Текст книги "Назовите меня Христофором"

Автор книги: Евгений Касимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

На улице Ошет зазывалы с постными лицами кричали в толпу, распахнув двери таверн, в витринах крутились на вертелах подрумяненные поросята, пахло жирной и пряной едой. Из ресторанного чада вдруг выскочил какой-то грек со стопкой белых тарелок, яростно закричал и с размаху разбил одну тарелку о брусчатку. Победно оглядев остолбеневших прохожих, он галантно пригласил парочку туристов отобедать, но, увидев, что парочка собирается улизнуть, опять закричал, завращал бешено глазами и стал с размаху колотить тарелки о мостовую. На третьей тарелке перепуганная парочка, очевидно, опасаясь быть немедленно зарезанной острым кухонным ножом, приняла приглашение и, сопровождаемая неистовым греком, в смятении исчезла во тьме харчевни.

Мы вышли на бульвар Сен-Мишель и двинулись к Люксембургскому саду.

Этот год был объявлен во Франции Годом Китая, и ничего удивительного, что на решетках Люксембургского сада была устроена фотовыставка, посвященная китайскому житью-бытью. Рядом с воротами висела громадная фотография красной свиньи. Свинья была явно покрашена кармином. Под свиньей курилась сладким дымом жаровня, на которой пеклись каштаны. Неопрятный старичок в обрезанных перчатках предлагал за пять евро кулечек каштанов. На набережной Сены такой кулечек можно было купить за три. А на Монмартре – всего за одну евромонету. Однако почему свинья такая красная? Может быть, это намек? А может быть, хавронью снимали к ихнему году Свиньи? Навели, так сказать, макияж. А может быть, это и не краска вовсе, а какой-нибудь соус, которым мажут хрюшку перед тем, как ее изжарить? Загадочная фотография. Ее бы, наверно, качественно объяснили мудрецы-семиотики из Сорбонны.

Через парк, по улице Вавен мы вышли к «Ротонде», которая стоит на углу бульваров Распай и Монпарнас, как малиновая детская каруселька с музыкой. Рядом примостился роскошный роденовский Бальзак.

Бон суар, приветствовал нас в дверях официант с бесшумным пылесосом. Бон суар, месье Кристоф, учтиво сказал я, и тот заулыбался, уволок куда-то пылесос, таща его за гофрированный хобот как ручного зверька, и не успели мы выбрать место, как он объявился в полной готовности, сунул нам в руки меню в тяжелых бюварах и положил на столик два больших бумажных листа, испещренных фамилиями знаменитостей, заглядывавших когда-либо в «Ротонду». Кокто, Хемингуэй, Пикассо – и еще десятка три звучных имен. Я даже обнаружил имя Ленина, но, думаю, это какой-нибудь другой Ленин был.

Месье Кристоф с готовностью вытащил блокнот. Ты что будешь, Ксюша? Здесь отлично готовят филе. Нет, испуганно сказала Ксюша, мне ничего нельзя! А может, устерсы? А? Ксюша! Вполне диетический продукт. Или улиток? Ксюша скорчила рожицу и твердо сказала «нет». Разве что сыру. Я вздохнул. Сыру – мадемуазель. Видя замешательство официанта, я сообщил ему, что Ксюша – моделька, и прошелся пальцами по столу, изображая прет-а-порте. Месье Кристоф понимающе кивнул. А мне – как обычно. Филе. С горчичным соусом. И с картошкой по-французски. И маленькую бутылку красного вина. Да, medoc. Месье Кристоф исчез.

В углу сидел молодой человек с песочными волосами, в приличном твидовом пиджаке, впрочем, несколько великоватом, и что-то строчил в тетрадь, поминутно припадая к большой кофейной чашке. За твоей спиной, Ксюша, сидит молодой бедный писатель. Сейчас он сочиняет рассказ о своем отрочестве, проведенном у Темной реки. Ксения осторожно полюбопытствовала. А может быть, это просто наняли какого-нибудь студента, выдали ему пиджак, и он иногда изображает из себя писателя. Поддержать, так сказать, имидж заведения. А может быть, через десять лет мир узнает его как большого писателя. Кто знает, кто знает…

За соседним столиком пожилая пара аккуратно ела черную икру и мелкими глотками пила шампанское.

Ксения продолжала любопытствовать. Слушай, она сделала круглые глаза, это же… Модильяни! Это копии, сказал я. Но очень похоже, сказала Ксения. Это, Ксюша, не та «Ротонда», в которую ходил Илья Эренбург, той «Ротонды» уже нету. Это тоже копия. Только весьма улучшенная. Это – как тот нищий, который раздражал своими лохмотьями Оскара Уайльда, и он заказал бедолаге костюм из самой лучшей ткани, лично указав портному, где сделать прорехи.

Запиликал мобильный телефон. Ксюша порылась в сумке, достала трубку. Да, сказала она. И лицо ее изменилось! Она что-то смущенно и невнятно говорила в трубку, и было видно, что у нее голова кружится от нежности.

Бесшумный, как ниндзя, появился месье Кристоф, поставил на стол маслины. Я стал выбирать их, накалывая на деревянную шпажку. Косточки я сплевывал в салфетку. Ксения закончила свой разговор и бросила трубку в сумку. Извини, сказала она, лицо ее порозовело. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Хорошо тебе в Париже? Она рассеянно смотрела на меня. Не знаю. Домой хочется. Она стала внимательно изучать имена знаменитых посетителей. Это автографы? Вряд ли. Смотри, Хемингуэй – с сильным наклоном вправо. Это не его рука. Хотя похоже. А тебя здесь нет, сказала Ксюша. И засмеялась. Это упущение со стороны администрации кафе, строго сказал я и достал свое стальное перо «паркер». И мы сейчас немедленно ликвидируем некоторый пробел в истории «Ротонды». Я нашел свободное место и между великим художником и великим кинорежиссером расписался на французский манер – Kasimoff.

Тут как тут – официант с вином и сыром. О! Месье тоже знаменитость? Месье – писатель? Я важно надул щеки. Кто знает, кто знает… Официант засмеялся и ловко выхватил из-под моего локтя бумажный лист. Месье… Ka-si-moff? Я надул щеки еще больше и кивнул. Официант захохотал и умчался прочь, складывая вчетверо бумагу.

Вот, сказала Ксюша, теперь, когда ты будешь сюда приходить, он тебя будет встречать: бон суар, месье Kasimoff! А через лет тридцать, сказал я, они обновят свою бумажку, впечатав мой автограф. И это будет единственно подлинный автограф среди жалких подделок.

Русские идут!

Вежливый, как повидло, портье передал мне визитную карточку, при внимательном изучении которой я обнаружил, что мой друг Владимир Юрьевич Борев, главный редактор газеты «Советник ПРЕЗИДЕНТА», является еще и главным редактором журнала боевых действий «НАРКОМАТ», а также кандидатом философских наук. Также выяснилось, что он остановился в отеле «Монте Карло». И до завтрашнего обеда он совершенно свободен.

Было уже поздно, звонить Бореву я не стал, а завалился спать. И снились мне странные сны. Будто бы в Екатеринбурге весна, но какая-то душная, темная весна, и хотя цветет черемуха, но света во дворе не прибавляется от белых кистей, и какой-то лиловый сумрак залил городскую перспективу. Вдруг по радио объявляют: бургомистр пошел на цугундер – будто бы у него нашли в кабинете сто пять миллионов рублей, которые (вот нечаянная радость!) вернутся в бюджет города. Народ высыпал на улицу, толпится у подъездов, ликует – обсуждает благую весть. Но мрак не рассеивался, а наоборот – становился еще плотней и приобретал совсем уж грязные оттенки. Проснулся с тяжелой головой.

После сигареты и большой чашки кофе вялая кровь ожила, омыла мозг, напрочь разрушая темные и невнятные картины сна, а когда я повторил нехитрую процедуру реанимации, кровь уже напряглась, заискрила электричеством, и пустая занюханная кофейня показалась мне вполне приличным и надежным местом, а зевающий нечесаный буфетчик – милым молодым человеком, просто немного потраченным за вчерашний вечер.

Я вышел на рю Бланш и пошел вниз, к центру. Накрапывал дождь, что настроило меня на меланхоличный неторопливый лад.

С Боревым меня познакомил уральский заводчик Анатолий Иванович Павлов – могучий русский мужик, возвышающийся Монбланом над унылым нашим ландшафтом. Таких людей я в своей жизни еще не встречал, думаю, что скороговоркой здесь не обойтись, поэтому расскажу о нем в другой раз, когда руки дойдут до горестной сербской повести. В Сербии мы были вместе с Боревым и Анатолием Ивановичем, вели сложные переговоры с архиепископом Черногорским и Приморским Амфилохием о возможном вывозе десницы Иоанна Крестителя, хранящейся в Цетинском монастыре, в Россию. На время, разумеется. Сам факт этих переговоров чрезвычайно возбудил мальтийских рыцарей, итальянских мафиози, а также немецкую и американскую разведки. Я уж не говорю о сербских и черногорских политиках. В общем, было дело на Балканах. Но об этом потом, потом…

А вот и рю дю Фобур Монмартр. Или Предместье Монмартра. Девятый аррондисман. А вот и отель «Монте-Карло». В маленьком холле замечательно пахло свежим кофе. Высокий молодой человек с бледным лицом Жюльена Сореля (в исполнении Николая Еременко-младшего) стоял за стойкой и внимательно изучал газету.

Мил человек, щедро улыбнулся ему русский путешественник, у вас остановился мой друг, месье Boreff. Нельзя ли его видеть? Жюльен Сорель мгновенно среагировал на фамилию Борев, произнесенную на французский манер. С достоинством как минимум виконта он сообщил, очевидно, местопребывание месье Борева. Но беда в том, что русский путешественник не владел французским языком (как, впрочем, и другими, кроме родного, понятно, и с иностранцами изъяснялся исключительно по-русски) и поэтому артистически изобразил на своем лице недоумение. Тут Жюльен Сорель вдруг рявкнул: «Настя!», отчего сходство с Николаем Еременко-младшим еще больше усилилось. И тут раздвинулись толстые портьеры, и взору нового варвара явилось диво дивное: девушка с длинными русыми волосами, с простым лицом, в скромном ситцевом платьишке. Но глаза ее светились, как темные смарагды! Месье Борев, улыбнулась барышня-крестьянка, у себя на четвертом этаже. Сразу направо. Колыхнулись портьеры – и виденье исчезло. Так я пошел? Ошарашенный посетитель показал пальцами перевоплощенному артисту, как он пойдет по лестнице. Николай Еременко бесстрастно кивнул. Месье Kasimoff! Евгений. Эжен. Русский человек, как простодушный индеец, стукнул себя кулаком в грудь. И протянул дружелюбно руку аристократическому портье. Шаин! – ответил тот церемонно, и рукопожатие совершилось. Имя это, что ли, у него такое?

На четвертом этаже я стукнул в указанную дверь, и дверь тотчас же отворилась.

Борев был все такой же – большой, энергичный, с взъерошенными громадными усами. Мы обнялись. Встреча в Монте-Карло, сказал я и ухмыльнулся. Вы знаете, Женя, это самый приличный отель в районе. Лет пятнадцать назад я изучил множество отелей в Париже и остановился на этом: недорого, относительно комфортно, недалеко от центра. Что? А с Генералом мы останавливались в «Гранд-отеле», Женя, в «Гранд-отеле». Другого Генерал себе и позволить не мог в таком вояже. Ну, разве что отель «Крийон». Кстати, я там устроил ему встречу с Шираком. О, это сложно было придумать, а исполнить-то как раз очень просто. А вот с нашей скромной гостиницей однажды произошел презабавнейший случай. Вы представьте себе, приземляется самолет из Москвы в аэропорту Шарль де Голль и из него выгружаются трое русских туристов, которые веселились всю дорогу и выпили все, что им предлагали, и все, что они взяли с собой. А денег у них, похоже, было много, и, похоже, все их путешествие было затеяно только для того, чтобы истратить эти деньги как можно более шумно. И вот они выгружаются из самолета, и стюардессы напряженно им улыбаются, а потом плюют вслед. А эти трое развязно ловят такси и, похлопывая по плечу шофера, который еще к тому же оказался негром, кричат бедолаге в самое его черное ухо: в Монте-Карло, бой! В натуре! И намерения, очевидно, у них были самые решительные, ну, не меньше как обчистить какое-нибудь роскошное казино. Как говорится, чтобы остались у них только хваленые зеленые столы. Негр поморщил лоб, покумекал и повез их. И через полчаса подруливает к нашему отелю. Битте-дритте, синьоры, «Монте-Карло». Как Монте-Карло? Это Монте-Карло? А они-то представляли, что их сейчас встретят шикарные швейцары в форме, и девушки в длинных платьях и с длинными мундштуками, в которых дымятся египетские сигареты, отведут их к таинственной рулетке, где они с ходу начнут срывать свои миллионы, потому что дуракам всегда везет. А тут – скромный отель и неприступный портье. Обман, кричат эти три товарища и начинают шофера бить, причем очень неполиткорректно обзывая его на всю улицу, но тут уже и полиция подоспела, а с французской полицией, Женя, не шутят. В общем, как это вы говорите, спендикрючили их одномоментно. Не знаю, добрались ли они до своей мечты. Скорее всего, нет. Французская полиция – это вам не ППС. С ними договориться не получится.

Владимир Юрьевич, признайтесь, вы это все выдумали, закричал я. Прямо сейчас и выдумали! Это отличный скетч! Это, Женя, чистая правда, отвечал Владимир Юрьевич и таинственно улыбался.

Портье мы застали врасплох – с огромной кружкой, из которой он задумчиво прихлебывал кофе, Шаин стоял за конторкой и что-то читал. И, судя по выражению лица, не меньше чем Библию. Завидев нас, он ловко спрятал кружку и безукоризненно улыбнулся. И в этот момент опять шевельнулись портьеры, и на миг явилось нежное лицо, и зеленые глаза царапнули меня по остекленевшему сердцу. А что, Женя, вы уже познакомились с этой очаровательной девушкой? Борев с веселым любопытством смотрел на меня. Настя, прошептал я. Ее зовут Настя! Борев только крякнул и натянул на свою башку черный берет, украшенный мощной кокардой Госнаркоконтроля, представлявшую из себя щит с вертикальным мечом, пронзающим змея. И мы выкатились на улочку.

Парижский дождь, к которому невозможно привыкнуть, потому что он начинается и заканчивается совершенно нелогично, встретил нас, но Борев ничуть не смутился, коротко скомандовал: «За мной!» – и увлек меня под какую-то каменную арку, над которой красовалась надпись «Пассаж Вердо». Мы шагали по гулкой пустынной галерее, в стеклянных витринах которой торчал всякий хлам, который разве что по пятидесятилетнему возрасту можно было назвать антиквариатом, и ни одной живой души не попадалось нам навстречу. Дождь бил в стеклянную крышу, и влажный длинный сумрак заполнил коридоры, где в укромных закутках таился призрак обольстительного месье Верду, скользил тенью неуловимый Арсен Люпен, бежал по темным переходам сыщик Видок, шумно шелестя мрачным дождевиком. Озноб охватил меня: казалось, сейчас за поворотом мы непременно столкнемся с тучной фигурой в серой сутане – нет, почему в сутане? В шелковом цилиндре, в сером распахнутом сюртуке, с шикарной голубой жилеткой напоказ, а поперек – золотая цепочка, пристегнутая к часам с репетиром, покоящимся в жилетном кармане, в тесноте которого вязнет тиканье диковинного механизма, придуманного трезвыми умами, чтобы лишний раз доказать людям, что время невозвратимо. Какая чепуха! А как же – «с Байроном курил и пил с Эдгаром По»?

Мы вышли на свет божий и тут же нырнули в другой пассаж – точную копию первого, но с названием «Панорама». Знаете, Женя, я исследовал весь этот район и обнаружил, что половину Парижа можно обойти в самый сильный дождь, даже не замочив ног. Борев рассматривал сквозь пыльную витрину лавку, в которой торговали холодным оружием – как новоделом для туристов, так и изъеденными временем клинками. Борев знал толк в оружии, но в отличие от Анатолия Ивановича Павлова, владеющего, может быть, лучшей коллекцией в России, более всего ценил простую надежность казацкой шашки, которую он крутил довольно виртуозно. И если у Павлова, как в парижском Военном музее, были собраны толедские шпаги с витиеватыми гардами, тяжелые шотландские палаши, изящные кавказские сабли гурда, хищные стилеты и свирепые ятаганы, бебуты, кылычи, хопеши, короткие и длинные мечи всех времен и народов – немыслимое количество рубящего и колющего оружия, среди которого есть и принадлежавшая эмиру Бухарскому сабля дамасской стали в ножнах, украшенных рубинами и алмазами, и кортик Николая Второго, подаренный ему императором Вильгельмом, и в превосходнейшем состоянии скифский акинак, о котором вздыхает сам Пиотровский, мечтая выставить его в Эрмитаже, и еще много разных чудес, которые можно встретить разве что в каталогах международных аукционных домов (дрожь пробирает, когда только представишь, что где-то в тайной комнате могут храниться Жуайез или Фламберж Карла Великого, а может быть, Дюрандаль рыцаря Роланда или Бальмунг героя Зигфрида, или даже сам Эскалибур короля Артура! А на фиолетовом бархате – спокойно, господа! – покоится легендарный ослепительный меч с раздвоенным лезвием – Зу-ль-Факар, меч пророка Мухаммеда), то у Борева на стене висят только потертая драгунская сабля, безымянная Златоустовская шашка да громадный крестьянский мачете из Никарагуа. Я обожаю суровую сталь боевого оружия, но сам не имею даже приличного набора кухонных ножей. Правда, недавно мой друг Маршан подарил мне настоящий спринг-найф, который, надеюсь, и станет началом моей скромной коллекции благородных смертоубийственных предметов.

А что, Владимир Юрьевич, спросил я, выглядывая себе старую ореховую трость с узким граненым жалом внутри, правда, что Генерал всерьез рассматривался французами как реальный кандидат? Это правда, сказал Борев, немного помедлив. Правда и то, что встреча, о которой я вам говорил, состоялась. Хотя об этом сейчас мало кто помнит, а многие так и просто ничего не знают о ней.

Вся загвоздка была в том, что официально такой встречи ну никак не могло произойти. Разные уровни. Президент Республики и наш кандидат в президенты. Москва бы возмутилась. И нужно было как-то эту проблему решить. Чтобы и к французской стороне претензий не было, и чтобы наш Генерал не выглядел бедным родственником. И вот я узнаю, что Ширака ждут в отеле «Крийон» какие-то японские представители, что там непременно будет дан обед. А ведь президент вполне может поблагодарить шеф-повара за хороший обед и вполне может спуститься к нему вниз, на кухню. И вот я звоню своему другу Жерару Депардье, а надо сказать, Жерара обожает весь Париж, а еще все знают, какой он гурман, и для любого шеф-повара большая честь принять его у себя, вот так, в приватной обстановке, поговорить о достоинствах французской кухни, и принять Жерара для нашего шеф-повара не меньшая честь, чем принять президента Республики; так вот, Жерар договаривается о встрече с этим самым шеф-поваром, что он заглянет к нему на полчаса со своими друзьями, и тот, конечно, этому несказанно рад. И вот мы сидим у этого шеф-повара, который, говорят, соперничает с самим Мишелем Ротом, попиваем винцо и тот нам рассказывает о каком-то чудесном соусе, рецепт которого он недавно нашел чуть ли не у Франсуа Вателя или Огюста Эскоффье. И в это время появляется Жак Ширак поблагодарить хозяина кухни за отличный обед, а вот, говорит король соусов, мои друзья, господин Президент, заглянули, так сказать, на огонек, и Ширак нежно здоровается с Депардье, и ему представляют нашего Генерала. И рукопожатие совершилось! И президент, а что тут такого, присаживается за наш столик, и происходит пятнадцатиминутная беседа с Генералом – без протокола, разумеется, это же частная беседа! А с охраной мы, конечно, все согласовали.

Ну, вы интриган, Владимир Юрьевич, с восхищением развел я руками. И Борев немедленно распушил свои неслыханные усы.

Мы вышли на Большие Бульвары. Дождь перестал, и выглянуло холодное солнце. Может быть, позавтракаем, Владимир Юрьевич? Мне, честно говоря, очень хотелось просто посидеть в маленьком теплом кафе, где запах свежей выпечки мешается с запахом молотого кофе, где пыхает паром никелированная чудо-машина, где расторопный гарсон гремит посудой, весело перекликаясь с большим медленным хозяином, плавно скользящим за стойкой и невозмутимостью своей напоминающим автомат-андроид из американского парка. Нет, Женя, весело отозвался Борев, мы еще ничего не сделали полезного для Родины. И пришлось мне уныло закурить на ходу.

Проехала мусороуборочная машина. Большие блестящие негры в синих комбинезонах ловко меняли пластиковые мешки, натягивая их на ярко-зеленые кольца. На мешках было что-то написано. «Бдительность и чистота» – перевел Борев. Раньше, пояснил он, везде стояли мощные чугунные урны. Но в них стали закладывать взрывчатку – очень серьезный осколочный снаряд получался, и все урны поменяли вот на такие конструкции. Но старые, чугунные, еще можно встретить в окраинных районах. Знаете, Женя, они вообще умеют решать свои проблемы. Французская полиция, наверно, лучшая в Европе. Они владеют информацией, у них отличные аналитики, они дотошны и настойчивы, как ЭВМ. Когда взорвали метро на бульваре Сен-Мишель, они не успокоились, пока не взяли всех – двадцать три человека было в этом деле. И всех взяли! Но при этом они снисходительны, например, к демонстрантам. Я однажды, когда еще учился в Сорбонне, нечаянно оказался свидетелем уличных беспорядков. Студенты бастовали. И как-то натурально против чего-то протестовали. Какой-то рецидив шестьдесят восьмого. Нет, баррикад не было, но суматоха на улицах была изрядная. И вот я попадаю в эту толпу и вижу: на меня набегает полицейский с дубинкой. Я в сторонку. Он проносится мимо, но вдруг делает взмах – и дубинкой меня! По плечу. И чувствую, как-то он несерьезно ударил. Вроде как ударил, но скорее всего просто обозначил удар. Засалил. И вроде как можешь выходить из игры. Извините, Женя, мне нужно позвонить. И Борев скрылся в телефонной будке.

Через пять минут он появился очень довольный и тут же повел меня в продуктовый магазинчик, где купил две бутылки жидкого йогурта. Очень энергетический продукт, объявил он. Заряжает на полдня. Йогурт был ледяным. Может, мы все-таки зайдем в кафе, а, Владимир Юрьевич? Предлагаю пообедать в Латинском квартале, сказал Борев и свернул голову своей бутылке. Часа в четыре. Я угощаю. А пока не будем расслабляться. И он стал жадно впитывать живительную кисломолочную энергию.

А знаете, Женя, почему Генерал не получил явной поддержки во Франции? Они ведь к нему очень внимательно приглядывались. Самые влиятельные круги. Владельцы массмедиа, атомной промышленности… Люди, которые ставят президентов, назначают министров. Генерал в поездке держался молодцом, но напряжение было очень сильным. У него вот здесь, на запястье, открылась экзема – совсем небольшое пятнышко, но его это почему-то очень беспокоило. И он, как бы в задумчивости, все время потирал руку. И вот собрались магнаты за круглым столом, такие невзрачные с виду люди, хорошо одетые, хорошо воспитанные – Генерал над ними возвышается, как гора. Держится неплохо, по-солдатски фразы рубит, говорит ясно, точно, немного грубовато, – я, как могу, в переводе смягчаю, но простота его, чувствую, немного смущает этих господ. Нет, сначала как раз она очень понравилась! Они восприняли это как какую-то игру. Но потом стали понемногу смущаться. А тут зачесалось у Генерала. И он нет-нет да поскребет лапищу – да так яростно! Да ногтями! Господа интересуются, но незаметно так. А Генерал наяривает! Ну и расчесал до крови. И вдруг совсем по-мальчишески – приложился к ранке. Что-то ответил – и сосредоточенно так прильнул. Как вампир какой. Господа переглянулись, еще немного поговорили, вежливо поблагодарили за беседу – и было уже ясно: ставить на него не будут.

Борев допил йогурт, аккуратно завернул крышечку и бросил пустую бутылку в урну – вернее, в блестящий мешок, исполняющий обязанности урны.

Он ведь, Женя, десантник был, а десант как действует? Высадились и решительно захватили плацдарм. Главное – продержаться до подхода основных войск. Ударная сила! Потом уже подходят бронетехника, пехота, интенданты и так далее. Действия десантной группы – это только часть большой операции. А президент должен быть человеком системным. Я с ним как-то на эту тему поговорил, но он только рыкнул: «Не любишь ты десантуру!»

Я вдруг подумал: а если бы Генерал стал Первым лицом? Ну, допустим? Какова была бы государственная политика? Открылся бы в нем талант стратега, способного организовать не армию, а фронт, например? Наполеон тоже был простым артиллеристом, однако стал не только полководцем, но государственным деятелем, которого французы до сих пор обожают. И живут, между прочим, по его Кодексу. Объединенная Европа его, конечно, не любит, но ведь являет же собой его воплощенную мечту! И Шарль де Голль был генералом. Может быть, все получилось бы. Но меня еще и другое занимало: а каково было бы его окружение? А как бы вела себя армия профессиональных аппаратчиков, чиновников всех мастей? Они что – надели бы голубые береты и тельняшки? И в День десантника традиционно бы купались в фонтанах и дрались бы почем зря с гомосеками и ментами? Чутко слышать верховную (не высшую!) власть, а не тех, на чьих плечах эта власть стоит, это какая-то удивительная особенность любого, объявившего себя государственником.

Когда наш Президент был явлен миру во всем своем кимоно и продемонстрировал рукоплещущей публике свое умение на горнолыжном спуске, тут же все крупные и мелкие чиновники кинулись в магазины приобретать спортинвентарь – причем самого лучшего качества, чем, несомненно, способствовали оживлению торговли. Прибыли в спортивных магазинах были несусветные! Ну, на татами чиновники выйти не рискнули, но удачно приспособили кимоно под домашние халаты, а вот лыжам было уделено самое пристальное внимание. Потом с гордостью позировали перед телекамерами, показывая синяки и шишки, полученные на горных склонах. Горные лыжи и дзюдо стали национальными видами спорта. Даже на эстрадных подмостках какой-то дуэт во фраках и цилиндрах под музыку «Кровь, пот и слезы», под дивное рычание Дэвида Клейтона Томаса стал весело отплясывать чечетку на лыжах. А если у нового Президента будет другое какое увлечение? Шахматы, например? Представляю, каким спросом будут пользоваться всякие учебники по древней индийской игре, с каким прилежанием будут немедленно оплывшие люди изучать сицилианскую защиту, гамбит четырех коней и расширят свой лексикон диковинными словами: цугцванг, миттельшпиль, цейтнот… А уж что говорить про шахматные фигуры! Из каких только редких пород деревьев их не будут точить?! Сколько баобабов и сикамор изведут на это дело?! Сколько моржей и слонов погибнет, ибо зубы их пойдут в производство.

За площадью Этуаль Борев вдруг стал похож на Эркюля Пуаро – он сосредоточенно осматривал закоулочки, остро приглядывался к особнячкам и вдруг остановился в изумлении. Женя, что это? Борев был смущен и, я бы даже сказал, растерян, если бы не знал, что ему несвойственно теряться, даже когда на него направлен АКМС с глушителем (было дело на Балканах). Борев поднял руку и ткнул пальцем в груды плюща, которым была оплетена двухметровая стена. Я вперил подслеповатые глаза свои в гущу зелени. Ну и что? Как что?! Колючая проволока в центре Парижа! Женя, это самый фешенебельный район! И тут я заметил, что внутри роскошного зеленого покрова притаилась стальная спираль с хищными острыми колючками. Борев даже застонал: ну не могут французы такое сделать! Надо ж знать, как они относятся к таким вещам! Э-э! Видно, домик-то прикупил кто-нибудь из наших. Не иначе. И мы невесело побрели дальше.

В храме Александра Невского было не протолкнуться. Шла служба. Воздух был влажный и тяжелый. Волны курящегося ладана медленно ходили над головами молящихся. Мы постояли немного, помолчали, тихонько перекрестились и вышли наружу. Во дворике кучками стояли люди, говорили по-русски – совсем как где-нибудь на Михайловском кладбище в Екатеринбурге, под белыми стенами церковки, где обычно по воскресеньям встречались знакомые и малознакомые прихожане, чтобы коротко поговорить о медленнотекущей жизни, о снах и предчувствиях. Правда, здесь, как я понял, еще и устраивались бытовые дела, договаривались о встречах, записывались в какие-то списки. У ворот на доске были расклеены рукописные бумажки: «Есть няня по уходу за малолетними детьми», «Преподаю языки, музыку», «Ищу работу. Любую». Отдельно висело большое объявление: «В храм за помощью не обращаться».

На Елисейских полях народ гулял неторопливо и беззаботно, за исключением нескольких теток, деловито оглядывающих роскошные витрины. По прямым решительным взглядам было ясно: будут штурмовать. Будут надменно потрошить бутики, как в свое время разоряли Елисеевский гастроном. Борев потянул меня за рукав. Я только и успел прочитать название магазина Sephora, как оказался в длинной пещере, наполненной немыслимыми ароматами. Разноцветные, как наполеоновские войска, стояли флаконы духов и одеколонов в нежной тишине. Борев деловито шел, словно император, осматривающий доблестных солдат своих перед парадом, а я поспешал за ним, как какой-нибудь граф де Сегюр – и вдруг остановился как вкопанный: мне почудился запах зеленого леса. И меня неодолимо потянуло к большому изумрудному флакону. Я нажал на кнопку, и тончайшее облако возникло в подсвеченном сумраке. И летний лес распахнул свои объятья – и я, ликуя, вошел в него – и вознесся, и, как невесомый даос, заскользил по вершинам деревьев. Борев в это время дружески беседовал со своими гвардейцами. Он снял берет и сосредоточенно пшикал на свою крутую башку сразу из нескольких флаконов. Я, освободившись из лесного плена, робко приблизился к нему. Не будет ли это избыточным, сир? Все дело в сочетании запахов, Женя. В утонченном купажировании. И он деловито окатил себя из серебряного куба холодным мужским одеколоном.

Благоуханные, как небесные жители, мы выкатились на улицу и пошли по Елисейским полям вниз, к Лувру. Возле каждого телефона-автомата Борев останавливался и куда-то звонил. Иногда подолгу разговаривал. Я, оставаясь в одиночестве, проявлял меланхолическую любознательность к прославленному проспекту, оглядывая издалека темные статуи в мундирах. Изумленный, обнаружил памятник Фантомасу, притаившийся в вечнозеленых кустах неподалеку от Президентского дворца. Исследовав истукана, я разочарованно выяснил, что это всего-навсего памятник Жоржу Помпиду. Но как похож! И ведь не поверит никто! Я сфотографировал бронзовое чудовище на этот случай и теперь могу предъявить кому угодно неоспоримое доказательство поразительного сходства бывшего президента с таинственным героем в зеленой маске.

Появился повеселевший Борев и объявил, что сейчас мы идем к его старинному знакомому.

Контора старинного знакомого находилась неподалеку от Лувра. Марк Туске – бывший политтехнолог Жака Ширака, а сейчас делает президентов в Африке, шепнул мне Борев, когда мы поднимались по истертой мраморной лестнице цвета старой слоновой кости.

Огромный стол был завален бумагами. В просторной светлой комнате было холодно, хотя несколько электрических радиаторов источали горьковатое масляное тепло. Хозяин кабинета извинился и предложил запросто расположиться в пышных кожаных креслах – не раздеваясь. Сам он был одет в добротную коричневую пару, галстук был свеж, платочек безукоризнен. На плечи было наброшено легкое пальто. Он заставлял вспомнить тридцатые годы, какими мы их представляем по голливудским фильмам в стиле ретро. Эдакий винтажных дел мастер.