Текст книги "Перловый суп"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Часть 2. Я много и вкусно едал

Идеологические и ностальгические еды

Однажды во время интервью меня спросили, как я отношусь к бытовым удобствам и могу ли поесть селедку с газеты. Про быт – это отдельная история. А вот про селедку...

Журналистке я ответил, что, слава богу, научился прислушиваться к себе и понимать, что же я на самом деле люблю. Есть блюда, которыми я потрясаю гостей, и потом весь вечер они только об этом и говорят, но больше всего на свете я люблю простые вещи: картошку с молоком, манную кашу, кильку в томатном соусе...

Одно из моих самых любимых блюд с детства – огурец, разрезанный вдоль и посыпанный солью, с куском черного литовского хлеба. А если еще и сало – так это уже роскошный обед! В моем детстве хлеба-то мало было, и соль редко выступала в качестве гастрономической приправы. Когда в Вильнюсе мы лазили воровать огурцы на соседские огороды, то снимали рубашки, рукавами обвязывали их вокруг пояса и таким образом сзади прикрывались, чтобы заряд соли, который нам доставался, был не так ощутим. Но все равно приходилось потом долго сидеть на бочке с водой, скулить и отмачивать.

Я привык к овощам, зелени в строгой и определенной последовательности. Первым приходилось есть суп из крапивы, потому что крапива весной вырастает раньше всего. Потом шел щавелевый суп, он и до сих пор из первых блюд мой самый любимый – настоящий, с покрошенным яйцом и сметаной. Потом наступала пора молодой картошки...

Моя мать родилась в Вербалисе – это небольшой городок в зоне оседлости на тогдашней границе Литвы, Германии и Польши. В этом провинциальном городке замуж выходили рано, примерно в пятнадцать лет. Так вот достойная невеста к пятнадцати годам была обязана знать языки, уметь шить и готовить. Моя мать совершенно свободно владела, помимо литовского, еще русским, еврейским (как его тогда называли, не деля на иврит и идиш), немецким, польским, не замечая перехода с одного языка на другой. Еще она превосходно знала все пять кухонь. Она умела приготовить из селедки двадцать восемь блюд. Из одной свиной головы она накрывала шикарный стол, чем мы с радостью пользовались, когда начались знаменитые складчины.

Мои друзья больше всего любили собираться у нас, потому что получалось дешево и вкусно. Собранные деньги мы расходовали только на поддачу, потому что закуски мама делала буквально из ничего. И она действительно знала, что такое настоящий форшмак или селедка под шубой. Для нее тонкости имели огромное значение. Она понимала различия: что такое украинский борщ, а что такое малороссийский или литовский борщ. Это совершенно разные блюда! Впервые оказавшись в Германии, я пообещал немецким друзьям (выходцам из Литвы) приготовить наш любимый литовский борщ. В магазине я был потрясен – среди тысячи наименований я нашел набор для литовского борща, в котором обнаружил даже копченую свиную шкурку, без которой литовский борщ немыслим.

В детстве я был чудовищно избалован сладостями – не из-за особого достатка, а из-за того, что, когда моего отца репрессировали, мать была вынуждена устроиться работать на только что открывшуюся в Вильнюсе кондитерскую фабрику. Она проработала там полтора или два года, и я прошел с фабрикой весь путь ее становления. Мы начали с «Золотого ключика», и теперь эти конфеты я могу есть только в исключительных случаях, и то под воздействием ностальгических воспоминаний, потому что в четвертом классе я объелся ими почти до смерти. Потом появились конфеты «Школьник». Мои пристрастия к сладостям менялись по мере того, как фабрика набирала мощность, расширяя ассортимент, поднимаясь до «Медного всадника» с ликером. Извращенность моя по отношению к сладостям в один момент достигла такого предела, что я полюбил трехслойные бутерброды: плитку шоколада покрывал толстый слой сгущенного молока, а сверху была вторая плитка шоколада.

Но больше всего мне нравился горький шоколад. Это не тот горький шоколад, который сегодня продается в изящных упаковках, а тот, который привозили на фабрику в деревянных бочках. Я на всю жизнь запомнил, как рабочие вскрывали эти бочки ломами, потом залазили в них прямо в сапогах и словно лед выбивали ломами глыбы шоколада... Темно-коричневые куски разлетались во все стороны, и я их подхватывал. Этот шоколад был совершенно не сладкий, потому что он без сахара. Так намного раньше всех своих сверстников я узнал, что сладким шоколад становится только в процессе производственной обработки. До сих пор из всех кондитерских изделий я предпочту горький шоколад.

Еще я ужасно люблю невероятные сочетания. В частности, манная каша – с чем я только ее не ем! Сладкая манная каша, по моему убеждению, всегда требует контрастной добавки. Идеально сочетаются, конечно, манная каша с селедкой. Возможно, на первый взгляд это кажется чудовищным. Но я не встречал еще ни одного непредвзято настроенного человека, который бы это не воспринял. Моя дочка Ленка настолько к этому привыкла, что, когда мы с ней были в гостях с ночевкой, а на завтрак нам подали манную кашу, она, к недоумению радушных хозяев, вдруг громко спросила:

– Папа, а где же селедка?

Вместо селедки может быть колбаса-сервелат.

Кстати, Вербалис – это еще и родина настоящего сервелата. Я с сожалением думаю, что настоящего сервелата никогда больше никто не поест. Великая Октябрьская социалистическая революция первой изменила состав еды, до нее никакие катаклизмы на качество пищи не влияли. А потом процесс уничтожения пошел, пошел... А с сервелатом вообще прервалась естественная связь. Дело в том, что тонкости настоящего блюда могут передаваться только из поколения в поколение, причем при непосредственном человеческом контакте. Но уже нет тех людей, которые умели готовить ту колбасу. И новые люди, как бы они ни старались, не могут приготовить тот сервелат, потому что они понятия не имеют, о чем идет речь, они его никогда не пробовали. А речь идет о твердой, как камень, копченой колбасе, которая месяцами висела в сенях и по происхождению близка испанскому хамону, готовящемуся целый год. И когда от той колбасы отрезался кусочек и клался в рот, то спустя какое-то время она таяла во рту. Ее можно было вообще не жевать. И предметом гордости было не то, что ее поставляли к столу английской королевы, которую становится жалко оттого, сколько же всего ей приходится жрать, а то, что она украшала кремлевский стол.

Еще у меня есть принцип – раздельность. Я терпеть не могу, например, борщ или щи, сваренные с картошкой. Картошку, по моему мнению, нужно подавать отдельно! Картошка и суп должны сталкиваться, вступать во взаимодействие в процессе еды, а не в процессе приготовления, потому что иначе, по логике, можно и рыбу жарить с картошкой. В результате не получится ни картошки, ни рыбы.

В былые времена меню в семье обсуждалось и планировалось заранее. Например, мы всегда за две недели знали, что будут цеппелины, и ждали этого. Меня всегда удивляло, что в Белоруссии цеппелины не готовят, хотя Белоруссия и Литва всегда жили одной жизнью, одной общей историей, но потом произошло что-то, что неожиданно порвало все связи. В Белоруссии существует некое подобие цеппелин, но, во-первых, очень далекое, а во-вторых, не в полной мере состоятельное. А в Литве они могут быть с мясом, с творогом, с грибами, из вареной картошки, из сырой картошки, вареные, тушеные, жареные...

Кстати, зимой я вообще не ем свежих овощей. Помидоры, например, для меня осеннее блюдо. Причем они у нас в Литве никогда не вызревали, и я только такие помидоры люблю – помидоры с подоконника.

Точно так же я обожаю щи из свежей капусты, но только в течение двух недель в году. Потому что помню: первого сентября приходишь из школы, а на столе – тарелка щей, обязательно с перчиком и плавающими пятнами жира, потому что щи делались только на курином бульоне. У меня не может возникнуть желания съесть такие щи в январе, несмотря на то, что это уже не одно десятилетие возможно в ресторанах. Никакие супы или салаты из свежих овощей в январе месяце меня совершенно не интересуют.

Я всегда удивляюсь, когда людям предлагают что-то попробовать, а они говорят, что не будут, потому что это невкусно. Например, парижские каштаны не могли быть для меня невкусными, потому что я немало о них читал, и представлял эти обжигающие ладони горячие шарики... Естественно, попробовав их, я был в восторге, хотя, объективно говоря, больше всего они похожи на вареную подмороженную картошку.

Получается, что отношение ко многим блюдам у меня еще и идеологическое.

А ностальгия? Например, хлебный суп, которым меня через силу пичкали в детстве. Мать уходила на работу, а я в течение нескольких лет планомерно выливал суп в щель между досками на крыльце. Я догадывался, что скоро это все должно превратиться в загнивающую помойку. Но ничего подобного не происходило, потому что тогда в изобилии были мыши, которые как раз и поедали хлебный суп к огромному удовольствию моей мамы, которая полагала, что я добросовестно все съедаю, потому что тарелка всегда была чистой.

Обрядовая еда

Существует множество обрядовых блюд. Например, фондю, или попросту вино с сыром, расплавленным на спиртовке. Это такая коллективная еда, по которой уже давно вся Европа с ума сходит. Вообще, это швейцарское блюдо. У них в процессе сыроварения и формовки оставались какие-то обрезки, вот они и придумали такое – растапливать их на медленном огне и смешивать с вином. А потом туда макаешь белый хлеб или картошку, нанизанные на специальные маленькие вилочки, горячий сыр кусочки обволакивает... В Швейцарии есть знаменитый ресторан «Шале». Там подается только сыр фондю. И больше ничего.

А вот в Грузии такой обрядовой едой является шашлык из осетрины с гранатовым соусом.

Но есть и совсем простая еда, которая, однако, тоже входит в разряд обрядовых. Например, как я уже говорил, моя любимая вареная картошка с молоком. Только к ней нужно добавить понт.

Я так и сделал в гостях в Голландии, чем всех и потряс. Сказал:

– Ничего не надо, давайте просто сварим картошку и поедим с деревенским молоком.

Сначала все недоумевали, но согласились. И вдруг в какой-то момент поняли, что это потрясающе вкусно!

– Вы странные люди, голландцы! – говорю я им. – У вас же вообще ничего своего нет, только картофель. Но в этом же и весь смысл!..

– Просто кто бы мог подумать, – отвечают они, – что все дело в атмосфере, в ситуации...

Поэтому после того, как я напишу книжку об обрядовой ебле, я обязательно должен написать книжку и об обрядовой еде. У меня даже в интервью в журнале «Здоровье и успех», кстати, самом лучшем моем интервью, есть такое красивое выражение: «Я много и вкусно едал».

Кстати, кто-нибудь знает, что такое жгареная рыба? А я знаю. Меня этому научили черноморские моряки. Надо понимать, что это блюдо значит для старых дедов-рыбаков, моряков феодосийских, которые с радостью начали разговор, узнав, что я журналист, а потом познакомили меня с неким Максимом. Максим меня тут же спросил, кто был председателем Совета Народных Комиссаров после Ленина. Я не знал, потому что этого вообще никто не мог знать. А он с гордостью ответил: «Рыков». Мне пояснили, что Максим в политике большой специалист, он в юности выебал жену председателя Совета Народных Комиссаров.

Эти рыбаки весь свой улов меняли на большие, как гранаты, бутылки «Вермута» (рядом завод шампанских вин Нового Света, но на шампанское они смотрели с брезгливостью). Оставляли себе всего несколько рыбин, чтобы жгарить.

Вот сидим мы у них в домике. А дом на скале, внизу крутой обрыв. Я их спрашиваю, почему дом так странно стоит. Рассказывают:

– Сидим мы как-то, жгарим рыбу... И вдруг кто-то стучится. Мы говорим Максиму, он самый молодой был: «Иди, открой дверь». Он открывает, а там небо. Оказывается, это скала обрушилась и половину дома снесла...

Потом однажды в Турции, когда я искал проволоку и решетку, какие-то турецкие строители на берегу моря меня все спрашивали, что я ищу. Я был раздражен, потому что все равно не мог объяснить, но все же сказал по-русски, что хочу приготовить жгареную рыбу. И вдруг они возбудились, затрепыхали: «Жгара, жгара!»... Мол, о! Он знает, что такое жгара!.. И через какое-то время притащили нужную проволоку.

А жгара – это свежая рыба, которая не чистится, у нее только вспарывается живот, выкидываются все внутренности, и туда закладываются луковицы, разрезанные пополам. Рыба готовится в собственном соку между двух решеток на углях.

А в Коктебеле, не найдя решетки, я подобрал сидение от старого автомобиля. Мы пружины разодрали, пружинами рыбу зажали, и получилась жгара. Все кричали, что вот, оказывается, для чего придумали автомобили.

Мидии – это тоже обрядовая еда. Как их ловят, как кладут в трусы, когда их много, как потом выкладывают на ржавый железный лист вместо противня, как разводят костер, как жарят...

Это целая поэма.

Фасолевый суп

О Грише Остром, моем сибирском друге, я даже хотел написать повесть под названием «Фасолевый суп». Дело в том, что именно Гриша Острый научил меня готовить необыкновенное блюдо.

Однажды ночью, в Нефтеюганске, я писал статью в газету «Знамя юности» о студенческом отряде, в котором работал, а Гриша Острый писал книгу «Нефтяная одиссея» о том, как открывали западносибирскую нефть. Мы оба были голодны, и Гриша приготовил идеологический суп – из темной фасоли с говяжьей тушенкой. Когда суп был уже готов, Гриша небрежно разрезал большую луковицу и высыпал крупные куски прямо в тарелки. Горячий густой суп с мягкой фасолью, с привкусом тушенки и хрустом лука на зубах... Я обожаю этот суп до сих пор.

Сибирские вкусы

В Салехарде нам подали строганину из осетра, это было безумно вкусно. Ирка, одна из наших певиц в бригаде, спросила, как ее готовят. Ей объяснили, что строганина интересна, когда рыба абсолютно свежая. На таком морозе она моментально замерзает, ею стучат о порог, чтобы она не была скрученной, и режут тоненькими ломтиками. Вот и все приготовление.

Иногда у нас не было вообще никакой жратвы, кроме черной икры в трехлитровых банках. Мы ее ели так: три больших ложки икры, быстро, одна за другой на вдохе, а потом маленький вожделенный кусочек хлеба. Точно так же мы относились и к картошке. Когда на стол ставили огромную сковороду с курицей или тушенкой, вилками разгребали мясо, чтобы добраться до деликатеса – нескольких кусочков картошки, которая всегда была в дефиците.

У нас во дворе бегал кобелек, его звали Гуляш, не помню, откуда он появился. Однажды, в пору голодухи, повар дядя Коля, пообещал приготовить вкуснейшее баранье рагу. Блюдо было фантастически вкусным! Когда мы его съели, то спросили дядю Колю, где же он взял барана. А он ответил:

– На самом деле это не рагу, а гуляш. Я потому и назвал это блюдо рагу, чтобы не будить в вас ностальгические воспоминания.

В Сибири я научился делать уху. Мы разводили костер, ставили ведро с водой и картошкой на огонь, а после этого бежали ловить рыбу. И ловили ее на консервную банку вместо удочки: в пустую банку вставляется кулак, на банку наматывается леска, а на конец лески цепляется все равно, что – гайка или болт. Когда размахнешься и выбросишь руку, то леска слетает под тяжестью железок, а когда тянешь назад, то вытягиваешь рыбу. Пока картошка варилась, мы успевали наловить столько рыбы, сколько нужно было, чтобы заполнить ведро. Такую уху я люблю.

Одно из самых «содержательных» блюд на завтрак научила меня готовить председатель Ханты-Мансийского исполкома Григорьева. Она по утрам всегда съедала стакан клюквы со сметаной и огромным количеством сахара. Когда кладешь ложку этой смеси в рот, и раздавливаешь зубами ягоды, то в мозги втыкаются иголки – от контраста, от столкновения нежной, приторно сладкой сметаны с кисло-горькой, холодной и звенящей клюквой. И в этой порции есть все, что нужно человеку: и витамины, и жиры, и углеводы. И этого хватало до обеда, причем это блюдо возбуждало и бодрило.

Григорьева запомнилась мне еще тем, что рядом с ее громадным кабинетом располагался номер люкс, в котором я однажды жил. Я был растроган тем, что рядом с огромной двуспальной кроватью, изголовьем соприкасавшейся с кабинетом председателя горисполкома, на тумбочке лежал томик стихов Асадова, а в выдвижном ящичке тумбочки – пачка импортных презервативов. Из чего многое было понятно.

Паэлья

Не так давно в Вильнюсе я зашел в гости к своему приятелю, и, конечно, сразу потянулся на кухню в поисках хоть чего-нибудь пожрать. На сковороде я нашел микроскопические остатки какой-то еды. Она меня так потрясла, что я не преминул поинтересоваться, что же это такое. И приятель рассказал в двух словах, назвав это блюдо паэльей.

Спустя полгода я решился самостоятельно приготовить паэлью. Закупив все необходимые продукты, позвонил своему приятелю на мобильный, чтобы уточнить некоторые детали. Сначала он попытался перенести разговор на попозже, но мне не терпелось, я надавил. Тогда он начал подробно рассказывать всю процедуру. Я его постоянно перебивал, задавал массу уточняющих вопросов, мол, как именно резать лимоны, что раньше жарить, какое масло лучше использовать. Креветки, например, чистить нельзя, потому что, во-первых, не будет навара, а во-вторых, пропадет понт. А понт, как известно, в еде необходим. Морепродукты нужно выуживать руками, потом смачно облизывать пальцы...

Закончив консультацию, ответив на все мои вопросы, приятель, усмехнувшись, сказал:

– А ты знаешь, где ты меня застал? Я сейчас на правлении банка, как раз с докладом выступаю. Ты меня прервал примерно в середине, я думал, вдруг что-нибудь срочное. А теперь все члены правления внимательно слушают наш с тобой разговор и записывают за мной рецепт.

Еще о еде

Горжусь тем, что мне удалось потрясти грузин, при всей их кулинарной изощренности. Я ухитрился придумать очень точное блюдо из местных продуктов.

Вареную кукурузу, когда едят, посыпают солью. Но грузины не могут подать кукурузу к торжественному столу, ведь это примитивнейшая народная еда. Но так как девушки, с которыми мы гостили в Грузии, настаивали на кукурузе, безотказным грузинам пришлось привезти целый мешок дымящихся распаренных початков. Чтобы их поддержать, я сразу придумал, как из простейшей еды сделать деликатес – вместо соли мы стали намазывать на кукурузу черную икру.

Оказалось, что икра сочеталась с кукурузой даже лучше, чем с мучными и картофельными блинами. Все признали мои исключительные кулинарные способности, а в Грузии это равносильно медали, потому что грузины в этом толк знают.

Хотя они все время злоупотребляют специями. Один мой грузинский друг Кикабидзе был растроган и потрясен, когда мы с ним оказались в Эстонии, и я пригласил его на обед. Он впервые узнал вкус еды. Ведь в Эстонии, пока одно блюдо не съешь, другое не приносят, то есть у тебя, в отличие от Грузии, есть время распробовать. Кроме того, вся еда в Эстонии в меру приправлена. Кикабидзе даже не знал, насколько вкусна натуральная форель, потому что до этого, сколько рыбы он ни ел, все это были сплошные специи.

С ним же в Эстонии мы пошли в баню. Баня, что естественно для эстонцев той поры, находилась в старинном замке. Тогда многие правления эстонских колхозов располагались в замках, потому что они их реставрировали. А для нас это выглядело непривычно: камины, старинная мебель и колхозный репертуар разговоров. Мой грузинский друг был в бане впервые, и сначала недоумевал, как может человек долго терпеть такую температуру. Мы смеялись: казалось, что Кикабидзе, выросший в жаре, должен проще к этому относиться. После бани мы предложили ему окунуться в холодную купель на улице. Это было для него вообще шоком, ведь грузины в большинстве своем не купаются, несмотря на то, что живут на теплом черноморском побережье. В конце концов, он и купание испробовал...

Ему так понравилось, что, когда мы уже выпивали и закусывали, он продолжал выскакивать из парилки и окунаться в ледяную воду, при этом ахая и ухая. Все было бы хорошо, но в тот момент, когда он очередной раз был в воде, подъехал автобус с туристами. Гид начала показывать окрестности, а наш несчастный Кикабидзе лежал в прозрачной ледяной воде, пытаясь прижаться к дну, чтобы хотя бы спрятать попу, но, конечно, это ему не удавалось. Он сгорал там со стыда, потому что не знал, что у эстонцев не считается нравственным преступлением париться совместно, их совершенно не шокирует вид голого мужчины...

Вернусь к еде. Я помню, как делал индейку на Новый год. Процесс ее приготовления занимает много времени: сначала 8-10 часов она вымачивается в пиве, потом в этом же пиве варится, после чего обжаривается, потом приправляется яблоками, и затем заливается соусом и доводится до кондиции. В холодном виде это еще интереснее, потому что обжаренная красная индейка на белом застывшем соусе с цветными яблоками производит впечатление нарядной праздничной еды, и все это настолько вкусно, что дольше обсуждается, чем естся.

Коллективность очень важна в еде. Поэтому в компании всегда хороши раки и вещи подобного рода, ведь люди тогда занимаются чем-то объединяющим, и им всегда есть о чем поговорить.