Текст книги "Лесные тропы"

Автор книги: Евгений Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

ВОРИШКУ ОБОКРАЛИ

Речка, протекавшая через лес, совсем не замерзала никогда. Рыбачий закол перегораживал ее поперек – забор из нетолстых кольев, вбитых в дно и переплетенных ветвями. Вода, шумя и пенясь, пробивалась сквозь прутья, но рыба, поднимаясь против течения, пройти через преграду не могла, поневоле искала выхода через небольшое окно среди ветвей и, проскочив сквозь него, попадала в корзину, а оттуда проваливалась в сетку.

Рыбак приходил к заколу часто. Он пробирался к оконцу по верхушкам кольев, придерживаясь за те, которые повыше высовывались из воды. Отцепив корзину, он вытряхивал рыбу из сетки в мешок и уходил, не подозревая, что за ним следят хищные глазки.

Между корней огромной сосны, стоявшей у самой воды, в дупле корня, когда-то сожженного костром и сгнившего, в глубокой узкой дыре поселилась норка.

Она натаскала туда сосновых игл, устроила мягкую постель и, когда рыбак вынимал из закола рыбу, следила за ним, едва высунув нос из своего жилища.

Норка отлично плавала и умела ловить рыбу. Но стоит ли бегать и нырять за каждой рыбешкой, когда их груда в сетке за оконцем закола?

Хищница, ловко переступая по верхушкам кольев, пролезала в сетку, распоряжалась там, как у себя дома, и уносила в зубах трепещущую серебристую добычу.

На берегу, очистив до костей одну-другую рыбку, норка съедала их, отправлялась вновь в сетку закола и, принеся рыбку, прятала ее в запас, выкопав для склада порядочную ямку под ветвями прибрежного куста.

Иногда случалось так, что рыбак опоражнивал сетку рано утром, а днем рыба не попадалась. Тогда, напрасно пробежав по заколу, норка без хлопот доставала мороженую рыбку из своей кладовой.

Когда от мороза начали трещать, лопаясь, старые ели и сосны, норке, хоть и в пушистой шубке, все-таки стало холодно лежать на сухих иглах ее гнезда. Она решила сбегать за медвежьей шерстью в берлогу. Разбойница там однажды уже побывала и принесла оттуда теплый бурый клок, нахально отгрызенный ее острыми зубишками от меха спавшего медведя.

В берлогу на этот раз норка не попала.

Кругом берлоги толпились люди с ружьями, там бегали, страшно лая, собаки.

Перепуганная норка стремглав примчалась к своему гнезду. Ничего, хоть и на холодных иглах, а все-таки тут безопасно, сытно. Вот сейчас – съесть рыбку-другую и спать: никто не увидит.

Норка подбежала к своей кладовой и запищала от бешенства. Все унесено. От рыбок, запасливо сложенных в дыре под ветвями, не осталось ни одной. На берегу от куста по свежей белизне снега во все стороны тянулись цепочками мелкие-мелкие следы. Кто, какие воры приходили и ушли?

Горностаи белоснежные, лишь с черным пятнышком на конце хвоста? Ласки, также белые без отметины, узкие, точно змейки? Или просто крысы, гнусные рыже-серые крысы, гнездящиеся по берегам? Кто украл? Как узнать, где их, воров, ловить, да и не всё ли равно? Унесли, украли, сожрали наворованное богатство!

Пометавшись со злобным писком от одного следа к другому, голодная норка без всякой осторожности бросилась к заколу. Нет ли там рыбки в привычной сетке?

Но в тот миг, как она вскочила на обледенелый пояс ветвей, обвивавших колья, жгучий вихрь охватил, пронизал, ударил, сбросил ее мертвой в воду.

А за сосной стукнул выстрел. То рыбак, подметив валявшиеся по берегу объеденные рыбьи кости, выследил и подстерег пушистого вора.

ДОМА

КОТ

Во время завтрака на террасу вошел неизвестный серый очень крупный, но поджарый и взъерошенный кот. Ему налили в блюдечко молока; он стал его пить, пожимаясь, вздрагивая, недоверчиво оглядываясь, и, не доев, ушел. На следующее утро повторилось то же. Затем кот несколько дней не показывался, задержанный, очевидно, какими-то делами. При следующем посещении кот, кроме молока, получил жареную рыбку, съел то и другое дочиста и, повалившись на бок, тут же, на террасе, уснул. Проснувшись, он, потягиваясь и нюхая, пошел внутрь дачи. Подозревая, что он намеревается устроить обычную кошачью гадость, я шел за ним с арапником, готовясь наказать за попранное гостеприимство и выгнать навсегда вон. Желал ли он, прежде чем принять важное решение, проверить и окончательно выяснить, как живут в этом доме, или любопытствовал бессмысленно? Как бы там ни было, кот, обойдя все комнаты, ушел через кухню, а часов в девять вечера впрыгнул в форточку, как к себе домой.

За подобное нахальство следовало, конечно, наказать немедленно, но шел дождь, было темно, и я пожалел выкинуть кота, утешаясь соображением, что в случае чего я выгоню его завтра.

Утром моя совершенно еще мелкая детвора решительно мне заявила, что Вася – милый и остался у нас жить. Как так? Кто позволил? Почему это выяснилось? Вася? Да откуда он взялся, зачем он мне, этот беглый кот, конечно, пачкунишка и, наверное, вор? Терпеть не могу вообще всю эту породу ластящихся подхалимов, все они – жулье, и – кто же будет спорить – именно от кошек самый гнусный запах в мире. Но что делать? Проклятый кот действительно ведь остался у нас жить и до конца своей жизни больше не ушел.

Поселившись целиком на моем иждивении, серый проходимец на меня не обращал никакого внимания, занявшись этими – как их там? – маленькими своими единомышленниками. С ними-то он очень скоро вошел в соглашение. На следующее же утро мальчишка, язык которого еще заплетался, привез ко мне кота в корзинке, пытаясь объяснить, что поехали в Пепедух. Кто, куда? Ваня с Васей в Пепедух. Ну что ж, добрый путь. Кошачья повозка отправилась обратно. Серый плут болтается в корзинке, но сидит смирно-смирно. С двумя девчонками он, наоборот, прыгал как бешеный, носясь за бумажкой, нацепленной на нитку, – игра неглубокая по замыслу, но без осечки возбуждающая веселый визг и хохот.

Кот не пытался ничего украсть и нигде не пачкал. За что его гнать? Откуда он взялся, осталось неизвестным. Несомненно, что к нам он явился не на заре своего существования. Нет, кроме поджарого и потрепанного вида, свидетельствовавшего о пережитых бурях жизни, самое его поведение доказывало, что это опытный кот. Через два – три дня после того, как он решил жить у нас, он задал страшную трепку соседнему коту, осмелившемуся просунуть нос на террасу. Ах, бродяги! Он им покажет, как являться в дом, где есть свой кот. Собаке мясника, загнавшей его на дерево, он также не спустил: на дерево-то он вспрыгнул, но, обернувшись, таких надавал плюх по оскаленной морде, что пес убежал с визгом. Котенок так вести себя не мог. Вася? Почему? Впрочем, если назвать его Навуходоносором, будет ли лучше? Пусть Вася. Он выцвел, вылинял, и блестящая серая шерсть его раскрасилась поперечными темными полосами: тигр, тигр!

– Откормился, чистяк, – говорила кухарка, лаская его и угощая разными разностями.

Везло же проходимцу! Квартиру, стол и ласковое обращение приобрел совершенно ни за что.

По утрам меня будить, вместо троих, стали являться четверо. Однажды трое завизжали:

– Васька прыгнул к папке!

Звучало немножко обидно: выходило, как будто и кота и меня считали в одном чине. Но зная наверное, что злого умысла тут нет, я не обиделся и – человек слаб – погладил пушистого плута, для чего-то сказав:

– Вася!

В ответ совершенно твердо и отчетливо послышалось:

– Мяу!

Тут восторг шайки достиг своего предела в крике:

– Вася с папкой разговаривает!

Да это что же такое, ведь это действительно разбой! Уже, значит, мне кот делает некоторое одолжение, едва ли не честь.

Я за такие штуки, на всякий случай, выгнал их всех четверых из комнаты, чтобы все-таки знали, с кем дело имеют.

Обмен приветствий между мною и котом, однако, установился ежедневно и так твердо, что на него вскоре перестали обращать внимание. А он заслуживал высшей степени удивления. На зов по имени или на обычное «ксс, ксс!» кот бежал охотно, мяукая слегка и мелко несколько раз подряд, или же только делал вид, что мяукает, то есть молча раскрывал рот. Если же я обращался к нему со своим «Вася», кот отчетливо один раз отвечал «мяу»! Тут своего ответа он не повторял никогда, сколько раз я его ни спрашивал. Отлучившись из дому на несколько часов, я считал долгом учтивости вновь приветствовать кота, и плут безукоризненно вежливо без отказа отвечал:

– Мяу!

Любимым удовольствием кота было забраться в корзинку со стружками из-под аптекарских товаров. Едва дождавшись, чтобы из нее вынули пузырьки и пакеты, кот вскакивал в корзинку и, закрыв глаза от наслаждения, громко мурлыкал.

Совсем спать он, впрочем, тут не оставался, а уходил в свою корзинку в платяном шкафу – место, им выбранное, одобренное, отвоеванное и удержанное до конца жизни. Захлопнутую дверцу шкафа он очень мило открывал лапой, а если шкаф случайно запирали, Вася усаживался около и мяукал плачущим голосом: нельзя было не понять, чего он хочет.

По дому Василий расхаживал теперь важно – тигр, тигр! – шагом, подняв хвост трубой. Лежа на боку на половике посредине комнаты, он только поглядывал на проходящих. Ну-ка, кто, злодей, наступит на такого хорошего кота? Одним из замечательных номеров было завертывание кота в этот самый половик. Получалось нечто вроде пирога с начинкой из живого кота, позволявшего вертеть его как угодно. Но в тот миг, когда две кухарки-девчонки собирались окончательно закрыть пирог, – в последнюю узенькую щелочку неуловимым движением выскальзывала вся начинка.

И тигр, ужасно шипя, удирал при восторженном хохоте своих сообщников.

Мыши в доме случались редко. Кот ловил их со страстью неукоснительно и, ввиду недостатка, приносил их еще откуда-то для игры. В это время с горящими глазами, в особом возбуждении, красавец кот имел великолепный вид. Конечно, мышей он не ел: очень ему нужна этакая дрянь. Больше всего он любил кушать жареную салаку и избытки ее, которых съесть не мог, уносил и закапывал в саду. Бедные кошачьи мозги!

Умный кот начисто забывал все свои запасы: никто не видел, чтобы когда-нибудь что-либо он доставал из своих кладовых.

В доме между тем появилось новое существо. Я предлагал назвать его в честь любимого кота Васей. Почему-то предпочли дать ему имя Володи, что на мой слух звучало хуже, а оснований имело еще меньше. Когда Володя (пусть, пусть!) стал ползать, разбойничья шайка избрала его предметом для издевательств. Девчонки на пути ползуна ставили коробом газету, под которую тотчас забирался Васька. Едва маленькое существо подползало к газете, оттуда вдруг с хищным шипением, ужасно изогнув спину, выскакивал тигр и скакал этак боком, боком, боком. Крошечный мальчишка, запрокинувшись, ревел неистово, а окружающие хохотали: невозможно было не смеяться. Однако человек, хотя бы еще только ползающий, долго ничего не боится: Володька очень скоро принялся таскать тигра за хвост; причем не было случая, чтобы страшный зверь его оцарапал, хотя плюхи мягкой лапой задавал ему часто.

Подросшая детвора стала заниматься более сложными играми, чем бумажки на нитке.

Вася ходил за всеми, но, видя, что им не интересуются, принимался играть один. Он гонял и ловил бумажку, носился по комнатам, пытался сам завернуться в половик, выбегал в сад и взбирался на дерево, как будто в ужасе спасаясь от невидимых врагов. Меня он не только провожал до калитки, но неизменно встречал, хотя иногда я приезжал домой в четвертом часу утра. И, не говоря о лете, осенью под дождем, зимой в мороз из-под навеса над колодцем при моем появлении бесшумно спрыгивала и мелькала навстречу серая тень, и около моих ног мурлыкало пушистое существо с блестящими глазами и хвостом трубой.

– Вася!

– Мяу!

– Вася! Ну, скажи хоть разок еще. Ну, Вася!

Ни за что, никогда. Мурлычет, прижимается головой, но – сказал и кончено, больше ни слова. Этакий кремень! Он долго жил, добродетельный, благовоспитанный умница кот, окруженный любовью и, можно сказать, всеобщим уважением и вдруг… украл телячью ногу.

Да, средь бела дня, почти на глазах у обожавшей его кухарки украл, почти ограбил. Ужас, позор, загадка! Преступление стояло во всей отвратительной наготе: Васька, рыча, как лютый зверь, сидел в чуланчике под лестницей со своей добычей, значительно превышавшей его величину и вес. Как он ее уволок, зачем? Он даже не откусил ни кусочка, он всегда был сыт свыше меры. Уж не взбесился ли он? Не слыхано, однако, чтобы бешеные кошки воровали телячьи ноги. Я спокойно взял у рычащего тигра его добычу, отнес злосчастную телятину в кухню, а тигра изругал всячески, что не произвело на него ни малейшего впечатления. Я принес, показал и дал ему понюхать арапник; он равнодушно отвернулся: инструмент, ничего не говорящий ни его уму, ни шкурке, незнакомый предмет. Очевидно, этот преступный порыв был почти болезненный припадок, отзвук бесконечно далеких, быть может, в самом деле тигровых лет, бессознательное движение воровской породы.

Годы шли. Кота возил в корзинке уже другой мальчишка. Наш Вася, несмотря на кошачью старость, которой несомненно он достиг, по-прежнему был весел, учтив, играл с бумажкой и вспрыгивал с притворным ужасом на деревья. Весьма вероятно, что при его хорошем здоровье и крепком сложении он прославился бы как исключительная знаменитость выходящего из ряда кошачьего долголетия, но случилось событие, потрясшее, подкосившее жизнь Васи: вся наша семья уехала из дому на два месяца. Ни в пище, ни в ласке недостатка Вася не имел, оставшись на попечении обожавшей его кухарки, но скудный мозг его не осилил исчезновения привычных условий жизни. Для начала кот немедленно после нашего отъезда пропал на несколько дней. Искал ли он нас где-то, скитался ли в тоске по лесу?

Он пришел домой исхудавший, скучный, вялый, есть стал, но не очень жадно, все спал; предложенную мышь взял, погонял немного и бросил. Жизнь его сломалась, он не поправился.

Когда мы вернулись, он встретил даже ближайших приятелей своих без особого оживления.

– Вася!

– Мяу!

Это было сделано как следует, повторялось ежедневно. Играть, однако, он перестал и, когда надоедали ему слишком, он не дрался, не давал мягких плюх, а вздыхал – бедный, старый кот – и уходил.

Вася наш стал скучным грязным стариком. Спать он полюбил на плите и дождаться не мог, когда перестанут на ней готовить. Торопясь на нее вскочить, он часто подпаливал свою шубку, самые разводы которой как-то потускнели. Тигр исчез, остался порыжевший, облезлый старый кот. Он раза два даже напачкал на плите, прямо тут, где спал. Ему не сказали ни слова за этакое безобразие. Как же не скрыть, не замолчать старческого позора кота, честно прожившего в доме двенадцать лет? Кое-как проскрипел бедняга зиму. Весной мы опять уехали, и этого удара старый кот уже не перенес: он ушел из дому и не возвратился.

ФАТЬКА-ГЕРОЙ

Полное имя собачонки – Фатима. Хозяев у нее много, и все кличут ее по-разному: Фатимка, Фатишка, Фатька.

Тот, кто больше всего занят Фатимкой, Димка, прожил на свете всего четыре года. Язык у него еще заплетается, не все буквы выговаривает и поэтому свою собаку Димка зовет: Хватька.

Они вдвоем, Фатима и Димка, находятся при всех домашних делах и полевых работах. Фатима всюду сует свой нос, все нюхает, часто лает. По-видимому, для нее нет никакой разницы между овцой и коровой, курица или гусь – ей также все равно. Собак она не может видеть равнодушно: визжит, рычит, бежит драться.

Димке любопытно все. Но больше всего его интересует лошадь. Как она фыркает, когда ест, как слушает, то одним ухом водит, то другим. А хвостом обмахивается со свистом, точно веником. Серко возит бочку с водой, телегу, дрова, тащит по полю плуг. Не пересчитать, сколько работы делает лошадь. Самое удивительное животное!

За обедом Димка вдруг выпалил:

– Запрягать Хватьку буду.

– Во что? – спросила мать. – Повозку-то собачью трудно достать.

– Ты не вздумай верхом на Фатиму сесть, – сказал отец, – она маленькая, ты, тяжеляк, ей спину сломаешь. Погоди до зимы, тогда салазки пристроим.

Димка покраснел и замолчал. По правде сказать, он пытался оседлать свою собаку, но та вырвалась, опрокинула мальчишку и убежала.

Со сбруей тоже плохо. Не только ремешка какого-нибудь, веревки никто не дает на собачью упряжь. Только смеются. Однако Фатька скоро прибежала в просторном ошейнике.

– Это зачем же мочалки на собаку наверчены?

– Хомут, – объяснил Димка. – Хватька, тпру-у!

Собачонка подбегала и, виляя хвостом, покорно становилась около своего повелителя. Димка кричал на нее, как на лошадь, подносил ей для питья пустой бурак и помирал со смеху, когда Фатька, ничего не найдя в берестяном ведерке, фыркала и трясла ушами.

Во время сенокоса на лугу, после закуски у костра, Димка закричал:

– Эй, Хватька, пошла сюда! Давай ноги!

Фатька подбежала. Димка взял ее задние лапы, приподнял и басом приказал:

– Но-о-о!

Собака пошла на передних лапах, двигая задними в руках мальчишки и помахивая хвостом перед его носом.

– Это еще что? – даже завизжали сестры. – Куда вы это? Ха-ха-ха!

– За сеном поехали, – важно ответил Димка.

Под общий хохот они удалились, – собака, идя почти вниз головой, а Димка, действуя ее задними лапами.

Что ж делать, приходится изобретать, когда хочется ездить, а ни лошади, ни повозки нет!

По словам Димки, он на Хватьке ездит за покупками в город, пашет, боронит, возит снопы. Для тех, кто игры не знает, вид один: собачонка идет на передних лапах, а задними управляет Димка.

Фатиме все эти работы также представлялись одинаковыми и не очень нравились. Она понимала только, что надо ходить на передних лапах: Димке для чего-то нужна такая забава. Когда игра ей надоест слишком, ничего не стоит выдернуть свои задние лапы. Огорченный кучер валился на землю, а собачонка убегала. Ссорились они ненадолго. Снова слышен крик:

– Хватька, давай ноги!

И опять едут за водой, за песком, за всем, что вздумается Димке.

Очень скоро не только свои домашние, но и соседи перестали обращать внимание на такие поездки. Прискучили они и Димке. Пошутили – и будет.

Фатима, вероятно, осталась довольна: попробуйте-ка походить этак вниз головой. Тоже удовольствие.

Но Димке нравится, что его собака все-таки вроде лошади. Он продолжает понукать Фатьку по-лошадиному, кричит ей «тпру». И та бежит, останавливается, как требует приказ.

За брусникой идут друзья – Димка со своей Хватькой. Жарко, душно. Тяжко пробираться через обсохшие кочки. По мху еще трудней ступать, точно в подушке вязнут ноги. Пить страшно хочется. Грязи много; она коричневая, гадко пахнет, а воды нет. Вот на вырубке сейчас за дубовым пнем в яме ключ холодный, прозрачный. Мамка не велела к ключу в промоину лазить, говорит: утонешь. Да что такое? Там весь прудик-то с кадушку величиной! Какая там беда? Конечно, можно напиться в припадку из ручейка, сверкающего маленькой струйкой по песку между корнями. И собачонка тоже там полакает. Только это нисколько не интересно. Лучше зачерпнуть ведерко, поднести, как лошадке, и сказать по-папиному:

– Го, го, Хватька, о-го-го-го!

Пушистая лошадка, повиливая хвостом, стоит тут же и внимательно смотрит, что делает хозяин. А мальчик тянется к кружку воды, блестящему в темной яме, и вдруг – бух туда, только брызги полетели!

Собачонка даже залаяла от испуга.

Мальчишка, отдуваясь, встал. Ну, важное дело, окунулся: глубина небольшая, едва по грудь. Но вода холодная как лед, и выбраться из нее невозможно. Ухватиться не за что, скользит обрывистый скат.

Побрыкался, поцеплялся мальчишка – нет, падает назад, нет сил вылезти. Завыла собачонка, видя, что дело неладно.

– Хватька, – в ужасе закричал Димка, – беги домой! Зови папу! Ой, пропадаю!

Фатима, взвизгивая, понеслась было к дому, но вдруг остановилась, бросилась обратно к промоине.

Пронзительным визгом там заливался Димка. Он все всползал на глинистый край ямы и опять обрывался назад во взбудораженную воду.

– Ой! – хрипло визжал он. – Ой, спасите! Караул! Мама! Мама! Ой, скорей! Тону-у-у!

Увидев собачонку, Димка перестал цапаться за голый берег и изо всех сил закричал:

– Хватька, пошла сюда! Давай ноги!

Собака спрыгнула в яму, подскочила по скату почти к воде, привычно повернулась хвостом к своему кучеру, и у мальчишки под руками очутились знакомые лапы, он их схватил. Тогда, напрягая спину, вцепляясь в скользкую землю когтями передних лап, Фатима потащила в первый раз в своей жизни груз.

– Но, но, но-о! – орал Димка.

Ему немного было нужно: лишь бы ухватиться за что руками, хоть чуть-чуть упереться ногой. Прокарабкался он, держась за собачьи лапы, шаг, два и выпустил лапы, пополз на своих четвереньках, вылез из ямы, стал на ноги. Поплакал со страху Димка. Гладил, целовал Хватьку. За ягодами не пошли. Домой вернулись.

– Что-то плохо высох, мокрый недавно был, – сказала мать, ощупывая Димку, – и в грязи весь вывалялся. Ну, признавайся, куда провалился?

Пришлось рассказать все происшествие, просить прощения за то, что лазил в промоину.

– Да как это ты? – перебивали рассказчика. – Как же ты не пропал?

– На собаке выехал, – с важностью отвечал Димка, – у меня Хватька ученая.

Фатька махала хвостом, понимая, что говорят о ней.