Текст книги "Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
13 глава. Юлиан
Письмо приходит даже не на второй – на следующий же день... Видно, наглому проныре пришлось не по нраву быть вышвырнутым за шкирку, словно малому котенку. Впрочем, так ему и надо – сделал бы это снова и не один раз! Хотя в целом это, конечно, засада...
Где я найду новую квартиру в столь краткий срок?
Три дня. Смешно даже...
– Мне очень жаль.
Катастрофа сидит на краю кровати и глядит на меня виноватыми глазами. Понимает, что все это из-за нее... А я даже не могу толком рассердиться – просто нет этого и все.
Может, меня усмиряет надежда на скорое избавление от младенцев, собак, болтливых попугаев и... катастрофической девушки? Да, наверное, так оно и есть. Хоть какое-то, да избавление.
Как-нибудь прорвемся... Не впервой.
Сегодня Катастрофа выглядит значительно лучше: температуры почти нет, да и хрипит она значительно меньше. На ней одна из моих старых футболок – пришлось дать ей что-нибудь на замену – и я невольно сглатываю слюну... Любуюсь ее длинными ногами и чуть вздернутым, курносым носом – а что, она даже ничего. Тем более, мне известно, что скрывается под этим бесформенным одеянием!
Что, если стянуть с нее футболку и...
– Куда собралась?
– В душ, – хрипит Катастрофа, направляясь в сторону ванной. – Ощущаю себя жутко грязной...
– А тебе уже можно?
И она оглядывается через плечо:
– Неужели волнуешься? – спрашивает при этом.
Еще чего, у меня, может быть, свои планы на нее. Эгоистичные... прагматичные... мужские.
– Подумал, может, тебе спинку потерять надо...
– В самом деле потрешь? – вскидывает она свои черные бровки, и я даже переполняюсь надеждой: согласится. Но она вдруг припечатывает: – Спасибо, обойдусь. – И вялой походкой бредет в намеченном направлении.
Что это с ней? Позавчера она была посговорчивее... Мда. Слышу, как она пускает воду в ванну, гремит какими-то пузырьками, а потом – ба-бац! – оглашает всю квартиру сногсшибательным тарарамом. В ванну она, что ли, упала... Пересекаю гостиную и дергаю дверь на себя, та оказывается, на удивление, открытой – вхожу внутрь и созерцаю следующую картину: моя захворавшая Катастрофа сидит в наполненной ванне и, кажется, плачет, а душевая занавеска и удерживающая ее штанга валяются на полу, сорванные.
– Ты это чего? – любопытствую я, сам толком не понимая, что конкретно имею в виду: устроенный погром или ее слезы. – Ушиблась, что ли? Чего ревешь-то? Эй, Катастрофа...
– Опускаюсь на колени и касаюсь ее подрагивающего плеча.
Она всхлипывает еще горше и кое-как произносит:
– Я на куске мыла поскользнулась... занавеску вот сорвала...
– Ушиблась?
Она отрицательно машет головой, но все-таки показывает покрасневший локоть. И говорит:
– Г орло болит.
Да, в логике ей не откажешь: сетует на больное горло, а потирает ушибленный локоть. С женщинами всегда так: они то ли полнейшие дуры, то ли живут по каким-то своим, неведомым нам, мужчинам, законам. Я никогда их не понимал, да и впредь делать этого не собираюсь...
– Так чего купаться тогда собралась? – спрашиваю я. – Лежала бы себе в постели и болела на здоровье.
– А запах? – всхлипывает Катастрофа. – От меня, верно, нехорошо пахнет уже.
– Ничего, я бы зажал нос, и никаких проблем, – произношу в надежде успокоить ее неуместную истерику, но добиваюсь только повторного витка громкого всхлипывания. Теперь-то я ей чем не угодил?
Катастрофа утыкается лицом в свои подтянутые к груди колени, и я могу без зазрения совести лицезреть полукружия ее грудей и маленькую родинку на предплечье левой руки. Не знаю, почему она ревет, но пользуюсь выпавшей возможностью с удовольствием... Ангелика вон тоже постоянно плачет – наверное, у девчонок так заведено. Не беда!
Поднимаюсь и начинаю прилаживать валяющуюся в ногах штангу с сорванной шторкой на место. Пятиминутное дело, которое вознаграждается такими словами:
– Потрешь мне спину? Я сама не дотягиваюсь.
Не могу сдержать самодовольной улыбки: кажется, кто -то мечтает повторить уже однажды случившееся. Что ж, я только за!
– Тебе только спинку потереть? – осведомляюсь не без намека на большее, и девушка отзывается совсем тихим:
– Все зависит от мастерства банщика.
Уж в этом-то мастерстве мне нет равных: подхватываю мочалку, мыло и начинаю водить по ее согбенной спине. Казалось бы, могла уже и расслабиться, ан-нет, продолжает лить тихие слезы. Не понимаю я женщин, и все тут...
– Может быть, мне и животик тебе потереть, – беру инициативу в свои руки. – У тебя, должно быть, и сил-то на помывку нет.
Она не отвечает – просто поднимается во весь рост и молча глядит на меня. Вода жемчужным каскадом струится по ее груди, и я с заминкой, но касаюсь ее мочалкой. Катастрофа не шевелится...
– Ты чего молчишь? – спрашиваю я. – Довольна моей работой или нет?
– Мне холодно, – только и отзывается она. – Хочу вернуться в постель.
В постель – это хорошо: спускаю воду, обмываю ее под душем и накидываю на плечи полотенце. А что, в этих простых действиях есть что -то невероятно эротичное... Только слезы все и портят. Сбивают настроение...
– Может, уже перестанешь реветь, – предлагаю на полном серьезе, запахивая полотенце на ее груди. – Твои слезы могут плохо на мне сказаться.
Катастрофа снова громко всхлипывает, и мне... волей-неволей, приходится неловко, но похлопать ее по плечу, а потом и слегка приобнять. Так, ради успокоения... Иначе ж какая эротика с плачущей-то девчонкой?
В ночь перед тем, как мы должны были покинуть эту квартиру, я возвращаюсь домой позже обычного: что-то скребет на душе, не дает покоя... Необходимость ли искать новое жилье или общая неудовлетворенность нынешней жизнью – сказать не берусь. Работать в клубе мне нравится, однако, чего-то не хватает... И чего именно, я тоже не мог бы сказать определенно.
Эмили... Имя проносится в голове как бы само собой, срывается пусть и не с языка, но мысленно, независимо от меня самого. Я даже опешиваю... Эмили... Какое маленькое... неказистое имечко... Катастрофа подходит ей больше. Эмили – это как будто бы взбитые сливки с шоколадной посыпкой, а Катастрофа – плотный яблочный пирог. А яблочные пироги я люблю больше взбитых сливок...
Глупость какая-то... От выпитого перед уходом коктейля у меня, определенно, путаются мысли. Я вообще не люблю сладкое... И никогда не любил. Скидываю одежду и лезу под одеяло. Кровать без Эми... Катастрофы кажется слишком большой и холодной. Зачем она снова перелегла на диван? Могла бы спать и здесь. Не беда... Ворочаюсь туда-сюда битый час кряду, а потом откидываю одеяло и крадусь к дивану...
– Эми... Катастрофа, ты спишь?
– Что тебе? – хрипит она спросонья. – Уже вернулся?
– Да. – И спрашиваю: – Не хочешь перелечь в мою постель?
– Что? – удивляется она. – У тебя снова потребности? – И ворчит: – Я хочу спать, извини.
– Нет, – тереблю ее за плечо, – просто полежи со мной.
Она глядит на меня в темноте, как мне кажется, с некоторым недоверием, а потом произносит:
– Не говори ерунды. Завтра предстоит тяжелый день...
Ее отказ неожиданно неприятен: я ведь даже не просил заняться со мной сексом – просто полежать, а она отмахнулась от меня, как от назойливой мухи. Кто я для нее? Мальчик по вызову... Жилетка, в которую можно выплакаться... Так не пойдет: подсовываю руки под ее разгоряченное тело и подхватываю с дивана.
– Что ты творишь? – шипит Катастрофа мне прямо в ухо.
И я отзываюсь:
– Молчи, ребенка разбудишь. – Потом укладываю ее на уже привычное место и пристраиваюсь рядом. – Ты такая горячая, – шепчу со спины, укладывая руку на ее бедро,
– в этой постели сразу стало теплее.
– Так тебе нужна была грелка? – ворчит Катастрофа. – Таких у тебя пруд пруди. Мог бы выбрать любую...
И я отвечаю:
– Сегодня мне было лень охотиться на новую «грелку» – воспользуюсь той, что уже есть. -И утыкаюсь носом в ее волосы на затылке.
Катастрофа дергается, прядает головой, словно норовистая лошадь, но в конце концов затихает, убаюканная, должно быть, мерным поглаживанием моей руки. Не думал, что смогу уснуть рядом с ней, однако в какой-то момент сон сморил и меня...
Утреннего секса у нас не получается: капризничает Ангелика. К тому же, Катастрофе нужно выгулять Лэсси, чтобы сбыть ее хозяевам со спокойной совестью... Квартиру же следует покинуть до двенадцати часов дня.
До сих пор зверею при мысли о фрау Трестер и накатанной ею жалобе... Старая курица. Хочется отплатить ей чем-то равнозначным: например, запустить в квартиру парочку мышей или раскрасть ее любимого кота Феликса в голубой цвет (того самого, держать которого ей разрешили в порядке исключения). Может быть, так я и сделаю...
– Мы готовы. – Эми... Катастрофа стоит у порога с собранным чемоданом и ребенком. -Будем прощаться? – Личико у нее все еще осунувшееся после болезни и глядит она в пол. Готовится к переменам, как и я...
– Я помогу с чемоданом, – обращаюсь к ней, подхватывая тот за ручку.
Сам я ухожу налегке: большая спортивная сумка с одеждой и футляр с инструментом. Лэсси семенит следом... Захлопывая дверь своей теперь уже бывшей квартиры, я ощущаю странную ностальгию, от которой чуточку свербит в горле. А, быть может, это даже не ностальгия, а микробы, подхваченные от Ката... Эмили. В любом случае, чувствую я себя чуточку больным...
Гляжу на часы: через пятнадцать минут меня подхватит Симона – перекантуюсь у нее первые дни, пока не найду новое пристанище – она будет рада погреть мою постель. Когда-то мы работали вместе и на досуге неплохо проводили совместное время...
В голову упрямо лезет последний разговор с отчимом: его снисходительный тон, просьба вернуться домой для некоего разговора... То, как он казал, что готов дать мне второй шанс, что наш конфликт с Алексом делает его несчастным. Ага, так я и поверил: обрюхатил эту святошу Шарлотту и думать, верно, забыл обо мне. К чему? Теперь у него будет, о ком заботиться, а я – вроде бельма на глазу.
– Тебя зовут, – возвращает меня в реальность голос Катастрофы. – Девушка в машине... – и она указывает на красный кабриолет у дороги.
Оглядываюсь: Симона тут как тут. Машет мне ручкой, улыбается...
– Прощай, Юлиан.
– Прощай, Катастрофа. – Хочу было приобнять ее, да не решаюсь – просто пожимаю протянутую мне руку. И спрашиваю: – Куда вы теперь?
Девушка пожимает плечами, даже выдает слабую улыбку.
– Мы не пропадем, – произносит она без должного энтузиазма. И добавляет: – Спасибо за все.
Ответить мне нечего: киваю, разворачиваюсь и иду к поджидающему меня автомобилю. Равнодушно сношу объятие ее владелицы, позволяю поцеловать себя в губы... Чего я себе не позволяю, так это обернуться: обернуться и еще раз посмотреть в глаза своей нежданнонегаданной Катастрофе, наконец-то оставленной позади.
14 глава. Эмили
Автомобиль с Юлианом исчезает за поворотом, и мое сердце ухает в самые ноги... Рассыпается на тысячи мелких осколков. Так и вижу, как они скачут по тротуару прямо под ноги мамочке с коляской и проезжающему мимо автомобилю...
И кто, скажите на милость, утверждал, что до Юлиана ему нет никакого дела?
Кто убеждал себя, что поддался слабости только из жалости, мол, небольшая интермедия в собственном затянувшемся одиночестве... Небольшое плотское приключение, не более того.
Не более того?
Как бы не так.
А я ведь так надеялась, что ревела вовсе не из-за скорой разлуки с этим засранцем, укатившим сейчас с расфуфыренной девицей... Так хотела верить, что меня доводит до истерики всего лишь скорая необходимость искать нам с Ангеликой новое пристанище. Настоящее, не фейковое, как это было подле Юлиана... Но, выходит, просчиталась.
Боже, Эмили, какая же ты... Катастрофа!
– Ну, Лэсси, – обращаюсь к сидящему у моих ног ретриверу, – пора ехать домой. Тебя, верно, уже заждались!
Та не заставляет просить себя дважды и прыгает на переднее сидение. Я укрепляю автокресло с Ангеликой и готовлюсь занять водительское сидение, когда из-за угла выныривает все тот же красный кабриолет... Взвизгивает тормозами, привлекая всеобщее внимание, и я вижу Юлиана, направляющегося в мою сторону...
– Эмили... Катастрофа, – поправляется он на бегу, – ты еще не уехала...
Мое сердце пропускает удар. Буквально... Гляжу на него в трепетной надежде услышать что-нибудь душевное, чувственное... Любовное, блин. Но он произносит:
– Мы даже номерами телефонов не обменялись. – И мнется: – Так, на всякий случай!
Спадаю с лица, и он, должно быть, это замечает: прокашливается, словно проглотил пролетающего шмеля, и проводит рукой по небритой с утра щетине.
– Ты это... уже знаешь, куда пойдешь? – спрашивает так, словно ему это действительно интересно. И я, полная горького разочарования, отвечаю:
– Сначала отвезу Лэсси домой и получу свои деньги, а там видно будет. – Вытаскиваю сотовый и начинаю диктовать номер. – Чего не пишешь? – спрашиваю парня. – Или у тебя память на числа?
Вместо ответа он срывается с места и идет в сторону автомобиля своей расфуфыренной красотки, склоняется к ней через приспущенное водительское окно, о чем-то быстро переговариваясь. А потом... вытаскивает из багажника свою спортивную сумку с вещами.
Что бы это могло значить?
Гляжу во все глаза, боясь поверить в происходящее...
– Слушай, – спрашивает меня Юлиан, даже не обернувшись на недовольное взвизгивание шин за спиной, – тебя что-то держит именно в этом городе или тебе в принципе все равно, где жить?
Сглатываю. Хлопаю глазами. Роняю на пол ключ от автомобиля.
– Э... ну... мне, собственно, все равно, – лепечу какими-то полу слогами. Юлиан наклоняется и вкладывает ключ в мои враз ослабевшие пальцы. – А что?
– Есть один вариант, – отвечает он. – Не самый приятный для меня, признаюсь честно, однако... куда ты... с маленьким ребенком, – дергает головой. – Если готова уехать, то я могу... предложить тебе крышу над головой. Хотя бы на какое-то время...
– Куда надо ехать? – интересуюсь я.
И парень пожимает плечами:
– В Нюрнберг. Не так уж и далеко...
– Я согласна. – Слова вырываются сами собой, и мое разбитое сердце вновь возрождается к жизни, подобно мифологической птице-фениксу.
Юлиан в смущении хмыкает, переступает с ноги на ногу и произносит:
– Здорово. Дай только сделать один звонок... – И предупреждает: – Возможно, я стану ругаться матом – просто не обращай внимание.
Потом вынимает сотовый и отходит на несколько шагов в сторону, а я ломаю голову над тем, кому же он собирается звонить. Неужели отцу? Это было бы новым прорывом.
Абонент отвечает далеко не сразу, но все-таки отвечает... Стараюсь не подглядывать слишком явно, однако все-таки нет-нет да бросаю в сторону парня любопытные взгляды, особенно не могу удержаться в те моменты, когда он отводит смартфон от лица и ругается сквозь стиснутые зубы, – физиономия у него тогда злее некуда.
Все это длится в течение неполных пяти минут, а потом он сует телефон в карман и еще какое-то время стоит в стороне, как бы пытаясь совладать с самим собой.
Если он звонил отцу, тогда понятно, почему этот звонок дался ему с таким трудом... Наступить на горло собственной гордости и пойти на попятную – это подчас тяжелее, чем ребенка родить. Вообще странно, что он пошел на это...
Ради нас с Ангеликой?
Ради себя?
Сложный вопрос.
– Все, мы можем ехать, – говорит Юлиан, возвращаясь к автомобилю. – Только для начала заедем в какой-нибудь галантерейный магазин... Мне нужно прикупить краску для волос... синюю краску для волос, – поправляется он. И, отреагировав на мои удивленно вскинутые брови, добавляет: – Такую, знаешь, быстро смывающуюся, ее еще на Хэллоуин используют.
И я, конечно, спрашиваю:
– Для чего тебе синяя краска для волос?!
Юлиан с секунду глядит на меня, как бы решая, доверить ли мне свою затею, а потом отвечает:
– Хочу покрасить кота фрау Трестер. Небольшой прощальный подарочек!
– Что, у фрау Трестер есть кот? – удивляюсь я в первую очередь. – А как же правила, те самые, за которые она так радела?
– Вот, – Юлиан сводит брови на переносице, – у нее, видите ли, специальное разрешение имеется на содержание животного... А нас... вас с Ангеликой, – поправляется он скоро, -она выставила за дверь, нисколько не заботясь о дальнейшем. – И злорадно улыбнувшись:
– Пусть знает наших. Такое просто не забывается!
После слов Юлиана о нас с Ангеликой я преисполняюсь таких восторга и благодарности, что даже перестаю задаваться вопросом о лояльности нашей задумки. Просто улыбаюсь и говорю:
– Хорошо, давай покрасим этого кота.
Юлиан распахивает переднюю дверцу со словами «Рад, что ты согласилась» и хочет было занять пассажирское место, но Лэсси, само собой, никак на его присутствие не реагирует: глядит на парня большими карими глазами и не двигается с места.
– Боюсь, тебе придется сидеть сзади, – сообщаю Юлиану, продолжающему сверлить упрямого пса глазами. – Лэсси предпочитает переднее сидение.
– Я тоже, – отзывается парень недовольным голосом, и они с Лэсси продолжают играть в гляделки. Малые дети, честное слово.
В конце концов, Юлиан сдается и лезет назад, располагаясь рядом с Ангеликой. Слышу, как он тяжко вздыхает – похоже, считает себя побежденным безгласным животным, приниженным и лишенным достоинства – и с трудом умещает свои длинные ноги в узком пространстве между сидениями.
– Чего зубоскалишь? – ворчит он недовольным голосом. – Вези нас уже избавляться от этого пса.
Я не зубоскалю – я улыбаюсь... всю дорогу до дома малышки Лэсси. Сбываю ее вернувшейся из отпуска хозяйке, получаю свои деньги и, наконец-то, везу нас в галантерейный магазин. Мы покупаем сразу три флакончика с синей краской и едем-таки выслеживать рыжего Макса, кота фрау Трестер. С этой целью мы паркуемся чуть в стороне от дома, подальше от бдительных глаз теперь уже бывшей соседки, и Юлиан выходит на охоту...
У Максика отдельный вход: специально прилаженная лесенка, ведущая прямо с подоконника кухонного окна в кусты за домом. Там Юлиан его и поджидает, пока я кормлю Ангелику в машине...
Максик, жирный, похожий на свиную сардельку, появляется не раньше четырех часов дня, когда наше ожидание становится уж совершенно невыносимым. Это я говорю о себе в первую очередь: Юлиан, сосредоточенный, словно партизан во вражеском окопе, кажется неутомимым. Его бы выдержку и сосредоточенность да – в достойное русло!
– Примани его колбасой, – командует он мне, протягивая пачку кошачьих колбасок.
И я приманиваю: протягиваю жирдяю аппетитное лакомство, и тот, недолго думая, начинает его уплетать.
В этот момент Юлиан его и хватает... двумя руками в садовых перчатках. Прижимает к себе отчаянно упирающееся животное и велит:
– Начинай! Надолго мне его не удержать.
Встряхиваю баллончиком и начинаю окрашивать рыжий комок из когтей и шерсти в синий цвет... Тот ложится неравномерно, размазывается не только по шерсти животного, но и по нам с Юлианом. Нас немного мутит от запаха забивающейся в нос краски, но мы все равно продолжаем бороться: Юлиан – с котом, я – с баллончиком с краской. И в итоге выпускаем мятущийся синий комок шерсти из рук, с молниеносной скоростью взлетающий по лесенке в сторону дома...
Так, пора уходить! Мы выбираемся из кустов и бежим к автомобилю. Через минуту мы уже далеко от места нашей хулиганской выходки, и меня пробивает на истерический хохот, когда я замечаю вымазанного с ног до головы Юлиана...
– У тебя краска на лице, – указываю на парня кивком головы. – И не только на лице: ты весь синий, словно та девочка из сказки, помнишь? «Чарли и шоколадная фабрика» называется.
Тот отзывается недовольным голосом:
– Такое чувство, что ты красила меня, а не кота. Маляр из тебя явно некудышный!
– Больно уж вертким оказался объект. Сам же выпустил его раньше времени!
– Раньше времени? – возмущается Юлиан. – Да этот котяра исполосовал мне все руки. Сама посмотри!
И я, действительно, вижу начинающие проявляться ярко-красные царапины от запястий и выше.
– Надеюсь, этот кот был не заразным.
– Если он хоть чуть-чуть похож на свою хозяйку, то столбняк мне точно гарантирован, -ворчит Юлиан себе под нос.
И в этот момент я понимаю, что еду наобум, толком не зная, куда мы направляемся. О чем и сообщаю Юлиану... Он молча забивает в навигатор какой-то адрес и говорит:
– Теперь ты знаешь, куда ехать. Вперед!
Я произношу:
– Не хочешь ничего мне рассказать...
– Что, например?
– Да вот хотя бы, куда мы едем.
Какое-то время он молчит, явно не в силах озвучить необходимое признание, но потом-таки пересиливает себя:
– Мы едем в дом моего отчима. Этого достаточно?
– Не совсем, – приходится признаться мне, и Юлиан шипит.
– Однако придется удовлетвориться этим. Я не расположен к психоанализу... Просто помолчи, хорошо?
А что мне еще остается: прикусываю язык и представляю свое возвращение в Нюрнберг и новую встречу с Шарлоттой, с которой виделась лишь однажды, в кафе в начале зимы. Интересно, она уже родила? И какой этот Адриан, отчим Юлиана, о котором он так не любит говорить.
Мысли, одна любопытнее другой, теснятся в моей голове, и я занимаю себя ими до самого приезда в Нюрнберг двумя часами спустя.
