Текст книги "Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции"

Автор книги: Евгений Кожокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Согласно ритуалу, король-мальчик прослушал в тот день торжественную мессу в Сен-Шапели. Затем в Большой палате Парижского парламента он объявил, что, согласно закону его государства, он берет на себя управление страной и надеется, что милостью божьей его правление будет ознаменовано благочестием и справедливостью. После оглашения королевской декларации, большую часть которой от имени короля зачитал канцлер, принцы крови, герцоги, пэры, маршалы и священнослужители высшего ранга подходили к королю, целовали ему руку и клялись в верности.

Весь Париж ликовал. Не умолкая звонили церковные колокола. Салютовали пушки Бастилии, городских стен и маленького форта Пале-Руаяля. Фонтаны били вином. Повсюду раздавались крики: «Да здравствует король!» Люди танцевали на площадях и улицах. Ночью город сверкал праздничными огнями, в небе полыхал фейерверк.

Для одних этот праздник был поводом для больших иллюзий, для других – ритуальным действием, не сулившим ничего хорошего, для третьих – предвестием победы.

Уже на следующий день парижане услышали о переменах. Новым хранителем печати был назначен первый президент парламента Матье Моле, Шатонеф заменил Шавиньи на посту первого министра, сюринтендантом финансов стал маркиз Ля Вьевиль. Мазаринисты и фрондеры образовали хрупкий альянс, который скрепляла лишь общая вражда к Конде.

Принц Конде не участвовал в церемонии, посвященной совершеннолетию короля. Правда, он послал королеве письмо, в котором поздравлял ее с этим событием и во вполне куртуазных фразах объяснял мотивы своего отсутствия. Анна Австрийская отнеслась к отсутствию Конде как к демаршу и фактическому объявлению войны, а в письме усмотрела личное оскорбление. Она отдала приказ маршалу д’Омону распустить сосредоточенные в Шампани войска принца, что привело к вооруженному столкновению.

Междоусобная война вступила в новую фазу. Сторонники принца укрепились в Монроне, Бурже, Ля-Рошели. Оставив Каталонию испанцам, к нему на помощь двинулся генерал Марсен. Конде мог всецело рассчитывать на помощь Бордо. Договор о военном союзе обеспечивал ему поддержку Испании. Силы мятежников были значительны. Но отнюдь не беззащитной была и королева. Мазарини удалось переманить на ее сторону Тюренна, одного из лучших военачальников Франции и Европы, а также его брата герцога Буйона. Стал мазаринистом уставший от бесплодного бунта и вечных измен жены герцог де Лонгевиль, подвластная ему Нормандия сохранила спокойствие. Бретань, Прованс также остались в сфере влияния правительства.

Для буржуа южных городов так же, как Парижа, Конде был лишь силой, опираясь на которую можно было отстаивать свои вольности и привилегии. Полной победы Конде никто, кроме его ближайших сподвижников, не хотел. Города, даже вставшие на сторону принца, при подходе королевских войск не оказывали им сопротивления. Особенно негативную реакцию вызывал союз принца с испанцами. Общеполитическая слабость мятежников усиливалась вследствие военных неудач. К зиме в их руках оставалась только провинция Гиень, и все еще не сдавалась осажденная крепость Монрон.

Казалось, война подходила к концу, кризис себя исчерпал. К тому же на посту первого министра Шато неф показал себя очень ловким человеком. Он все больше завоевывал доверие королевы. Ситуация могла стабилизироваться до такой степени, что во Франции не нашлось бы места для одного человека – для Мазарини.

И вот 25 декабря Мазарини пересек границу Франции и отужинал в Седане. Он не умел проигрывать. В Парижском парламенте разбушевались страсти, было принято постановление: мэрам и эшевенам городов воспрещалось давать проезд кардиналу, Мазарини и его сторонники обвинялись в оскорблении королевского достоинства, наконец была обещана награда – 150 тыс. ливров любому, кто доставит Мазарини, живым или мертвым, в Париж. Но его никто не доставил, и вскоре он был вновь при дворе Анны Австрийской, в очередной раз покинувшей столицу королевства.

В январе 1652 г. герцог Орлеанский и принц Конде заключили союз. Из Флапдрии герцог де Немур привел испанские войска, Бофор встал во главе войск герцога Орлеанского. Путем головокружительного переезда через провинции, занятые врагом, принц Конде с горсткой верных ему людей достиг расположения частей Немура и Бофора и возглавил эту армию. Ему противостояла королевская армия под командованием Тюренна. Вплоть до июля ни одной из сторон не удавалось достичь существенного перевеса. Но не только от перипетий военных событий зависела судьба государства.

Теряя поддержку среди высших слоев общества, Конде и его близкие вынуждены были все чаще обращаться к простонародью. В Бордо герцогиня де Лонгевиль попыталась завоевать симпатии Ормэ – органа власти, созданного неименитыми буржуа и ремесленным людом. В Париже сам принц через своих агентов стремился управлять действиями наиболее обездоленных жителей столицы. Подобную же политику проводил герцог Орлеанский. Когда страдавший от дороговизны народ разгромил таможенную заставу у Сент-Антуанских ворот, он ограничился замечанием, которое тотчас стало известно всему Парижу:

– Я очень рассержен, но это неплохо, что народ просыпается время от времени. В конце концов никто нс убит, остальное неважно.

Спустя несколько дней разразился хлебный бунт. Чтобы разобраться в случившемся, Месье вызвал к себе в Люксембургский дворец прево и эшевенов города. У дворца их встретила толпа простонародья. Членов муниципалитета освистали, обозвали мазаринистами. Их преследовали оскорблениями вплоть до кабинета герцога. Тот вышел на крики и произнес совершенно двусмысленную фразу о том, что не хочет совершения насилия в степах его дома.

На магистратов напали, как только они покинули территорию дворца. Их закидали камнями, тяжело ранив одного из эшевенов, на куски разнесли карету. Все это происходило на глазах людей принца и герцога.

10 мая толпа набросилась на эшевенов прямо в зале Дворца правосудия. Охрану из стрелков разоружили. Членам парламента кричали в лицо: «Долой Мазарини! Даешь войну!» Но еще громче раздавались голоса, требовавшие «мира и хлеба».

Большинство магистратов стремились к прекращению войны, хотели возвращения короля в Париж. Но существовал определенный предел их миролюбию – они не желали возвращения Мазарини. Оно означало бы полное поражение парламента, всей его политики начиная с 1648 г. Возвращение Мазарини почти автоматически привело бы к отмене декларации палаты Святого Людовика. В то же время война становилась все более невыносимой.

В апреле 1652 г. войска расположились на расстоянии 20–30 лье от Парижа. Как в 1649 г., начались перебои с поставками хлеба. Солдаты обеих армий рыскали по деревням. К тому же в мае по призыву одновременно и герцога Орлеанского и Анны Австрийской на территорию Франции вступили войска герцога Лотарингского Карла IV. Этот герцог без герцогства, беспринципный и безжалостный кондотьер, привел 8 тыс. наемников, за которыми тянулись их слуги, проститутки, маркитанты.

Каждый день приносил известия о разорении пригородных домов и усадеб парижских буржуа и магистратов. Солдаты полностью обобрали загородный дом докладчика парламента Куланжа, утащили все – от водосточных труб до кровли. Не в лучшем состоянии после посещения солдат Тюренна остался замок советника парламента Кулона: сожгли конюшни, овчарни, поломали мебель, обрушили крышу, вырубили липовые аллеи. Окрестные крестьяне, спасая жизнь и убогий скарб, вместе со своим скотом искали убежища за городскими стенами^{66}.

Магистраты колебались, народ страдал от голода и искал виновников… Собственные разочарования, искусная пропаганда принцев сделали свое дело: господа парламента и муниципалитета стали объектом народной ненависти.

11 мая какой-то сапожник, угрожая алебардой, принудил остановиться карету, в которой ехали президенты парламента де Мем и де Новьон, и обрушил на них худшие из ругательств. 14 мая герцог Орлеанский в ответ на жалобы магистратов, что толпа более не соблюдает должного почтения, предложил, что он возьмет на себя всю ответственность за соблюдение порядка в городе. Пораженные члены парламента ответили молчанием на столь откровенное предложение установить диктатуру. Когда на следующий день на улицах-стали распространять афишу. извещавшую, что парламент предоставил герцогу Орлеанскому полную власть над городом, магистраты приняли постановление, запрещавшее продавать и перепечатывать эту афишу.

В предместье Сен-Жермен 20 мая толпа напала на господина де Сент-Круа, сына первого президента парламента М. Моле. Тот вынужден был вместе с несколькими людьми из своей охраны забаррикадироваться в одном из домов. Оттуда он был вызволен отрядом городской милиции. Но на этом злоключения Сент-Круа не закончились. Толпа преследовала его вплоть до Люксембургского дворца, и, когда он скрылся в покоях герцога, его попытались преследовать и там. Произошло столкновение между швейцарцами герцога и народом.

В июне беспорядки на улицах Парижа усилились и участились: напали на советника парламента Вассана, президента Торе, президента де Лонгея. Пришлось несколько раз откладывать заседания парламента. Наконец 25 июня палаты собрались на совместное заседание. Внутри Дворца правосудия несли охрану стрелки и полицейские чиновники Шатле, снаружи – отряды городской милиции. Предстояло обсудить семь предварительных условий, которые выдвинул король в ответ на настоятельное требование парламента изгнать Мазарини. Согласно этим условиям, герцог Орлеанский и принц Конде должны были: 1) отказаться от союза с иностранными державами; 2) более не предъявлять никаких требований королю; 3) находиться при королевском дворе; 4) вывести с территории Франции всех иностранных солдат; 5) распустить свои войска; 6) прекратить противозаконные действия своих сторонников в Гиени; 7) демонтировать все крепости Конде. Парламент склонялся к принятию этих условий, для принцев они означали полную капитуляцию. Но откровенно заявить, что он не принимает условий короля, Конде не решился. Он проиграл «спор» во Дворце правосудия, но улица осталась за ним. Магистраты вскоре это ощутили как никогда остро.

Конде, герцог Орлеанский и их сторонники вышли сразу после окончания прений. Основная же часть членов парламента несколько задержалась. Выйдя, они оказались лицом к лицу с разъяренной толпой. В магистратов полетели булыжники и поленья. Раздались выстрелы из пистолетов и аркебуз. Несколько человек из охраны были убиты. Президент Ле Кване, скинув мантию, пробивался со шпагой в руке. Его коллеги Ле Байель, де Новьон и де Мем уцелели лишь чудом. Беспорядки разразились не только у Дворца правосудия. Отряды городской милиции, в составе которой были не только буржуа, но также слуги и приказчики из лавочек, обрушились на стрелков, тем пришлось укрыться в городском замке Шатле.

О настроении измученных голодом, изверившихся людей говорит распространявшийся в те дни памфлет: «Отпустим смело узду! Устроим резню, не щадя ни великих, ни малых, пи молодых, пи старых, ни мужчин, пи женщин. Выберемся из наших нор и берлог, оставим наши очаги и поднимем паши старые знамена! Ударим в барабаны! Поднимем все кварталы, протянем цепи! Возобновим баррикады! Наши шпаги вперед, убьем, разорим, сломаем, предадим пашей справедливой мести всякого, кто не выступит крестоносцем истинной партии Короля и свободы»^{67}.

Летом 1652 г. никаких ограничений типографской деятельности в Париже фактически не было. Публиковались политические памфлеты самой разной направленности: критиковали принцев, выступали даже против власти короля. Но прежде всего памфлетисты обрушивались на парламент: магистратов обвиняли в том, что они думают только о своих интересах, что именно они вызвали междоусобную войну, что из-за них король покинул столицу…

Парламент пытался принимать ответные меры. Он открыл следствие по делу о беспорядках 25 июня, запретил под страхом смертной казни печатать и распространять возмутительные афиши и памфлеты. Но памфлеты печатались, беспорядки продолжались, и у парламента не было сил их прекратить. Свобода достигла апогея – и выродилась в анархию. Покончить с ней можно было только насильственными мерами. В состоянии анархии общество не может существовать долго. Освобожденное от государственных пут, оно и само начинает разрушаться. Умение пользоваться свободой, к сожалению, воспитывается у народа не годами, а десятилетиями и даже веками. Но каждый порыв к свободе всегда исторически оправдан. Свобода никогда не бывает преждевременной.

Обычно, мечтая о порядке, люди забывают, как часто, прикрываясь лозунгом порядка, им навязывают деспотизм. Вопрос о том, что ждет Францию в ближайшем будущем – деспотизм или анархия, решался не в Париже. При всей важности политических событий, разворачивавшихся в столице, важнейшее событие последнего года Фронды произошло в одном из парижских пригородов.

Путем переговоров и умелых военных маневров Тюренн принудил герцога Лотарингского покинуть пределы Франции. Столь желанный для Конде союзник его предал. Успех дипломатии обеспечил военный перевес: армия Конде насчитывала всего 5 тыс. воинов, у Тюренна – 12 тыс. и гораздо больше артиллерии. Избежать битвы принцу не удалось. Последнее сражение Фронды разразилось в Сент-Антуанском предместье у самых стен Бастилии. Нанеся большой урон противнику, Конде отразил две атаки колонн Тюренна. Но численное превосходство королевской артиллерии в конечном счете оказалось решающим.

Войска Конде были бы просто расстреляны у подножия Бастилии, если бы парижане не открыли Сент-Антуанские ворота и не впустили обескровленную армию в город. Пушки Бастилии прикрыли ее отход.

Измученные, покрытые пылью и кровью, солдаты вызывали жалость у жителей. Их угощали вином, раненым предлагали помощь.

Конде был спасен от полного разгрома. Но что делать дальше? Вступать в переговоры с королем в данной ситуации означало просить милости. Продолжать борьбу, мобилизовав для этого все силы Парижа? Унижаться Великий Конде не мог. Он выбрал борьбу. Только надо было полностью подчинить своей воле Париж.

4 июля в Ратуше должна была состояться Ассамблея нотаблей города. Решение о ее проведении было принято еще до битвы в Сент-Антуанском предместье. В час дня 4 июля наиболее именитые люди Парижа собрались в Ратуше: губернатор, члены муниципалитета, прево, делегаты от капитула Нотр-Дам, кюре и викарии 39 парижских приходов, делегаты от парламента и крупнейших цехов, представители всех кварталов.

Ждали прибытия герцога Орлеанского и принца Конде. Те задерживались. Ожидание стало тягостным. Под окнами Ратуши шумела враждебно настроенная к нотаблям вооруженная толпа.

Не дождавшись прихода принцев, нотабли начали обсуждать вопрос о посылке делегации к королю. Когда Конде вместе с герцогом Орлеанским и герцогом Бофором прибыл в Ратушу, вопрос был уже фактически решен. Не дожидаясь принятия окончательного решения, принцы покинули залу. Конде решил преподать урок не только магистратам, но и всей верхушке города. И апеллировал он на этот раз не столько к простому люду, сколько к своим солдатам, заранее подготовленным и переодетым в гражданское платье. Как только карета принцев отъехала, раздался залп. Начался штурм Ратуши.

Сотни людей погибли в тот день: солдаты, буржуа, простые работники, стрелки из охраны. Губернатор Парижа маршал Л’Опиталь бежал из города, прево Ле Февр объявил об отставке.

Конде стал господином города, но то была пиррова победа. Террором достигнув полного подчинения, он в то же время оттолкнул от себя население. Состоятельные люди стремились покинуть Париж. Войска Конде занимались грабежами, насилием и… дезертировали. Народ голодал. «В Париже ощущается такая нехватка муки, что хлеб, даже совершенно черный, стоит 10 солей один ливр… Даже если удается достать зерно, его невозможно смолоть: солдаты обворовывают все мельницы», – писала аббатиса мать Анжелика^{68}.

Конде не удавалось навести порядок в войсках. Его авторитет падал. С разрешения короля в Пале-Руаяле собрались представители парижских буржуа. Их заседания проходили под охраной городской милиции, обсуждался отказ принца Конде дать разрешение делегатам шести крупнейших цехов отправиться к королю, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В день заседаний в квартале, прилегающем к Пале-Руаялю, толпилось множество людей, украсивших свои шляпы листком белой бумаги. Впервые белый цвет – символ верности королю – вытеснил желтую символику мятежа^{69}. Конде даже не попытался предпринять что-либо против этой роялистской демонстрации.

Королевский совет обнародовал указ об амнистии: всем участникам мятежа (за исключением руководителей) гарантировалось прощение в случае их возвращения в трехдневный срок под власть короля. По получении в Париже этого известия буржуа совсем осмелели, они угрожали Конде, что отправятся к королю просить помощи для изгнания войск принца из города. Терпеть бесчинства сил больше не было.

Вечером 5 сентября в городе жгли фейерверк и потешные огни. Парижане праздновали день рождения короля. 12 сентября Людовик ловким маневром лишил Конде последнего козыря в политической игре, объявив, что он отпускает «своего верного слугу»: Мазарини снова отправился в изгнание. В том, что он скоро вернется, в высшем свете и даже в парламенте никто не сомневался. То был маневр для простонародья.

Конде еще раз попытался привлечь на свою сторону герцога Лотарингского, но и на этот раз герцог предал его в решающий момент.

21 октября Людовик XIV въехал в Париж. На следующий день на королевском заседании парламента была оглашена декларация о запрещении магистратам впредь заниматься государственными делами и вопросами финансовой политики… Декларация была зарегистрирована парламентом без возражений. Фронда закончилась.

Через год в Париж вернулся Мазарини.

Жизнь и государство Людовика XIV

I

И Мазарини, и парламенты, и дворяне, столь неоднозначно проявившие себя в годы Фронды, в своей политической деятельности исходили из неписаной конституции Франции. Все они были консерваторами, все апеллировали к традиции. Но традиция отнюдь не была единой, сам факт законодательной преемственности обусловливал возможность различного понимания сущности взаимоотношений основных институтов государства. В пределах всеобщего органического консерватизма имелись отличия в представлениях о нормальном государственном устройстве Франции.

Никто не говорил о необходимости ликвидации какого-либо из старых государственных учреждений. Если выдвигалось требование ликвидации, то только какого-нибудь нововведения типа института интендантов. Споры большей частью шли лишь об объеме компетенций и полномочий различных государственных органов. Даже вопрос о созыве Генеральных штатов решался не в принципе, т. е. не об их необходимости как таковых, а переводился в план текущей политики: обсуждалось, когда их лучше созвать.

Особенностью государственного развития периода Старого порядка выступало то, что государственные учреждения, не соответствовавшие духу времени, не ликвидировались или реорганизовывались, а незаметным образом оттеснялись на второй план, не исчезая вообще, а как бы постепенно утрачивая статус государственности. Общество не создавало структуры, которые посредничали бы между множеством свободных граждан и государством; посредническую роль выполняли архаичные, отчужденные от эпицентра власти органы.

Государство на службе общества или общество на службе государства? Все частные вопросы в конечном счете сливались в этом кардинальном и принципиальном вопросе. Сословия упорно пытались преодолеть все усиливавшееся отстранение их от государственной власти.

Дворяне желали прежде всего сохранения в полной неприкосновенности своих прав и привилегий, которые государство вынуждено было ущемлять исходя из потребностей текущей политики. Страдали политические и экономические интересы дворянства. Вводились новые косвенные налоги, которые распространялись и на дворян. Разорение крестьян ряда районов во время длительной войны привело к падению доходов и многих дворян, зависевших от уровня крестьянского достатка. Падало значение сословных представительных учреждений, в которых чаще всего совместно с духовенством доминировало дворянство. Оттеснялись на второй план губернаторы, обычно прочно связанные с дворянством своих провинций.

Дворяне предпочитали, чтобы все постановления королевского совета должным образом регистрировались и проверялись парламентами на предмет их законности. Дворяне тех провинций, где не имелось провинциальных штатов, желали избирать должностных лиц сословия, которые представляли бы их интересы перед государем.

Борьба по всем этим проблемам была особенно острой в период Фронды, но не закончилась она и в последующие годы.

…В январе 1649 г., спешно покидая Париж, Мазарини решил созвать Генеральные штаты и противопоставить их непокорному Парижскому парламенту. Письма за подписью короля были разосланы по всей Франции: сословия призывались избирать представителей и составлять для них посословные наказы. По бальяжам и сенешальствам стали проводиться избирательные собрания, но они прошли далеко не везде – помешали бурные события в Гиени, Провансе, Нормандии и война с испанцами.

Когда наступило 15 марта, день открытия Генеральных штатов, представители сословий не собрались. Королевское правительство не проявило настойчивости в том, чтобы его указ о созыве штатов был выполнен. 29 марта королевским письмом подданные были оповещены, что созыв штатов откладывается до 1 октября. Вновь в некоторых местах прошли собрания – и вновь отсрочка. 18 сентября бальи и сенешалам был передан приказ не проводить собрания до получения новых указаний^{70}.

Провинциальное дворянство начало возмущаться этими постоянными отсрочками. В 1650 г. начались его собрания, проводившиеся уже самочинно, на которых упорно выдвигалось требование немедленного созыва Генеральных штатов. Продолжались эти дворянские ассамблеи в Париже и провинции и в 1651 г. Когда требование дворян поддержало духовенство, регентша вновь вынуждена была подтвердить уже многократно данное обещание. И вновь сословия оказались обманутыми. Тем не менее с июля по сентябрь 1651 г. проводились собрания, избирались делегаты, составлялись наказы: с одной стороны, пределы вероломства правительства труднопостижимы для сознания его подданных, а с другой – дворяне видели смысл во всей этой деятельности, надеясь таким образом принудить правительство выслушать их требования и пожелания.

Борьба за созыв Генеральных штатов не закончилась ни в 1652 г., ни в последующие годы. С прекращением Фронды она несколько утратила свой накал, но сам вопрос продолжал будоражить умы многих и подчас грозил серьезными осложнениями для правительства. Провинциальные штаты Прованса прекратили свою деятельность еще в 1639 г., правда, их функции частично перешли к так называемым генеральным ассамблеям. Но в генеральных ассамблеях были представлены только главы муниципалитетов основных городов провинции; дворянство имело в них лишь двух депутатов, духовенство тоже двух, кроме того, постоянным председателем этого сословного органа являлся архиепископ Экса. В 1658 г. Генеральная ассамблея Прованса отказалась назначить нового представителя от духовенства, мотивируя это тем, что данная прерогатива принадлежит исключительно штатам Прованса, таким образом в хитроумной форме было выдвинуто требование их созыва… Чтобы сломить сопротивление ассамблеи, пришлось дважды вмешиваться королевскому совету^{71}.

Более серьезный оборот приняли события в провинциях Анжу, Пуату и особенно в Нормандии, где провинциальные штаты были ликвидированы в 1655 г. Правда, Людовик XIV дал словесное обещание в подходящий момент их созвать, но ему мало кто поверил. Возмущенные дворяне продолжали собираться на свои ассамблеи. В августе 1658 г. постановлением королевского совета дворянам Нормандии под страхом смертной казни было запрещено проводить ассамблеи без специального разрешения короля. Новый сильный человек королевства, личный интендант Мазарини Жан-Батист Кольбер добивался беспощадной расправы с непокорными. В июле 1658 г. он писал патрону: «Вы, Ваше преосвященство, совершенно справедливо отметили, что следует употребить сильнодействующее лекарство, чтобы предотвратить болезненный зуд устраивать собрания, который охватил сейчас дворянство во всех провинциях… Точно известно о том дурном расположении духа, в котором находятся провинции Нормандия, Пуату, Анжу, необходимо прибегнуть к показательным наказаниям, чтобы сознание долга восторжествовало в этих провинциях»^{72}.

Тайные собрания дворян продолжались и в следующем году, и тогда последовали наказания. Руководители мятежных дворян во главе с их лидером по имени Боннесон были преданы и схвачены. Суд над ними доверили Большому совету, Парижский парламент показался слишком ненадежным. Длившийся несколько месяцев процесс завершился приговором Боннесона и тех из его ближайших сподвижников, кто сумел скрыться, к смертной казни. Замки и дома осужденных сровняли с землей, их леса вырубили. 13 января 1658 г. Боннесона казнили. До последнего момента он оставался уверенным в правоте своего дела, сохранял гордую осанку и не просил пощады.

…Боннесона казнили, и память о нем быстро стерлась. Социальная группа, во имя будущего которой он боролся, предала его и соответственно свое дело. Казнь Боннесона ознаменовала окончание одного из последних этапов дворянского сопротивления усилению бюрократического государства.

Дальнейшей борьбе за власть дворяне предпочли эфемерное приближение к ее эпицентру. Конечно, они уступили силе, но уступили ей во многом потому, что сами уже были бессильными.

Сословная организация дворянства задолго до Фронды и дела Боннесона была деформирована и утратила всеобщность. Политические требования дворянства не базировались на сколь-либо разработанной политической теории. Во внутренних делах в XVII в. еще не был осуществлен переход даже господствующих социальных групп от местной и корпоративной политики к политике общенациональной. Слишком замкнутые на самих себе, на своих узкосословных интересах, дворяне уповали на понимание короля; они готовы были служить государю, но не государству. Характерная для эпохи абсолютизма тождественность государя и государства ими не улавливалась.

Предрассудки и определенное различие интересов отталкивали их от взаимодействия с членами парламентов и прочим «старым» чиновничеством. Хотя существовал целый комплекс вопросов, по которым дворянство шпаги и дворянство мантии могли выступать совместно.

И тех и других беспокоило восстановление института интендантов. По требованию Парижского парламента институт интендантов был ликвидирован в июле 1648 г. (везде, за исключением шести пограничных провинций). Но уже в конце того же года, «забыв» про собственные обещания и постановления парламента, Мазарини начал вновь посылать рекетмейстеров в провинции под предлогом необходимости наведения порядка в сборе налогов. Под давлением синдиката казначеев Франции эти чрезвычайные комиссары были отозваны. И лишь в 1653 г. правительству удалось восстановить практику их посылки в провинции^{73}. Но синдикат продолжал борьбу, поэтому комиссаров не называли интендантами, они не жили постоянно в подконтрольных им генеральствах, обязанности каждого из них были различными, к тому же некоторые отвечали не за одно, а за два или даже три генеральства. Административная система абсолютизма была частично разрушена Фрондой, правительству предстояло ее восстанавливать, преодолевая сопротивление парламентов и прочего «старого» чиновничества.

Весной 1655 г. несколько эдиктов, подряд предложенных правительством для регистрации Парижскому парламенту, вызвали резкую критику и противодействие гордых и упрямых магистратов. Дело не сдвинулось с места даже после личного демарша короля. Вместе со своей буйной и почти столь же юной, как и он сам, свитой Людовик явился в парламент. На нем были красный охотничий камзол и серая шляпа, его спутники были одеты подобным же образом. Королевское заседание продлилось всего несколько минут. Раздраженным тоном шестнадцатилетний король объявил, что запрещает проводить совместные заседания всех палат парламента, и тут же покинул Дворец правосудия^{74}. Оскорбленные магистраты решили не подчиняться. Лишь дипломатическое искусство Мазарини, утопившего конфликт в долгих, запутанных переговорах, спасло положение. Но за спиной мудрого и осторожного кардинала все более вырастала фигура Кольбера, с большой настойчивостью добивавшегося жестких мер. Через несколько дней после «охотничьей» выходки короля, Кольбер убеждал Мазарини: «Все добропорядочно настроенные люди в ужасе от зловредных умыслов членов парламента, слышатся справедливые жалобы, что Ваше преосвященство не желает преодолеть свою доброту и действовать так, чтобы в сознании магистратов отпечатался страх, в то время как это единственный путь к тому, чтобы удерживать их в рамках должного. Существует мнение, что следует в ближайшее воскресенье вызвать старейшин палат парламента, со всей строгостью сказать им о неудовольствии короля деятельностью парламента и в выражениях твердых и энергичных объяснить им, что у них нет никакой надежды на проведение совместных заседаний»^{75}.

Мазарини со вниманием относился к советам своего энергичного интенданта, но продолжал поступать в соответствии с давно выработавшейся у него тактикой поведения. Мазарини ощущал: в нем сохраняется необходимость, пока длятся конфликтные ситуации. Преодолевать их силовыми методами, раз и навсегда, для него не имело смысла.

Магистраты продолжали настаивать на проведении «большого» заседания всех палат парламента. К тому же в августе 1656 г. парламентом был поднят вопрос о чрезмерно участившейся практике изъятия дел из ведения суда, в юрисдикции которого они находились, критиковалась практика передачи этих дел в государственный совет. Согласно постановлению парламента, вводилась подотчетность ему рекетмейстеров, докладчиков государственного совета.

Постановление вызвало бурное негодование членов государственного совета. Кольбер предложил Мазарини составить мемуар о незаконности претензий парламента^{76}. В свою очередь, докладчики государственного совета отправили к королю делегацию, от лица которой государственный советник, дуайен докладчиков Ж. Томен заявил, что Франция до тех пор не обретет спокойствия, пока все гранды не будут лишены власти, пока у всех гугенотов не будут отобраны занимаемые ими места и пока парламенты не принудят к молчанию^{77}. Новое государственное чиновничество выражало простые максимы политики абсолютизма, Кольбер был не одинок в требовании жесткого курса.