Текст книги "Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг."

Автор книги: Евгений Тарле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 43 страниц)

Глава XXI
ВЕРСАЛЬСКИЙ МИР

1. Парижская конференция. Совет четырех. Вожди. Клемансо. Ллойд-Джордж. Вильсон. Причины преобладания Клемансо

Я сорок семь, лет ждал этой минуты», – сказал Клемансо, прочитав телеграмму, в которой маршал Фош доносил ему, что Эрцбергер и его товарищи только что подписали условии перемирия. О намерениях и достижениях правителей Антанты я буду говорить впоследствии, во втором томе, когда обращусь к систематической истории осуществления Версальского трактата. Здесь же в немногих словах напомню о том, в каком умонастроении победа застала Клемансо, Ллойд-Джорджа и Вильсона, трех человек, в руки которых главным образом и перешли в тот момент судьбы Германии и всех ее союзников, вместе с ней подвергшихся неслыханной катастрофе.

Лично для Клемансо победа над Германией знаменовала возможность обессилить если не навеки, то хоть надолго опасного соседа. В Германии живет лишних двадцать миллионов человек, говаривал он. Таким образом, одержанная победа должна была тем или иным способом покончить с этими «лишними» немцами. В прочный мир на иных основаниях он не верил и, переиначивая фразу фон Клаузевица, что война есть продолжение дипломатии, но иными средствами, Клемансо бросил крылатое слово, что мир должен быть продолжением войны, только другими средствами. Поставить Германию в такое положение, когда эмиграция или вымирание обессиливали бы ее, – вот с точки зрения Клемансо идеал, который, быть может, недостижим, но к коему надлежит стремиться. Но круги, стоявшие за Клемансо и старавшиеся влиять на его политику, смотрели на дело под несколько иным углом зрения.

Прежде всего промышленники десяти северных разоренных войной департаментов, владельцы заводов и копей желали полного покрытия за счет Германии всех убытков; представители финансового капитала, банков, биржи стремились к широчайшему развитию колоний, к укреплению французского влияния не только в Африке, но и в Азии, к установлению либо кондоминиума вместе с Англией над бывшими турецкими владениями, либо к возможно более полному сохранению Турции, но с непременным в обоих случаях условием – передачей французам Сирии. Средняя и мелкая буржуазия жаждала прежде всего прочной гарантии со стороны Германии; промышленники и представители мелкого ремесла желали ограждения от германской конкуренции. Сверх того давали себя сильно чувствовать особые интересы некоторых могущественных крупнокапиталистических групп: например, металлургические фирмы были заинтересованы в возможно более длительном использовании германских угольных богатств и, следовательно, в возможно более прочной оккупации берегов Рейна. Виноделы, а также фабриканты шелковых материй были заинтересованы в обеспечении за французским ввозом германского внутреннего рынка, т. е. в соответственных торговых договорах с Германией. Наконец, – на этом сходились самые разнохарактерные группы населения, – решено было требовать восстановления изрытых окопами и взрывами земель, постройки новых жилищ, восстановления разрушенных городов и деревень. «Немец заплатит» (l'Allemand payera) – таков был лозунг, авторство коего приписывается Клотцу, министру финансов в кабинете Клемансо.

Тяжко потерпевшая от войны Франция явилась наиболее ожесточенным врагом Германии после войны. Клемансо мог быть наперед уверен, что чем более жестокие условия он поставит Германии, тем больше одобрения это вызовет среди парламентского большинства. Крестьянские массы не только на севере, где они были непосредственно заинтересованы в получении денег на восстановление жилищ и полей, но также и в центре и на юге, стояли за возможно более крутые условия мира; им внушили, что только таким путем можно надеяться на уменьшение налогового бремени. Что касается рабочего класса, всегда весьма мало влиятельного во Франции во всех вопросах международной политики, то здесь голоса о международной солидарности рабочих, о необходимости дать отпор торжествующему империализму и т. д., правда, раздавались время от времени, но никакой реальной силы не имели. Да и воспоминания о Брест-Литовском мире жестоко вредили Германии именно в рабочих кругах Франции.

Поэтому пункты перемирия, по которым Германия обязывалась убрать из России все свои войска и отказаться от Брест-Литовского мира, произвели среди части французских рабочих весьма благоприятное впечатление. Вообще никакого единства настроения относительно Германии во французском рабочем классе не было. И германская революция тоже в данном случае мало помогла делу: новые правители Германии – Эберт, Шейдеман, Густав Носке – все это были наиболее непопулярные в международном пролетариате имена, люди, которых в течение всей войны называли «социалистами его величества Вильгельма II». Словом, все обстоятельства сложились так, что Клемансо оказался бесконтрольным владыкой, имевшим полную возможность действовать от имени Франции, не считаясь ни с какими внутренними задержками или препятствиями.

Что касается Ллойд-Джорджа, то его позиция была довольно сложной. Когда утром 11 ноября залпы орудий возвестили Лондону о состоявшейся капитуляции Германии, громадная толпа двинулась к Букингемскому дворцу приветствовать короля, затем – к Вестминстерскому аббатству приветствовать Ллойд-Джорджа. В течение этого и нескольких следующих дней во всей Британской империи это радостное возбуждение не прекращалось. Ллойд-Джордж поторопился учесть это настроение и поспешил произвести, не теряя времени, общие выборы. Расчет его удался. Программа правительства была (перед самыми выборами) сформулирована Ллойд-Джорджем так:

1) суд над Вильгельмом;

2) наказание всех немцев, виновных в зверствах во время войны;

3) полнейшее (fullest) возмещение Германией всех причиненных ею убытков;

4) «Британия – для британцев»;

5) помощь и вознаграждение всем, потерпевшим от войны;

6) обеспечение лучших условий жизни для всех (a happier country for all).

Все это было рассчитано на господствующие в массе настроения и вообще было крайне неопределенно (особенно пункты 4 и 6). Но в пылу первых восторгов от одержанной победы эти звонкие и бессодержательные в основе своей формулы доставили Ллойд-Джорджу полный успех. (Нечего и говорить, что все эти обещания выполнены не были.) Все это он считал нужным и уместным в разгаре выборов, сейчас после победы, когда еще не остыло раздражение по поводу налетов цеппелинов на Лондон, потопления судов подводными лодками, расстрела германскими властями в Бельгии английской сестры милосердия, мисс Кэвель (обвиненной в «помощи неприятелю») и т. д., и т. д. Не забудем, как все это подносилось долгие годы ежедневно «министерством пропаганды». И поскольку дело шло о победе на выборах, Ллойд-Джордж достиг наилучших для себя результатов.

Предстояло выбрать в новый парламент 706 депутатов. Выборы произошли 14 декабря 1918 г. Коалиция, поддерживавшая Ллойд-Джорджа, получила 484 места (консерваторов 338, либералов 136, национально-демократической партии 10), а противники коалиции получили всего 222 места (59 рабочей партии, 48 крайних консерваторов, 26 либералов, не захотевших войти в коалицию, 73 синнфейнера и 16 человек разных мелких течений).

Но, несмотря на эту воинственную и германофобскую предвыборную платформу, Ллойд-Джордж после перемирия стал постепенно переходить на позицию, которая совершенно не совпадала с позицией Клемансо. В сущности Англия уже получила в момент перемирия все то, из-за чего она-воевала:

1) Германский военный флот кончил свое существование.

2) Германский торговый флот был в полной власти англичан, и было ясно, что они из этого флота возьмут себе все, что захотят взять.

3) Все африканские колонии Германии, все австралийские островные ее владения были в руках англичан, и тоже было ясно, что за вычетом, может быть, Камеруна и Того, которые придется отдать французам, все остальное останется за Англией.

4) Багдадская железная дорога или значительная ее часть тоже несомненно должна была достаться Англии.

5) Проигранная война со всеми ее последствиями страшно подрывала экономическое процветание Германии, вычеркивала ее вовсе как возможного конкурента в деле захвата рынков сырья и сильно сокращала все германские шансы в соперничестве с Англией на внеевропейских рынках сбыта.

Вот, собственно, и все, что Англии требовалось от Германии: ведь главная территориальная добыча Англии была не в Германии (и даже не в германских колониях), а в Месопотамии, Аравии, Палестине. Мы еще коснемся этой стороны дела, когда перейдем к Севрскому миру с Турцией. Германия же была по отношению к Турции и былым ее владениям несуществующей величиной: без флота, совершенно отрезанная от Малой Азии (и от Балканского полуострова) вновь возникшими государствами – Чехословакией, Югославией, – совершенно обессиленная, что могла предпринять она против английских планов, если бы даже она посмела об этом подумать? Итак, уничтожать и губить Германию еще и дальше многие представители английского империализма (хоть и далеко не все) находили бесцельным, мало того – даже вредным, поскольку дальнейшее уничтожение Германии могло дать французам гегемонию над континентальной Европой и отчасти воскресить наполеоновские времена полного преобладания Франции на континенте. Все это вовсе не входило в английские расчеты.

С другой стороны, Германия и Англия еще до войны были связаны многочисленными торговыми и финансовыми операциями, и Германия была крупнейшим рынком сбыта для английских товаров (вторым по своему значению для Англии). Полное разрушение Германии и с этой точки зрения было для Англии нежелательно. Таковы были разнообразные мотивы, по которым Ллойд-Джордж готовился к открытию мирной конференции 18 января 1919 г. как к началу трудной и длительной дипломатической борьбы с французским премьером Клемансо, «старым тигром», как его называли не только во Франции, но и в Англии.

Наконец, третий властелин – Вильсон – являлся в момент окончания войны величиной еще не вполне разгаданной и для побежденных врагов и для внимательно (и уже давно) присматривавшихся к нему союзников.

Конечно, в галерее Белого дома, где сохранены портреты всех президентов, глаз посетителя всегда будет искать прежде всего Вашингтона, Линкольна и Вильсона. Но угрюмая фигура последнего несравненно загадочнее двух других, которым тоже привелось сыграть большую историческую роль. Тут мы, конечно, не можем задаваться целью представить сколько-нибудь полную его характеристику и только отметим некоторые черты его политики, без понимания которых трудно разобраться в его действиях.

Прежде всего, конечно, нужно отбросить прочь все бесчисленные слащавые восхваления, в стиле жизнеописаний святых божиих подвижников, т. е. всю литературу о Вильсоне, написанную в духе книги Бэкера «Вудро Вильсон»[182]182
  Эта книга была переведена в 1923 г. на русский язык.


[Закрыть]. Все эти попытки сделать из Вильсона возвышающегося над суетными людскими страстями и интересами апостола гуманности, прогресса и демократии, конечно, не имеют ни малейшей исторической ценности. Несомненно, теоретически он был сторонником демократии и лично был, например, доволен уничтожением во время войны четырех военных монархий (русской, германской, австрийской и турецкой). Но никогда эти и вообще теоретические соображения не играли решающей роли в его действиях.

Когда, например, он (к изумлению непредупрежденного американского посланника O'Shahanessy) систематически через посредство своих секретно посылаемых доверенных агентов губил мексиканского генерала Хуэрту и поддерживал в Мексике убийственную для страны анархию, то он это делал не из любви к демократии (противники Хуэрты были гораздо реакционнее его), а только потому, что успокоение и политическое укрепление Мексики были невыгодны нефтепромышленному капиталу Соединенных Штатов[183]183
  См. воспоминание Mrs. O'Shahanessy в Revue des deux Mondes 1916. Уже в 1917 г., конечно, журнал не посмел бы напечатать этих воспоминаний. Нечего и говорить, что никто из биографов Вильсона никогда их не цитирует, как будто они никогда и написаны не были.


[Закрыть].

Когда он носился с проектами Лиги наций, учреждения, с которым он навеки связал свое имя, то он не забыл ясно и определенно дать понять, что эта будущая Лига наций ни в каком случае не должна иметь права вмешиваться в отношения между Соединенными Штатами и другими государствами американского континента, т. е. слабыми республиками Центральной и Южной Америки, потому что это вмешательство противоречило бы «доктрине Монро» (о невмешательстве европейских держав в дела американского континента). Другими словами, слабые державы Европы (или Азии) имеют возможность искать защиты у Лиги наций, если на них нападет или их обидит сильный сосед, но Чили, Боливия, Никарагуа, Мексика, Парагвай и т. д. не должны иметь этой защиты, если президенту Вильсону или его преемникам покажется уместным присоединить какое-либо из этих государств к Соединенным Штатам: такая защита воспрещена предусмотрительно вставленной Вильсоном статьей 21 статута Лиги наций. Государства Южной и Центральной Америки были этой статьей очень обижены и встревожены.

В таком духе он действовал всегда, без всякого исключения. Никогда не бывало так, чтобы его политические, социальные, религиозные и моральные «идеалы» накладывали бы на его волю хоть самое незначительное ограничение или вызывали бы для Соединенных Штатов хоть какой-нибудь ущерб, расход, стеснение или отказ от какого-либо преимущества. Клемансо, не любивший Вильсона, сказал о нем на приеме делегации радикальной партии через несколько дней после перемирия[184]184
  19 ноября 1918 г. (Ср. Esprit de Clemenceau. Paris, Callimard, 1925, стр. 94).


[Закрыть], когда один сенатор восхвалял идеализм Вильсона: «Это – не идеалист. Идеалист, это – тот человек, который строит социальное здание по своему идеалу. Вильсон же – практический человек, который сначала строит для себя хороший дом, очень просторный, на солидном фундаменте, а когда дом готов, он водружает на верхушке свой «идеал», подобно тому как каменщики водружают там свой флажок».

Когда президент Вильсон прибыл 14 декабря 1918 г. в Париж, то он был встречен пушечными салютами и звоном церковных колоколов, как триумфатор, как спаситель, как человек, решивший исход войны. Его популярность была в этот момент огромна. Даже в части рабочего класса Англии, Франции, Германии его не смешивали с остальными победителями. «Вильсоновский мир», «демократический мир», «вильсоновская эра истории» – эти слова были в большом ходу в последние два месяца 1918 г. и в самом начале 1919 г. И в самом деле, Вильсон обо всем этом говорил: и о том, что только что кончившаяся война будет последней, и о пощаде и гуманности к побежденным, и о самоопределении народов, т. е. о праве каждого народа распоряжаться своей судьбой. Но все это были именно слова: заинтересованность Вильсона тут не была так велика, чтобы он пытался отстаивать их со всей энергией и со всем авторитетом, какие у него были. Вот почему он был так уступчив в Париже в 1919 г.

По словам ближайшего подчиненного Вильсона, статс-секретаря Лансинга, например, та же постоянно повторявшаяся президентом на мирной конференции фраза о самоопределении (selfdetermination) народов была «начинена динамитом» (the phrase is simply loaded with dynamite). Конечно, если бы применить этот принцип хотя бы самым осторожным, самым скупым, самым консервативным образом, то, например, от Британской империи почти ничего не осталось бы и в помине. Это было вполне очевидно. Но так как столь же очевидно было и то, что никто из договаривающихся держав не посмеет и заикнуться о «самоопределении» Индии, Ирландии, Египта и т. д., то именно поэтому Ллойд-Джордж не только ни в малейшей степени не стеснялся этой фразы, но, напротив, с жаром одобрял Вильсона. Лансинг нашел в этой фразе динамит: этим динамитом можно было взорвать Германию, можно было попытаться лишить Россию выхода к Балтийскому морю (а может быть, и к Черному), наконец, можно было со временем грозить владениям Франции в Сирии, но Англии все это не должно было коснуться. И не коснулось дипломатически. Но коснулось революционно. Сначала в Ирландии, потом в Египте, одновременно в некоторых местах Индии, наконец, в Китае.

Это, однако, уже выходит из хронологических рамок предлагаемого тома моей работы. На самой конференции принцип «самоопределения» Англии не повредил. Так было со всеми «принципами», которые Вильсон явился проповедовать на конференции. Ведь самая позиция его на конференции была одновременно и очень сильна, и в известных отношениях крайне слаба. Силен он был именно тем, что еще в большей мере, чем Ллойд-Джордж, получил уже до конференции все, из-за чего Америка воевала:

1) Антанта победила, значит, не обанкротилась и будет платить Соединенным Штатам долги и проценты.

2) Германия повержена, и отныне ни в Южной Америке, ни в Китае нечего ее опасаться (ни ее экономической силы, ни политических претензий, ни интриг в Японии и Мексике).

3) Освобожденная от всех европейских забот и опасений Великобритания, связанная с Соединенными Штатами теснейшими экономическими узами, получила отныне возможность порвать свой союз с Японией, перенести свою морскую силу на Тихий океан и здесь со временем помочь Соединенным Штатам против Японии. (И в самом деле, Англия уже разорвала свой союзный договор с Японией и ныне строит грандиозную морскую базу в Сингапуре, явно направленную исключительно против Японии.)

Все эти и другие (тоже крупные) блага принес Соединенным Штатам самый факт сокрушения Германии, и этих достижений никакая конференция не могла у Вильсона отнять. В этом была его сила. А слабость его личной позиции заключалась в том, что для проведения своих «идеалов» он не имел в сущности никаких средств. Во-первых, эти идеалы (демократия, Лига наций, самоопределение народностей, снисхождение к Германии и т. д.), никак не затрагивавшие интересов Соединенных Штатов, были и чужды, и ненужны, и поэтому антипатичны вашингтонскому конгрессу (и особенно сенату), и в Европе знали, что Вильсон в этих своих требованиях одинок, да он и сам это знал. Во-вторых, с момента крушения Германии американская помощь была совершенно уже ненужна ни Англии, ни Франции: они уже держали безоружную Германию под пятой, и она не могла пошевелиться и ждала своего приговора с покорностью и безнадежностью. Клемансо и Ллойд-Джордж уже не нуждались в Вильсоне.

При этих обстоятельствах французы (Клемансо и стоявший за ним президент республики Пуанкаре) только тогда должны были считаться с Вильсоном, когда в возникавших спорах на его сторону становился Ллойд-Джордж. Но Ллойд-Джордж не часто и не очень энергично становился на его сторону. При всей разнице в конечных устремлениях Ллойд-Джордлч сплошь и рядом должен был уступать Клемансо и вообще не очень хотел с ним ссориться. Он знал, что есть в Англии слои (и очень влиятельные– металлурги, хлопчатобумажники, судовладельцы), которые вовсе не желают очень скорого «восстановления» Германии и поэтому склонны не мешать Клемансо делать его дело. А сверх того Ллойд-Джордж знал, что за мирным договором с Германией последует конференция по вопросу о мире с Турцией (т. е., точнее, об окончательном разделе Турции) и что там поддержка Франции может по некоторым важным вопросам весьма пригодиться. Таковы были главные течения на конференции, торжественно открывшейся в Париже, в зале министерства иностранных дел, 18 января 1919 г. (18 января – годовщина провозглашения в 1871 г. Германской империи.)

2. Выработка трактата. Разногласия победителей. Приглашение германских делегатов в Версаль

Конференцию открыл президент Французской республики Пуанкаре, произнесший при этом речь, полную гнева и угроз по адресу побежденных. Это был как бы замаскированный ответ на ту речь, которую сказал Вильсон в Англии 30 декабря 1918 г. Вильсон там говорил, что «до сих пор» миром управляли «интересы», теперь же этого не будет и воцарится право, «равновесие интересов» и т. д. Из слов Пуанкаре (тоже, конечно, говорившего о «праве») можно было понять, что «равновесия», пожалуй, может и не быть.

Вслед за тем председателем мирной конференции был избран французский премьер-министр Жорж Клемансо. Это еще более ослабило позицию Вильсона. Когда президент Вильсон прибыл в Париж 14 декабря 1918 г., вовсе еще не было решено, что именно он будет делегатом от Соединенных Штатов, но самому Вильсону этого хотелось, а Клемансо убедил его окончательно. Дело в том, что расчет Клемансо, по словам статс-секретаря Лансипга, был совершенно правилен: в качестве не участвующего на конференции, в качестве главы государства, конечно, Вильсон скорее мог бы обратиться в суперарбитра конференции, чем участвуя в заседаниях в качестве рядового члена[185]185
  Lansing R. The big four. London, 1922, стр. 12–13.


[Закрыть].

Клемансо председательствовал. «Старый французский самодержец», как его называет Роберт Лансинг, вел заседания быстро и нервно, не очень терпимо выслушивая возражения, и в большинстве вопросов одерживал верх и ставил на своем. Довольно скоро «совет десяти» представителей победивших держав превратился в «совет четырех».

Принципиально было решено, во-первых, что все союзники заключат мир с каждой воевавшей против них страной порознь, т. е. отдельно с Германией, с Австрией, с Турцией, с Болгарией и с отделившейся от Австрии Венгрией. Затем еще до конференции состоялось общее решение не допускать ни одну из побежденных держав до участия в переговорах, а выработать для каждой из них полный текст и затем приказать подписать его.

По этим двум вопросам разногласий не было. Но маленькие разногласия (быстро, впрочем, поконченные) возникли по вопросу о способе работы. На конференцию съехались делегаты всех держав, бывших с Германией в войне в момент заключения перемирия. Таких держав оказалось 27. Клемансо первый воспротивился участию всех делегатов в ежедневной работе по выработке мирного трактата. В числе этих 27 держав было немало таких, которые примкнули к Антанте в процессе войны, под давлением Англии и Соединенных Штатов, рассчитывая так или иначе поживиться за счет германских торговых судов или предприятий при окончательном разгроме Германии. Некоторые из таких объявлений войны были, однако, для Германии очень чувствительны, ибо наносили ей страшный экономический вред, колоссальные и трудно поправимые убытки (например, Китай, вступивший в число воюющих держав весной 1917 г.). Допускать их теперь к деятельному участию Клемансо не хотел.

Была речь сначала о 10, потом о 5 «великих» державах. Япония уклонилась, так как ее интересы были сравнительно далеки от европейских дел, и она уже в 1914 г. заняла все владения Германии в Китае. В конце концов руководящая работа сосредоточивалась, как сказано, в совете четырех (представителей четырех держав: Англии – Ллойд-Джорджа, Соединенных Штатов – Вильсона, Франции – Клемансо и Италии – Орландо).

Орландо роли не играл. Да и все интересы Италии были связаны с договором с Австрией, а пока шла речь только о договоре с Германией. Совет четырех превратился, таким образом, фактически в совет трех, и после всего сказанного ясно, что среди этих трех воля Клемансо должна была восторжествовать по всем главным пунктам.

Совет четырех заседал в обстановке, гарантировавшей полную и непроницаемую тайну того, что происходило на заседаниях. Да и теперь еще мы полностью этого не знаем, если не считать кое-каких «нескромностей», вырвавшихся из-под пера Лансинга, Кэйнса, Бэкера, Тардье и некоторых других лиц, более или менее близких к кому-либо из членов совета четырех.

Мы знаем, что прения иногда очень обострялись и что 78-летний Клемансо повышал общую напряженность в заседаниях своими резкими заявлениями, неукротимым упорством, грубыми выходками, раздражительной неуступчивостью. «Каждый день мы находили, что старый тигр стал одним годом моложе и что у него вырос новый коготь», – вспоминал впоследствии об этих трудных заседаниях Ллойд-Джордж, отказывавшийся, однако, давать более конкретные детали о том, что происходило.

Мы знаем только, что Клемансо не удалось провести отторжение от Германии всего левого берега Рейна (как на том настаивал Фош и некоторые другие военные); не удалось настоять на оккупации германских земель вплоть до полной уплаты всех должных сумм (как этого желал президент республики Пуанкаре). Были и еще кое-какие вопросы, по которым оппозиция Вильсона и Ллойд-Джорджа была так настойчива, что Клемансо уступил; но в общем мирный трактат прошел почти полностью в том виде, как он был желателен Клемансо. Президент республики Пуанкаре занял такую позицию: хотя каждая статья трактата, перед тем как поступала на обсуждение совета четырех, представлялась ему в Елисейский дворец, он впоследствии отклонял от себя полную ответственность за этот документ и давал понять, что Клемансо пошел еще на слишком большие уступки в пользу Германии. Эта позиция Пуанкаре выявилась, однако, лишь впоследствии, особенно в 1920–1923 гг. А пока он при всяком удобном случае выражал по адресу Клемансо полное благоволение.

О том, как обращался Клемансо со своими коллегами по совету четырех, может дать понятие хотя бы следующий факт. Уже текст трактата был выработан, уже эта большая рукописная книга поступила в типографию и уже кончалось печатание ее, уже германские делегаты были вызваны в Версаль для передачи им этого (пока никому еще не ведомого) текста, как вдруг, за три дня до передачи отпечатанного экземпляра немцам, Клемансо своей личной волей, не уведомив ни Вильсона, ни Ллойд-Джорджа (об Орландо не стоит и говорить), изменил текст одной важной статьи и написал, что державы, которые получат мандат на колонии (т. е., другими словами, державы, которые разделят между собой все германские колонии и турецкие владения), имеют право набирать туземные войска не только для «охраны порядка», но и для войны за метрополию. Узнавшие об этом члены совета четырех собрались на экстренное заседание 5 мая, требуя восстановления статьи в прежнем виде. Клемансо отделался словами, что Франции важно применение туземных войск для защиты французской территории. Он нехотя согласился на восстановление прежнего текста, что, конечно, нисколько не мешало милитаризировать французскую Африку после войны.

Когда мирный договор был уже совершенно готов, то общему собранию конференции, созванному для исполнения этой пустой формальности, предложили немедленно принять весь текст без поправок, что и было тотчас исполнено. Делегаты второстепенных «держав-победительниц» успели уже с января 1919 г. попривыкнуть к такому обхождению, и если роптали, то больше промеж себя и не очень громко.

Что касается общих собраний представителей всех победивших держав, то Лансинг, участник и наблюдатель этих собраний, называет их категорически «фарсом». Их созывали вовсе не затем, чтобы они высказывались, а затем, чтобы они без разговоров и неуместной критики принимали все, что им наскоро прочтет Клемансо (из постановлений «совета четырех»). Все это отзывалось «средневековьем» и «деспотизмом», как говорит тот же Лансинг, и ни у Вильсона, ни у Ллойд-Джорджа не хватило бы духу (по его мнению) так поступать, как поступал Клемансо. Но французский премьер «не страдал муками нерешительности»[186]186
  Там же, стр. 20.


[Закрыть]. Презрение, гнев, ядовитая насмешка, непоколебимейшая самоуверенность, принципиальное отрицание за оппонентом права на критику по существу, огромный темперамент, быстрый, зоркий, цинично настроенный (относительно всего и всех) ум – все это устрашало. Клемансо заставлял людей как-то сжиматься перед собой. Но, конечно, не в этом только было дело, и ни Лансинг, ни другие первоисточники, говорящие о конференции, не дают нам истинного объяснения почти полной удачи самодержавной манеры Клемансо на этой конференции, в руки которой перешли в зимние и весенние месяцы 1919 г. судьбы почти всей земли, кроме России и некоторых стран Южной Америки.

О главных причинах преобладающей роли Франции на конференции нами уже было сказано. И если Клемансо в четырехмесячной борьбе удалось отстоять главные свои позиции от Вильсона и Ллойд-Джорджа (единственных людей, с которыми он принужден был считаться), то на «общее собрание» 27 «держав-победительниц» он и на этот раз, когда принимался весь текст договора, не обратил никакого внимания.

Когда эта формальность была окончена, Клемансо дал знать германскому правительству, чтобы оно прислало в Версаль делегатов для сообщения им текста договора и подписания его. Заседания конференции (и совета четырех) происходили все время в Париже, но Клемансо решил, что мирный договор будет подписан непременно в Версале, в старом дворце Людовика XIV, в том самом зеркальном зале (Galerie des Glaccs), где 18 января 1871 г. победитель Франции, прусский король Вильгельм I, был провозглашен германским императором. По желанию Клемансо, унижение Германии должно было быть приурочено к тому самому месту, где за сорок семь лет до того возникла могучая, ныне павшая Германская империя.

7 мая 1919 г., в годовщину потопления «Лузитании», графу Брокдорф-Ранцау, министру иностранных дел Германской республики, прибывшему в Версаль во главе германской мирной делегации, был вручен текст мирного договора.

Победители и побежденные впервые после заключения перемирия в вагоне маршала Фоша снова встретились лицом к лицу.