Текст книги "Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции"

Автор книги: Евгений Кожокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

* * *

Государственный деятель даже к своей смерти должен относиться как к политическому акту, для него вовремя умереть – это тоже политическая удача.

Мазарини умер вовремя.

Наступала пора бюрократов, дипломат Мазарини должен был уйти, и он ушел.

* * *

В 1659 г. был заключен Пиренейский мир. Многолетняя война с Испанией закончилась полным триумфом Франции. Были присоединены провинции Артуа и Руссильон. Мирный договор был закреплен женитьбой Людовика XIV на испанской инфанте Марии Терезии, дочери испанского короля Филиппа IV. Принц Конде, согласно параграфам Пиренейского мира, получил полное прощение и возвращение всех своих званий, имений и должностей. Внутри и вне страны установился мир. Мир, но не порядок. Мира желали все, о порядке мечтали бюрократы. Эта новая социальная группа начала явственно конституироваться еще в предыдущем столетии. Юристы по профессиональной подготовке, в большинстве своем на том или ином этапе своей карьеры они были связаны с высшими судами королевства: парламентами, Большим советом, Палатами косвенных сборов. Что касается их сословной принадлежности, бюрократы принадлежали к дворянству, но дворянство их было недавним. Чаще всего их отцы приобрели должность, дававшую дворянство, деды же их обеспечили необходимый капитал, занимаясь торговлей. Бюрократия являлась порождением высшей власти, беспрекословное подчинение воле короля – закон ее существования. Растворяя собственную личность в высшей государственной воле, они обретали общественное значение. Но бюрократия не тождественна государству. Существуя внутри государства, она может способствовать его величию и его гибели.

Людовик XIV, объявивший в день смерти Мазарини, что он сам будет своим первым министром, интуитивно стремился к наведению порядка и оздоровлению общества и государства. Он собирался опираться на бюрократию, но ощущал, что та бюрократия, которая досталась ему в наследство от Мазарини, имеет существенные недостатки. Вот уже несколько лет как молодой король жаждал перемен в своем королевстве, но у него были связаны руки. С одной стороны, Людовик не хотел ничего предпринимать против Мазарини, по, с другой стороны, методы управления первого министра королю казались неверными.

Впоследствии король следующим образом отозвался о состоянии страны после смерти Мазарини: «Хаос царил повсюду… Все имевшие высокое рождение или высокий пост привыкли к бесконечным переговорам с министром (Мазарини. – Е. К.), который сам по себе отнюдь не испытывал отвращения к такого рода прениям, более того, они ему были необходимы; многие вообразили, что у них есть право на нечто, что якобы должно соответствовать их достоинству; не было такого губернатора, который не испытывал бы отвращения к занятию текущими делами, любую просьбу сопровождали или упреками в прошлом, или намеком на будущее недовольство, о котором заранее предупреждали или которым даже угрожали. Милости скорее требовали и вырывали силой, чем ожидали… милости не подразумевали более обязательств. Финансы, обеспечивающие деятельность всего огромного тела монархии, были полностью исчерпаны и до такой степени, что едва ли можно было представить себе источник их пополнения»^{78}. И спустя десять лот, когда были написаны секретарями Людовика XIV, а им отредактированы и завизированы эти строки, король посредственно разбирался в финансовых вопросах. В 1661 же году он только-только начинал знакомиться с этой сферой государственного управления. Источники пополнения финансов трудно было представить себе в большей степени из-за некомпетентности короля, чем из-за их отсутствия. Всегда легче искать виновников экономических неурядиц, чем реформировать экономику.

Против сюринтенданта финансов Николя Фуке давно уже велась интрига. Нашлись вполне компетентные люди, представившие королю сведения о состоянии финансов в нужном для них свете. Маршал Тюренп как-то обмолвился по поводу Фуке: «Я думаю, что Кольбер больше всего хочет, чтобы он был повешен, а Ле Телье больше всего боится, как бы его казнь не сорвалась»^{79}.

* * *

Любой бюрократ, любой даже самый маленький агент государственной власти должен нутром чуять все виражи корабля, безликой частью которого он является. Чиновник может не понимать всех топкостей высшей политики; главное, что от него требуется, – послушание. Но государству служат отнюдь не бескорыстно. «Великий» принцип do ut des – «даю тебе, чтобы ты дал мне» лежит в основе чиновничьей верности. Вот здесь-то и начинаются сложности. Даю то, что требуют, – это более или менее ясно, но вот что можно взять в качестве платы? Помимо законной оплаты, бюрократ всегда пользуется полузаконными, четвертьзаконными и совсем незаконными услугами, благами, привилегиями. Отличить все эти виды вознаграждения чрезвычайно сложно: услуги, оказываемые им государству, представляются столь значительными, что любая плата за них мала.

В XVII в. процесс становления французской бюрократии только начинался. Еще не устоялись различия в службе государству и в службе лицу. Высшие чиновники еще нередко очень походили на наемных кондотьеров на государственной службе. К тому же при Мазарини, который был по натуре дипломатом, а не бюрократом, в высших сферах прочно обосновались несколько аферистов, умело обделывавших дела кардинала, но не забывавших и себя. Ловкость, беспринципность, бесстрашие – вот что отличало эту гвардию Мазарини: Франсуа-Мари де Брольо граф де Ревель начинал свою карьеру пажом при дворе Мориса Савойского; в 1641 г. Мазарини переманил его на французскую службу, где граф быстро сделал военную карьеру, одновременно выполняя сотни тайных поручений кардинала, но в 1654 г. ему не повезло: его убили во время осады Валенсии; другой «друг» и агент Мазарини, Барте, был человеком совершенно темного происхождения, он выдвинулся, обеспечивая доставку секретной корреспонденции кардинала и королевы, получил должность секретаря кабинета королевы^{80}; самым активным и самым доверенным лицом кардинала являлся Джузеппе Дзонго Ондедеи, про которого говорили, что он был всеобщим шпионом, продавал всех и вся^{81}. Из окружения кардинала вышли и два антипода, как бы олицетворявших собой прошлое и будущее французской бюрократии: сюринтендант финансов Николя Фуке и получивший в 1661 г. звание интенданта финансов Жан-Батист Кольбер.

Сын близкого человека кардинала Ришелье, Фуке сделал головокружительную карьеру: в 20 лет он стал докладчиком государственного совета, затем интендантом армии, не достигнув 30 лет, получил должность интенданта юстиции, полиции и финансов в Гренобле. Правда, тут у него случилась заминка. В 1644 г. он не сумел справиться с волнениями во вверенной ему провинции^{82} и был отозван в Париж. Но Мазарини, ценивший ловкость и изворотливость Фуке, вновь пристроил его интендантом армии, а в 1650 г. Фуке приобрел высокую должность генерального прокурора Парижского парламента. А когда несколько лет спустя ключевую во многих отиошениях должность генерального контролера финансов разделили: один чиновник отвечал за доходы, другой – за расходы, на Фуке возложили ответственность за поступления в казну. Этот кондотьер финансового ведомства настолько успешно справлялся с обязанностями, что после смерти коллеги должность сюринтенданта финансов он получил целиком. Жуир и бонвиван, Фуке лавировал, ловко проворачивал дела, вполне довольный собой и окружающим миром. Бюрократ по исполняемым обязанностям, но отнюдь не по психологии, не по кодексу своего поведения.

На заре возникновения повой социальной группы всегда требуются титаны и фанатики. Именно они отличаются упорством и беспощадностью к себе и другим – качествами, столь необходимыми для утверждения нового. В полной мере этими качествами обладал Жан-Батист Кольбер. Он жаждал власти и богатства не только ради них самих, у него были идеи, и он жаждал их воплощения.

Молодой король даже для большинства царедворцев оставался таинственным незнакомцем. Строили догадки, как он поведет себя после смерти Мазарини. Большинство склонялось к мнению, что король предпочтет охоту, балы, любовные развлечения государственным делам. Его заявление спустя несколько часов после смерти кардинала, что отныне он будет править сам и не будет назначать первого министра, не приняли всерьез. В высший административный орган государства – Верховный совет вошли Фуке, госсекретарь по военным делам Мишель Ле Телье и отвечавший за иностранные дела де Лионн.

А Кольбер негласно собирал компрометирующую Фуке информацию. В последние годы жизни Мазарини он собирал эту информацию для него. Теперь она поступала королю. Но час устранения Фуке все никак не наступал. Нужны были деньги, много денег. Хитроумнейшими способами Николя Фуке их доставал.

Приходилось терпеть, выжидать, притворяться. Впрочем, искусством притворства молодой король овладел уже до такой степени, что ему не составляло большого труда скрывать свои истинные чувства и мысли. И все-таки это для него был еще труд.

17 августа 1661 г. Фуке давал праздник в своем новом поместье Во-ле-Виконт. Король обещал приехать.

* * *

И вот 17 августа наступило. Тысячи карет, украшенных гербами, направлялись из Парижа в поместье Фуке. Ожидались самые именитые люди Франции и Европы. Сюринтендант финансов был в зените славы и могущества. Ходили слухи, что Людовик собирается назначить его первым министром.

Во-ле-Виконт представляло собой шедевр барочного искусства. Постройки знаменитого уже тогда Ле Во, живопись кисти Лебрена, сады, разбитые под руководством Лепотра.

По прибытии короля сюринтендант повел его осматривать дворец. Все поражало воображение… И везде взор наталкивался на герб Фуке: внизу девиз «Что не превзойдет?», наверху белка, преследующая ужа. Гости усматривали в этом намек на Кольбера, в гербе которого помещался уж. О догадках шептали на ухо, вслух произносили лишь комплименты. Только король молчал. Герб с вызывающим девизом, аллегорический портрет мадемуазель де ля Вальер, в которую был пылко влюблен двадцатидвухлетний король, безумная роскошь, затмевавшая роскошь королевских дворцов, нарочитость, безграничная самоуверенность, провалы такта и чувства меры. У короля родилось желание немедленно прямо среди праздника арестовать Фуке. Королеве-матери с трудом удалось уговорить Людовика не предпринимать столь решительного шага.

Своим чередом последовали лотерея с богатейшими выигрышами, славословия в честь короля, премьера новой комедии Мольера. Праздник 17 августа 1661 г. закончился для Фуке благополучно. Король сдержал свой порыв.

Ощущение опасности иногда приходило к Фуке, но о размерах ее он не подозревал. Ему не в чем было себя упрекнуть. Он действительно умело присваивал часть государственных доходов, которые проходили через его руки. Но делал это он вполне в соответствии с законами той системы, которой в целом служил вполне преданно. К тому же нередко, наоборот, долги государства и даже личные долги Людовика он оплачивал из собственного кармана. Фуке был не более порочен, чем вся экономическая система французского королевства. Почему же начала заходить звезда Николя Фуке?

В плетении интриг он был не менее опытен, чем Кольбер, но его подвела интуиция государственного человека и царедворца. Он не сумел рассмотреть в любителе балов и женщин, заядлом картежнике и охотнике великого короля. Он не понял, что отныне транжирить деньги открыто и беззастенчиво имеет право лишь один человек.

Роскошь других допускается, по она должна быть в тени великолепия и блеска короля. И было еще одно существенное обстоятельство: Людовик желал устранения или умаления всех должностей и институтов, которые обеспечивали концентрацию власти. По мнению молодого монарха, власть должна была находиться только в одних руках. В его!

После смерти Мазарини Людовик ликвидировал саму должность первого министра королевства. Теперь наступила очередь сюринтенданта финансов. Но, так как природа не приходила на помощь, предстояло, прежде чем ликвидировать должность, устранить человека. Тому было много препятствий. Одно из самых серьезных то, что Фуке являлся владельцем должности генерального прокурора Парижского парламента. Владелец этой должности подлежал суду исключительно самого парламента. А никакой уверенности не могло быть в том, что магистраты утвердят нужный приговор. Выход придумал Кольбер. Сюринтенданту передали, что король желает пожаловать ему почетное звание, даруемое только самым родовитым дворянам, согласно традиции магистратов в это звание не возводили. Одновременно сам Людовик заявил Фуке о необходимости срочно создать резервный фонд в миллион ливров^{83}.

Тщеславие и желание угодить королю сделали свое дело. Фуке продал должность генерального прокурора за 1400 тыс. ливров. Теперь королю предстояло справиться только со своими страхами, ибо реальных препятствий больше не осталось. Безусловно, Фуке располагал значительной клиентелой, ему принадлежало несколько укрепленных замков с расквартированными там воинскими частями, верными лично ему. Но мог ли Фуке или кто-либо из его близких решиться на мятеж? Впрочем, пожалуй, в таких делах перестраховка никогда не может быть лишней.

Детальную подготовку ареста осуществил Кольбер. В принципе он же подал идею о ликвидации поста сюринтенданта. Кольбер умел улавливать тайные желания своего властелина и находить для них соответствующую форму выражения. К тому же так не закрадывалось сомнение по поводу бескорыстности его подсиживания сюринтенданта. Сам Кольбер прекрасно понимал, что власть измеряется отнюдь не только высотой занимаемого поста; главное – иметь возможность навязывать людям свою волю.

5 сентября 1661 г. Николя Фуке был арестован. Король в письме к матери описал эту простую операцию: «Этим утром, как обычно, сюринтендант пришел работать со мной, я вынужден был его задерживать то под одним предлогом, то под другим, притворялся, что ищу нужные бумаги, наконец, из окна кабинета я увидел во дворе замка (капитана королевских мушкетеров. – Е. К.) д’Артаньяна, тогда я отпустил сюринтенданта… Д’Артаньян остановил его на площади перед церковью и арестовал»^{84}. В тот же день король объявил, что он не будет назначать нового сюринтенданта, а займется финансами сам.

Людовик считал Фуке гораздо более опасным, чем он был на самом деле, поэтому на суде король добивался вынесения бывшему сюринтенданту смертельного приговора. Но из 22 судей только 9 приняли мнение короля, остальные высказались за ссылку. Тогда монаршей волей Фуке был отправлен на вечное заключение в крепость Пинероль.

Николя Фуке был слишком независимым человеком. Служа королю, он считал необходимым сохранять для себя значительную свободу маневра. А для достижения свободы пользовался обманом. Теперь на протяжении долгих лет ему предстояло расплачиваться за свою независимость, свои пороки, а отчасти и за свои достоинства.

Невеликих умственных способностей, но исключительной силы воли и самомнения, молодой король, даже не задаваясь этой целью, с первого же дня своего единоличного правления начал навязывать стране новый стиль. Принцы крови, министры, дворяне, магистраты подстраивались под короля. Одним это подстраивание ничего не стоило. Кольбер и многие люди окружения обрели в Людовике идеального главу новой формировавшейся бюрократии. Другим пришлось забыть о прежних амбициях и довольствоваться или придворным блеском, как Бофору, или верной солдатской службой, как Конде, или литературным злословием, как Ларошфуко. Третьи оказались в немилости, степень которой различалась от крепости для Фуке до прозябания в провинции для Ондедеи и Барте.

Возросло значение Верховного совета, в который никто отныне не входил по праву рождения, даже королева-мать была выведена из совета. Наиболее значимыми людьми в государстве стали Ле Телье, Кольбер и де Лионн. Все трое умели держаться в тени, не выказывая ни своей власти, ни своего богатства. Ле Телье служил еще Людовику ХШ и давно уже держал в своих руках многие важнейшие нити государственного управления. Регентша и Мазарини ему полностью доверяли, недаром в их шифрованной переписке он проходил под именем Верный. Ле Телье блестяще разбирался в юридической казуистике и во всех вопросах, связанных с организацией военного дела. Король его уважал и единственного из министров называл месье.

Людовик XIV

Сюринтендант финансов Николя Фуке

Генеральный контролер финансов Жан-Батист Кольбер

Один из президентов Парижского парламента Эдуар Моле

Жан-Батист Кольбер начинал свою карьеру в ведомстве Ле Телье, которому приходился дальним родственником. Исключительная работоспособность и исключительная преданность патрону быстро сделали его заметным человеком. Его заметил Мазарини, и свою исключительную преданность Кольбер перенес на кардинала. В годы Фронды Кольбер стал доверенным лицом не только кардинала, но и самой королевы. На протяжении 50-х годов быстро увеличивались политический вес Кольбера в государстве и его личное состояние. Используя свое влияние на Мазарини, Кольбер умело продвигал на различные посты в провинциальной и центральной администрации своих людей^{85}. Чаще всего он черпал преданных ему лично клиентов из числа своих родственников, только родных братьев и сестер у него было 9 человек. Сколачивал он вокруг себя и группировку финансистов, которые были призваны обеспечивать финансовую поддержку его административной деятельности и его частным делам. Будущий министр имел широкие связи и в литературной среде. Известный в ту пору поэт Шаплен был его близким другом^{86}. Когда, умирая, Мазарини «завещал» Кольбера Людовику XIV, Жан-Батист был человеком 42 лет, имевшим солидное состояние и обширную клиентелу, а главное – никто не мог сравниться с ним по знанию административной кухни французского королевства.

Будучи практиком до мозга костей, Кольбер испытывал предубеждение к теоретическому мышлению. Он не удосуживался даже для самого себя четко сформулировать программу деятельности. В своем практицизме он доходил до абсурда. И все же программа у него была, хотя вследствие неотрефлексированности она представляла собой смесь мыслей, предубеждений и иллюзий. Воедино сплавлялась эта программа нерассуждающей уверенностью в собственной правоте.

В принципе Кольбер поклонялся одному идолу – государству. Служению государству он подчинял даже свою, казалось бы неудержимую, страсть к накопительству.

При всем различии в возрасте политические воззрения Кольбера и Людовика XIV сформировались в значительной степени под влиянием одного и того же события – Фронды. Страхи Фронды жили в обоих и много лет спустя после ее окончания. Оба не могли забыть ни действий парламентов, ни поведения грандов, ни выступлений дворянства. Простой люд казался им несамостоятельным в своих поступках.

Что касается магистратов, то Кольбер понимал их значение и необходимость в государственном управлении. Он им отводил строго определенное место. Но бюрократическую натуру Кольбера возмущала независимость членов парламента. Самостоятельности в истолковании законов, вынесении важных судебных решений Кольбер хотел их лишить. Дворянство же он считал необходимым приучить к уважению законов. Политическая оппозиционность дворянства к 1661 г. была сломлена, по в провинциях дворянская вольница продолжала широко выплескиваться в уголовных деяниях.

Властелин и идеальный исполнитель его воли нашли друг друга. Два человека, одержимые одинаковыми идеями и обладающие огромной властью. Наведение порядка началось незамедлительно. Первыми пострадали давние противники усиления административной централизации – казначеи Франции: постановлением государственного совета их синдикат был распущен^{87}. В свою очередь, Парижскому парламенту пришлось признать, что декреты государственного совета обладают не меньшей обязательностью, чем королевские эдикты и ордонансы^{88}. Быстро регуляризировалась практика посылки интендантов. К 1665–1666 гг. уже почти каждое генеральство имело закрепленного за ним интенданта, их функции и полномочия унифицировались. В вопросе об интендантах была сделана единственная уступка требованиям парламентов. В отличие от первой половины XVII в., когда на эту должность назначали любых верных людей, имевших судебный и административный опыт, теперь интенданты выбирались исключительно из числа докладчиков прошений государственного совета. В политической ловкости Кольберу и Людовику в молодые годы трудно отказать. Уступки в мелочах и последовательное проведение своей линии во всех принципиальных вопросах. Такова была тактика небольшого, по чрезвычайно эффективного государственного аппарата.

Интенданты проводили пересмотр налогообложения, повсюду выискивая незаконные уклонения от уплаты налогов, боролись с преступностью, в том числе с беззакониями провинциальных дворян, опутывали подчиненные им генеральства сетью осведомителей и клевретов. Их деятельность находила полное понимание и сочувствие у короля. Поощряя их рвение, он обращался иногда к ним с личными посланиями. «Я чрезвычайно удовлетворен энергией, с которой вы выполняете мои приказы, арестовав Сент-Этьена (знаменитого разбойника-дворянина. – Е. К.), – писал Людовик XIV интенданту Оверни Помре. – Я также доволен тем, что вы настойчиво добиваетесь суда над ним, обещая мне, что этот суд послужит благотворным примером для всей провинции. Не следует опасаться, что в деле подобного рода я буду склонен даровать помилование. Я слишком хорошо знаю, что милость может привести к новым беспорядкам и насилиям, в то время как я всем сердцем желаю, чтобы ни одно насильственное действие не оставалось безнаказанным в моем королевстве»^{89}. Но для наведения порядка ординарных средств оказывалось недостаточно. И в середине 60-х годов интенданты наталкиваются на противодействие и оппозицию. В феврале 1664 г. правительственный комиссар из Меца докладывал, что члены местного парламента грозились выбросить его в окно… состоятельные люди, не исключая высших должностных лиц, запугивали жителей деревень, обещая пустить их по миру, если они посмеют обратиться за помощью к интенданту^{90}. В Оверни и во многих других провинциях юга Франции интендантам не удавалось справиться с дворянской вольницей.

Приходилось прибегать к чрезвычайным мерам. В 1667 г. было ограничено право парламентов на ремонстрации. Еще ранее в ряде южных провинций Людовик XIV использовал выездные сессии специально созданного чрезвычайного суда.

* * *

История с Фуке вскоре забылась. У короля и Кольбера хватало непобежденных врагов… К тому же Людовик, и это было одной из его особенностей, постоянно сам наживал себе врагов. Он умел раздувать незначительные дипломатические конфликты и создавать шумиху, обожал слать грозные депеши. Еще не совершив ничего великого, он уже считал себя великим королем. И был так безмерно уверен в этом, что постепенно его вера стала передаваться другим.

Еще летом 1661 г. Людовик предпринял несколько Дипломатических демаршей, которые несли на себе отпечаток уроков Мазарини, вздорности характера молодого короля и его религиозных устремлений. Путем небольшого шантажа, а главное – беззастенчивым предложением субсидий он пытался расширить зависимое от Франции объединение германских государств, Рейнскую лигу. Подобно своему крестному отцу и воспитателю кардиналу Мазарини, Людовик полагал, что купить можно кого угодно. Но на первых порах своей государственной деятельности этот тезис он понимал уж слишком прямолинейно. Иначе б у него не рождались столь химерические проекты, как возведение на польский престол герцога Энгиенского путем, говоря современным языком, взятки польской королеве^{91}. Все тем же летом 1661 г. Людовик проявлял заботу о католиках свободного города Гамбурга: он обратился к муниципалитету города с просьбой не чинить препятствий в отправлении католического культа^{92}.

На следующий год он вступил в дипломатическую дискуссию с англичанами по вопросу, чьи корабли должны первыми в британских водах отдавать салют. В депешах, полных воинственной риторики, Людовик доказывал, что он не допустит ущемления его королевского достоинства и английские корабли будут первыми приветствовать французов. Шума было много, а в конце концов сошлись на том, что салютовать будут одновременно. Не успел утихнуть этот конфликт, как в Риме разгорелся новый. Трое полупьяных французов повздорили с корсиканцами из охраны папы римского. Во время стычки корсиканцы дали залп по дворцу французского посла, а затем напали на карету жены посла и убили пажа. Так, это дело, начавшееся с пустяка, приняло серьезный оборот: был убит французский подданный. Король не ограничился угрозами, на некоторое время были аннексированы папские владения Авиньон и графство Венессен… А через пять лет Людовик развязал свою первую войну.

Внешняя политика – вот поле деятельности, достойное королей. Своя страна должна служить лишь постаментом памятнику королевского величия. И постамент должен быть надежным. Война и дипломатия требуют денег.

Деньги ради славы и величия короля, династии, Франции предстояло изыскивать Кольберу.

Еще когда Фуке являлся сюринтендантом финансов, Кольбер посоветовал королю ввести четкий учет доходов и расходов, а также составлять проект финансового года и ежемесячные ведомости. Кольбер умело использовал предубеждения короля против финансовых воротил, бравших налоги на откуп. Была создана специальная палата правосудия, которая занялась расследованием всех случаев незаконного присвоения государственных средств и их растрат начиная с 1635 г. За непродолжительный срок палата выявила десятки миллионов ливров, «потерянных» казной.

Огромные усилия были приложены к тому, чтобы сократить государственный долг. Кольбер ликвидировал часть рент, которые выплачивало государство (часто используя посредничество парижского муниципалитета), другие ренты он сократил на четверть или даже наполовину. Рантье, в большинстве своем парижане, предприняли попытку составить заговор, повозмущались, затем, видя свое полное бессилие, смирились. Начиная с 1630 г. в целях пополнения казны было создано и продано много бессмысленных должностей. Кольбер приступил к их планомерному принудительному выкупу. Протесты, мольбы, предложения денег не спасали чиновников. Государство освобождалось от излишних слуг и необходимости выплачивать им жалованье.

Все эти меры позволили за 10 лет сократить ежегодные выплаты государства с 52 млн до 24 млн ливров^{93}. То был очень крупный успех финансовой политики Кольбера. Благодаря этой экономии он уменьшил сумму сбора личной тальи – одного из самых тяжелых налогов в старых французских провинциях. Одновременно он добился более справедливого налогообложения благодаря тому, что выявил множество лиц, незаконно пользовавшихся привилегией освобождения от того или иного налога.

Земли, леса, мельницы, дорожные и мостовые пошлины, таможенные сборы, некоторые косвенные налоги, принадлежавшие когда-то лично королю и составлявшие его домен, были расхищены, распроданы, отданы на откуп. В 1661 г. домен не приносил почти никакого дохода, и виной тому был не Фуке и даже не Тридцатилетняя война. Еще сюринтендант Генриха IV Сюлли в начале XVII в. боролся за выкуп заложенного королевского домена. События гражданской войны вынудили правительство прекратить выкупные операции. Пытался восстановить домен кардинал Ришелье^{94}. Но только Кольберу удалось добиться значительных успехов в этом плане. В 1671 г. благодаря стараниям Кольбера он принес 5 млн ливров дохода^{95}. Восстановление домена имело тем большее значение, что и в конце XVII в. многие французы продолжали считать, что государство должно обходиться исключительно доходами с домена. Налоги же взимать только в исключительных случаях, прежде всего во время войны^{96}. В то же время, чем древнее налог, тем с большей терпимостью к нему относились.

Кольбер не являлся оригинальным мыслителем. Что его действительно отличало, так это невероятная настойчивость в достижении поставленных целей. Кольбер следовал путями, проложенными его кумиром кардиналом Ришелье. Будучи прежде всего администратором, к экономике он подходил преимущественно с административной точки зрения. Его меркантилизм был простым и даже немного наивным. Кольбер знал, за славу и величие короля надо платить, следовательно, налоговая система государства должна обеспечить необходимые средства. Налоги взимаются с подданных. Чтобы баранов можно было стричь, бараны должны иметь шерсть, а подданные – деньги. Ценные металлы во Франции не добывались, поступление их в страну обеспечивали крупные негоцианты и финансовые воротилы (итальянские, швейцарские банкиры, собственные, особенно из числа гугенотов), по деньги не должны концентрироваться исключительно в руках этих дельцов. Кольбер понимал необходимость циркуляции денежных потоков во всем обществе. Промышленная деятельность одних, продажа излишков сельскохозяйственной продукции другими должны были обеспечить накопление определенной денежной массы у всех налогоплательщиков. Далее этих простых положений Кольбер не углублялся. К тому же инстинктивно, как всякий бюрократ, он испытывал недоверие и тайную неприязнь к стихии свободной экономической деятельности миллионов безвестных тружеников. Контролю стихия не поддавалась. Принимать же ее как данность, используя лишь ее экономический потенциал, этому противились бюрократическое сознание Кольбера, страсть все знать, все регламентировать, все проверять. Свобода и бюрократия плохо уживаются друг с другом.

С гораздо большей симпатией Кольбер относился к формам крупного промышленного производства. Военная мощь, престижность, фискально-финансовые соображения – вот чем руководствовался Кольбер, поощряя создание той или иной мануфактуры. Хотелось производить столь же прекрасное стекло, как венецианское, такую же саржу, как флорентийская, хотелось выделывать железо не хуже, чем в Швеции или Германии, и строить суда лучше, чем голландские… Средства подсказывала давно укоренившаяся административная практика. Кольбер создавал промышленность бюрократическими методами, такими же методами он пытался ею руководить. Инструкции, рекомендации, постановления… Кольбер не задумывался, может ли поток бумаг произвести чудо. Иного стиля руководства он не знал.

Впрочем, плоды его неутомимой деятельности, и плоды ощутимые, вскоре обнаружились. С 1661 по 1671 г. доходы короля удвоились, с 1662 г. поступления в казну превосходили ее расходы, только во время кратковременной войны с Испанией в 1667–1668 гг. образовался небольшой дефицит.