Текст книги "Назовите меня Христофором"

Автор книги: Евгений Касимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Начинали они с Любой, как и многие, скудно и неустроенно, но они были молоды, сильны и умели радоваться простому быту. И было им легко. Растили двух малышей-крепышей, любили друг друга – и это была высшая радость, настоящее счастье, которое не могли убить даже неизбежные ссоры и размолвки. И дело, наверно, было даже не в том, что они были молоды, а в том, что было куда жить. И надежда на правильную жизнь была неистребима, и мечты о другой судьбе детей – пусть трудной, но справедливой – помогали им перемочь горести и злосчастия. Ну, подумаешь, суп с перловкой и жареный минтай с вечной картошкой! Зато ночи были жаркими! И пусть вино было дрянное – хуже некуда, – но сидели вечерами за этим дрянным винцом с верными друзьями и спорили о переустройстве жизни, и ведь правильно понимали, как ее, сволочь, переустроить. И работы они никакой не боялись, хотя с работой было туго. Деньги-то небольшие всегда можно было подзаработать, ну, там, на кондитерской фабрике грузчиком, например, или подрядиться летом на шабашку – крыши крыть или заборы ставить; но вот чтобы работа была по душе – этого, конечно, не было. И это-то и угнетало больше всего.

Когда Денисов пришел в молодежную газету, его послали в отдел культуры. Это был такой своеобразный отстойник, где можно было вполне комфортно и безопасно писать о традиционных осенних и весенних выставках Союза художников, ни черта не разбираясь в живописи, освещать помпезные фестивали искусств, солидно писать о литобъединениях и народных театрах, глубоко презирая в душе всю эту самодеятельность. Но его иногда прорывало, и он писал желчные статьи, которые ответственный секретарь газеты читал, похохатывая, а потом объяснял Денисову, почему это невозможно напечатать. Хорошо написано, старик, хорошо! По делу! Но, ты понимаешь, старичок, уж больно ты как-то… по-кавалерийски! Наскоком! Шашкой наотмашь туда-сюда! Ну, так нельзя. Мне потом самому секир-башка сделают. Ты чего, не понимаешь?! Да все понимал Денисов. Но ведь он хотел, чтобы все по-честному. Чтобы лучше стало. Уныло и зябко становилось от этих откровенных бесед. Так и пробавлялся случайными статьями, тщательно процеженными сквозь мелкоячеистое сито, но рано или поздно запивал с тоски. Читал лекции по литературе на подготовительных курсах в железнодорожном институте, но когда трое абитуриентов забрали документы и ушли в университет на филологию, то ему с недоумением показали на дверь.

И чувствовал он себя прескверно, как может себя чувствовать вполне нормальный человек, впавший в тяжкий запой, чтобы только не видеть эту вялотекущую жизнь. Только и держались на Любиной учительской зарплате. Но наступили новые времена. И открылись невиданные пути-дороги. Как ломанулись в бизнес-то! Все стали такими делаварами, что хоть святых выноси. Что-то покупали, что-то продавали, а серьезное дело мало кто заводил. Но уж кто завел и повел правильно, тот сейчас и на коне. Денисов же, недолго поколебавшись, отринул бизнес как жизнедеятельность и пошел работать на городское радио простым корреспондентом отдела культуры. И работал как черт. И не было у него ни выходных, ни отпусков – весь пыл свой нерастраченный, весь жар он отдавал работе и уже через два года стал главным редактором этого самого радио. И деньги появились, и дочку Лизаньку они родили, хотя было им уже далеко за сорок, но опять жили надеждой, что еще вот-вот, еще немного – и все образуется, и та самая мечта, которую лелеяли они в своей молодости, наконец станет реальностью. И даже пресловутый кризис девяносто восьмого не воспринимался ими как катастрофа. А потом треснула жизнь, как льдина.

Что там произошло – дело темное. Судачили, что Люба кем-то увлеклась, а некоторые уверяли, что это Денисов загулял и у него даже родился ребеночек на стороне, но так доподлинно и не известно, что же случилось на самом деле. Может, ничего такого и не было вовсе, но только Люба вдруг стала ходить в церковь и сделалась ревностной прихожанкой Михайловского прихода, сыновья уехали покорять Москву, а Петр Степанович занял денег, купил на соседней улице небольшую квартиру, отремонтировал ее своими руками, обставил ее с любовью новой мебелью и перевез туда жену с маленькой Лизой. И каждый вечер ходил к ним ужинать. Что-то, видно, все-таки произошло в их жизни, потому что долгое время ходил Денисов понурым, сумрачным и с оловянным блеском в глазах. А однажды даже написал стихотворение, хотя такого греха за ним сроду не водилось, и было в этом стихотворении все как-то очень сумрачно и нехорошо: звезды недружелюбны, ночь холодна, сердце, типа, раскололось, и все такое. Утром перечитал Денисов печальные строки со скверными рифмами, и стало ему стыдно. Сжег он над пепельницей бумажку, а пепел смыл в унитазе. И просветлела душа.

Сейчас они с Любой живут порознь, но считаются семьей. Люба настойчиво предлагала обменять обе квартиры на большую трехкомнатную, но Денисов отмалчивался или неубедительно говорил, что надо подождать более спокойных времен. Но, похоже, скоро они съедутся.

Лизанька! Доченька! Солнце мое! – с острой нежностью думал Денисов и вспоминал, как тетешкал малышку, нюхал за ушком, целовал в шейку, а Лизочек только глазками лоп-лоп. Глазки, глазыньки, глазенапы…

Он, конечно, любил и сыновей, но они уже были взрослыми, и с ними он дружил и за них переживал, но так же он переживал и болел за товарищей своих. А вот Лизу он любил без памяти, как, наверно, любят своих внуков, которые кажутся постаревшему человеку чистыми ангелами. И тем острее была его любовь, что тоскливо понимал состарившийся Петр Степанович: обречен Рим, и распад его неизбежен, а значит, и беды будут нешуточными, и беды эти встанут в полный рост перед потомством его. И пусть он был нацелен делать жизнь, хоть как-то своим участием в этом деле отдаляя окончательный бесповоротный конец – нет, не великой эпохи, а гигантского русского мира! – оставалось только лгать дочери, что все будет хорошо, и продолжать беспамятно любить ее. И было ему страшно за Лизу. И опять закрадывалась робкая беспомощная мысль о чуде, но мысль эта была слабая и быстро вытеснялась ежедневной рутиной.

Денисов ждал Василича на троллейбусной остановке, которые по нынешней моде назывались остановочными комплексами и представляли собой скамейку, рекламный щит и стеклянные павильоны, набитые пивом, сигаретами, просроченным печеньем, жвачкой и презервативами. Дневной мужской народ – все больше сумрачный и опухший – интересовался пивом в пластиковых баклушах или сиськах, тут же этим живительным пивом затаривался, затоваривался и тут же на остановочном комплексе его и потреблял, дожидаясь троллейбуса, везущего в холодное чрево района, где еще теплились отдельные цеха Завода Заводов, который напоминал гальванизированный труп. Денисов от нечего делать стал изучать пестрый ковер бумажных объявлений, густо налепленных на железный лист.

Красно-черная листовка с развратной бабищей, явно сканированной из какого-то порнографического журнала, призывала:

ДЛЯ ТЕХ, КТО НЕ ВСЕ!

SPA-САЛОН «БУДУАРЪ» предлагает:

– королевский массаж;

– массаж «РОЗОВОЕ ШОУ»;

– шведский массаж;

– кальян;

КРУГЛОСУТОЧНО!

Ужасно некрасивая коротконогая девица в красном хитоне и неестественной напряженной позе манила:

Женский клуб «ГЕЙША»!

Базовый курс: 10 занятий – 10 000 р.

– Алхимия экстаза;

– Даосские сексуальные техники;

– Древнейшие храмовые практики;

– Женские магические пассы древних индейцев;

– Квадрат Пифагора;

– Генетический транс;

– Курс Веселого Волшебства;

– Вумбилдинг (развитие женских интимных мышц).

В общем, курлы-мурлы.

А вот белесый юноша с сильно накрашенными лживыми глазами представлялся как магистр магии Семион Семионов:

МАГИЯ ВУДУ!

– Вечный приворот!

– Энвольтирование!

– Отворот!

Индивидуальный прием – напротив библиотеки Белинского с пн до сб с 12 до 18.

ПСИХОТЕРАПЕВТ из Семейной клиники «Династия» сулил заботу и внимание и предлагал среди прочего:

– Консультации при ухудшении здоровья, связанном со стрессом (панические атаки, синдром раздраженного кишечника).

– Сеансы психотерапии «как любить себя и ни от кого не зависеть».

Некто ТУРГАНОВ (Борода) предлагал посетить семинар ФЕЙЕРВЕРК ВОЛШЕБСТВА:

– Уникальные энергетические практики, подключение к потоку силы и жонглирование картинами мира!

Стоимость всего 2900 рублей.

А вот двухдневный семинар-тренинг «КАК МАНИПУЛИРОВАТЬ ЛЮДЬМИ»:

Хочешь научиться оказывать влияние на людей?

Соблазнять?

Достигать своих целей в переговорах?

Быть успешным?

ПРИХОДИ!

Программа предполагает изучение скрытых манипулятивных техник НЛП и гипноза, а также методов спецслужб.

Доцент кафедры физической и психической реабилитации ГуГУ, имеющий 25-летний стаж работы, автор 156 научных публикаций, руководитель тренинг-центра «VALYJ PSY-trainings» Иванов И. И.

Им бы политтехнологами работать, усмехнулся Денисов. И зарабатывали бы гораздо больше. Те тоже были горазды на подобную мутотень. Или политологи, которые перед выборами вдруг появлялись на телеэкране и с академическим видом начинали ворожить или составлять центурии на манер нострадамовских. Особенно веселили Симонов и Рукенглас. Политолог Симонов был, понятно, мужского пола, а политолог Рукенглас совсем наоборот – женского. Хотя они мало чем отличались друг от друга по важной манере речи и, самое главное, по ахинее, которую они несли с экрана. Что-то типа: «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье… вечер – семь…» А потом радостно объявляли: «Вам отрежут голову!» Предсказания их никогда не сбывались, но почему-то они всегда были при деле: то всплывали научными сотрудниками какого-нибудь института или – бери выше – академии, которые сегодня можно учредить так же запросто, как индивидуально-частное предприятие по вязке шерстяных носков, то обнаруживались штатными консультантами при полномочном представителе президента России, то еще где-нибудь, где можно было говорить все что угодно и, главное, ни за что не отвечать. Никто и никогда их прогнозы не проверял. А умный победительный вид стоил многого. Денисов сплюнул тягучую желтую слюну.

На остановке появились две девицы, вполне симпатичные, но которые при ближайшем рассмотрении оказались настоящими биксами. Были они миловидными, с чистой кожей, которая была немножко испорчена косметикой, и очень похожими на хорошеньких пластиковых куколок. Похоже, чувствовали они себя замечательным товаром, который всем свои видом говорил: «Купи меня!» Говорили они старательно артикулируя и несколько растягивая слова на блатной манер – это была не шикарная вульгарность и глупость светских львиц. Они представляли собой какой-то странный образ, который вылепил умелый медийный дизайнер, превращая обычную гопоту в гопоту гламурную. И вот если бы они были вооружены бутылками с пивом – то и не вызвали бы у Петра Степановича недоумения, но в руках у них были кипы бумаг, ведерко с клеем и облезлая кисть. Девицы живо шлепнули кусок клея на стенд и махом приклеили гнусного розового цвета квадрат, на котором черными буквами было начертано: ТИМОФЕЙ ЦЫБУЛЯ. Сначала Денисов и не сообразил, кто таков этот Цыбуля, только подивился редкой фамилии, мельком подумалось, что вот еще один ловкач, заманивающий доверчивые души в мистические гламурные сети, но вдруг сообразил: конкурент! И тут же получил подтверждение, прочитав напечатанное более мелким шрифтом императивное сообщение, что сей Цыбуля является собственно депутатом 36-го избирательного округа в славном районе Тяжмаша. Чертов Чиполлино!

Мощный дед, опираясь на клюку, стоял на остановке и брезгливо смотрел на девиц. Всем свои видом он выказывал отвращение к ним, и видно было, что его раздражали их молодость, веселость, бесшабашность, глупость и глянцевая их красота.

– Чегой-то вы тут развешиваете? Лепят и лепят всяко дерьмо!

– Это наш бизнес, дед! – весело и рассудительно сообщили девицы.

– Бизнес, мля! Счас у вас все бизнес. Счас и проституция – бизнес! – заворчал дед и отвернулся.

– Реально, мухомор, – засмеялись про меж себя куколки.

Девицы Денисову тоже не шибко понравились, особенно их приблатненность в сочетании с красивенькими целлулоидными мордочками, но он раз и навсегда запретил себе ворчать по поводу моды и поведения молодых. Он хорошо помнил, как сам ходил в расклешенных брюках, с патлами до плеч, вызывая негодование стариков и пламенных комсомольцев, а чтобы позлить обывателя – мог напялить на себя футболку с отпечатанным на ней по трафарету Миком Джаггером, надеть деревянные бусы, а на танцплощадке танцевать, ломаясь, как игрушка на пружинках. И чрезвычайно гордился собой, будучи заметенным оперативно-комсомольским отрядом, и в штабе этого самого отряда насильно пострижен и даже бит лично комиссаром и депутатом местного совета Банниковым. Он чувствовал, что его ненавидели – и от этого вдохновлялся еще сильнее. Ругателей же он высокомерно презирал – не было ненависти места в его молодой жизнерадостной душе.

Потом как-то остепенился. Перестал слушать рок-н-ролл, стал ходить в филармонию, в одежде был консервативен – твидовый пиджак и вельветовые брюки. Но себя тогдашнего помнил и поэтому и к нынешнему племени младому, совершенно ему не знакомому, относился он не то чтобы равнодушно, но молча и снисходительно.

Денисов дождался, когда девицы уберутся во дворы, и брезгливо содрал влажный расползающийся розовый квадрат. Однако какой ход! Какой расчет! – поразился неожиданной догадке Денисов. В районе живут в основном татары, башкиры и украинцы – потомки спецпереселенцев, что строили Тяжмаш. Не зная совершенно кандидатов, да и не интересуясь ими особо, человек у избирательной урны инстинктивно сделает выбор в пользу чего-то близкого ему. Или просто знакомого. Или приятного во всех отношениях. Украинец проголосует за своего. Татарин за своего. И никакого, понимаешь, национализма. Ну почему я не татарин, загрустил Денисов. Но тут подъехал Василич, и озябший Петр Степанович окостенело завалился в машину.

У подъезда вылинявшей хрущевки стояли три старушки. Две из них были одеты в плюшевые кацавейки, а одна в новую серую телагу. Головы повязаны оренбургскими пуховыми платками. Старушки были суровы, смотрели исподлобья. Вот, я ваш депутат, сказал Денисов, есть какие жалобы? И вдруг остро почувствовал свою беспомощность. Что-то было дикое и нелепое в этой встрече с народом. Старушки переглянулись и вдруг наперебой заговорили. В горячем цеху – полный стаж выработали, а на пензию прожить нельзя! Жировка придет – хоть вешайся! А ремонт в доме с шийсят второго не делали! В подвале парит, подъезды сырые! Да че там говорить! Вот почему раньше… Раньше-то…

Милые вы мои, вдруг с жаром заговорил Денисов. Ну не я ж этот чертов капитализм построил! А что – раньше? Раньше! Раньше социализм был. Потом его на помойку! А сейчас кто во власти? Знаете? Но вы ведь тоже власть, с сомнением покачали головами старушки. Да какая я власть, отчаянно махнул рукой Денисов. Дак зачем вы тогда нам нужны? А я и сам не знаю. Работаю как «Скорая помощь». Если уж совсем непроханже – вот и идут ко мне. Я спасаю. Тому путевку в детский садик достать, тому сантехника вызвать. А не всегда удается, честно вам скажу. С этими крокодилами воевать – сил не хватает. И глаза старушек подобрели, и засветилось в них доверие. Эх, тяжело жить! Да мы выкручиваемся. В продмаге – что подешевле смотрим. В секонд-хенд ходим, выбираем обноски, что негритяне нам присылают. А правда, что у ваших-то часы за полмиллиона? И, говорят, они в ресторанах питаются? А мы вот одни макароны едим. И неподдельная усталость была в их словах. Поддержал Петр Степанович. Да! Жрут в три горла! Это правда! Сам видел! Приглашали. Пришел. От жратвы столы ломятся: тут тебе – икра, тут тебе – креветки жареные, буженина, салями, сыр швейцарский, вино французское. Шоколад жидкий – фонтаном бьет! Стало противно. Ушел не поевши. Пусть подавятся своими салями.

Старушки твердо сказали, что подумают.

Денисову было стыдно. Слово «депутат» стало чуть ли не ругательным. И чиновника, и депутата люди видели как одну шайку-лейку, которая только и жирует на беде народной. И не без помощи телевидения, которое для многих единственная услада и которое, гадство, формирует. И, как подозревал Денисов, вовсе не случайно. Впрочем, депутаты сами давали повод для злословия. Кто при встрече хамит, а кто и вовсе недоступен. Но если чиновника назначают, то депутата-то выбирают сами люди! Вот ведь парадокс. Какое право получили – право выбора! Ввели местное самоуправление. И что? Жители двора требуют: поставьте скамейку, а то присесть негде! Напрягся, побегал, поставили-таки скамейку. Скоро пошли жалобы: сидят колдыри, пьют, мат стоит… Уберите скамейку! И так во всем неразбериха.

Он, конечно, работал честно, не задумываясь. Разбирал обращения и составлял на них письма в администрацию района. Если его приглашали на встречу, приезжал, внимательно выслушивал горячие речи и опять составлял письма в администрацию, в прокуратуру, в правительство, а иногда и самому президенту. Он даже внимательно выслушивал жалобщиков, на которых соседи наводили из своих квартир таинственные аппараты, испускающие лучи смерти (только кастрюля на голове и спасает, Петр Степаныч, но ведь так невозможно жить, примите меры!)

На заседаниях думы больше молчал, но если говорил о чем-нибудь, то, как ему казалось, по делу и с угрюмым нажимом. Он настаивал, что пора уже прекратить спрашивать с бедного обывателя, что он сделал для родины, и давно уже задаться вопросом, а что родина сделала для него – несчастного маленького человека; И чувствовал себя вполне порядочным человеком.

Но всерьез Денисов задумывался, когда его честность начинала угрожать благополучию его семьи. Семью надо было содержать. И тогда он растерянно искал компромисса. И слушал, что ему нашептывал на ухо в коридоре его партайгеноссе, или как с нажимом требовал поведения его шеф, или звонил по мобильнику кто-то важный и сильный из администрации, связанный с шефом незримыми деловыми нитями, и бодро так советовал координировать свои действия с лидером фракции, намекая, что с Савловым все согласовано. И Денисов отступал, обрушивая принципы куда-то в бездну души своей, где, как ему казалось, они его не будут беспокоить. И, поступив так, он опять честно себе признавался, что поступил как сукин сын, и вздыхал – инстинкт самосохранения. И говорил себе, что надо бы как-то по-другому, надо бы как-то честнее – ведь что-то есть в этой жизни очень важное, может быть, даже важнее семьи, но пугался и бежал этой мысли. А вечером шел в подвальчик и покупал уже не мерзавчик, а чекушку. А то и поллитровку. И что Савлов хороший, что он работает на благо людей, Денисов сначала убеждал себя сам, потом стал убеждать других.

Денисов вышел из машины. Возле высокого крыльца первого подъезда девятиэтажного дома собралась изрядная толпа. Его тетушки уже вели агитацию, но люди стояли мрачные и насупленные. Тут же был и верный помощник Андрюша.

Денисов подошел, поздоровался. Рядом возник бодрый старичок и повел Петра Степановича в подъезд. Народ вскрикнул:

– Эй, Панфилов! Куда депутата поволок?

Тот только рукой махнул, сейчас, дескать.

Гаже этого подъезда Денисов не видал ничего. Когда-то синие стены были облуплены, подъездные стекла повыбиты, но, несмотря на холод, настойчивый запах помойки стоял на всех этажах.

– Вот. Заварили мусоропровод. Куды девать мусор? Баки поставили в ста метрах от дома. Так кто ж пойдет? Так мы у подъезда и бросаем. Надо бы как-то вывезти. Помогите!

– А зачем же у подъезда бросать? – удивился Денисов. – Ведь крысы разведутся.

– Уже развелось! И житья от них нет! – радостно подхватил бодрый старичок Панфилов.

– А чего в баки не носите? – недоумевал Денисов.

– Так далеко! Это ж метров сто будет. Ну, кто пойдет? Ну ладно я. Ходил на помойку исправно. А потом уж, когда навалили кучу – то и я стал бросать, где все. Надо бы помочь! А вот еще тема есть. В трамваях хорошо бы ящики с песком установить. На случай пожара. Ведь случись что, и сгорит трамвай-то. Или вот у нас во дворе машины ставят. Не пройти!

– Так ваши же соседи и ставят, – рассудительно сказал Денисов. – Вы с ними не пробовали договориться? Вы же сообщество. Сила.

Но старичок только плечами пожал.

– Да как с ними договоришься? Они вон все – крутые.

– Андрюша! Запиши все предложения, – кивнул Денисов помощнику. И тот быстро стал черкать в толстой амбарной книге.

– Мы обязательно рассмотрим все ваши вопросы, – сказал Денисов старичку. – Как только выборы закончатся – мы сразу все эти ваши наказы оформим как надо и главе района запросы пошлем.

– Э-э! – насмешливо протянул старичок. – Мы к главе района не раз уж обращались. Обещают оне, а так ничего и не делают.

И я вашу помойку разгребать не буду, вдруг отчаянно подумал Денисов. Ну что за свинство! Навалили выше крыши, а теперь – давай, депутат, разгребай! Он внутренне озлился, но виду не подал.

– Пойдемте вниз, там ждут.

И они сошли вниз по грязным бетонным ступеням и вышли на высокое крыльцо.

Общество было непростое. Это Денисов понял сразу. Людей сдерживала денисовская гвардия – тетушки-агитаторы во главе с Венерой-бригадиршей. Они уговаривали людей послушать, что скажет депутат, вот он вышел, смотрите, он наш, наш и сейчас ответит на все ваши вопросы, но люди хотели говорить сами. И не успел Денисов открыть рот, как его засыпали вопросами, которые и вопросами-то не были, а были просто ором замордованных жизнью людей. Вот что эт придумали? А? Монетизация! Вот были льготы! А сейчас-то что? Опять нас ограбили! А на пенсию-то в четыре двести поезди-ка! А в больницу-то надо с двумя пересадками! Кто эт придумал? Толпа напирала, бурлила, люди злобно спрашивали с власти, которую на сей момент представлял Петр Степанович Денисов, депутат по 36 избирательному округу, четыре года представлявший жителей этого округа в городской думе, и выплескивали на обескураженного депутата накопившуюся злобу и гнев. И были в их ярости и беспросветная кухонная нищета, и нечищенные дороги, и разбитые дворы, и загаженные подъезды, и унижение в бесконечных кабинетах власти, и невозможность дальше так жить и терпеть эту жизнь, потому что жизнь уже кончается, а терпенье закончилось уже давно. И не верят они обещаньям, а верят только делам, а дела нашей власти говорят сами за себя: люди для нее, для этой власти, непонятно откуда взявшейся, просто мусор. Я пятьдесят лет на заводе отработал, хрипел в лицо Денисову дед, а пенсия у меня – пять тыщ! А за квартиру половину отдай! А теперь еще и бесплатный проезд отменили! Кто это придумал? Губернатор? А сколько губернатор получает? А? Вот пишут, что сто двадцать восемь тыщ! Это справедливо?

Пенсионеры первых рядов неожиданно подняли свои палки, как ружья, и пошли в штыковую атаку на бедного Денисова, которому не давали и слова сказать. Если бы моя воля, надрывался дед, я бы всех их – и мэра вашего, и губернатора, и всю эту сволочь – расстрелял бы! Поставил бы к стене – и расстрелял бы! Дед совсем взъярился и, дрожа от ненависти, стал тыкать своей палкой с острым шипом на конце прямо в лицо Денисову. Тот побелел, но ни шагу назад не сделал. Бригадирша-татарочка стала оттеснять деда, воркуя дружелюбно, ты что, ты что, Скобченко? Он-то здесь при чем? Ты что ж с палкой-то на нашего? Петр Степанович оглядел толпу и вдруг заметил крепкого парня в хромовой куртке и синих джинсах, смотрящего на него с мутным вниманием. Он стоял за толпой, он явно просто проходил мимо, но крики стариков привлекли его внимание. Парень поматывал крупной башкой, пьяно морщил лоб, узил глаза – и вдруг стал решительно проталкиваться сквозь говорливую толпу, и была в нем такая злобная решительность, что вдруг Денисову стало ясно: что-то будет. Он тихонько шепнул Андрюше:

– Позови Василича.

Сам же собрался в пружину и, не теряя из поля зрения кожаную куртку, стал объяснять старикам, и в первую очередь яростному Скобченко, что монетизация – это решение российского правительства, что он сам против нее, потому что видит глупость этого решения и недальновидность. Он стал рассказывать про социальные льготы в других капиталистических странах и как там у них заботятся о стариках, но это еще больше разожгло людей. А хромовая куртка уже была рядом. На Денисова уставились бешеные светло-голубые глаза, бледное лицо парня было искажено истерикой, которая еще не вырвалась наружу, но уже подкатывала к кадыкастому горлу. Монезация, захрипел парень, в натуре! Мама бедная! Ты, падла, замутил? Мама моя… Он был пьян, но пьян не настолько, чтобы качаться и падать, был он ловок и налит какой-то потаенной силой, какая встречается у блатных, ведущих серьезный разговор. Монезация! С-сука! Парень сунул руку в карман.

У Денисова захолодело в животе, он посмотрел, не идут ли Андрюша с верным Василичем, и проглядел момент, когда белое перекошенное лицо уркана как-то уплыло в сторону, и когда развернулся к нему, скользнул по всей крепкой фигуре взглядом, чтобы контролировать, значится, но отчетливо увидел только серое грязное лезвие ножа, зажатое в белом крепком кулаке с невнятными порточками. И как-то ловко и незаметно нож этот рыбкой нырнул куда-то в бок Денисову. Парень тут же стал выбираться из толпы, низко наклонив голову.

Так никто и не понял ничего. И опомнились только, когда изумленный Петр Степанович нелепо присел и стал заваливаться на спину. Чтой-то с вами? – Венера растерянно приблизила свое широкое лицо вплотную к лицу Денисова. Вдруг на бетонные ступеньки крыльца крупными каплями просыпалась кровь. И тогда все замолчали.

Денисов лежал на спине на крыльце, но не чувствовал ступенек. Почему-то поплыл перед ним давешний сон. Только он был уже не в вагоне поезда, а сидел на корточках на железнодорожной насыпи. Колея была непривычно узкая, какая ему встречалась в Черногории, в каком-то далеком, почти забытом путешествии. Он что-то искал, елозя ладонями по жирной черной земле. Земля была совсем близко и сильно пахла креозотом. Рядом стояла дрезина, приткнувшись в тупичке к толстой автомобильной шине, прикрученной к старым рыжим шпалам, сложенным штабелем поперек узкоколейки. И было безлюдно, сыро. Сквозь туман с одной стороны виднелись какие-то строения – то ли заброшенные фабричные цеха, то ли пакгаузы, а с другой – на параллельной дальней ветке – паровичок. Вагонные окна были мутны от грязи, некоторые разбиты, и паровозик с большими красными колесами и тусклым закопченным тендером выглядел давно остывшим. Вдруг возле дрезины кто-то закопошился, но Денисов видел только спину в выцветшей телогрейке и все не мог понять, кто это, а тот, копошащийся, натужно рванул механическую тележку, сдвинул ее с места и пустил в обратную сторону, ловко заскочив на ходу. И она пошла своим ходом, все более и более убыстряя ход, видно, дорога шла под незаметный уклон. Колесный стук стал угасать. До-дэс-ка-дэн! – усмехнулся Денисов, и глаза его застлало туманом.

Июнь 2011