Помни об этом, когда будешь носиться со своим оскорбленным достоинством и придумывать способы мести.

Выдав все это на едином дыхании, она замолкает, глядя на меня как будто бы в ожидании... Чего, спрашивается, ждет, не признания же в любви? Я вообще не уверен, что люблю ее, пусть даже ей и хочется в это верить. Хотеть я могу и нелюбимую... Даже сейчас при взгляде на Катастрофу в животе что-то переворачивается: в животе – не в груди.

Хочется затянуться сигаретой... до дрожи хочется. Запускаю руку в карман и вспоминаю, что выкурил последнюю еще прошлым утром, перед походом к Франческе. Кажется, в бардачке должен быть запас... Распахиваю дверцу автомобиля и начинаю рыскать в поисках «успокоительного»: сердце, которого, в принципе, у меня нет (и я этим всегда гордился), как-то неестественно быстро бьется.

Любит она меня, ага, так я и поверил...

Любит МЕНЯ... Идиотка.

– Юлиан?

Проклятье, ну что ей опять от меня нужно?! И сигареты, как назло, не находятся...

– Что тебе снова? – рявкаю я.

Катастрофа оказывается совсем рядом, запал, с которым она только что убеждала меня в своей любви, явно прошел – вижу ее блестящие глаза и закусанную губу.

– Так мне возвращаться в Эллинген? – спрашивает она. – Теперь у меня даже машины нет.

– Не дави на меня, – отзываюсь злым, недовольным голосом. Послать бы ее лесом, однако выходит только жалкое: – Просто дай мне время...

– Сколько?

Чуть больше вечности по ощущениям...

– Я не знаю.

Обманщица кивает, отступая в сторону. Тогда-то я и запрыгиваю в автомобиль и ударяю по газам... Тот срывается с места под истерический визг покрышек, похожий на крик моего собственного... гипоталамуса.