Текст книги "Перловый суп"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Демчук

В нашей комсомольской агитбригаде было тринадцать человек. И какой это был уровень! Женька Басов, например, играл на домбре, был лауреатом всемирного фестиваля молодежи и студентов. Он так исполнял классические произведения, что люди просто обалдевали.

Гитарист у нас тоже был непревзойденный – Миша Демчук. Когда я встречаю в какой-нибудь компании за столом гитариста, который на просьбу сыграть начинает настраивать гитару и все портит, я всегда вспоминаю Мишу Демчука. Вот он – настоящий профессионал, человек, слитый с задачей воедино. Я помню, как после трех бессонных ночей ожидания в аэропорту, мы вносимся на электрокаре на взлетное поле, и в ту же секунду выхватывается из чехла гитара, и раздается:

 
Так вот мое начало
Вот сверкающий бетон
И выгнутый на взлете самолет
 

И все подхватывают:

 
Судьба меня кидала,
Но и сам я не святой
 

И Демчук:

 
Я сам ее бросал на поворот...
 

Перед отъездом осенью, когда лагеря экспедиции снимаются, мы распили бутылку шампанского. Мишка Демчук поставил пустую бутылку на столб, отошел, взял ружье, вскинул его, выстрелил, разбил бутылку, откинул ружье и схватил гитару:

 
Потянуло, Потянуло
Холодком осенних листьев
И в тайге гремящий выстрел
Ранил птицу и меня.
 

Это была хорошо срежиссированная драма. Допев, Мишка повернулся ко мне, поднял правую руку, большой палец которой был опухшим, как груша. Когда он выстрелил, отдачей сломало ему палец. Сломанным пальцем он доиграл песню до конца, он не мог испортить номер. Это я называю профессионализмом высшей пробы. Это те самые актеры, которые умирают на сцене от инфаркта, это те люди, которые не настраивают гитару, если надо петь.

Полет

Наша агитбригада состояла из минских студентов. У нас, не поверите, не только был свой самолет, но еще и пилот был заместителем министра гражданской авиации, и стюардесса была комсоргом отряда стюардесс.

С полетами, кстати, связана одна история. Однажды я прошел в кабину к пилоту, и мне дали порулить. Но на автопилоте было не интересно. Каким-то чудом я упросил его отключить.

Это было потрясающее впечатление: я тяну штурвал, крылья загибаются, самолет поворачивает, опускается. Время пролетело как мгновение, а выяснилось, что мое маневрирование продолжалось около двадцати минут. Ребята со мной потом сутки не разговаривали, потому что в салоне блевали все. Оказывается, когда ты управляешь полетом, вестибулярный аппарат работает совершенно по-другому.

Баржа

Мы плаваем на барже во время разлива Оби. Это невероятное зрелище – Обь, у которой не видно берегов. Мы уходим на одну из дальних экспедиций, даем концерт, и после концерта приходится нарушить сухой закон. Особенно прикладываются капитан и механик-рулевой.

Наступает ночь, мы с Сашкой Дворецким и Сережей Морозом любуемся таежными берегами. И вдруг замечаем, что никого за штурвалом нет– и капитан, и рулевой в полной отключке. Баржа двигается сама по себе. Я беру на себя ответственность, встаю за штурвал. И каким-то невероятным образом мы добираемся до Нефтеюганска. Но следующая задача – причалить! В Нефтеюганске в это время города как такового не было, а вот порт был большой: при разливе все стало Обью – гигантской рекой, шириной в несколько десятков километров. Подплывая, мы видели только крыши машин, торчащие из-под воды.

Выбирая место для причала, мы слышали, как в «матюгальник» с берега неслось что-то в наш адрес, но внимания не обращали. Место выбрали между двух других барж, прицелились, я с команды «полный вперед» переключил на «полный назад», видел, как это делается. Но я не учел, что этот сигнал должен сначала поступить к механику, который лежит в полном отрубе, поэтому баржа как перла, так и прет вперед. И тогда Сашка Дворецкий совершил героический поступок: он метнулся на нос, схватил швартовый канат, и, прыгнув на баржу, мимо которой мы проходили, быстро и мастерски обмотал этот канат об кнехты. Раздался дикий скрежет, произошел рывок, канат значительно замедлил ход нашей баржи, но не остановил ее, потому что второй конец каната оказался не привязанным, а только намотанным. Снова скрежет, удар и мы вмазались в берег.

После этого штаб ударной стройки долго решал, как с нами поступить: направить домой с ходатайством об исключении из институтов за то, что мы нарушили сухой закон, да еще и управляли без всяких прав самоходной баржей, или наградить, как героев, которые спасли ситуацию. В итоге был найден компромисс, и эта история просто осталась в нашей памяти.

Свадьба

Первую комсомольскую свадьбу мы гуляли в «само-дельной» школе. По случаю свадьбы готовили холодец. Жениха, радиста Артура, назначили снимать шум. Парень он был добросовестный, поэтому за будущим холодцом следил всю ночь. Снимал, снимал пену... И в конце концов снял весь желатин. Получившийся бульон не застывал. Тогда мы разлили варево в тарелки, украсили морковкой и петрушкой, и выставили прямо в снег на берегу озера, понимая, конечно, что все замерзнет, и это будет совсем не холодец. Но при нашем пищевом дефиците это бы сошло.

Пришло время холодец подавать. Выглянули в окно– и ахнули. Все собаки собрались около наших тарелок. Такого пира у них еще не было: им не просто сервировали стол, а еще и украсили яство морковкой и петрушкой. Это была собачья свадьба.

Яичница с понтами

Однажды к нам должен был прилететь секретарь ЦК ВЛКСМ Визиров, нужно было приготовить достойное угощение.

У нас работал дядя Коля, бывший шеф-повар московского ресторана «Прага». Он получил своих пятнадцать лет и отрабатывал на поселении. К приезду секретаря у него совершенно ничего не было. Тогда Гриша Острый, изобретатель номер один, обратился к своему другу – командарму воздушной армии, у которого был фантастически красивый истребитель. Военные всегда нам помогали.

Тогда у нас, кстати, были совершенно другие представления о расстояниях. Я, например, мог из Светлого в Тюмень слетать в баню, а это примерно две с половиной тысячи километров. Однажды пьянка в воздухе затянулась так, что пришлось дважды дозаправляться в воздухе, потому что еще было рано садиться. Причем, когда летали в баню, то по рации вызывали такси, первым делом заезжали в магазин, покупали всю новую одежду, потом ехали в баню, мылись, а потом отправлялись в ресторан.

Так вот перед визитом Визирова дядя Коля сказал, что ему нужно хотя бы два ящика яиц для того, чтобы приготовить яичницу с понтами. И Гриша Острый уговорил своего друга летчика, и тот, погрузив два ящика яиц, прилетел к нам на сверхзвуковом истребителе.

По радио вели весь полет. Вдруг раздался сплошной мат, и при посадке слышен только мат без всяких запросов на посадку. В аэропорту к истребителю несутся пожарные, скорая помощь, люди с лопатами, думали: ЧП. Открывают кабину самолета. От перегрузки и разряжения все яйца лопнули, и вся кабина превратилась в яичную взвесь, некий гоголь-моголь.

Концерт в Салехарде

Перед концертом нам нужно было согреться, чтобы по-том, как я рассказывал, выйти на сцену в минус 50 в белоснежных рубашках. Мы сидели в ресторане, пили. Вдруг к нам подходят три потрясающих внешним видом мужика. Они были огромные, одетые в фирменные комбинезоны и канадские свитера. Оказалось, их не пускали в зал, потому что он уже был переполнен. Они произвели на меня такое неизгладимое эстетическое впечатление, что я поставил ультиматум: мы не начнем концерт, пока не освободят три места для наших дорогих гостей.

У меня до сих пор хранится их записка, переданная на сцену: «Капитаны судов «Россия», «Шакальский» просят исполнить песню про Париж». Просьба была написана на оборотной стороне телеграммы. Текст лицевой стороны содержал приказ доставить тело Ласкина в Тюмень. В то время все газеты «кричали» статьями с громкими названиями типа «Ледовая эпопея». Наши гости были капитанами судов, застрявшими в арктических льдах, которые отказались эвакуироваться и остались зимовать на кораблях. Один из них, именно Ласкин, погиб. О нем и говорилось в телеграмме.

Изольда

Однажды у нас пропал чемодан с драгоценностями и цыганской одеждой нашей сверхталантливой и восхитительной актрисы Изольды Фрольцовой, которая танцевала и пела цыганские песни.

Изольда перед каждым выступлением колдовала иголкой с ниткой над своей блузкой. Когда она пела, и мы все, подтанцовывая, выходили в цыганских костюмах, публика свистела, зал неистовствовал. Но ее трюк с блузкой имел совершенно фантастический успех! От избытка чувств она вскидывала руки, у нее лопалась кофточка и обнажалась грудь, и Изольда, стыдливо прикрываясь, к дикому восторгу зала убегала, но выходила на поклон так же – руками прикрывая грудь. И это повторялось на каждом концерте. Она ухитрялась так наколдовать над своей блузкой, что та лопалась в нужный момент.

Когда зал уже был возбужден, Изольда снова вылетала на сцену, взмахивала руками и все драгоценности с ее пальцев слетали в зал, отчего нефтяники, геологи и строители сходили с ума. Ни разу ничего не пропало, потому что потом все рвались за кулисы, чтобы вернуть Изольде те кусочки счастья, которые они получили. Эта дрянь со всеми целовалась, и слава о нас распространялась, в том числе, благодаря ей. Я, кстати, всегда удивлялся, как быстро передается там информация – например, на шестой день после Петрограда в Ханты-Мансийске тоже была революция. Хотя туда и сейчас за шесть дней даже срочная телеграмма не дойдет.

День рождения

Мы прилетели в Тюмень на мой день рождения, и минский обком комсомола давал банкет по случаю такого события. В это время как раз нашелся давно потерянный чемодан с костюмами нашей звезды Изольды, и нам надо было лететь за ним в Ханты-Мансийск к Вальке Шибуновой, секретарю окружкома ханты-мансийского комсомола, здоровой слонихе-москвичке, потрясающей певице и гитаристке.

Ребята остались накрывать столы, а мы с Изольдой планировали слетать туда и обратно, чтобы успеть к мероприятию.

Прилетели в Ханты-Мансийск, опознали чемодан, собрались обратно, но вылет задерживался.

Аэропорт напоминал собой избушку, в которой простым выключателем включались и выключались взлетные огни, мы сидели в этой избушке и пили спирт, захваченный в дорогу из Тюмени. Шибунова дала команду, чтобы нас отправили в Тюмень любым рейсом.

Уже в конце дня, в полной темноте выяснилось, что какой-то самолет идет на Салехард, и на обратном пути он нас заберет. Работники аэропорта-избушки ушли домой, мы с Изольдой остались одни. Через час с нами вышли на связь и сообщили, что самолет не прилетит по техническим причинам.

Часам к двенадцати ночи нам стало нечем топить печку, и спирт мы допили. Я принял решение выдвигаться в путь.

Я в легких пижонских ботинках, Изольда в чулках и туфлях на каблуке, мы же были одеты празднично и по-городскому. Я позвонил Шибуновой и через секретаршу передал, что мы ушли в Ханты-Мансийск.

Прошли мы с Изольдой немного. Сели на снег, прижавшись друг к другу. Последнее, что я помню, – мерцание двух огней. А очнулся от апперкота Шибуновой, когда нас уже растирали спиртом. Так мы вернулись в свою агитбригаду с того света.

Охота на медведей

Как-то мы с Сашкой, заведующим отделением плазмы украинского физико-технического института, выбрались на майские праздники на охоту.

Вообще-то я не охотник, но тут была уж слишком соблазнительная идея! Вертолетчики сказали, что видели неподалеку медведей, указали нам направление. Мы трое суток пробродили, но безуспешно – медведей так и не встретили.

Когда вернулись в Светлый, то узнали страшную историю. Оказывается, в наше отсутствие, как раз в разгар народной первомайской гулянки, озверевшая медведица и двое подрастающих медведей пришли прямо в центр поселка. Так как я был комиссаром, отвечал в Светлом за дисциплину, порядок и безопасность, а у нас все время что-нибудь происходило, то на праздники, во избежание проблем, все ружья собирались и сдавались мне на хранение, я запирал их в своем металлическом вагончике.

Получается, что если бы я не ходил на охоту, то как раз и был бы тем, кто первый взял ружье. И слава досталась бы мне... А так ребята медведей буквально кулаками прогнали. И потом долго хорохорились.

Труба

Мы заканчивали ветку газопровода, и должны были сделать «золотой» шов – последний, соединяющий. И на это торжественное событие был приглашен Косыгин, председатель Совета министров.

Сроки были объявлены, хотя я до сих пор не могу понять, почему газопровод нужно было завершить именно к этой дате, а не несколькими неделями позже. Ведь была весна, начался разлив. Труба, полтора метра в диаметре, протянувшаяся через всю тайгу, начала тонуть, и ее нужно было спасать. Начался аврал, люди работали круглосуточно, трактора тонули, как топоры. Я впервые увидел, как вертолеты работают в подвеске, пытаясь поддержать трактора, под которыми быстро сооружались плоты. Но трактора тонули вместе с этими плотами.

Поступил приказ, в соответствии с которым передвигаться по территории можно было только с ранцем за плечами и с термосом с горячей пищей. И кормить этой горячей пищей нужно было всех встречных, потому что люди были голодные и замерзшие.

Передвигаться по территории – это громко сказано. Передвигались по этой самой злополучной трубе, по ней ходили, как по тротуару. Потому что передвигаться по земле было невозможно, не было никакой земли. Сплошная хлябь, вода замерзала только ночью, а к утру таяла, и все начинало тонуть снова. Однажды рабочий шел по этой трубе, услышал, что сзади его кто-то догоняет, обернулся. А это медведь, он укусил рабочего за ухо.

Дорог там никаких никогда не было: ни до нас, ни после нас. Когда сейчас я слышу о делах в Нефтеюганске, и вижу, какой это город, я вспоминаю первые палатки, в которых мы там жили, и первые бревенчатые микрорайоны. И сортиры, которые мы рубили в студенческом отряде. Кстати, я был специалистом по эсклюзиву: в каждом женском туалете одно очко я выпиливал в форме сердечка. Так оставалась память о минских студентах без этого примитивного «Здесь были такие-то».

Летом в Светлый все доставляли на баржах, а зимой прокладывали зимники: буквально протаптывали тракторами дорогу. Она, как правило, была такая узкая, что когда встречались две машины, то та, которая порожняя, разгонялась и улетала в сугроб. А та, которая груженая, проезжала, и тросом вытаскивала порожнюю. Потому что груженая машина тяжелее, и сцепление со снегом и льдом у нее больше. Только так можно было разъехаться.

Спиртное завозили заранее, летом. У нас было такое правило: сначала выпивали все вино. Потом, до сорокаградусных морозов, выпивали всю водку, а потом переходили на медицинский спирт. А когда и он заканчивался, то переходили на одеколон,

Мне тоже приходилось одеколон пробовать. И свои ощущения от него я помню: то же самое, что выпить полстакана спирта и закусить куском мыла.

А когда заканчивался одеколон, то начинались страшные времена. В ход шли духи, причем ценились советские, наиболее грубые из них. Важно было, чтобы отверстие во флаконе было пошире. Я помню «картину», как мужчина шикует – покупает целую коробку «Красной Москвы».

Эффект от парфюмерии жуткий – стоит, качаясь, человек, доказывает, что у него ни в одном глазу, и от него несет духами.

Я вообще ненавижу все искусственные запахи, поэтому для меня это было мучением втройне.

Кстати, мы выявили физический закон: напитки замерзают при той же температуре, какой процент спирта в них содержится. Например, восемнадцатиградусное чернило как раз и замерзает при минус восемнадцати.

Еще раньше, обсуждая летом доставку труб для газопровода, мы решили, что незачем возить в трубах воздух – полтора метра в диаметре, длина десять метров. Придумали заваривать их с обеих сторон и использовать как емкости. И стали привозить в них бензин, солярку для своих потребностей. Получалось, что баржа, помимо трех труб, еще везет и сто восемьдесят тонн горючего.

...И вот впереди «золотой» шов. И любой ценной нужно закончить работу в назначенный срок. Но оказалось, что для окончания работ труб не хватает, оставалось лишь десять, но заполненных бензином.

Тут же было принято волевое решение: бензин вылить.

Даже спустя два месяца, пролетая над этими местами на вертолете, столько, сколько видит глаз, мы наблюдали разноцветную бензиновую пленку, покрывающую всю пойму сибирской реки Сосьвы.

В речке Сосьва водилась исключительно нежная рыбка с красной икрой внутри.

Вылавливали и солили ее всего 800 тонн в год, и это на весь Советский Союз. И поставляли ее в оригинальных и эксклюзивных упаковках – двухкилограммовых бочонках со строгой надписью «Срок хранения десять дней». Она действительно хранилась только десять дней, даже в запечатанном виде, а потом просто растворялась.

Секрет ее приготовления был оригинален, и никто его так и не знает. В те времена производили ее местные народности – ханты и манси. Но они не совсем дружно жили. И взаимопонимания у них не было, даже языки были разными.

Но, несмотря на такие местные тонкости, цеха, в которых производилась селедка, были строго разделены на две части: в одной работали ханты, в другой манси. И выполняли они совершенно разные операции. Делили их, чтобы им было сложно договориться и восстановить секреты приготовления этой рыбки.

Я говорю о сосьвинской сельди в прошедшем времени, потому что я уверен, что после сдачи газопровода рыба в Сосьве больше не появилась.

Город прошлого будущего

Когда я стал корреспондентом «Литературной газеты», то приехал в Светлый, чтобы написать о местах своей героической юности.

Наша тогдашняя комсомольская теория освоения газовых и нефтяных месторождений противоречила мировому опыту. Ведь что такое газовая скважина? Это просто торчащий из земли кусок трубы с вентилем. Для того чтобы эта труба торчала, канадцы, например, высаживались, как десант, расставляли комфортные вагончики, делали работу и сваливали. А мы вокруг будущей скважины с комсомольским энтузиазмом строили города, в которые приезжали учителя, врачи, чиновники. Месторождение начинало работать, трубу обслуживать вообще не нужно. Но города оставались.

Такой и наш уникальный проект – город Светлый. Город будущего, город потребительской мечты. Сюда завозилось абсолютно все, а вывозились только пустые бутылки. Замкнутая система, в которой все трудятся, все всегда заняты, все размножаются и растут, но не производят абсолютно ничего, кроме отходов.

Но у нас уже тогда было выражение: «нефть и газ все спишут». И, наверное, это действительно так. Потому что нефть и газ списали все брежневские годы, они не один раз спасли Советский Союз, они до сих пор спасают Россию.

Мне б таких друзей

Наши сибирские страсти привели к большому конфликту, который закончился моим вынужденным отъездом.

Необычность нашего подхода к управлению состояла в том, что поселок Светлый в Тюменской области мы строили быстро и целиком. Мы специально не хотели сдавать ничего, пока бы не сделали все в комплексе. Наш главный тезис был такой: создать условия жизни в Сибири, приравненные к условиям крупного европейского города. Поэтому мы и начали с кафе, придумали незамерзающие тротуары, все это отлично укладывалось в нашу концепцию.

К Новому году мы построили первых шесть домов – двухэтажных, восьмиквартирных, а также временную паропреобразовательную установку, чтобы подать тепло. Поскольку мы не собирались заселять туда посторонних, так как объект полностью еще не был завершен, то сами переселились туда из вагончиков,

Вдруг оказалось, что приблизительно этого, построенного нами, количества метров, не хватает тресту для выполнения годового плана, а это всегда было связано с огромными премиальными. Трест давил на нас, мы сопротивлялись, как могли. Но потом выяснилось, что и главк не выполняет плана из-за того, что трест не выполняет. А главк – это уже несколько трестов...

Но мы не могли сдать дома без надежного энергоснабжения! У нас работала только временная электрическая станция, была еще издыхающая аварийная. Настоящая ЭС была в семи километрах от нас, в газопромысле Пунга, от нее к нам должны были провести кабель, но этого никак не происходило.

На нас наседали теперь уже и трест, и главк. И внутри, между нами, разгорелись споры– соблюдать принцип или идти на поводу у обстоятельств. Начались не только морально-идеологические, но и производственные конфликты. Чтобы сдать дома, их все-таки нужно было завершить, то есть обязательно доделать в соответствии с нормами приемки. Необходимо было благоустройство, нужно было, как минимум, разобраться с канализацией. Пока мы там жили, канализация не работала, все просто вылетало в окно, что сказалось весной. Но так далеко, как до весны, мы никогда вперед не смотрели.

Однажды к нам приехала какая-то девица – журналистка из Москвы – и задала вопрос:

– Все у вас продумано, все хорошо: по шесть человек живут в полувагончике, по двенадцать – в вагончике... Скажите, а как у вас девушки подмываются?

Мы, разинув варежки, смотрели друг на друга, потому что ничего об этом не знали и никогда об этом не задумывались. Очень много было таких противоречий между комсомольской романтикой, нашими высокими идеями и прозой жизни, которая преследовала нас каждый день.

В итоге перед нами поставили вопрос ребром: или, или. Мандриченко, наш идеолог, уступил. Он объяснил это тем, что тысячи людей из-за нашего упрямства останутся без денег. Я был в корне не согласен. И это привело нас к страшной драке. Я на всю жизнь запомнил фразу Валерки Хатькина, начальника автоколонны, когда он вбежал ко мне и закричал:

– Комиссар, заводим бульдозеры и сносим к ебени матери этот Светлый!

Даже до такого доходило.

Мы бросили все силы, чтобы к новому году сдать эти дома. А в конце декабря у нас вышла из строя электростанция. На улице минус пятьдесят, кабель из Пунги так и не провели. Мы перешли на аварийную, но она тоже вышла из строя. Через тридцать минут в домах начали лопаться трубы. «Комарик» (наше кафе) был весь на электричестве – мы остались без еды. На складе, как гранаты, взрывались банки, бутылки. В домах минус восемнадцать.

Среди рабочих пошел слух о том, что у начальства в вагончиках тепло. Поэтому нам пришлось спать с приоткрытыми дверьми. Нас прибили бы, если бы мы не продемонстрировали, что у нас настолько холодно, что даже дверь закрывать не надо.

Спали в унтах, зипунах, шапках, наверх одеяла. Кусок колбасы клали за пазуху, а утром, когда ели, все равно внутри был ледяной слой. Пить не могли, нужно было на костре растапливать воду, но при сильном ветре это было невозможно. Ели ледяной хлеб. Началась катастрофа.

Наш главбух, которому нужно было выдавать зарплату, не мог писать, потому что чернила в ручке замерзали. У нас было несколько бочек сала, мы сделали плошки, туда клали сало, какую-нибудь тряпочку, поджигали – и таким образом он обогревал ручку.

Мы дали телеграмму Кортунову, министру газовой промышленности, по аварийной рации: «просим помощи, ситуация критическая, аварийная». Буквально на следующий день из Москвы прилетел вертолет МИ-6 с электростанцией.

С этого начался наш развал. Наши романтические идеи стремительно сокрушались. У нас сухой закон, а все пьют одеколон, у нас правое дело, железный принцип, а вместо этого приходится сдавать недоделанные дома.

Все это закончилось реальным побоищем, в которое были вовлечены практически все. Меня как-то скрутили и я, вырываясь и увидев главного инженера Игольникова, прокричал ему:

– Жидовская морда!..

Недавно он у меня спрашивал, почему я так его назвал. Он прекрасно осведомлен, что я не антисемит, а я точно знаю, что он никакого отношения к иудеям не имеет. Просто страсти накалились до такой степени, что выплеск происходил невероятный и непредсказуемый...

Мне бы друзей таких, как те мои враги!