Текст книги "Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг."

Автор книги: Евгений Тарле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 43 страниц)

Мы теперь подошли к теме, которой трудно было касаться без только что сделанных предварительных пояснений. В первом параграфе этой главы мы рассмотрели ближайшие требования германского финансового капитала в конце XIX в. и подчеркнули, что создание колониальной империи было основным из этих ближайших требований. Во втором параграфе мы напомнили, что единственный громадный и могущественный класс, который еще в момент вступления Вильгельма II на престол, т. е. в 1888 г., стоял на принципиально революционной точке зрения, пережил с тех пор довольно быструю эволюцию, круто изменившую настроения довольно значительной его части; мы видели, что это изменение, в частности, привело к усвоению некоторыми более или менее «положительного» или «смягченного» взгляда на расширение политическими средствами арены действий финансового капитала, на колониальную политику, на необходимость экономического использования и, если нужно, политического захвата новых земель. Теперь мы должны рассмотреть, как воспользовалось фактически германское правительство этими широкими возможностями, таким положением, когда наиболее влиятельные слои капиталистической буржуазии его прямо толкали на активную внешнюю политику, а наиболее влиятельные и многочисленные слои рабочего класса ему в этом не очень препятствовали.

«Путь свободен!» – как бы говорила история Вильгельму II. Но это ему только так казалось. На самом деле путь был полон явных, а еще более скрытых опасностей, одна страшнее другой.

Постараемся уловить характерные черты правительственного механизма, созданного Бисмарком, и его функционирования как при Бисмарке, так и в первые так называемые «счастливые» пятнадцать лет царствования Вильгельма II до образования Антанты.

3. Германская правительственная машина. Руководящие деятели. Князь Бисмарк. «Социальное законодательство». Закон против социалистов. Перелом в истории тарифного законодательства Германии

Могущество Германской империи родилось 18 января 1871 г. в зеркальном зале Версальского дворца и погибло 28 июня 1919 г. в том же зеркальном зале Версальского дворца. Германская империя возникла во время войны и погибла от войны. Вообще, на всем протяжении своего полуторатысячелетнего существования германский народ больше и чаще других западноевропейских народов испытывал непосредственное и непреодолимое воздействие и влияние соседей. Ни одна европейская страна не имела (и не имеет) таких – и так много – могущественных соседей и ни одна в борьбе за свое экономическое и политическое существование не подвергалась такому серьезному риску, в случае неудачной войны, потерять свою самостоятельность. Исторические и географические условия сдавили Германию на сравнительно небольшой территории, и труден был ее долгий исторический путь[21]21
  Тарле Е.В. «Три катастрофы. Вестфальский мир. Тильзитский мир. Версальский мир». – «Анналы», 1922, т. 2, стр. 59–94.


[Закрыть]. Когда в 1871 г., в разгаре победоносной борьбы против Франции, за несколько дней до капитуляции Парижа, прусский король Вильгельм I возложил на себя в занятом им Версале императорскую корону, то этим актом, казалось, былая, многовековая раздробленность уступала место полному национальному единству германского народа, былая слабость сменялась могуществом и славой. Как ни был осторожен и мало склонен к оптимизму первый канцлер новой империи, Бисмарк, но если бы ему предсказали, что его детище просуществует всего 47 лет, то едва ли он этому поверил бы, хотя опасения никогда не покидали его.

В самом деле. Несокрушимо было только политическое единство германского народа, а вовсе не монархическая форма этого единства; ведь и в 1918 г., после военного разгрома, погибла только монархия, а единство уцелело и только изменило внешнюю свою форму. Действующая ныне германская («веймарская») конституция Гуго Прейса даже несколько более сплачивает германские «земли» («Lander») в единое целое, чем былая имперская конституция Бисмарка сплачивала германские «государства» («Staaten»). Бисмарковская Германия была могущественна, нынешняя – бессильна, разоружена, бедна, уменьшена в своей территории, подавлена победителями. Все изменилось, но единство осталось.

В чем тайна этого факта? В том, что и для торговой, и для промышленной, и для средней, и для крупной буржуазии, и для всего рабочего класса политическое единство открывало новые и широкие перспективы, и вовсе не случайностью было то, что вождь рабочего класса Лассаль был решительным сторонником объединения. Защищать германский вывоз, защищать интересы германского купца и промышленника могло лишь сильное, объединенное государство; сплотиться в могучую политическую силу рабочий класс мог только в большом едином государстве; наконец, непосредственная военная защита немецкой территории от могущественных соседей была сколько-нибудь надежна только при объединении. Все эти элементарные, но гнетуще сильные мотивы и соображения создали и поддерживали единство в эпоху блеска, богатства и славы – в 1871–1914 гг., продолжают поддерживать его в эпоху поражения, обеднения, унижения – в 1919–1926 гг. И если слабость централизаторского начала в германской имперской конституции бросалась в глаза задолго до войны и немцам, и особенно иностранцам[22]22
  Ср. Вlondel G. Les embarras de l'Allemagne. Paris, 1912.


[Закрыть], то иностранцы далеко не всегда отдавали дань тому капитальному факту, что могущественнейшие экономические и политические интересы делали все эти государственно правовые особенности германского строя безвредными для германского единства, так как не могло найтись ни одного класса, которому было бы выгодно воспользоваться указанными недочетами государственной машины для сепаратистских целей.

Но это единство получило в 1871 г. резко выраженную и намеренно подчеркнутую монархическую форму, внешнее обличие и внутренний дух которой так своеобразны, что на них стоит остановиться.

Бисмарк и не хотел, а отчасти и не мог объединить Германию вокруг Пруссии так, как, например, Италия объединилась вокруг Пьемонта, т. е. он не хотел и не мог уничтожить полностью власть всех монархов, царствовавших в отдельных государствах Германии. Конституция Германской империи была построена так, что до конца империи юристы и государствоведы спорили о том, чем считать Германию: «государственным союзом» или «союзом государств» («Bundesstaat» или «Staatenbund»)? Остались короли, великие герцоги, местные парламенты, полная внутренняя административная самостоятельность каждого отдельного государства, вошедшего в состав Германской империи, но вся внешняя политика, армия и флот, имперские финансы, чеканка монеты и выпуск кредитных билетов, почта и телеграф, таможенная политика и управление – все это отошло в ведение имперского правительства – канцлера и статс-секретарей, назначаемых императором и ответственных только перед императором. Бисмарк не хотел уничтожать старые местные династии, не желая нанести этим удар монархическим традициям и подорвать монархический дух в Германии, да кроме того, если бы он даже и хотел это сделать, то натолкнулся бы на жестокое сопротивление, особенно со стороны южных, больше земледельческих, чем промышленных государств, вроде Баварии, Вюртемберга, Бадена, где вообще идея объединения возбуждала меньше энтузиазма, чем в Средней, Северной и Западной Германии, где были сильны промышленная буржуазия и рабочий класс. Но зато, как сказано, все направление внешней политики оставалось всецело в руках императора, да и вообще все общеимперские дела всецело им направлялись и разрешались, поскольку для них не требовалось издания новых законов. Однако и на законодательство император мог влиять очень значительно. Законодательная власть принадлежала по имперской конституции двум учреждениям: рейхстагу, выбираемому чрез каждые пять лет всеобщей, прямой, равной и тайной подачей голосов и состоящему из 397 депутатов, и союзному совету, учреждению, составленному из сановников, назначаемых правительствами всех государств, входящих в Германскую империю. В этом союзном совете число представителей от Пруссии (назначаемых, таким образом, прусским королем) было так велико, что фактически без их согласия не мог пройти через союзный совет ни один закон. А так как всякий закон должен был пройти через рейхстаг и через союзный совет, то, значит, любой закон, неугодный прусскому королю, мог быть провален в союзном совете голосами прусских представителей, назначенных, как сказано, прусским королем. Таким путем прусский король мог фактически противиться воле рейхстага и провалить в союзном совете те законопроекты, которые прошли через рейхстаг. А прусский король по конституции был всегда вместе с тем германским императором. Мало того. Не только имперское правительство, с канцлером во главе, назначалось и смещалось императором и было исключительно пред ним ответственно, но и в Пруссии (самом большом из всех германских государств) король смещал и назначал министров, ни с кем не считаясь, кроме своей воли. Мы видим, какая огромная власть была отдана имперской конституцией в руки одному человеку, соединявшему в себе два звания: германского императора и прусского короля. «Я слишком укрепил всадника в седле», – говаривал к концу жизни Бисмарк, намекая на слишком большую власть, оставленную в руках германского императора. Так обстояло дело с точки зрения юридической, государственно-правовой. Но были налицо в течение всего существования этой империи такие обстоятельства, которые как бы сговорились, чтобы еще более «укрепить всадника в седле».

Постараемся вкратце охарактеризовать отношение отдельных классов германского народа к императорской власти, и мы увидим, почему за все 47 лет существования империи дело ни разу не дошло до решительного движения – хотя бы только парламентского – в пользу ограничения слишком огромных императорских полномочий.

1. В противоположность тому, что случилось в Англии, в Германии сельское хозяйство не только не было экономически задавлено промышленностью, но, напротив, земледелие и вся сельскохозяйственная культура необычайно расцвели именно в последние десятилетия XIX и в первые годы XX в. Капитал ушел не только в индустрию, но и в земледелие, и последствия сказались тотчас же. Умы сельских хозяев были заняты главным образом таможенной политикой. Кто же входил в состав охватившего всю империю «Союза сельских хозяев», оказывавшего чрезвычайно сильное влияние на весь правый сектор германского рейхстага? «Союз сельских хозяев» объединял в огромной степени земельных собственников и отчасти земельных долгосрочных арендаторов. Сюда входили и потомки старых дворянских родов, у которых еще оставались в обладании родовые поместья, и люди крупного и среднего торгово-промышленного класса, ликвидировавшие почему-либо свою деятельность в городе и перенесшие свои капиталы на купленную ими землю, и крестьяне-собственники. Для них всех «Союз сельских хозяев» был как бы огромной профессиональной организацией, призванной защищать их интересы, противопоставляемые интересам потребителя сельскохозяйственных продуктов, т. е. интересам всех городских классов и прежде всего рабочих и торгово-промышленной буржуазии. Партии, которым на выборах помогали «сельские хозяева», были партиями консервативными по преимуществу (консерваторы и свободные консерваторы и так называемая christlichsoziale Partei, а также – местами – католический «центр» тоже пользовались часто поддержкой «Союза сельских хозяев»). Конечно, это было не случайностью: именно дворянскими своими элементами «Союз сельских хозяев» соприкасался с придворными сферами, с династией, с личным составом высшей бюрократии, т. е. с наиболее консервативными элементами в стране, привыкшими отождествлять свои интересы с возможно меньше ограниченным произволом и личным усмотрением монарха. Пользуясь этими непосредственными связями, можно было сильно влиять на таможенную политику в интересах сельского хозяйства, а в рейхстаге, кроме того, консервативные партии, где руководящую роль играли именно крупные землевладельцы, но переставали настаивать на ограждении внутреннего рынка от ввоза сельскохозяйственных продуктов из-за границы.

2. Далее. Крупная и средняя промышленность, крупный и средний торговый капитал были представлены большей частью национал-либералами, которые еще в 70-х годах стояли на платформе «либеральных» реформ, расширения власти рейхстага и т. д. Но по мере усиления социал-демократии, либерализм национал-либералов все тускнел, и в 1878 г., после второго покушения на жизнь императора Вильгельма I, они окончательно перешли в лагерь правительства. Они вотировали «закон о социалистах» (в 1878 г.), лишивший социал-демократию до самого 1890 г. значительной части политических прав и конституционных гарантий. В последние годы XIX и в начале XX в. они были верными выразителями нужд и стремлений крупного промышленного капитала. Они стояли за активную колониальную политику, они приветствовали всякий шаг германского правительства, направленный против Англии; вообще воинственный и угрожающий тон Германии в делах международной политики встречал с их стороны полное сочувствие. Во внутренней политике они стояли прежде всего за сильную власть, которая могла бы пускать в ход всю полицейскую и военную силу государства для ограждения существующего строя от революционных выступлений рабочего класса. Ясно, что не могли они бороться против правительства с целью расширения прав рейхстага, потому что всякое увеличение власти рейхстага, где (под конец империи) из 397 членов было 110 социал-демократов, влекло за собой увеличение влияния социал-демократии.

3. Партия центра объединялась внешне и организационно идеей отстаивания интересов католиков в стране и была сильна именно на юге и на западе Германии, где большинство населения – католики. Классовый состав ее был очень пестрый. Мелкая и средняя буржуазия и крестьянство по преимуществу в Баварии, Вюртемберге и Бадене, мелкая и средняя буржуазия, отчасти некоторые рабочие и ремесленники, психологически близкие к мелкобуржуазной стихии, – в Рейнской области, – вот классы, поддерживавшие эту партию, всегда очень сильную в рейхстаге. Программа партии центра, в соответствии с ее очень пестрым социальным составом, была не во всех своих частях выдержана и последовательна, и никогда нельзя было с уверенностью предсказать, как себя поведет центр в трудную минуту. Иногда центр стоял за либеральные меры, иногда за реакционные, иногда склонялся к смягчению таможенной политики, иногда к повышению тарифных ставок. Был, однако, один пункт, относительно которого центр был непоколебимо тверд: он отстаивал всеми мерами гарантированную имперской конституцией внутреннюю самостоятельность отдельных германских государств от всяких поползновений имперского правительства нарушить их автономию. Эта католическая партия была заинтересована в том, чтобы католические южные государства Германии были по возможности ограждены от влияния протестантской Пруссии, король которой являлся в то же время германским императором. Что касается отношения к социал-демократам, то центр, конечно, готов был поддержать всякое мероприятие правительства, направленное против социал-демократов, за исключением тех случаев, когда сам центр по каким-либо причинам был не в ладах с правительством и желал либо сделать ему неприятность, либо подороже продать свою дальнейшую помощь. Во всяком случае ни для кого не могло быть сомнений, что во всех сколько-нибудь серьезных социальных конфликтах центр всегда будет на стороне правительства против социал-демократов.

4. Остается сказать еще несколько слов о так называемых свободомыслящих (freisinnige Volkspartei). Эта партия, отражавшая взгляды части мелкой буржуазии, части служащей интеллигенции и специалистов, части купечества и банкового мира столицы и больших городов, никогда не была очень могущественна в рейхстаге, но в 80-х и 90-х годах XIX в. ее талантливый вождь и большой оратор Евгений Рихтер пользовался большим влиянием и считался как бы главным представителем буржуазной оппозиции. Но эта партия уже к началу XX в. сильно потускнела и утратила свое значение. Дело в том, что во всех вопросах социального строительства свободомыслящие стояли на точке зрения старого либерализма («манчестерства»), проповедовали полное невмешательство государства в отношения между трудом и капиталом и в социал-демократах усматривали гораздо больших врагов, чем в стоящих правее национал-либералах. В колониальной политике и в вопросе об усилении вооружении империи они не шли так далеко, как национал-либералы, но и к последовательной борьбе за усиление власти рейхстага они оказались неспособными. Страх перед усилением социал-демократии сковывал их и останавливал перед каждым сколько-нибудь решительным шагом.

Таковы были партии рейхстага, стоявшие правее социал-демократов. Ни одна из них не желала дальнейшего ограничения императорской власти. Что касается социал-демократии и ее настроений, то об этом уже сказано было раньше. Тут речь идет только о партиях– буржуазных.

Император был им нужен также как вождь в борьбе за усиление международного положения Германии, в борьбе за колонии, за новые рынки. Если возникло за все существование империи действительно оппозиционное течение в консервативных и отчасти в национально-либеральных кругах, то это было уже перед взрывом мировой войны, когда со страниц правой прессы исходили нетерпеливые намеки и упреки Вильгельму II за его излишнее миролюбие, уступчивость, нерешительность. Эти попреки, как увидим, тоже сыграли впоследствии свою роль в июле 1914 г., когда бросался жребий войны или мира.

Итак, конституция, дающая монарху решающие, ничем не ограниченные права и полномочия в области внешней политики и очень мало ограниченные права в области общеимперской законодательной деятельности; экономическое процветание и связанный с ним известный упадок революционизма в единственной партии, опиравшейся на рабочие массы; отсутствие сколько-нибудь резко выраженной оппозиционности в какой бы то ни было из буржуазных партий; все более и более усиливающиеся и все шире и шире распространяющиеся в разных слоях народа, диктуемые рядом экономических соображений стремления к приобретению колоний и вообще к торговой, промышленной и политической экспансии – вот условия, среди которых пришлось действовать германской верховной власти от начала империи до взрыва мировой войны. Прибавим к этому второстепенные, но тоже очень важные моменты: прочный стародавний бюрократический строй в Пруссии и прочих германских государствах, превосходно (с технической стороны) организованная и дееспособная армия, многочисленное и очень спаянное корпоративным духом дворянство, заполнявшее все командные посты в армии и в бюрократии, весьма влиятельная как в крестьянстве, так и во всех слоях буржуазии монархическая традиция, овеянная славой побед 1864 г. над Данией, 1866 г. над Австрией, 1870–1871 гг. над Францией, славой блистательно совершенного объединения Германии.

«Всадник», о котором говорил Бисмарк, в самом деле очень прочно «сидел в седло». Посмотрим теперь, как он проявлял и на что употреблял свою силу.

С 1871 г. вплоть до отставки Бисмарка (17 марта 1890 г.) фактическим правителем внутренних и внешних дел Германской империи был канцлер империи, князь Бисмарк. С 17 марта 1890 г. до крушения империи 9 ноября 1918 г. все окончательные решения произносились Вильгельмом II, а временами ему принадлежала и вся фактическая власть.

Трудно представить себе двух людей, более непохожих друг на друга, чем эти два человека, которые в хронологической последовательности правили Германской империей в течение всех сорока семи лет ее существования.

Прежде всего Бисмарк понимал, что Германия, при всей своей силе, окружена страшными опасностями извне, что для нее проигрыш большой войны, вследствие географических и экономических условий, всегда опаснее, чем для любой другой державы, и что поражение для нее может стать равносильно уничтожению великодержавности. Вся его политика с 1871 г. была направлена к сохранению добытого, а не к приобретению нового. Даже когда в 1875 г. он опять подумывал напасть на Францию, это объяснялось громадными вооружениями французов и страхом Бисмарка пред несомненной будущей войной. Он намеренно старался сбросить со счетов все, что сколько-нибудь увеличивало вероятность войны Германии с какой-либо великой державой или коалицией держав. «Кошмар коалиций» – так определялось душевное состояние Бисмарка в последние 19 лет его правления. Он знал великую австро-франко-русскую коалицию, созданную в 1756 г. австрийским канцлером Кауницем, от которой чуть не погибла монархия Фридриха Великого, и он как будто предвидел еще более грандиозную коалицию 1914 г., от которой на самом дело погибла монархия Вильгельма II. Он неспроста повторял, что весь восточный вопрос «не стоит костей одного померанского гренадера» и что он, Бисмарк, будто бы «никогда не читает константинопольской почты», отстраняясь от восточного вопроса, от балканских недоразумений с Россией, единственной страной, которой он боялся даже и независимо от коалиций. Бисмарк заключил союз с Австрией в 1879 г., союз с Италией в 1882 г. (создав этим Тройственный союз), чтобы иметь опору на случай войны с Россией или Францией, но в 1887 г. он вступил в уже упомянутое в своем месте соглашение с Россией («договор о перестраховании»), по которому Германия и Россия обязывались не выступать друг против друга в случае войны каждой из них с какой-либо третьей державой. Он поощрял всячески завоевательную политику Франции в Африке и Азии, во-первых, чтобы отвлечь французов от мысли о «реванше», об обратном завоевании Эльзаса и Лотарингии, а во-вторых, чтобы способствовать этим ухудшению отношений Франции с Англией и Италией. Наконец, он очень скупо и неохотно шел на создание германских колоний, чтобы, в свою очередь, не рисковать опасными ссорами с великой морской державой.

Эта политика воздержания и осторожности требовала многих жертв и раздражала порой крупнокапиталистические круги, но Бисмарк, уступая им, старался все же уступить как можно меньше. Его взоры были устремлены исключительно на Европу, а еще точнее – на Францию, Россию, Англию как на вероятных врагов, на Австрию и Италию – как на нужных союзников. Уже с Балкан начинался тот далекий мир, который, пожалуй, мог интересовать, но не волновать князя Бисмарка. Что касается внутренней политики, то здесь стремления Бисмарка были так же консервативны (т. е. направлены на сохранение существующего положения), как и в политике внешней. Сначала, вплоть до 1878 г., он вел упорную борьбу против тех политических сил, в которых он видел опасность для созданной им империи; против сепаратистских течений в южных, католических странах Германии, а также на западе Пруссии – в Рейнланде – и в польских провинциях Пруссии – против католического духовенства, в котором он усматривал тайных подстрекателей против единства империи. Эта борьба не была по существу тем, чем ее называли сторонники Бисмарка и он сам, – «культуркампфом», борьбой за культуру (т. е. за светскую культуру против клерикального невежества и фанатизма), это была по существу борьба против сепаратистских течений. Но, с одной стороны, «сепаратизм» был явно неопасен, ибо в Германии не было ни одного класса общества, который желал бы распадения империи, и Бисмарк с каждым годом в этом все более и более убеждался; а с другой стороны, в 1878 г. он предпринял (впервые) яростный поход против социал-демократии. Вести разом борьбу на два фронта – и против католиков и против социал-демократов – он не мог. Нужно было выбирать, и Бисмарк выбрал без колебаний.

Ускорившим этот выбор внешним толчком оказалось то обстоятельство, что в 1878 г. произошло одно за другим два покушения на императора Вильгельма I. В обоих покушениях социал-демократическая партия была нисколько не виновата, и Бисмарк, разумеется, знал об этом.

После покушения Геделя Бисмарку не удалось провести общего закона против социалистов: его проект провалился в рейхстаге (большинством 251 голоса против 54). Это случилось в рейхстаге 24 мая 1878 г., а 2 июня произошло новое покушение на Вильгельма I: его тяжко ранил д-р Нобилинг. Хотя ни Гедель, ни Нобилинг не принадлежали к социал-демократической партии, но обстоятельства были использованы Бисмарком вполне. Рейхстаг был распущен спустя неделю после покушения Нобилинга, а новый рейхстаг поспешил принять «исключительный закон» против социалистов (большинством 221 голоса против 149). Смысл и прямые последствия этого законодательства заключались в том, что отныне агитационная деятельность социал-демократической партии как в легальной прессе, так и на митингах становилась до последней степени затруднительной, вернее, просто невозможной. Партия становилась в полунелегальное положение. При двенадцатилетнем господстве этого законодательства, правда, число социал-демократических депутатов в рейхстаге не переставало возрастать, но жизнь рядового рабочего, члена партии, была нелегка: сплошь и рядом он должен был старательно скрывать от полиции и от хозяев свою-партийную принадлежность, подвергался утеснениям и гонениям.

Но Бисмарк решил повести борьбу против социал-демократии не только путем полицейских притеснений, но и более сложными и утонченными методами. Осенью 1881 г. началась «эра рабочего законодательства», т. е. проведение по инициативе имперского правительства через рейхстаг ряда законов, направленных в той или иной степени к защите интересов труда.

В ноябре 1881 г. открылась сессия вновь избранного рейхстага.

17 ноября 1881 г. появилось торжественно составленное имперское послание к рейхстагу, в котором говорилось, что «исцеление социальных зол должно искать не исключительно в репрессиях против социал-демократических излишеств, но равномерно и в положительном споспешествовании благу рабочих».

Для начала правительство представило законопроект о страховании рабочих от несчастных случаев.

Существовавший в Германии закон 7 июня 1871 г. о страховании рабочих от несчастных случаев не имел в сущности большого практического значения: рабочий обязан был доказать, на деле, что он пострадал именно по вине предпринимателя или его уполномоченного, или приказчика, и тогда только мог рассчитывать на вознаграждение.

Закон, внесенный на рассмотрение рейхстага, в конце 1881 г. вошел в силу. Этот закон установил обязательное страхование рабочих от несчастных случаев во всех промышленных предприятиях. Вся материальная тягота по уплате пени и вознаграждений пострадавшим рабочим возлагалась на товарищества предпринимателей. Параллельно через рейхстаг проходил законопроект (внесенный в рейхстаг в мае 1883 г.) о страховании рабочих на случай болезни. Закон был построен так, что расходы несли как больничные кассы, содержимые на счет взносов рабочих, так и предприниматели. Пред войной (в 1911 г.) застрахованных от несчастных случаев рабочих и служащих в Германии числилось 24 ¹/₂ миллиона человек. Бисмарк не скрывал мотивов, которые руководили им в проведении этих законов.

«Социал-демократии уж такова, какова она есть; но она во всяком случае – значительный симптом, «манифакел» (слова, начертанные огненными буквами на стене по время Валтасарова пира) для собственнических классов, напоминание, что не все обстоит так, как должно, и что можно приложить руку к улучшению», – так заявил Бисмарк в рейхстаге 26 ноября 1884 г. и прибавил еще яснее: «Если бы не было социал-демократии и если бы масса людей ее не боялась, то даже умеренные успехи (die massigen Fortschritte), достигнутые нами в области социальных реформ вообще, еще не существовали бы и поскольку это так, – страх пред социал-демократией для тех, у кого нет сердца относительно их бедных сограждан, вполне полезный элемент».

Он имел в виду оппозицию со стороны части консерваторов и свободомыслящих, которые довольно упорно противились этим законам. Социал-демократы усматривали лицемерие в этом законодательстве, проводимом в эпоху систематического гонения против единственной рабочей партии в стране, и уже потому отрицательно отнеслись к законопроектам. Третий закон – о страховании на случай неработоспособности и старости – прошел после очень долгого обсуждения в общей и специальной прессе только в мае 1889 г. весьма слабым большинством (185 голосами против 165), причем против закона голосовали социал-демократы, свободомыслящие и вся партия центра, кроме 13 человек, а за закон – консерваторы и национал-либералы. И в этом законе и в предыдущих двух есть много недостатков. Социал-демократы указывали на то. что пенсия выдается лишь с 70 лет, когда большей частью рабочие уже успевают умереть; что доля рабочих взносов слишком велика, что предприниматели все же несут (относительно) несоразмерно малую долю расходов сравнительно с получаемыми ими доходами и т. д. Во всяком случае такие законы о страховании были для тогдашней Европы большой новостью, и впоследствии социал-демократическая историография, продолжая подчеркивать лицемерие и политические задние мысли творца этих законов – Бисмарка, не отказывалась признать, что все три закона по существу являлись бесспорно крупным шагом вперед сравнительно с тем законодательством, которое в те годы существовало в остальных капиталистических странах. Но, возлагая на промышленников кое-какие материальные жертвы, Бисмарк в то же время не переставал деятельно содействовать увеличению их прибылей рядом законодательных мер, превративших Германию в страну последовательно проведенной покровительственной таможенной системы.

До 1877 г. в Германии во многих отношениях царил принцип свободы торговли. Страшный торгово-промышленный и финансовый крах 1873 г. произвел громадное впечатление на промышленников, на торговую буржуазию, на правительство. Кризис был объяснен не только легкомысленным основанием дутых предприятий, не только колоссальным, необдуманным, в самом деле вполне «анархическим» производством, но также и необеспеченностью «национального рынка для национальной промышленности». Когда (в июне 1876 г.) из имперского министерства ушел Рудольф Дельбрюк, правая рука Бисмарка в управлении имперскими финансами и во всем, что касалось экономической жизни империи, то стало ясно, что канцлер пойдет по пути протекционизма (Дельбрюк стоял за ту относительную свободу торговли, какая существовала еще с 60-х годов).

У Бисмарка были при этом также и чисто финансовые побуждения. Он желал сильно повысить таможенные доходы империи. В 1879 г. новый тариф, круто повышавший таможенные ставки, прошел через рейхстаг. Этот тариф почти закрывал германский рынок для иностранной конкуренции во всех главных отраслях промышленности. Но «аграрии» (сельские хозяева) требовали и для себя таможенного покровительства, и в 1885–1887 гг. прошел ряд крупных повышений таможенных ставок (иногда в 5 раз) на главные продукты земледелия. Конечно, это возбуждало ропот и в промышленном, и в рабочем классе (так как удорожало съестные припасы), но в эти годы германская промышленность уже шла от успеха к успеху и в конце концов примирилась до поры до времени с этими жертвами.