Текст книги "Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции"

Автор книги: Евгений Кожокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Королева более не желала вести дискуссии с фрондерами. По ее приказу Конде отозвал армию из Фландрии и сосредоточил ее вблизи Парижа, Тюренн из Германии подтянул армию к берегам Рейна. В ночь с 5 на 6 января 1649 г. королева вновь покинула Париж.

Пустые комнаты дворца Сен-Жермен, тюфяки, набитые соломой, вместо постелей. Придворным приходилось вкушать прелести бивуачной жизни. На неудобства не обращала внимания лишь королева. Анна радовалась вновь обретенной свободе.

В совсем ином настроении встретил утро Матье Моле. В шесть часов его поднял тайный посланник от Мазарини, чтобы сообщить о бегстве королевской семьи. «Трудно подыскать соответствующее наказание для людей, подсказавших это решение», – сказал старик посланнику для передачи его господину. Отдавший столько сил примирению партий, Моле этим утром понял, что его политика провалилась.

Вскоре из Сен-Жермена пришло королевское указание: парламенту переехать в маленький провинциальный город Монтаржи. Стремление магистратов избежать войны не доходило до согласия на капитуляцию. Они отказались покинуть Париж. Тогда администрация решила выбить почву из-под ног парламента иным способом. Анна Австрийская запретила торговцам Пасси продавать скот парижанам, а жителям окрестных деревень – доставлять в Париж какие бы то ни было продукты. Голод должен был лишить парламент народной поддержки.

Во исполнение этих приказов Конде выставил на дорогах заградительные заслоны.

В ответ парламент объявил Мазарини «виновником всех беспорядков, возмутителем общественного спокойствия, врагом короля и государства». В недельный срок ему предписывалось покинуть границы королевства, в случае неповиновения все подданные призывались к расправе над ним. Состоялось совместное собрание парламента, Палаты косвенных сборов, Счетной палаты и Большого совета, на котором присутствовали также губернатор Парижа герцог де Монбазон, прево торговцев и представители шести самых могущественных цехов; постановили – набрать войско из 4 тыс. всадников и 10 тыс. пехотинцев для оказания отпора королевским войскам. Чтобы покрыть расходы, парламент ввел новый налог, прибегнув в том числе к самообложению. Правда, половину суммы самообложения должны были выплачивать советники, в свое время назначенные Ришелье против воли парламента.

Были изъяты средства из королевской казны, благо не все деньги Анне Австрийской и Мазарини удалось вывезти. По указу парламента было произведено произвольное обложение всех заподозренных в симпатиях к Мазарини, у некоторых даже конфисковали имущество. Скрыться из Парижа и спасти собственность было сложно. Простой люд пресекал попытки бегства. Фрейлина королевы мадам де Мотвиль вспоминала впоследствии, что никогда в жизни она не испытывала большего страха, чем в тот день, когда попыталась добраться до Сен-Жермена, но была остановлена на улице толпой. Угрозы и оскорбления разгневанных простолюдинов обрушились на придворную даму, лишь хитроумная ложь помогла ей выпутаться из щекотливого положения.

В ночь с 8 на 9 января 1649 г. к городским воротам Сент-Опоре подъехала группа всадников: Арман де Бурбон принц де Копти и герцог де Лонгевиль прибыли, питая надежду встать во главе фрондеров. Их давно ожидал Поль де Гопди, но вовсе не ждал бедный люд Парижа. Народ испытывал вполне справедливое недоверие к родному брату Конде, своими отрядами перекрывшему доступ продовольствия в город. Но упорство и красноречие коадъютора сделали свое дело. На рассвете ворота перед принцем раскрылись. Одновременно с Копти или чуть раньше, чуть позже приехали предложить свои услуги парламенту бежавший из заточения герцог де Бофор, герцог де Буйон, Ларошфуко, Люин, Ля Мот.

Во главе армии, состоявшей из буржуа, встали генералы-аристократы. Главнокомандующим был назначен принц де Конти.

В городе все ощутимее чувствовалась нехватка продуктов питания. Походы за продовольствием генералов фронды не могли обеспечить стабильного снабжения. Окрестные крестьяне пробирались в Париж, но в уплату за риск они устанавливали невероятные цены. Таксация не помогала, развивался черный рынок. У булочных и мясных лавок были выставлены пикеты солдат. Опасались продовольственных волнений. Булочников принудили сохранять хлеб до вечера, иначе подмастерья и прочий трудовой люд оставался бы без хлеба. За день его раскупали, и к вечеру, когда рабочий день закапчивался, покупать уже было нечего. Ко всем прочим бедам в феврале вышла из берегов Сена. Снесла мосты, затопила нижние этажи домов. По улицам плавали в лодках.

Не лучше было положение в деревнях близ Парижа. Наемники принца Конде вели себя как в завоеванной стране. Священники Парижа в послании королеве с ужасом описывали бесчинства солдатни: разоряют церкви, насилуют девочек девяти-десяти лет, жгут, рушат дома, убивают и ранят мужчин и женщин, воруют, унося все, что им нравится, и портят все, что не могут унести. Аббатиса Пор-Рояля де Шам мать Анжелика писала аббатисе Пор-Рояля в Париже: «Ужасную картину представляет собой эта бедная страна, все разорено, солдаты врываются на фермы, заставляют обмолачивать зерно и забирают его, не оставляя бедным труженикам даже крох, которые они просят как подаяния. Землю больше не обрабатывают, пет лошадей, все растащено… Нет никакой возможности пи послать вам хлеба, пи достать его для самих себя. Крестьяне вынуждены скрываться в лесах, счастливы, если хоть там они сумеют избегнуть смерти…»^{59}

Торговые связи внутри страны были нарушены. Ремесленное производство в Париже замерло, процветали лишь оружейники да типографы. Мятеж охватывал все новые и новые области. В Гиени и Провансе в жестокую конфронтацию вступили губернаторы провинций и местные парламенты. Борьба усиливалась, и исхода ее никто предвидеть не мог. Как вдруг перспектива обозначилась с поразительной ясностью.

30 января 1649 г. по приговору палаты общин в Лондоне был обезглавлен английский король Карл I.

Английский опыт испугал не только королеву, по и многих ее противников. Обе стороны начали искать пути примирения. На заседании Парижского парламента 11 февраля советник Брийак призвал коллег подумать о мире – буржуа более не в состоянии обеспечивать снабжение войск, рано или поздно именно парламенту придется за все расплачиваться, а при дворе, как ему известно, отнесутся благосклонно к предложениям о мире. Речь Брийака вызвала бурное обсуждение, принятие решения было отложено до следующего утра.

Но утреннее заседание оказалось прерванным неожиданным событием. Один из начальников охраны города доложил о прибытии королевского герольда, облаченного по всей форме и в сопровождении двух трубачей. Герольд просил дозволения войти в город, с тем чтобы передать королевские послания парламенту, принцу де Копти и прево парижских торговцев. Лишь путем чрезвычайно хитроумного маневра Гонди удалось убедить членов парламента не принимать королевского гонца. Но стремление к миру магистратов было слишком велико, чтобы им могли помешать даже изощренные мастера интриги. Поль де Гонди, самый проницательный из фрондеров, чувствовал, что проигрывает игру, по не в его правилах было сдаваться, не использовав все возможные ходы, даже самые рискованные. Впрочем, одного поворота событий опасался даже бесстрашный парижский коадъютор. Восстание городской бедноты, вот о чем он даже слушать не хотел, хотя кое-кто из горячих голов, его единомышленников, иногда помышлял и о таком способе решения вопросов. Гонди предпочел бы скомпрометировать парламент, обманом заставив его вступить в переговоры с испанцами, заключить с ними союз… И тогда лишенный свободы маневра парламент, испанцы и генералы Фронды добились бы победы.

Коадъютор неожиданно получил тайное известие, что командующий французской армией, воевавшей в Германии, генерал Тюренп готов перейти на сторону Фронды. Его армия подходила к Рейну, и генерал не спешил объявлять о своем решении лишь вследствие того, что предварительно хотел заручиться полной поддержкой всех командиров частей.

Тем временем испанская афера лишь частично удалась Гонди. Парламент вступил в переговоры с испанским посланцем, но только для того, чтобы передать его предложение о мире королеве. С этой целью президенты парламента Моле и де Мем отправились в Сен-Жермен.

Королева приняла их, однако не с тем, чтобы обсуждать испанские предложения, а чтобы договориться об условиях примирения с парламентом. Не раз переговоры оказывались на грани срыва. Парламент даже потребовал их прекращения… И все-таки мир был заключен.

Армия Тюренна не последовала за своим генералом, он вынужден был бежать в ландграфство Гессен-Кассель. Испанцы отказались от союза с фрондерами, без конца менявшими свою позицию.

Мир был заключен, но в результате из «политиков» выиграл лишь один человек – принц Конде. Ни королева, ни парламент, ни группировка фрондеров во главе с Гонди не были удовлетворены его условиями.

Конде быстро пришел к согласию со своими бывшими противниками, генералами Фронды: ведь никакие принципиальные разногласия их не разделяли. Клан Конде воссоединился: вновь принц Конде, его брат принц Конти и их сестра герцогиня Анна-Женевьева де Лонгевиль выступали заодно. Чтобы скрепить семейный союз, Конде добился от королевы назначения Конти губернатором Шампани и передачи под командование любовника Анны-Женевьевы Ларошфуко крепости Данжевилье. В тот период могуществу Конде, казалось, не было пределов. Принимая любое важное решение, королева должна была учитывать его мнение. Конечно, такое положение ни королева, ни ее первый министр Мазарини не намерены были долго выносить. Следовало лишить Конде той исключительной власти, которой он добился в королевстве. Началась медленная и осторожная подготовка борьбы против «спасителя монархии». Спешить было нельзя – королева и Мазарини все еще нуждались в его поддержке.

Согласно заключенному соглашению, в течение восьми месяцев Парижский парламент не имел права собираться на совместные заседания всех своих палат. Группировка Гонди, не имея реальной военной силы и лишившись поддержки парламента, занимала выжидательную позицию. Но сам Париж, его бедный трудящийся люд, еще не был усмирен. Голодные дни осады усилили ненависть к Мазарини, не способствовали они и улучшению отношения к королеве или Конде. В городе по-прежнему в огромном количестве распространялись мазаринады, едкие памфлеты, в которых доставалось не только премьер-министру, но и другим знатным людям королевства. Не щадили даже саму королеву.

Одного парижского типографа, отпечатавшего памфлет, название которого «Полог кровати королевы, который рассказал все…» говорило само за себя, приговорили к смертной казни через повешение. На Гревской площади, традиционном месте казней, типограф стал взывать о помощи, объяснять, что его хотят повесить за стихи против Мазарини. Толпа вырвала его из рук палача, и приговоренный к смерти вновь обрел свободу.

На другой день на улице были избиты королевские слуги. Париж продолжал волноваться, и королева под различными предлогами оттягивала возвращение в столицу. Лишь в середине августа она покинула резиденцию в Компьене, и 18-го числа состоялся торжественный въезд королевской семьи в Париж.

Въезд оказался триумфальным. Все перипетии Фронды лишь очень незначительно поколебали монархизм народных масс. Многие возлагали надежды на юного короля, король-мальчик являлся предметом любви и поклонения. Простолюдины громкими криками приветствовали Людовика XIV. Торговки больших рынков плакали в голос, глядя на него. Но личная привязанность к королю вовсе не свидетельствовала о готовности беспрекословно подчиняться его администрации.

В Гиени и Провансе войска губернаторов и наскоро набранные из крестьян и городских бедняков армии парламентов уже несколько раз вступали в кровопролитные схватки.

В конце концов депутация от парламента Бордо явилась в Париж, чтобы урегулировать возникшие проблемы непосредственно с королевой. На заседании королевского совета принц Конде заступился за жителей Бордо, королева и Мазарини приняли сторону губернатора. Конфликт разрастался. В то же время в среде парижских магистратов все громче раздавались голоса о необходимости проведения совместного заседания всех палат парламента.

22 сентября в Париже вновь начались волнения. В XVII в. французское государство не имело единого бюджета. Налоги отдавались на откуп компаниям финансистов, которые, в свою очередь, их не только собирали, но также из полученных сумм покрывали определенные долги государства. Так, откупщики соляного налога (табели) традиционно рассчитывались с парижскими держателями того вида государственной ренты, которая называлась тогда рентой парижского муниципалитета. Выплата ренты многократно откладывалась. Наконец, согласно королевскому указу, было объявлено, что выплата ренты возобновится с 19 сентября. Но к тому времени все суммы полученные в счет соляного налога, оказались потраченными: у государства имелись более неотложные статьи расхода. Откупщики габели заявили о своем банкротстве.

22 сентября толпа буржуа, держателей ренты, собралась в муниципалитете. Их возмущению не было границ. Они чуть не убили парижского прево. Лишь обещания посадить в тюрьму откупщиков габели и держать их там до тех пор, пока не начнется выплата ренты, внесли некоторое успокоение.

Из своей среды рантье выбрали 12 синдиков, которые должны были представлять их интересы. Рантье проводили регулярные собрания, заручились поддержкой Гонди и Бофора и с их помощью добивались проведения совместного заседания всех палат Парижского парламента. Пламя Фронды вновь разгоралось. Но нетерпеливые сторонники Гонди решили ускорить ход событий. Они подготовили провокацию против одного из синдиков. Гонди отговаривал их от этой авантюрной затеи, но без успеха. «Те, кто думает, что вождь партии является ее господином, не понимают, что такое партия», – писал впоследствии Гонди^{60}. Провокация, как он и предвидел, провалилась. Вслед за ней последовало неудавшееся покушение на Конде. Вдохновителем его, по всей вероятности, был Мазарини, но все подозрения пали на Гонди и Бофора. Им пришлось предстать перед Парижским парламентом в качестве обвиняемых. Материалы следствия были грубо сфабрикованы, в основе их лежали показания подкупленных свидетелей. Один из советников парламента сообщил об этом Гонди, тот блестяще сумел оправдаться. Конде попал в нелепую ситуацию, и виновники ее были очевидны: принц обратил свой гнев на Мазарини и королеву. Конфликт между ними зашел так далеко, что Анна Австрийская и Мазарини решили вступить в союз со своим злейшим врагом парижским коадъютором, чтобы избавиться от принца Конде и его клана.

* * *

18 января 1650 г. принц Конде прибыл в Пале-Руаяль на заседание государственного совета. Королеве в тот день нездоровилось, и она не вставала с постели. У нее сидела мать принца де Конде. Сам принц тоже зашел к королеве, чтобы осведомиться о ее самочувствии. Затем он присоединился к своему брату принцу Конти и зятю герцогу Де Лонгевилю. Ларошфуко их как-то просил нигде не появляться втроем, но они не следовали его совету. Тем временем Мазарини передал королеве, что все готово и она может пожаловать в совет. Это был условный сигнал.

Через несколько секунд в комнату совета вошел Гито, капитан личной охраны королевы, и тихим голосом объявил об аресте принцев Конде, Конти и герцога де Лонгевиля.

Изумленные принцы крови и герцог не стали оказызать сопротивление.

Спустя некоторое время от королевского дворца отъехала карета в сопровождении усиленной охраны и по улице Ришелье направилась в сторону Монмартра. Лишь к ночи, обогнув пол-Парижа, карета добралась до Вененнского замка. В замке не оказалось постелей, и первую ночь принцы провели за игрой в карты. Конде, демонстрируя отличное настроение, беседовал с офицером охраны об астрологии.

В тот же день должны были арестовать герцогиню де Лонгевиль, маркиза Ларошфуко, Тюренна, Буйона и других сторонников и членов клана Конде. Большинству из них удалось скрыться.

Дальнейшее развитие событий в значительной степени зависело от прочности клиентельных отношений в клане Конде. Удастся ли оставшимся на свободе членам семьи мобилизовать для сопротивления королевской власти всех зависимых от Конде людей или в критический момент выявится эфемерность клановых связей? Выявится, что работают они лишь в мирное время, а в периоды кризиса важнее не сохранить верность дому Конде, а подтвердить свою лояльность короне. Именно перед таким выбором оказались многие дворяне Нормандии, Бургундии, Берри, провинций, где была особенно значительной клиентела Конде.

Тайно покинув Париж, герцогиня де Лонгевиль отправилась именно в Нормандию, надеясь взбунтовать провинцию, губернатором которой был ее арестованный муж. Попытка Анны-Женевьевы не увенчалась успехом. И в других местах клиентельная привязанность уступила силе верноподданнического чувства. Ларошфуко, Тюренн, мадам де Конде и очаровательная авантюристка Анна-Женевьева де Лонгевиль оказались в столь затруднительном положении, что были вынуждены просить помощи у испанцев.

Впрочем, кое-кто поддержал их все-таки и внутри страны. У части дворян все еще сохранялся феодальный кодекс чести, который включал в себя и соблюдение верности вассала своему непосредственному сеньору. Доходило до парадоксов. Во время осады крепости Бельгард-Сер в Бургундии позиции королевских войск прибыл осмотреть сам малолетний король. Мятежники, сторонники принцев, приветствовали его с высоты крепостных стен и тотчас начали стрелять. В двух шагах от короля был убит офицер его свиты.

Самым крупным достижением мятежников стал союз с Бордо. Конфликт парламента и жителей города с губернатором разросся до такой степени, что именно в Бордо принцесса де Конде, Ларошфуко и Буйон нашли убежище и поддержку. Без помощи Бордо все дело приняло бы оборот заурядного предательства группы аристократов, перешедших на сторону испанцев в разгар войны с ними.

Пока войска короля теснили мятежников на юге Франции, на севере разворачивалось наступление испанцев и Тюренна. Непосредственная угроза нависла над Парижем. В городе вновь начались волнения. Каждое новое бедствие вызывало прилив антимазаринистских настроений. В парламенте также усилились нападки на кардинала и его политику. Магистраты поддержали предложения своих коллег из Бордо о замене губернатора Гиени и полной амнистии для всех участников последних событий в этом городе, раздались даже голоса о необходимости освобождения принцев и изгнания Мазарини из Франции.

Заседание палат парламента, на котором обсуждался вопрос о Бордо, проходило при огромном стечении народа. Толпа вплотную придвинулась к Дворцу правосудия. И когда из залы Большой палаты вышли генеральный наместник (наместник регентши в Париже на время ее отсутствия) королевства герцог Орлеанский, Поль де Гонди и Бофор, путь им был закрыт. Раздавались крики: «Долой Мазарини! Да здравствуют принцы!» Среди простонародья мелькали лица переодетых офицеров полков, которыми командовал Конде. Многие пришли на площадь вооруженными. Охрана герцога Орлеанского взвела курки на мушкетах, предупредила, что будет стрелять. В ответ прозвучал призыв: «К оружию!» Наместник королевства поспешил спрятаться во Дворце правосудия. Но его спутников смутить было не так просто. Хотя Гонди в схватке проткнули кинжалом стихарь, он не обратился в бегство. Этот священнослужитель отличался исключительным присутствием духа. Впоследствии в мемуарах он напишет о событиях того дня одну фразу: «В мелкой потасовке убили двух людей из охраны Месье (так в то время официально называли герцога Орлеанского)»^{61}. Бофор с помощью своих людей и охраны герцога Орлеанского отогнал манифестантов.

Если это выступление не произвело какого-либо впечатления на коадъютора, то генеральный наместник спешно отправил личного посланца к Мазарини с просьбой, как можно скорее заключить мир с Бордо и возвращаться в Париж.

События разворачивались с бешеной скоростью, в то же время к лучшему в стране ничего не менялось. Политические страсти кипели, народ бросался поддерживать то одну партию, то другую, по во всех битвах и бунтах тех лет вряд ли можно было набраться политической мудрости. Колесо истории крутилось вхолостую. Гонди обретал и терял популярность, вновь обретал, чтобы снова ее потерять… Так же было с Бофором, принцем Конде и другими вождями Фронды. Лишь разочарование и усталость накапливались год от года. Деревни разорялись. Народ нищал. Приходила в упадок торговля. Страна откатывалась в своем экономическом и социальном развитии назад. Люди теряли интерес к политическим событиям. Хотелось тишины и мира. Любой ценой. Беспорядки лишь подготавливали почву для торжества авторитарности. И пожалуй, самый топкий из политиков того времени кардинал Джулио Мазарини это ощущал. Год спустя, находясь в изгнании, он четко сформулирует мысль, верную не только для времен Фронды: «Беспорядки, когда они доходят до крайности, неизбежно ведут к утверждению абсолютной власти»^{62}.

Сам кардинал любил власть, умел ею пользоваться, по его властолюбие никогда не доходило до мании. Власть всегда служила ему, а не он ей.

Чтобы прекратить Фронду, надо было сосредоточить власть в одних руках. Мазарини прекрасно понимал это, как понимал и то, что заключение мира с бордоскими бунтовщиками на условиях, ими продиктованных, будет означать лишь временную передышку. Но положение в Париже принуждало к уступчивости. Со дня на день можно было ждать известия о том, что Парижский парламент под давлением очередного бунта в городе потребовал освобождения принцев. Лучше полупобеда-полупоражение, чем полная катастрофа.

Мазарини удовлетворил все основные пожелания парламента Бордо, мир был заключен.

* * *

За время очередной передышки произошла и очередная перегруппировка сил. Опасаясь усиления коадъютора и его сторонников, Мазарини нарушил обещания, данные Гонди при заключении союза. Более того, первый министр заявил, что Гонди никогда не получит столь желанного кардинальского звания. Этим откровенным объявлением войны Мазарини не оставил противнику выбора. Тот стал искать сближения с принцами и исподволь готовить почву для их освобождения. Он вступил в переговоры с Анной де Гонзаг, принцессой палатинской, без устали интриговавшей в пользу клана Конде. Политические авантюры в те годы вошли в моду не только среди мужчин, но и среди женщин. Женщины и девицы из самых знатных семей Франции не только очертя голову плели нити заговоров, но порой пытались даже командовать войсками. Пальму первенства в этой армии авантюристок удерживали Анна-Женевьева де Лонгевиль и принцесса палатинская. Осенью 1650 г. Анне де Гонзаг, пожалуй, даже удалось затмить свою соперницу на поприще интриг. Она пообещала Полю де Гонди, что тот получит желанную шапку кардинала с помощью ее сестры, королевы Польши. Ранее польский вариант получения кардинальского сана должен был разыгрываться в пользу принца де Конти. Теперь по освобождении принц должен был жениться на мадемуазель де Шеврез, любовнице Поля де Гонди. Таким образом, коадъютор должен был совершить странную сделку: обменять любовницу на шапку кардинала и освободить принца, заключению которого ранее сам же столь сильно способствовал. По поводу освобождения принцев развернулась крупная торговля, их бывшие противники наперебой предлагали свои услуги. Складывалась пестрая и пеленая коалиция, коалиция на час. Парижский парламент, не имевший силы для проведения собственной политики, подчинялся прямому и косвенному давлению коалиции, во главе которой на этот раз вместе с Полем де Гонди оказался наместник королевства герцог Орлеанский.

Королева получала все более грозные ремонстрации парламента с требованиями освобождения принцев и изгнания Мазарини. И это не было простым повторением 1648 г. Генеральный наместник королевства Гастон Орлеанский распорядился, чтобы все командующие воинскими частями подчинялись только его приказам. Распоряжение было зарегистрировано парламентом. Мазарини оказался лишенным важнейшей прерогативы исполнительной власти.

Не имея поддержки среди дворянства, которое на своих тайных ассамблеях осудило его политику, ненавидимый парижанами до такой степени, что ему было опасно показываться на улицах, преследуемый фрондерами, первый министр королевства понял, что проиграл битву. В ночь на 6 февраля 1651 г. в сопровождении небольшого эскорта он покинул Париж.

Через несколько дней к бегству из Парижа приготовилась и королева. Но вместо верного Сегье хранителем печати в то время был навязанный ей фрондерами Шатонеф. Он не преминул предупредить Мерье о готовившемся побеге. Неспособный к энергичным действиям принц призвал коадъютора. Тот не стал терять времени даром. Барабанным боем в городе была поднята тревога. Были отряжены конные патрули объезжать улицы, под ружье подняты отряды городской милиции.

По шуму в городе догадавшись, что ее замыслы раскрыты, королева поспешила уложить сына, уже готового к отъезду, в постель и сама как бы приготовилась ко сну. Ее поспешные действия оказались не напрасными. Весть о готовящемся не то бегстве, не то похищении королевы с сыном облетела не только дома аристократов и буржуа. Многие простолюдины направились к Пале-Руаялю.

Перед дворцом собралась толпа. Напряжение нарастало… И тут Анна приказала открыть двери дворца и впустить народ. Опа сама повела людей в комнату сына. Успокоенные и даже сконфуженные при виде спящего мальчика (двенадцатилетний король умело притворялся) люди покинули дворец. Двоих, как ей показалось вожаков, королева попросила остаться. В беседе с ними она провела всю ночь у кровати сына.

Так началось заключение королевы в столице ее королевства. С этой ночи ворота Парижа строжайшим образом охранялись. Всех выезжавших из города тщательно осматривали.

Тем временем Мазарини добрался до Гавра, чтобы объявить принцам об их освобождении. Он надеялся вновь заключить союз с Конде. Находясь в тюрьме, принц был прекрасно осведомлен о происходившем в стране. Он не видел смысла в союзе с противником, потерпевшим сокрушительное поражение.

Мазарини отправился в изгнание. Конде вскоре с триумфом въехал в Париж.

Дом Конде достиг пика своего могущества. Со всех сторон раздавались советы заключить Анну в монастырь, принцу Конде объявить себя регентом… Сам принц желал быть полновластным первым министром, посягать же на права королевы не входило в его планы. Существовали определенные законы аристократической этики, нарушение которых он, принц крови, считал для себя невозможным. А времени для раздумий на этические темы не было. Ситуация все время менялась.

Издавна тихо враждовали дворяне шпаги и дворяне мантии. Теперь в годы кризиса столкнулись их политические амбиции. Первые хотели диктовать свою волю в королевстве, используя Генеральные штаты, вторые стремились утвердить как можно прочнее позиции суверенных судов в системе государственной власти. Сейчас дворянство шпаги, собиравшееся на нелегальные ассамблеи, с особой силой требовало созыва Генеральных штатов^{63}. Духовенство поддержало это требование. В ответ парламент постановил прекратить проведение дворянских ассамблей. Конфликт грозил вылиться в вооруженное столкновение. И лишь вмешательство герцога Орлеанского предотвратило его. Идея созыва Генеральных штатов провалилась. Королева, умело использовавшая раздоры среди ее противников, обещала созвать Генеральные штаты 8 сентября 1651 г., т. е. вскоре после достижения Людовиком XIV совершеннолетия (французские короли в то время считались совершеннолетними с 13 лет), когда он мог любое обещание регентши объявить недействительным.

Действиями королевы по-прежнему руководил Мазарини. Изгнанный министр был в курсе всех политических событий во Франции. Все большее число влиятельных лиц находило необходимым вступить с ним в тайную переписку. Коалиция, добившаяся освобождения принцев, распадалась. Рассорившись с Конде или в очередной раз разочаровавшись в нем, фрондеры спешили вступить в контакт с Мазарини. Торговали своим содействием его возвращению.

Один из важнейших нервных центров французского государства находился теперь в живописном замке Брюль в рейнской Германии. Там кардинал вновь обретал силу и власть. Это давалось напряженным усилием ума, всех духовных и физических возможностей. В его письмах к королеве иногда прорывались ноты усталости. «Мне крупно повезет, – писал Мазарини, – если среди всех этих интриг, докладов, предательств я не сойду с ума… Я теряюсь среди бесконечного числа лиц, ведущих переговоры»^{64}. Но выхода не было. Отказаться от борьбы он не мог. Вне политики, вне наслаждения властью и наслаждения борьбой за власть его ждала пустота доживания отпущенного ему срока.

С властью возвращалось богатство. Уже к концу 1651 г. финансовое положение Мазарини заметно улучшилось. Этим он был во многом обязан стараниям своего молодого интенданта Жана-Батиста Кольбера. Тот проявил чудеса ловкости и трудолюбия, собирая по крупицам, казалось бы, безнадежно погибшее состояние своего господина. Кольбер оспаривал сомнительные претензии заимодавцев, выкупал ценные вещи, отданные в залог, вел утомительнейшие переговоры с враждебно настроенными магистратами. В ноябре 1651 г. в частном письме Мазарини писал о своем управляющем: «Я уверен в том, что Кольбер – за меня, в том, что он утопит любого человека из тех, кого он любит, ради моих интересов. Это для него дело чести, и к тому же я ему плачу. Кольбер исходит из того, что, продвигая мои дела, тем самым он делает свои»^{65}. Чаша политических весов вновь колебалась в пользу Мазарини, и усилия Кольбера оказывались не напрасными.

Мазарини и королеве предстояло провести еще не одну битву, чтобы покончить с Фрондой, по с 7 сентября 1651 г. политическая ситуация существеннейшим образом изменилась. Период регентства закончился. 5 сентября 1651 г. Людовику XIV исполнилось тринадцать лет, а 7 сентября состоялась официальная церемония, возвещавшая о начале его номинально самостоятельного правления. Париж и все крупнейшие города Франции совершенно по-особенному прожили этот день. В столице огромная толпа народа заполнила с рассвета все улицы, по которым должен был проехать королевский кортеж. Воздвигли трибуны до высоты второго этажа, в некоторых домах проделали новые окна. Только бы увидеть событие.

В 9 часов утра королевский кортеж из Пале-Руаяля направился к Дворцу правосудия. Процессию открывали два трубача. Затем церемониальным маршем шествовали отряд королевской охраны, рота легкой кавалерии, 800 дворян, прево парижских торговцев с отрядом городской милиции, отряды швейцарцев. В сиянии расшитой золотом одежды шли придворные, коменданты крепостей, генеральные лейтенанты провинций. Грива лошади под одним из них была так искусно завита и украшена лентами, что в толпе решили: не иначе как лучший дамский парикмахер приложил к ней руку. Вновь трубачи. За ними губернаторы провинций, маршалы Франции. Обер-шталмейстер нес шпагу короля в ножнах из голубого бархата, усеянного голубыми же лилиями. За ним шли королевские пажи, телохранители, привратники. Наконец в окружении оруженосцев появился сам король. Ликованию толпы не было предела.