Текст книги "Братва. Пощады не будет"

Автор книги: Евгений Монах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

– Ну да, конечно. Время – деньги, – растянул губы в благодушной улыбке Альберт Иванович. – Вот возьмите, Евгений, мою визитку. Коли появится желание научиться жить – милости прошу. Это не банальная учтивость, а искреннее стремление помочь ближнему...

Уходя, мы услышали за спиной уже не сдерживаемый хохот подвыпивших студентов.

Вечерний свежак выветрил небольшую дозу хмеля, и настроение у меня стало легкое и одновременно почему-то грустное. Наверное, из-за того, что все неповторимо. Этот вечер с ласковым шепотом тополей по краям тротуара, это темное небо в далеких прозрачных облаках, и желанная девочка, что идет со мной под руку, о чем-то задумавшись...

– Мне пора, – тихо сказала Лена, отводя взгляд.

– Провожу. А что, у тебя предки из породы церберов? – Я остановился и поправил ее челку, упавшую на глаза.

– Я живу одна. А провожать не надо – мы пришли. Вот эта пятиэтажка.

– Страшная жажда что-то появилась. Не угостишь глотком воды?

– Нет, – она лукаво погрозила пальчиком. – Знаю я эту воду: дайте попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде...

– Хитрить с тобой бесполезно. Ну подари поцелуй на прощание.

Через минуту Лена мягко отстранилась и как-то странно посмотрела на меня затуманившимися глазами.

– Ладно. Пойдем, жених...

Утром проснулся поздно. Солнце слепящими трассерами било через легкие тюлевые занавески окна, осердясь на людей, которые могут спать в столь чудесное утро.

Лена уже не спала. Я заподозрил, что проснулся не от буйства светила, а от ее нежно-внимательного взгляда.

– Давненько бодрствуешь? – поинтересовался я, устроившись на постели в полусидячем положении, по-восточному скрестив ноги.

– Что ты должен сейчас обо мне думать! – Лена грустно и как-то виновато посмотрела в мои глаза. – Ну и думай!..

– Что ты, глупышка! Ты очень, очень славная. Иди ко мне...

...Железная дверь на мгновение открылась, впустив в камеру высокого парня лет двадцати семи с голубыми водянистыми глазами.

– Привет братве, каждый рубль в чужом кармане считающей личным оскорблением! – Он швырнул кожаную кепку в угол и подошел к бачку напиться.

– Полегче, Штабной! – Церковник сел, прислонясь к стене. – И спрашивай разрешения, когда пользуешься общей кружкой.

Под взглядом его холодных серых глаз вновь прибывший как-то весь слинял и даже будто уменьшился в росте.

– Церковник? Выхватили?

– Как видишь. Не покатило, фарт пропал.

– Зря масть поменял. Освобождал бы церквушки от серебряной и рыжей посуды, икон, как раньше. А то разбой – это ж пятнашка голимая.

– Не каркай! Лучше молись, чтоб я в тюрьме не сказал братве, что ты завхозом в лагере был. Враз ведь переделают из Штабного в Голубого. – Церковник, оскалив прокуренные гнилые зубы, загоготал. – Сейчас-то опять по сто четвертой отработался?

– Да. Квартирная кража с применением технических средств. Но прицепом. Основная сто вторая с пунктами «а» и «г». Хозяин квартиры неожиданно вернулся...

– Ну, с «а» все ясно – умышленное убийство из корысти, а как «г» – с особой жестокостью – ты зацепил? – удивился Церковник.

– Из-за множества ранений. Тридцать ножевых... – Штабной захлопал своими длинными ресницами и вдруг заорал: – Да не садист я! Не кончался он никак! Вот я и старался, чтоб он быстрее крякнул и не мучился!

– А ты у нас гуманист! – усмехнулся Церковник. – Так на суде и лепи. Авось поверят и «вышку» не дадут.

К вечеру соседние камеры словно проснулись. Доносился гул голосов. Кто-то загорланил козлиным голосом заунывную песню. Раздражал монотонный повтор одних и тех же слов: «Говорят, что дети – это счастье. Значит, я несчастный человек...»

Церковник некоторое время крепился, потом подошел к двери и рявкнул в волчок:

– Задохнись, падаль! На этапе я тебе разжую, что такое несчастный, в натуре!

Голос сорвался и смолк.

Скоро Петровича увели на допрос. Штабного после ухода угрюмого рецидивиста словно подменили. Он тяжело опустился на нары и обхватил кудрявую голову руками.

– Что с тобой?

Штабной поднял голову и странно взглянул на меня, влажные губы свела жалкая, судорожная улыбка.

– Интересуешься, почему я не в восторге, оказавшись в этом клоповнике? – Он нервно провел ладонью по глазам. – Действительно, умора – месяц, как женился, завод выделил квартиру в общежитии. Думал, наконец жизнь начнется!.. И главное, хотел после отсидки в другой город податься! Вовремя не сорвался – и по новой небо в клетку!

– Не возникай! Я тебя сюда не звал.

– Да! Сам исковеркал! Но что же было делать?! Старые корешки откопали, взяли на дело. Отказаться не мог – они такое не прощают...

Штабной вдруг замер и испуганно оглянулся на дверь.

– Не проболтайся, земляк, – жарко зашептал он. – Церковнику сгубить человека – одно удовольствие. На всех пересылках его знают. Из высшей хевры. Шепнет словечко – и каюк.

Заскрежетал ключ, и в камеру вернулся Церковник.

– С легким паром! – подобострастно осклабился Штабной.

Тот, не обращая внимания на шутку, лег на нары и отвернулся к стене.

– Можете базлать, но не громче медуз. Спать буду.

Штабной устроился у противоположной стены и накрыл лицо кепкой, чтоб не мешал свет лампочки.

Мне спать не хотелось. В пачке оставалось всего семь сигарет, но, махнув рукой на экономию, снова закурил.

Табачный дым показался едким и прогорклым. Я отбросил сигарету, но, тут же одумавшись, загасил окурок и сунул в пачку.

Решил: буду думать о чем-нибудь приятном, как в детстве советовала мама. Может, усну.

Мама работала преподавателем литературы и русского языка. Относился к ней, как к человеку не от мира сего. Для нее главный интерес в жизни – работа. Целыми днями пропадала в школе. Развлечений, в моем понимании, для нее не существовало. Даже в гости редко ходила, предпочитая в выходные бесконечно пить кофе, читая Диккенса или Библию, к которой пристрастилась, пока я чалился в зоне. И совсем я не понял матери, когда она отказалась от директорского кресла.

– Куда уж мне в начальники, – оправдывалась она. – Мое дело – литература. Да и в партию директору необходимо вступать...

Святая – так про себя называл маму. Я-то точно знал, чего хочу от жизни. Основное – деньги, которые обеспечат независимость от этого быдла, называемого обществом.

То, что не «попал в струю» после освобождения, означало отдаление независимости на неопределенное время. По уму следовало остаться дома в Верхней Пышме с матерью, но я обосновался в Свердловске, не допуская мысли, что могу появиться перед кентами в роли нищего зека; признать себя таким же обыкновенным, как они.

В тот день у меня было минусовое настроение; к своим обязанностям инструктора я относился халатно, и директору школы это наконец надоело. После разговора по душам я накатал заявление об уходе по собственному желанию и тут же получил расчет.

Решив ободриться рюмкой «Старой крепости», направился в «Театральное».

За тем самым столиком, что в прошлый раз, сидели Альберт Иванович и его студенты. У меня мелькнула дикая мысль, что они так вот и сидят, не отлучаясь, со дня нашего знакомства.

Преподаватель приветственно помахал рукой, казавшейся рыжей от обилия волос и украшенной массивным золотым перстнем с черным камнем.

– Рад видеть вас, Женя! Подсаживайтесь. А ко мне так и не решились заглянуть. Ох уж эта застенчивая молодежь! Переняли бы чуток зубастости вот у таких, – он кивнул на своих подопечных, – цены б вам не было...

– Зубы в порядке, – оскалился я в улыбке, демонстрируя этот факт. – Сегодня опять удачный экзамен?

– Вся наша жизнь – сплошной экзамен, молодой человек. А точнее – игра с судьбой, со случаем. Плебеи играют честно, с соблюдением всех правил, а свободные индивиды давно поняли, что цель оправдывает любые средства, и никакие законы их не связывают...

– Уже думал над этим, – наливая себе из графинчика принесенный официантом коньяк, кивнул я. – Суть в том, что выигрыш не единственно возможный вариант. А проигрыш означает бесплатную путевку на нары.

– Кто не рискует, тот шампанского не пьет, – довольный проявленным интересом, нашелся Альберт Иванович. – А игру можно начать сначала...

– Не сразу, правда, а через энное количество лет, – усмехнувшись, добавил его черноволосый студент.

Преподаватель досадливо поморщился:

– Ну и что? Это время не пропадет для умного индивида. Он подготовится к следующей ставке, обмозгует свой прокол и дальше будет действовать наверняка...

Я чувствовал, что пьянею, но было приятно находиться в этой теплой компашке, возведшей в принцип беспринципность.

– Что, земляк, понурился? Или твоя красотулька упорхнула к другому? Ты шепни координаты соперника. Мои ребятишки с ним побеседуют – они умеют быть очень убедительными – и все станет в елочку.

– На интимном фронте без перемен, – я не выдержал – зевнул. – Просто сегодня остался без работы. Деньги, впрочем, есть.

– И много? – взгляд Альберта Ивановича хищно напрягся.

– Стольник, – ответил я, выпуская в потолок беспечное облачко табачного дыма.

Преподаватель расхохотался, его примеру последовали светло– и черноволосый.

– Этой «капусты» хватит разве на неделю. Тебе крупно пофартило, что встретил нас. Заходи завтра вечерком – уладим твои проблемы. Визитку не потерял? Вот и чудненько.

Свет в окнах Лены не горел, но это меня не смутило.

– Ты пьян? – с непонятной дрожью в голосе спросила Лена, открыв дверь, но не снимая цепочки.

– Глупый и нескромный вопрос, – я ухмыльнулся. – Я ведь не спрашиваю, сколько мужиков ты имела и почему в двадцать три все еще не замужем?

Даже при призрачном свете коридорной сороковаттки заметил, как она побледнела.

– Уже была. Муж пил, и мы расстались... Пьяным больше не приходи – все равно не пушу.

Совсем некстати мне вспомнилась одна из острот Альберта Ивановича:

– Знаешь разницу между статуей и женщиной? Статуя падает, а уж после ломается. А женщина наоборот. Ты уже упала, так чего ломаешься?

Лена хотела что-то сказать, но я, хохоча, уже запрыгал через три ступеньки вниз.

Вечером следующего дня был по указанному на визитке адресу. Дверь открыл хозяин:

– Евген! Милости просим!

В гостиной у овального низкого столика развалились в креслах два знакомых студента.

– Полку прибыло, – насмешливо констатировал чернявый. – Добро пожаловать первый раз в первый класс!

– Повежливее с гостем, Ворон! Тем паче, сам в гостях! – негромко, но с нажимом сказал Альберт Иванович, ногой придвигая к столику еще одно кресло.

Наливая из бутылки «Старого Таллинна» в нефритовые рюмки, он провозгласил:

– За индивида, чтоб он оказался именно тем, кем кажется!

Я не большой любитель ликеров, но этот мне понравился вкусовым букетом, смахивающим на коньяк.

– Для начала познакомимся по-настоящему. Это Ворон, а это Мороз. Прозвища пошли от цвета волос. Моя кликуха – Мохнатый. – Альберт Иванович подозрительно взглянул на меня из-под кустистых пшеничных бровей. – И ничего в имени смешного нет! В определенных кругах многие сменяли бы свои пышные клички вроде Кардинала или Князя на мою, невзрачную. Потому как у нее авторитет. А какое погоняло выберешь ты? Или есть?

– Зовите просто – Индивид, – усмехнулся я. Рассказывать этой приблатненной шпане, что уже много лет ношу кличку Монах, полученную в зоне за полное равнодушие к «голубым», не хотелось. Если они готовы засвечиваться перед первым встречным, то у меня иные привычки. – Кстати, что за работу вы собираетесь предложить?

– Деловой, сразу видать! – заулыбался Мохнатый.– Ты, помнится, шофер? Вот и будешь баранку крутить. По ночам. Доставлять до места и обратно. За рейс – штука. Покатит такой расклад?

– Звучит заманчиво. Когда на дело?

– Сегодня. – Мохнатый достал из секретера блеснувший синим пламенем трехгранный стилет с наборной ручкой. – Держи перо на всякий случай...

– Разве как сувенир, – обернув в носовой платок, сунул его под куртку за ремень сзади. – На «мокруху», помнится, я не подписывался.

– Не дрейфь. Это так... пугнуть при надобности.– Мохнатый повернулся к своим «шестеркам». – А вы при козырях?

Ворон распахнул пиджак, засветив финку в ножнах на широком офицерском ремне.

– И что хорошего в ножах? – ухмыльнулся Мороз, пренебрежительно проследив осоловелыми глазами за этими манипуляциями. – Вот моя вещь – классная и не пачкает.

Он вынул из кармана медный кастет и, подбросив, на лету вдел в него пальцы. Самодовольно засмеялся, будто захрюкал.

– Кончай балаган. И то и другое – по-своему хорошо, – подвел черту Мохнатый, доставая из кладовки чемоданчик-«дипломат». – Время... Уходим.

Мы вышли из троллейбуса на Малышева. В сгустившихся сумерках прошли во двор девятиэтажки.

– Вон гараж. Откроешь седьмой слева, заведешь «Москвич» и к нам. Мы будем у остановки. Ключи к гаражу подобраны. Держи. – Мохнатый сунул мне два ключа и кожаные перчатки. – Не наследи.

– Не люблю играть втемную. Дальше что?

– Машина нужна на час-два. После дела бросим. – Мохнатый еле сдержал досаду. – Кстати, за усложнение задачи получишь пять кать сверху.

Угон прошел удачно. Я притормозил у остановки и забрал ожидавшую меня компанию.

– Остановись у музея, высадишь нас и кати дальше, – инструктировал Мохнатый. – Через полчаса вернешься. Если ментовские машины засуетятся, начнут оцеплять район – вертайся и посигналь дважды. Мы выскочим. Удачи, Индивид!

Троица выбралась из «Москвича» и слилась с темными очертаниями тополей, густым кольцом обхватывающих двухэтажное здание музея.

Как договорились, через полчаса забрал их на том же месте.

– Рвем когти! – рявкнул Мохнатый, бережно устраивая у себя на коленях чемоданчик.

– Срослось? – поинтересовался я у Ворона.

– Дело выгорело. Товар с нами. Но сторож, падло, вдруг решил показать служебное рвение, и если бы Мохнатый его не оглушил, мы все были бы в браслетах.

Через несколько минут Мохнатый велел остановиться.

– Мотор бросим здесь. Расходимся. Завтра, Индивид, нарисуйся за своей долей. Пока.

Мне с Вороном оказалось по пути.

– Мохнатый в натуре преподаватель? – спросил я, когда мы прощались.

– Хо! Да он часовщиком в быткомбинате робит. Покеда.

На следующий день получил причитающиеся мне полторы тысячи и почувствовал себя комфортно.

Вскоре Мохнатый подготовил новое дело, но в детали не посвятил, сказав только, что необходимы «колеса». Я подписался угнать машину и доставить в гараж по указанному адресу.

...Вспоминая эти события, не заметил, как заснул. После утренней проверки снова впал в тяжелый сон, а когда очнулся, обнаружил, что из камеры исчез Штабной.

– В тюрьму этапировали, – объяснил Петрович, завистливо вздыхая. – Подфартило суке. Кормежка трехразовая, матрац, баня, домино... А, дьявол! Только растравил себя.

Церковник размял «беломорину» и закурил, мрачно уставившись в грязный потолок.

– Петрович, ты Мохнатого не знал?

– Погоняло не редкое... Года три назад встречал одного в Ивдельлагере. Рыжий такой. За изнасилование малолетней ему зеленкой лоб мазали, но заменили на пятнашку. Почти половину срока оттянул и сорвался в бега. Боле не слыхал. Сгинул, должно, а могет, под чужой ксивой залег. А в чем суть?

– Пустяки, просто слышал где-то, – неопределенно ответил я и закурил предпоследнюю сигарету.

Ну, что Мохнатый дегенерат, я сразу подозревал. Но он еще и во всесоюзном розыске! Голимое палево! В любой момент могут выхватить – и потянет за собой на нары всю группу.

От мрачных мыслей отвлек вызов на допрос.

– Как спалось? За ночь не решился в сознанку пойти? – первым делом поинтересовался следователь.

– Не в чем каяться, начальник. Прошлая судимость – ошибка молодости, ничего не доказывает.

– Мы с тобой отлично знаем, кто угонял. Вчера ты точно указал место, где «жигулю» приделали ноги, этим выдав себя с головой.

– Когда везли в отделение, я слышал разговор милиционеров. Они упоминали стоянку, – жеванул я доморощенному Пинкертону, лениво разминая последнюю сигарету.

– Возможно, – капитан явно расстроился. – Сейчас проведем опознание, и, может, тогда улыбаться ты перестанешь...

Владелец «Жигулей», к невыразимому моему облегчению, как старательно ни протирал очки, не узнал меня среди понятых – двух парней, одетых в черные кожанки. А возможно, просто не захотел ввязываться в уголовное дело, раз машина нашлась.

– Твое счастье, – с сожалением сказал следователь. – Но пока не отпускаю. Возвращайся в камеру и поразмысли, стоит ли рисковать свободой из-за глупого желания покаяться. Через часик вызову.

– Весьма огорчен, что принес столько хлопот, – полуулыбнулся я, вставая с привинченного к полу табурета.

– Разве это хлопоты? Против таких не имел бы ничего против, – капитан нажал на кнопку, вызывая дежурного. – Убийство музейного работника – вот хлопоты.

В камеру вернулся каким-то оглушенным.

– Во менты научились показания снимать! – захохотал Церковник. – Монаха аж трясет! Бледный вид и холодные ноги!

Я подошел к бачку с водой и выпил подряд две полные кружки.

Что значит влипнуть по темечко, когда Мохнатого возьмут, меня потянут и как соучастника убийства! Нет, от удачливости Мохнатого зависеть не согласен!..

Наконец вызвали к следователю.

– Распишись в подписке о невыезде из города, – сказал капитан, придвигая заполненный лист. – Оснований для ареста нет – пока свободен. Считаю, счастливо отделался. Ну, гуляй. Невеста уж заждалась, поди.

Получив в дежурке свои карманные вещи, вышел на воздух. Со скамейки порывисто поднялась Лена:

– Женя! За что тебя арестовали? Нелепость какая!

– Было задержание, а не арест. До выяснения... Откуда узнала?

– Хозяйка квартиры сказала. У тебя обыск делали. – Лена виновато улыбнулась. – Все еще дуешься? Но пойми, пьяный ты напомнил бывшего мужа, и я прямо сама не своя стала.

Чтобы привести мысли в относительный порядок, несколько часов провел у Лены. Объяснять ей ничего не понадобилось – взаимные ласки не оставили времени ненужным словам.

Приняв решение, ближе к вечеру от Лены ушел, пообещав завтрашнюю встречу.

Трехэтажку Ворона я помнил. Правда, не знал его этаж. Оплывшая бабуля на скамейке перед подъездом указала нужную мне квартиру.

Дверь открыл Ворон. У него было помятое лицо с гримасой недовольства. Провел меня в комнату.

– Садись, – вяло махнул на широкую кушетку. – Где загулял? С Мохнатым не виделся?

Ворон поднял с пола початую бутылку лимонной водки и приложился из горлышка.

– Знобит что-то. Греюсь вот. Не желаешь?

– Давай о деле. Ты в курсе, что Мохнатый в розыске, оборвался из колонии. Кстати, сидел за изнасилование малолетки.

– Шутишь!

– И не думаю. Мохнатый засвечен, битая карта, с ним нужно кончать. Если его повяжут, потянет и нас под «вышку» – «мокруха» на группе. Забыл музейного сторожа?

Как ни туп был Ворон, я сумел ему втолковать, что при живом Мохнатом жизнь для нас станет сплошным ожиданием ареста.

Уходя, велел передать Мохнатому, что буду в девять вечера в городском сквере.

– Не дрейфь, братишка! Всю работу беру на себя. Ты только грамотно организуй «стрелку», чтобы он пришел, не заподозрил ничего. Усек?

Ворон вяло кивнул и снова жадно припал губами к бутылке.

Время я решил зря не транжирить – до условного часа осталась какая-то минутная сотня.

Зашел к себе на квартиру и, прихватив из тайника подаренный Мохнатым стилет, направился в сквер. Символично – сегодня подарок, видимо, вернется к прежнему хозяину...

Сквер был пустынен, над раскатистыми тополями и акациями повисла тревожная тишина. Сквер, хоть и в центре города, пользовался дурной репутацией, и вечерами прохожие обходили его стороной, на чем и был построен мой расчет.

Устроился на небольшом возвышении в сени тополя, чтобы иметь возможность, оставаясь незамеченным, обозревать окрестности.

Предосторожность не оказалась излишней – вскоре увидел на главной аллее Мохнатого в сопровождении Ворона и Мороза. Их нетвердая походка свидетельствовала, что они изрядно набрались для храбрости.

Достал стилет и, зажав в кулаке, спрятал клинок в рукав. Хотел обернуть рукоятку носовым платком, но передумал – она была сработана докой в своем деле – шероховатой и мелко-ребристой. На такой поверхности пальцевые отпечатки не остаются.

Ну что ж, пора играть ва-банк. По ходу, эти дешевки на стороне Мохнатого, что говорит только об их низком интеллекте или вообще об отсутствии оного.

Я был уверен, что при необходимости справлюсь с этими наивняками, даже если они достаточно трезвы и сохранили реакцию. Другого выхода для себя я не видел – концы надо безжалостно обрубить, если не жажду по новой очутиться на нарах.

Давно заметил, что курящий человек выглядит со стороны несобранным, почти беспечным, а следовательно, неопасным.

Прижег сигарету и, когда кончик ее малиново зарделся, неторопливо вышел на аллею и направился к своим бывшим подельникам.

Увидев меня, они пошли навстречу. Противный хруст гравия под их тяжелыми шагами почему-то вызывал у меня холодок по спине. Неужели боюсь? Обнадеживал тот момент, что они прилично отдалились от кустов, где сидел в засаде Мохнатый. Значит, на крайняк, схлестнуться придется только с двумя. И то вперед.

– Привет, Индивид! – дыхнул перегаром Мороз, подходя вплотную. – Значит, на Мохнатого бочку катишь? В лидеры захотел? Гляди, пупок надорвешь...

– С пьяным дебилом базарить не о чем, – я наклонился и выплюнул сигарету ему под ноги.

Это движение спасло меня. Занесенный Морозом кастет со свистом рассек воздух, только чуть оцарапав мне висок.

На чистом автоматизме я выбросил правую руку со стилетом и утопил его трехгранное жало в солнечном сплетении Мороза. Тот распахнул рот в немом вопле, зрачки его закатились, и Мороз бесчувственным кулем ткнулся в траву.

Крутнувшись на каблуках, развернулся к Ворону. Попытки к нападению он не предпринимал, Я наотмашь ударил ладонью по студенисто-дрожащему лицу.

– Продал, сука! Где Мохнатый?

– Это Мороз подмутил! Я за тебя, гадом буду! Мохнатый поджидает выше по аллее.

– Ладно, верю. Завтра встретимся и все обсудим. Но, сам понимаешь, вынужден подстраховаться. – Я пнул Ворона носком туфли в голень, а когда он упал на колено, нанес ему боковой в челюсть. Ворон распластался рядом с Морозом.

Очень натурально изобразив панику, кинулся вверх по аллее, пряча за спиной окровавленный стилет.

Как и ожидал, кусты акации с треском раздвинулись, и на дорожку передо мной вывалился Мохнатый. Правую руку он держал в кармане, в его налитых кровью глазах я без труда прочел вынесенный мне приговор.

Сворачивать я не стал и тем сбил Мохнатого с толку, оказавшись почти в его объятиях.

– Вот и чудненько, Индивид! – хищно осклабился Мохнатый, в его лапе тускло блеснул длинный узкий нож.

Но мой стилет оказался проворнее, и после двух коротких уколов в грудь к моим ногам опустилась, скорчившись, грузная фигура.

– Индивид! – Мохнатый, хрипя, пытался что-то сказать.

Мои губы на одеревеневшем лице свел судорожный кривой оскал – я почему-то вспомнил Штабного:

– Не Индивид, а Гуманист! – и обрушил на Мохнатого новый раздирающий удар под сердце.

Стилет выдергивать не счел целесообразным – кровью в момент запачкаешься, да и «вещдок» таскать мне совершенно ни к чему.

Дома, на всякий пожарный, выстирал брюки, вымыл куртку и туфли, но все оказалось напрасным. Ворон, козел, дал на меня показания ментам.

Так я отхватил свои тринадцать лет...

Ворон был главным свидетелем обвинения и остался на воле. О музейном стороже ни ему, ни мне на суде вспоминать, понятно, смысла не имело...