Текст книги "Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции"

Автор книги: Евгений Кожокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Ткач Пьер Игнас всю взрослую жизнь вел записи. Что хотел сказать своей хроникой непритязательный, тихий Шават? Невольный подданный французского короля, так никогда и не согласившийся, не принявший это подданство… В своем бессилии что-либо изменить, он тешил себя изредка легендами о счастливом испанском королевстве.

Человек исключительно сильного характера, крестьянский сын Жамере-Дюваль ушел из деревни, стал скитальцем, добровольным изгнанником, изгоем и анахоретом. Личность слишком сильная, чтобы раствориться в рутине быта и полуживотного труда. В конце концов его «приютила» наука.

Государство для людей из простого народа выступало в различных образах насилия.

Валентен Жамере не любил уступать. Он был упрям и горд. Унижению предпочитал побои. Вопрос, пресмыкаться или голодать, – для него не стоял. Конечно, голодать! И все же, все же не всегда ему удавалось отстоять свое достоинство. Когда в 38 лет он сел писать воспоминания, то не собирался запечатлевать себя в памяти потомков. Иногда в узком кругу он рассказывал о своих детских скитаниях.

Замысла как бы и не было. Что приходило в голову, то и записывал. Только когда рука уже водила пером и вставали полузабытые образы, страсти вновь просыпались.

Неотомщенные обиды, надругательства над беззащитными, несправедливые оскорбления. Нетеоретик, Жамере не искал источника зла, но зло он различал всегда зорко.

Валентен Жамере, сын тележника, родился в деревне Артонне податного округа Тоннер Парижского генеральства. 24 апреля 1696 г. его окрестили в приходской церкви, а через четыре года умер его отец^{109}. Матери было печем кормить детей. Пришлось даже продать черепицу с крыши, заменить ее убогой соломой, едва спасавшей жилье от непогоды. Лет в 8–9 (точно своего возраста Жамере не знал) он первый раз в жизни увидел и попробовал белый хлеб, его угостил сельский священник. Кюре проходил с деревенскими ребятишками катехизис и учил их молитвам, поэтому Валентен время от времени бывал у него дома. Там же Валентен услышал правильный французский язык, он даже стал стыдиться своего грубого говора, как и все крестьяне их деревни, он изъяснялся на патуа, т. е. на местном диалекте.

Мать совсем не занималась Валептеном, она во второй раз вышла замуж и будто предала его, предпочла чужому злому мужику.

Страдая от голода, мальчик как-то раз забрался в соседний сад, набрал яблок и так испугался своего воровства что не посмел вернуться домой. Он слишком хорошо мог предвидеть, какие побои его ожидают, если, не дай бог, его преступление раскроется. Валентен бежал из деревни и бежал стремглав. Он так несся, что угодил в волчью яму, откуда лишь на следующие сутки его вызволил проходивший мимо мельник. Боясь, что тот отведет его к отчиму, Валентен назвал себя Дювалем, скрыв свою настоящую фамилию.

Так началась вторая жизнь маленького крестьянина. Уроки кюре и рассказы сверстников снабдили новоявленного Дюваля обрывками знаний о том мире, в котором он теперь был полностью предоставлен самому себе. Он слышал о боге, церкви и главе ее – папе, знал наизусть на латыни и плохом французском пару молитв, их смысл, впрочем, оставался для него темным.

Бога редко поминали в деревне, гораздо чаще говорили о короле. Валентен считал его тоже своего рода божеством. Король представлялся ему огромным человеком с громовым голосом. Взрослые говорили, что король вершил правосудие, а так как сельский судья был высокого роста и обладал мощным басом, король, стало быть, думал Валентен, походил на него, вот только роста был, видимо, еще большего и говорил еще громче. Еще Валентен точно знал о существовании двух населенных пунктов: своей деревни и Парижа. Сверстники рассказывали, что в Париже есть домов 20 высотой, как их приходская церковь, а размерами он в три раза больше, чем их деревня, и все дороги вымощены камнем. На эти чудеса Валентен давно хотел посмотреть. Так как в деревне остался ненавистный отчим, пути туда не было. И Валентен Дюваль отправился в Париж.

Изредка случайные попутчики делились с ним пищей. Но такой способ пропитания был слишком ненадежным. Приходилось время от времени наниматься на работу к фермерам. Валентен пас ягнят, охранял индюков от лисиц. Как-то раз, когда он пас важных индюков у большой дороги, его воображение поразила колонна людей. От шеи к руке у них тянулась железная цепь. Колонна шла под охраной, казалось, будто демоны сопровождают в ад толпу проклятых.

На ферме Валентену объяснили, что то вели преступников, осужденных на галеры. А в качестве примера содеянного злодеяния вспомнили, как у них в деревне один крестьянин убил двух господских голубей из стаи, налетевшей на его поле. За тех голубей он и отправился на галеры. Потрясенный увиденным и услышанным, мальчик поинтересовался, если б голуби принадлежали не сеньору, а человеку простого звания… Хозяин фермы задумался и сказал, что лишь перед божьим судом все равны. Валентен не стал больше расспрашивать, а про себя решил: ужасно то правосудие, что осуждает человека на галеры за двух голубей, а сеньор, добивавшийся такого наказания не иначе как злодей.

Несколько дней спустя Валентен зашел в соседний дом – глава семейства тяжело болел, и Валентен собрался уходить, как вдруг пожаловали четверо суровых мужчин. От имени короля они потребовали немедленно уплатить налог, но у хозяйки не было денег. Тогда реквизировали последнюю мебель и белье с постели больного. Ни плач детей, пи мольбы несчастной женщины не остановили сборщиков налога. Дюваль пытался понять, чем это бедное семейство навлекло на себя гнев короля, ведь четверо незнакомцев уверяли, что их послал король.

Фермер, хозяин Дюваля, на все его вопросы лишь повторял, что надо было уплатить талью. Семейство хозяина с изумлением взирало на пастуха. А Валентен не мог успокоиться, он хотел понять теперь, почему люди не бегут из страны, где их так притесняют… Коза пасется там, где ее привязали, – делились с ним крестьянской мудростью. Но Валентен возражал: глупо брать пример с козы, ведь люди не животные. В конце концов он пришел к выводу, что семейные узы не позволяют людям искать свободу и бежать от гнета.

Дюваль прекрасно ладил с фермерами, к которым он нанимался на работу, но пи за что не хотел выполнять приказания их жен. Женщины вызывали в нем протест. В свою очередь, хозяйки недолго терпели его непослушание: пара скандалов – и очередной фермер, чуть смущаясь, рассчитывал трудолюбивого, по странноватого пастушонка. После одного, особенно ожесточенного столкновения с женой фермера Дюваль поклялся никогда не подчиняться ни одной женщине. За год он сменил 16 хозяев. Дороги, люди, деревни проходили перед его глазами, бедная крестьянская Франция последних лет царствования Людовика XIV…

В ту пору все говорили о войне. Приходили известия о проигранных сражениях, о захваченных городах. Страх взрослых передавался и маленькому пастуху. Раньше ему казалось, что Франция занимает необъятную территорию и где-то совсем на краю земли живут другие народы. Теперь у него было ощущение, что англичане, голландцы, немцы надвинулись на него и на Францию со всех сторон. Самый жуткий страх у крестьян вызывал английский военачальник Мальборо. Говорили, что он продал душу дьяволу, иначе он не смог бы одержать столько побед над французами. Его именем обзывали собак, пугали непослушных детей. Как-то раз прошел слух, что коварный Мальборо решил навести порчу на всех мужчин деревни, для этого он заколдовал их постели – и ночью в назначенный час всем мужчинам придется худо. Женщины бросились перетряхивать тюфяки и матрасы, видимо надеясь вместе с пылью выколотить и колдовство. А мужчины, крестясь и проклиная вездесущего Мальборо, отправились спать на сеновалы и чердаки^{110}.

Поражения влекли за собой появление все новых и новых налогов. Вконец обнищавшие крестьяне бросали дома и уходили куда глаза глядят. Дюваль не слышал разговоров о крестьянских бунтах или слышал, но впоследствии не захотел о них писать в своих мемуарах. А именно в те годы крестьяне восстали во многих местностях^{111}. Но Валентен не мог забыть, как молодежь, спасаясь от набора в армию, калечила себя, как пряталась в лесах и как дворянские отряды охотились за молодыми крестьянами, продавая их в рекруты.

В 1709 г. Дюваль чуть не умер от оспы. Поправившись, он двинулся на восток. Он спасался от голода, лишений… Осенью Дюваль добрался до Лотарингии, в ту пору поминально независимого от Франции герцогства. Двухэтажные дома в деревнях, крыши крытые черепицей, а не тростником или соломой… В Клезантене (округ Эппналь) Дюваль нанялся пасти скот, а через пару месяцев стал даже старшим пастухом. Ему было уже лет 15, по он не умел ни читать, ни писать. Его подручные знали грамоту и обучили его.

В октябре 1710 г. по делам хозяина Дюваль отправился в Вогезы, остановился переночевать у монахов-эрмитов и не вернулся в Клезаптепу. До этого он читал лишь дешевые книжки, те, что можно было купить у коробейников, монахи дали ему богословские книги, научили писать. На монахов он работал так же, как раньше работал на фермера, его привлекала лишь близость монастыря к городу, куда он изредка наведывался, чтобы покупать атласы и книги по истории, географии, астрономии. Увлеченность Дюваля наукой была столь велика, что монахи заподозрили его в колдовстве, но он сумел оправдаться от столь тяжкого обвинения, даже у нотариуса заключил со своими нанимателями договор, по которому ему разрешалось каждый день 2 часа уделять своим ученым занятиям.

А в мае 1717 г. в лесу Витремон произошла встреча, резко переменившая всю жизнь Дюваля. С ним случайно заговорил гувернер одного из сыновей герцога Лотарингского барон Пфютцкнер. Пораженный познаниями пастуха, барон пригласил его в герцогский замок в Люпевиле и занялся его дальнейшим образованием. Валентен рассказал покровителю историю своих странствий и назвал свою настоящую фамилию. С помощью барона Валентен получил из Артонне все необходимые документы, теперь он стал называться Жамере-Дювалем. Он будто рождался третий раз в жизни. Бывший пастух изучал латынь, сопровождал герцогскую чету в Париж и Версаль, встречался со знаменитыми географами. Благодаря ходатайствам и поддержке все того же Пфютцкнера прошел курс обучения в знаменитом университете ордена иезуитов в Понта-Муссоне и получил степень бакалавра философии. Затем возвращение в Люневиль, должность хранителя библиотеки герцога, преподавание истории в местной академии, в которую из всех стран Западной Европы съезжались молодые дворяне. В 1733 г. Жамере-Дюваль начал писать мемуары, он был еще далеко не стар, но жизнь уже приобрела завершенность. Он уже ни к чему не стремился, лишь отстаивал сколько мог свою независимость.

Лотарингия окончательно утратила самостоятельность, Франциск III стал герцогом Тосканским, а свою вотчину передал несостоявшемуся королю Польши Станиславу Лещинскому, после смерти которого герцогство Лотарингское должно было войти в состав Франции. Жамере-Дюваль не хотел быть подданным французского короля. Вместе с библиотекой герцогского замка он переехал во Флоренцию. Политический эмигрант, никогда не занимавшийся политикой, ученый-оригинал, живший при дворе и не желавший стать придворным. Из Флоренции Валентен проследовал в Вену ко двору супруги герцога Франциска императрицы Марии Терезии. Та ему предложила принять участие в воспитании и обучении эрцгерцога Иосифа, но Жамере-Дюваль, сославшись на то, что он не достоин столь высокой чести, отказался. Последним аккордом его жизни была неожиданно вспыхнувшая привязанность к Анастасии Соколовой, русской девушке, с которой он познакомился в венском придворном театре. На склоне лет сын французского тележника нашел родную душу в горничной российской императрицы Екатерины II.

Пьера Шавата знали родственники и соседи по кварталу, Жамере-Дюваль был известен при венском дворе, его помнили ученики из люневильской академии, им гордились соотечественники из Артонне. Луи Мандрена знала вся Франция, но Франция знала легенду о Луи Мандрепе. Он немного прожил: в 1724 г. родился в Сент-Этьен-де-Сен-Жуар, а 26 мая 1755 г. его четвертовали в Балансе. Отец Луи Мандрена был крепким крестьянином, держал лавочку на площади их селения и подторговывал скотом. В 1742 г. он умер, оставив восьмерых детей. Луи было 18 лет, старший в семье, он взял в руки дела отца.

Шла война за австрийское наследство. Через Альпы в Пьемонт перегоняли стада для снабжения армии. Наживали неплохие деньги. Вот только война вдруг и совсем некстати для Мандрена закончилась. Он пригнал скот, а надобность в пом уже отпала. Непрочный крестьянский достаток такого удара не выдержал. Младший брат Пьер не захотел больше мирно крестьянствовать. Подался к фальшивомонетчикам, был схвачен и казнен. Про отца Мандрена, впрочем, тоже говорили, что он знал искусство изготовления монет и якобы не умер, а был убит в перестрелке с королевскими стрелками. Когда сам Луи Мандрен приобщился к этому рискованному, по прибыльному занятию – трудно сказать. Вне закона он оказался по другой причине. С приятелями он вступился за дезертира, которому угрожали деревенские парни, и в драке взял верх. К несчастью, двое из их противников умерли от ножевых ран, Мандрена приговорили к смертной казни, но он не стал дожидаться ареста, присоединился к шайке фальшивомонетчиков и несколько лет жил по закону, который сам устанавливал для себя. Необычайной силы и отчаянной храбрости, он легко подчинял своей воле сообщников и товарищей. Не терпел сопротивления своим желаниям и в гневе мог пойти на все что угодно^{112}.

Длинен ли счет его преступлениям? Современники представляли Мандрена и кровожадным чудовищем и благородным заступником за бедных, применявшим насилие только по необходимости. Вольтер писал о нем с восторгом: «У Мандрена крылья, он несется со скоростью света. Все сборщики налогов с королевского домена укрыли свои деньги в Страсбурге. Мандрен заставил трепетать всех пособников фиска. Это, лоток, это град, который опустошает золотой урожай откупа»^{113}. А ученый аббат Регле, автор многократно переиздававшейся книжки о контрабандисте, с подробностями описывал, как Мандрен убивал ни в чем не повинных людей^{114}. Ясно одно – Мандрен не был заурядным преступником. Даже его враги, тот же аббат Регле, вынуждены были признавать его выдающиеся качества.

От изготовления фальшивых монет Мандрен довольно быстро перешел к контрабанде. Но он не уклонялся от столкновений со служащими откупов, а преследовал их во всех провинциях восточной Франции. Под угрозой смерти он заставлял агентов-откупщиков покупать у него контрабандный товар. Его отряд входил в города и принуждал местную администрацию и муниципальные власти уплачивать Мандрену контрибуцию. Базой для своих операций Маттдреп избрал замок в Савойе, входившей тогда в состав Сардинского королевства. Он хранил часть своих капиталов у савойских дворян и рассчитывал на их покровительство^{115}. Его экспедиции представляли собой и коммерческое предприятие, и хорошо организованное преступление, и народный бунт против налоговой системы абсолютистского государства.

Мандрена хитростью захватили в его замке на территории Савойи. Все, кто описывал его казнь, не скупились на слова восхищения его мужеством и выдержкой перед лицом смерти.

Во все времена выделялись люди, отличающиеся силой своего интеллектуального и физического притяжения. Они создавали вокруг себя зоны влияния, своего рода силовые поля. У крестьян и работного люда всегда были свои Александры Македонские, только самореализоваться им было труднее, чем сыну македонского царя. Они чаще сгорали в самом начале своего взлета. Изнуряющий труд, неграмотность, гнет семьи и общины, рутина вековых традиций – попробуй преодолей все это, попробуй выделиться в среде, где выделяться не принято. Яркую личность во всех слоях общества переносят с трудом, но внизу социальной лестницы личностью быть особенно трудно. Выламываясь из обыденности, из норм привычных представлений, человек оказывался очень часто просто изгоем.

О жизни большинства простых людей Франции эпохи старого порядка история сохранила ничтожно мало сведений. Чаще всего три записи в приходских книгах: родился… женился… умер. Активное участие в многочисленных в XVII в. бунтах могло обеспечить кратковременную известность. Каждый раз по-новому исковерканное имя мелькнет на страницах административной переписки интенданта с канцлером или генеральным контролером финансов. Точка в биографии поставлена сообщением о казне или отправке на галеры. Но бунт – это момент удачи для непокорного человека, момент преодоления душевного одиночества. Не каждому бунтарю так крупно повезло в жизни.

История народа как сообщества свободных индивидуальностей в середине XVIII в. только начиналась. Не случайно именно в то время Ж.-Ж. Руссо написал свои знаменитые строки: «Общественный договор сводится к следующим положениям: каждый из пас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого… Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданской общиной, ныне же именуется Республикой или политическим организмом: его члены называют этот политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою – при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам Государства… – и там же в трактате «Об общественном договоре или принципах политического права» Руссо заключал: «Нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для народа в целом, для него не обязателен даже общественный договор»^{116}.

Только обретая свободу народ становился самим собой.

Либерал в роли бюрократа

Эпоха меркантилизма подходила к концу. Был разрешен в страну ввоз ситца, в 1769 г. ликвидирована монополия Компании двух Индий на торговлю с Вест– и Ост-Индией. Еще ранее, в 1764 г., была предпринята попытка разрешить свободную торговлю зерном.

Королевский указ 1762 г. легализовал сельскую кустарную промышленность. Рассеянная мануфактура получила дополнительный стимул развития. Регламентация технических условий производства во многих сферах становилась более гибкой.

Благодаря физиократам, теоретикам экономического либерализма, начал распространяться взгляд на внутреннюю торговлю как на средство сбалансирования потребностей и ресурсов общества. Попытки утверждения свободы торговли внутри страны означали не просто разрыв с теорией и практикой меркантилизма. Традиция жесткой регламентации внутренней торговли была гораздо более древней, чем меркантилизм. Еще в 1565 г. Парижский парламент декларировал, что дороговизна хлеба объясняется не недородом, а злым умыслом торгашей и перекупщиков^{117}. Регламентация являлась необходимым средством распределения продуктов питания, которых хронически не хватало для пропитания населения Франции.

В XVIII в., как и в XVII в., хлеб был главным продуктом питания миллионов французов, условия их существования и сама жизнь, особенно беднейших слоев, зависели от урожая, правда, в XVIII в. в не меньшей степени и от уровня цен на рынке. В ту пору не только горожане, но и очень многие обитатели деревень являлись уже постоянными покупателями хлеба. Плохой год означал взвинченные цены на хлеб, голод и, как следствие, бунты и эпидемии. Государство не имело возможностей предотвратить эту цепь бедствий. Голодные годы повторялись приблизительно раз в 10 лет: 1630–1631 гг. – голод и эпидемия в парижском районе, на всем юго-западе, в Бурбонпе, Бретани; 1639–1640 гг. – голод в Париже и на севере Франции; 1643 г. – вновь голод; страшный голод был в период Фронды; 1660–1662, 1671 гг. – голод в Перигоре, 1675 г. – на юго-западе, 1679 г. – в Нормандии, катастрофа 1693–1694 гг.; 1699 г. – голод в Париже; в 1709 г. – бедствие охватило всю страну, но оно было последним, носившим всеобщий характер. Последующие голодные годы затрагивали уже только какую-либо часть Франции.

В 20—40-х годах XVIII в. в сельском хозяйстве наметился определенный перелом. Средняя урожайность пшеницы все чаще становилась сам-пять, а в благоприятные годы сам-шесть и сам-семь. Ранее фактически государство и сеньоры вынуждали крестьян значительную часть урожая продавать на рынке (все налоги государству и большая часть сеньориальных повинностей оплачивались в денежной форме). Часто происходило вынужденное отчуждение необходимого продукта. Теперь крестьянин имел излишки, которые ему самому было выгодно продать. Аграрный рынок и крестьянское хозяйство теряли свой феодальный характер. Шло развитие мелкотоварного уклада. Что послужило базой для этих изменений? На юго-западе получило широкое распространение выращивание кукурузы, на севере занялись улучшением лугов. Скот стал получать более обильные, чем ранее, корма. Появились некоторые новые виды кормов. Стали использоваться минеральные удобрения. Расширялось травосеяние. Заброшенные в конце XVII – начале XVIII в. – в катастрофический для Франции период – земли вновь распахали. Возрожденные залежные земли давали хорошие урожаи. Немаловажно и то, что волей случая погода благоприятствовала земледельцу начиная с 1730 г. Появление у крестьян денежной наличности позволяло приобретать улучшенный инвентарь.

Прогресс в сельском хозяйстве опирался не только на крестьянскую практику, но и на развитие агрономической науки, на экспериментаторство части крупных землевладельцев и арендаторов. Усилия сторонников «новой агрономии» поощрялись основанным в 1737 г. Французским сельскохозяйственным обществом. Сельскохозяйственные предприниматели и ученые совершали путешествия в Англию для ознакомления с новыми методами земледелия и животноводства.

Глубинные процессы, происходившие в жизни общества, в той или иной мере были известны философам и экономистам, страстно размышлявшим о судьбах своей страны, и чиновникам государственного аппарата, людям информированным по долгу службы. Человек же, вставший во главе государства в 1774 г., имел о стране самое смутное представление. Людовику XVI 22 года. Ни психологически, ни интеллектуально он не был готов к исполнению обязанностей полновластного монарха. Но выбора не было. Приходилось совершать поступки, принимать самостоятельные решения.

Склонный прислушиваться не к чужим мнениям, а к слухам и пересудам, едва взойдя на престол, король решил сменить министерство. В последние годы царствования Людовика XV важнейшие вопросы экономики и политики решались при обязательном участии «триумвирата»: герцог д’Эгийон занимал одновременно посты государственного секретаря по иностранным и военным делам, аббат Террэ являлся генеральным контролером финансов; Мопу был канцлером, хранителем печати. С бюрократической точки зрения их управление отличалось стабильностью и эффективностью, но бюрократическую точку зрения мало кто разделяет, кроме самих бюрократов. В «хорошем обществе» и в народе «триумвиры» были исключительно непопулярны. Король это знал и решил избавиться от них. К тому же против д’Эгийона и Мопу у него были собственные предубеждения.

Перемены в королевском совете Людовик XVI начал осуществлять с помощью 74-летнего старца господина Морепа. Когда-то прославившийся тем, что стал государственным секретарем в возрасте 14 лет, Морепа с 1740 г. находился не у дел. Остроумие и хитрость – вот и все его достоинства, если можно это назвать достоинствами государственного человека. К власти ему помогли вернуться интриги, завязанные помимо его усилий, и стечение обстоятельств. Людовику XVI Морепа сумел поправиться, а дальше он начал разыгрывать маленькие комбинации, конечной целью которых было умереть в высоком кресле. Расставаться с властью Морепа более не собирался.

Получив пост государственного министра, он стал подыскивать кандидатуры на замещение «триумвиров» и их людей. Останавливая выбор на том или ином человеке, Морепа исходил из простых соображений: не представляет ли этот человек угрозу для него самого. В итоге на министерские посты попадали люди незначительные, зависимые лично от Морепа: например, его дальний родственник и почти нахлебник Миромениль и сохраненный от прежнего министерства шурин Лаврийер или люди умные и компетентные, но не имевшие связей и серьезной поддержки. Таким был назначенный на пост государственного секретаря по иностранным делам Верженн. К последней категории Морепа отнес и Тюрго. Политический вес Тюрго был, безусловно, значительнее, чем Верженна. И все же расчет, а скорее, даже интуиция старика оказалась верной.

Анн Робер Жак Тюрго происходил из древнего рода дворян мантии. Как младшему сыну ему была уготована духовная карьера. Тюрго обучался в семинарии, затем на теологическом факультете Сорбонны, но священником не стал. Он приобрел должность рекетмейстера (докладчика по прошениям), младшего судейского чиновника в Парижском парламенте.

Еще в молодости Тюрго сблизился со многими деятелями Просвещения: с Монтескье, Д’Аламбером, Гельвецием, Гольбахом, Рейпалем, Морреле. Писал статьи для Энциклопедии. Росла его известность как экономиста. Что же касается административной карьеры, то она развивалась не без сложностей. В 1753 г. разразился конфликт королевской власти с Парижским парламентом. Высшие магистры были отправлены в ссылку. Чтобы процесс судопроизводства не нарушался, канцлер создал палату, наделенную полномочиями парламента, в нее вошли государственные советники и рекетмейстеры, в том числе Тюрго.

Но конфликт завершился, Тюрго захотел приобрести должность президента парламента. Он мог претендовать на эту должность с тем большим основанием, что появилась вакансия: умер его старший брат, ею владевший. Но члены парламента блокировали устремления молодого чиновника, посмевшего, хотя и временно, хотя и по приказу свыше, отправлять их функции.

Не сумев продвинуться в магистратуре, Тюрго добивается возвышения в королевском бюрократическом аппарате. В 1761 г. его назначили интендантом в Лимож – центр провинции Лимузен. Тюрго всегда тяжко и много работал. Его угнетала собственная медлительность. Он знал, что в его роду мужчины живут лет до пятидесяти, не больше. А кем он был? Всего лишь интендантом, государственным чиновником, на котором лежала большая ответственность, по который сам не мог предпринять почти ничего. Теоретические труды не давали удовлетворения. И так тяжело было загонять мысли в неподдающиеся слова. Но Тюрго продолжал писать. В 1765 г. наконец был завершен и опубликован труд «Размышления о создании и распределении богатств», с которым он связывал столько надежд. Увы, глубокие мысли не приближают к власти.

А без власти даже самую правильную теорию реализовать не удается.

Тюрго продолжал отправлять функции интенданта в захудалой провинции. Силы, знания, понимание того, как вывести страну из тупика. Все было… А время шло. Административная деятельность в Лиможе становилась все более обременительной. Прибыв в Париж в январе 1774 г., Тюрго, как никогда, остро почувствовал, как не хочется возвращаться. Он писал: «При расставании с Парижем меня охватила грусть и не отпускает до сих пор, но это не печаль неудовлетворенных амбиций… Когда мне приходится оставлять друзей, то я так же печален, как и отправленный в изгнание министр»^{118}.

Приходили мысли уйти со службы и полностью посвятить себя научным трудам. Болела печень. Сорок семь лет еще далеко не старость, но каждому свой срок… Искал забвение от тяжелых дум, слушая музыку Глюка и сочиняя гекзаметры. Весть о назначении на пост государственного секретаря по морским делам не ошеломила Тюрго. Он принял ее как должное. «По крайней мере я расстанусь с Лиможем», – меланхолически отметил он^{119}. Тюрго был слишком умен, чтобы испытывать радость честолюбца, вдруг вознесенного на высокий пост. Такому посту надо сильно не соответствовать, чтобы ликовать по поводу его получения.

Предшественником Тюрго на посту морского министра был Буржуа де Буан, человек д’Эгийона. Инертный и малокомпетентный в делах своего ведомства, по приходу к власти Людовика XVI он быстро оказался в числе кандидатов на замещение. Первоначально Морепа рекомендовал на его место интенданта морского ведомства в портах и колониях де Клюпьи. Де Клюпьи обладал тем плюсом, что советовался с Морепа в период его длительного пребывания не у дел. Но против де Клюньи нашлись возражения у короля. Тогда и родилась идея привлечь Тюрго. За спиной Тюрго не было ни клики, пи влиятельных родственников. Его связь с энциклопедистами была, конечно, подозрительной, но энциклопедисты, с точки зрения Морепа, не представляли собой политической силы. Опасения короля, также не испытывавшего больших симпатий к философам, старику удалось преодолеть, а при встрече застенчивый и нескладный интендант из Лиможа понравился Людовику, столь же нескладному и застенчивому. Слухи о том, что Тюрго избегает женщин, еще более укрепили симпатию короля: он сам, находясь уже несколько лет в законном браке, еще не приступил к исполнению некоторых простых супружеских обязанностей.

Тюрго недолго руководил морским ведомством. Приблизительно через месяц после его назначения, 24 августа, в день Св. Варфоломея, канцлер Мопу и аббат Террэ получили отставку.

Весть была встречена в Париже с ликованием. Толпа носила по улицам два соломенных чучела: одно в канцлерском одеянии, другое в сутане. Люди веселились, зубоскалили над бывшими министрами, отпускали в их адрес крепкие ругательства. В конце концов чучело генерального контролера сожгли, а чучело канцлера повесили у позорного столба, который стоял в то время около церкви Св. Женевьевы. Подобные представления продолжались несколько дней. Отставку Мопу и Террэ люди восприняли не только как устранение ненавистных министров, но и как симптом грядущих перемен. И в среде простого народа и в «хорошем обществе» заговорили о возвращении старого парламента и отмене реформы Мопу.

Зимой 1770/71 г. Мопу при полной поддержке других членов «триумвирата» разработал проект ликвидации Парижского парламента. Согласно королевскому указу, члены парламента были изгнаны из столицы без суда и следствия, их должности конфискованы, просьбы об отставке удовлетворены.

Важнейшие судебные прерогативы парламента, а также право регистрации были переданы реорганизованному Большому совету, который стали называть новым парламентом. Его члены уже не являлись владельцами своих должностей, вступление в должность было возможно только по достижении 25 лет. Новый парламент имел гораздо более ограниченную юрисдикцию. Главное, он отличался полной покорностью монаршей воле^{120}.