Текст книги "Перловый суп"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Анатолий Стреляный

Счастливый год

Когда ему поставили диагноз, он позвонил мне.

– Ну, что? – спросил я. – Наконец, ты по-настоящему счастлив?

– Я знал, что ты это скажешь. Это правда. Счастлив. Теперь я напишу то, что действительно хочу.

– Про своих девок?

– Да. Про любовь,

Через сколько-то месяцев он прислал мне рукопись, потом приехал. Я сказал, что на переделку ему потребуется год. Ровно столько и прошло до появления книги. Нижеследующие строки рассчитаны на тех, кто ее прочитал, поэтому не буду заниматься пересказом – дело обычно не такое простое, как кажется.

Книга явно автобиографическая, хотя меньше, чем можно подумать.

В чем главная особенность Рыжюкаса, ускользающая от моралистов, но не от его подружек? Он берет девку в семнадцать лет и оставляет в двадцать три, но в течение этих лет живет ее жизнью так, как никто не жил до него и не будет жить после.

Есть люди, которым не нужно, чтобы кто-то жил их жизнью. Таким почти до самого конца был сам Рыжюкас. И есть люди, которым больше жизни нужно, чтобы кто-то жил их жизнью. Рыжюкас находит как раз таких. Его дар ( потребность и отчасти уклонение) – жить чужой жизнью, и не чьей-то вообще, а конкретно: жизнью юной женщины, особенно – самым интимным в ней, то есть, главным для нее.

Он не растлевает женщин, а если и растлевает, то – в некоем высшем смысле. Он им дает то, что им нужнее всего. Почти каждая женщина в главном остается одинока. Эта разновидность человеческого одиночества – самая горестная и обидная.

Одна из подруг его Последней Жены, разобравшись, что к чему, сказала: «В жизни каждой женщины должен быть свой Будинас».

Вот и ответ на вопрос, почему Будинасу, писателю, потребовался секс в качестве материала для лепки своего героя. На другом материале его потребность и способность жить жизнями других не могла бы проявиться так полно, наглядно и остро. И, между прочим, поэтично.

Под конец Рыжюкасу самому потребовалась особа, которая пожила бы его жизнью. Он ее не нашел, в этом его поражение. В том, что ему потребовалась такая, – его слабость, отсюда и крах.

Девкам не нужны слабые, девкам не нужен он, нуждающийся в них. Его девки – это девки не отдающие, а берущие, хотя вроде бы и поддающиеся его ваятельным усилиям.

Конечно, Будинас-писатель рисковал. Риск в том, что скабрезность материала может оттолкнуть часть читателей. Но другую партию читателей, в том числе испорченных, ищущих клубнички, именно это и привлечет. Они попадут в писательские сети. Не может быть, чтобы душа даже неразвитого читателя не откликнулась на боль и правду, что, собственно, всегда одно и то же.

Люди давно догадались, что не все так просто в животной природе человека, в скотской части его существования. Чистого, беспредельного скотства не существует. Во всяком случае, его намного меньше, чем кажется.

Будинас верит, что читатель не может не задуматься о том, например, почему юная распутница, трахнувшись в поезде со случайным старым козлом, затосковала и потянулась к этому старику, все бросила и поспешила к нему.

Она человек не только живой – она, между прочим, талантливый человек. Вот особенность героя Будинаса: его девки, как на подбор, талантливы, с искрой Божьей. Она художница, для нее это свято, сюда она никого не допускает. Вся ее жизнь – для этого уголка ее души, все – ради ее искусства. Вот почему она так жадно ловит все, что касается творчества. Это передано замечательно, это лучшее в книге. Жизнь – в том числе ее собственная – это только материал для ее искусства. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Из сора ее приключений будут расти ее творения...

С жалостливым презрением к Брюсову, проклинавшему совокупление, Цветаева когда-то сказала: «Материнство все искупает». Под «все» имелась в виду «грязь» секса.

Вместо «материнство» можно поставить «искусство».

Борис Пастернак

«Я не директор – я хозяин»

Все байки самого Будинаса или про него, которые довелось почитать, так или иначе оказались «про баб» – будь то жены, или подруги, или жены друзей, или подруги жен... Мне представляется, что сегодня Будинасу уже можно расслабиться и не пытаться поддерживать интерес к себе непременно в этой жизненно важной области. Тем более, мне всегда казалось, что важнее для него была область другая – работа. Я знал случаи, когда ради интересного дела он легко жертвовал отношениями с противоположным полом. А примеры обратного мне неведомы. Может, конечно, я не все знаю...

Так что – о работе. Вернее, о тех нескольких случаях, которые мне почему-то или запомнились лучше других, или чаще вспоминаются. Понятно, что для этого нужно было вызвать сильные эмоции.

1

...В «Знамени юности» я работал в секретариате, а Будильник в отделе комсомольской жизни. Он готовил очерк о каком-то героическом (пишу без иронии) комсомольце-строителе из Новополоцка. Будинас несколько раз заходил ко мне в секретариат со странной просьбой: посмотри, сколько я написал, и скажи, какое место на полосе еще осталось. Я спросил: «Зачем тебе нужно, чтобы непременно была занята целая полоса? Очерк у нас обычно занимает пять-шесть колонок». Он совершенно серьезно ответил: «Меня не интересует, сколько очерк занимает обычно. Мой (он нажал на это слово) очерк обычным быть не может».

2

Когда «Полифакт» получил в пользование легендарные 169 гектаров земли «для организации приусадебного хозяйства», это было дремучее (в буквальном смысле – света не было) место, в которое весной, зимой и осенью можно было проползти на брюхе «Москвича» – это я о своем способе передвижения. Но я там и бывал редко, Будинас, увлеченный музейной идеей, торчал в Птичи ежедневно. Но у него была «Нива», ему было легче.

Разглядеть в Птичи какую-то пиаровскую перспективу было невозможно. Но будинасовский «инструктаж» я помню хорошо: «Неинтересных мест не бывает! Здесь до нас несколько веков жили люди, они как-то устраивали свою жизнь, с ними случались невероятные события, они воевали и строили, где-то тут стояла княжеская усадьба. Все это нужно раскопать и разнюхать».

Раскопали и разнюхали – спасибо профессору Федоруку. Нашли и прямое упоминание в «Слове о полку Игореве», и путь из варяг в греки, и «усадьбу муз» князей Ельских, и водный парк...

Однажды я пережидал у мостков, когда по ним пройдет очередная экскурсия к водопаду и криничке. Экскурсовод увлеченно излагала невероятную историю здешних прекрасных мест, а один из экскурсантов отстал, подошел ко мне и, приняв за своего, излил возмущение:

– Мужик, ты смотри – жемчужина земли белорусской оказалась в руках каких-то частников! Ну как такое можно терпеть!

А символом Дудуток стал ветряк, который Будинас с какими-то авантюрными приключениями приволок из Гомельской области. И про который с полным основанием можно сказать: «Вас тут не стояло». Ну не было никогда на Птичи ветряных мельниц! Я знаю многих скептиков, которые возражали против такого «искажения исторической правды». Но сегодня я слышу совершенно иные речи. Залезает экскурсант на самую верхотуру, обозревает дали и восхищенно произносит:

– Да, умели предки ставить! Умели место выбрать! Нынешним слабо...

3

Приехал из Москвы и узнал, что Будинас уволил с работы замечательного фотографа, который очень много делал для налаживания производства ценных и защищенных бумаг – тогдашнего нашего «кормящего промысла». И уволил за то, что тот приехал на работу на недавно купленном «Мерседесе». Будинас осмотрел машину, узнал, почем она обошлась, видимо, поделил в уме эту сумму на зарплату фотографа и немедленно издал приказ.

Я заскочил к нему в кабинет и заорал:

– Что ты наделал! Это же наш самый ценный работник! Как ты можешь вредить собственному предприятию! Ты же директор!

А Будинас важно ответил:

– Я не директор – я хозяин.

Виктор Станкевич

Праздник

Очередной день рождения Будинаса, 18 февраля какого-то года, с размахом отмечали в Дудутках. Народу собралось много. Бражничали в музее.

В самый разгар застолья пьющий только пиво якобы американский журналист Питер (род его истинных занятий так никто и не определил) с подружкой-француженкой Мишель отправились париться. К слову сказать, баня от музея находилась в полутора километрах.

Через какое-то непродолжительное время к музею прибежала не вполне одетая, лишь в наброшенной шубке, Мишель с сообщением, что баня горит. Раздались крики гостей: «Пожар!», началась суматоха. Наиболее решительные и стойкие кинулись к бане.

Огонь тушили азартно, пока не поняли, что это абсолютно бесполезно – перегородки под обшивкой уже пылали, как угли. Борьбу с огнем решили прекратить. Успели только снять столешницу подвесного стола и подвесные сидения. Очень скоро баня превратилась в огромный костер.

Послали за водкой. Наполнили стаканы. Выпили, завороженно глядя на огонь. Баню, конечно, жалко, но зрелище было потрясающее!

Вдруг, в этой полной тишине, нарушаемой лишь треском горящего дерева, к Будинасу подошел сторож бани (кажется, Гришка), отвечавший как раз за ее сохранность. Он поднял стакан водки и торжественно произнес: «С днем рождения, Евгений Доминикович!».

Встреча в администрации

Будинасу позарез нужно было встретиться с важным чиновником, который делал жизнь «Полифакта» невыносимой. После многочисленных обращений чиновник согласился его принять, обозначив, что отводит на встречу ровно четыре минуты.

Как только Будинас зашел в кабинет, чиновник, даже не поздоровавшись, начал крыть на чем свет стоит и «Полифакт», и Будинаса, и все, что с ними связано. Орал, не прерываясь ни на секунду.

Какое-то время Будинас постоял, послушал. Потом развернулся к выходу.

– Куда? – аж взвился чиновник.

– Четыре минуты истекли, – Будинас постучал по циферблату часов. – А ты – козел вонючий.

И вышел из кабинета.

Чиновник нагнал Будинаса уже на лестнице, едва упросил вернуться в кабинет, даже достал из сейфа бутылку коньяка. Проговорили они добрых полчаса.

Жаль, пользы от этой встречи для «Полифакта» не было никакой.

Сергей Сергачев

Родник

При всей демонстрации Будинасом своей жизненной прожженности и ушлости, при всех его способностях, как ему казалось, разбираться в специфике и тонкостях многих профессий, он мог поразить и своей невероятной наивностью. Вот один из примеров.

Когда «Дудутки» начали превращаться в нечто реальное, рабочие приступили к обустройству родника на берегу Птичи. Им все объяснили, завезли необходимые материалы. Но вдруг я вижу, что кладку подпорной стенки начали неправильно: камни не выбирают, а используют те, что первыми под руку подвернулись. В итоге камни из плоскости подпорной стенки торчат, как попало; одним словом, не конструктивно, а потому и некрасиво. Я предложил мастерам, пока есть возможность, первые ряды разобрать и переделать, объяснил, как именно. Они согласно покивали головами, и на этом я успокоенный уехал.

Вопли и крики Будинаса я услыхал издали, когда через несколько дней приехал в будущие «Дудутки». Ругал Будинас все на свете: и камни, и стенку, и родник, и рабочих, и погоду, причем, многократно и в разной последовательности. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что источник его невероятно тяжких страданий не кто иной, как я.

Оказывается, строители продолжили класть бутовую стеночку так, как им было проще, не подбирая камни. Конечно же, получился сплошной ужас, действительно, было из-за чего вопить. Но самое главное было в том, что рабочие утверждали, что именно я велел так делать. А они, якобы, сами-то понимали, что получается не очень хорошо, но что поделать, ведь им так сказали. И вот тут Будинас сходу, не прекращая ругаться, объявляет, что мне он ничего за этот родник не заплатит, а мои деньги отдаст вот этим замечательным парням, по-настоящему, искренне переживающим за порученное им дело. А со мной он еще отдельно будет разбираться.

Но ведь мы с ним о деньгах относительно этого родничка и вовсе не договаривались. Причем тут оплата? Так захотелось ему возразить, и возразить крайне резко, ведь это явная несправедливость! Уязвлено было мое самолюбие, хотя доказать, что именно я говорил рабочим об этой стеночке, какое задание им выдал, я никак не мог.

И вдруг моментально, как озарение, я понял, что все это, относительно моего наказания, он разыгрывает, образно говоря, «бутафорит». Ну как по иному он мог заставить этих горе-строителей переделать практически завершенную работу? А теперь в их глазах он предстал борцом за вселенскую справедливость. «Этот бездельник-архитектор», «эта извечная вражина» (это самое мягкое, что запомнилось) всех добросовестных строителей, наказан. А уж вы, ребята, постарайтесь и сделайте работу, как надо. И Евгений Доминикович еще долго потом ходил с видом победителя.

Но, по моему мнению, эти «замечательные ребята-строители» обыграли Будинаса. Я с ними принципиально в дальнейшем не общался, но знаю, что эти хитрецы таким, не раз испробованным приемом, сдирали денежки два раза: вначале – за умышленно испорченную, якобы не по их вине, работу, а второй – за эту же работу, но выполненную как следует.

И все же, как эту историю понимать? Как наивность Будинаса или же, как его хитрый административно-воспитательный прием с целью получения искомого результата? А может быть, все было как у великого поэта: «Ах, обмануть меня нетрудно!.. Я сам обманываться рад»?

Борис Цитович

Встреча на перроне

В то время, когда Женя создал «Полифакт» и уже что-то замышлял на площадях нынешних «Дудуток», мы с женой Валей как раз затеяли проект реконструкции усадьбы «Ободовцы» в Вилейском районе, с созданием музейного комплекса и детского театра. Были и спонсоры: мой армейский сослуживец Игорь Шапиро и братья Яковлевы Виктор и Гриша (ныне здравствующие в Америке). Все трое компьютерщики, разбогатели в начале перестройки. Купили колбасный мини-завод и искали, где его пристроить. В итоге на очень выгодных условиях договорились с директором совхоза «Ободовцы», одновременно взяв на себя обязательство по реконструкции усадьбы и финансированию задуманного нами проекта. Вилейский исполком зарубил идею на корню...

Расстроенный, решив развеяться, я отправился в Москву побродить по музеям. Вдруг на перроне, по пути к своему вагону, встречаю импозантного Будинаса – с трубкой и в кепке. Обрадовались оба, поменялись местами с соседями, уселись в одном купе и начали выпивать. Тут-то и выяснилось, что он взял землю, есть идея создать музей. Услышав о наших нереализованных Вилейских наработках, он сразу предложил мне и Вале стать соавторами музейного проекта. Мясоперерабатывающий завод Шапиро и братьев Яковлевых был тоже пристроен уже на полпути до Москвы.

Вскоре Женя стал первым директором еще не существующего музея, а я – главным художником, хотя неглавных в подчинении у меня не было от начала работы до самого открытия «Дудуток».

С характерным размахом, Будинас мгновенно переоборудовал местный Дом колхозника в колбасный цех, а рядом возвели коптильню, с учетом традиций белорусского колбасоделия. Все оказались при деле и ели собственную колбасу, обеспечив, кроме всего прочего, переработку мяса для жителей близлежащих деревень.

Вообще весь музей «Дудутки» был создан в рекордно короткие сроки на пустом месте, в усадьбе, лишенной архитектурного наследия. Именно столько же времени понадобилось другим людям, чтобы в Вилейском районе, в упомянутом имении «Ободовцы», входящем в свод памятников Беларуси, с сохранившимися винокуренным заводом, конюшней, каретным сараем, казармой не осталось камня на камне.

Врезалось в память, как Будинас «сцепился» с очередным проверяющим чиновником: они встали посреди дороги, ведущей от музея к Жениному дому, почти упершись животами друг в друга, и орали на всю округу. Автомобили тормозили и медленно их объезжали – кто слева, кто справа. Диалог был открытым, совсем не литературным и очень долгим. Чиновник орал, что все неправильно, что «все снесем». А Женя пытался ему доказать – это нужно нам всем, это останется после нас на этой земле...

Думаю, музею «Дудутки» должно быть присвоено Женино имя.

Ветряк

Звонит Будинас: «Мы решили на реке Птичь поставить ветряную мельницу. Мог бы ты взяться за поиск, доставку и реставрацию подобного объекта?».

Я согласился почти сразу, ведь всегда испытывал интерес к старинным конструкциям и механизмам. Однако при встрече я убедил Женю начинать не с водяной, а с ветряной мельницы, так как в Беларуси их почти не осталось, и угроза их полного исчезновения гораздо выше. Потому что водяные мельницы оснащены очень тяжелыми металлическими механизмами, и подступы к ним намного сложнее, поэтому они еще постоят.

Остановились на ветряк. И мы с Сергеем Сергачевым, ныне доктором архитектуры, а тогда главным архитектором, осуществили ряд поисковых экспедиций. Мы нашли три ветряка, с которыми можно было что-то сделать. Из них Березовская мельница оказалась наиболее целой и комплектной.

Были выполнены чертежи, рисунки. Старый кузнец, ветеран войны, Шупляк из деревни Забродье наклепал несколько сотен маркировочных жестяночек; элементы конструкции, чтобы не портить надписали краской. Сформировали бригаду: Сергачев пригласил Витю Карачуна, с которым он работал над созданием музея «Строчицы», а Виктор набрал строителей: Славика и Валика, окончивших художественное, и Ваську-соседа.

Первые переговоры с властями Кормянского района окончились безрезультатно.

– Чья мельница? – спрашиваем,

– Ничья!

– Можно забрать в музей?

– Нет! Это наша достопримечательность!

Достопримечательность тем временем была под угрозой уничтожения: стояла в чистом поле, полуразрушенная и с подпалиной от костра под одним углом. Валентина, как директор музея «Дудутки», на бланке Фонда культуры составила «Акт осмотра памятника культуры и архитектуры» с рядом вопросов, на которые должны были дать ответы местные чиновники, расписавшись и указав должности.

С пачкой бумаг я явился в местный исполком. Акт ни один чиновник не подписал, и это стало сигналом к началу работ по демонтажу мельницы.

Бригада экипировалась серьезно: УАЗ-469, я за водителя, Сергачев, Карачун и его трое друзей, различный инструмент, канистра питьевого спирта, наличные деньги, десантная плащ-палатка...

В Березовке познакомились с замечательным человеком – Модестом Ивановичем Поляковым, ветераном войны, сыном Ивана Полякова, который в начале века с четырьмя братьями построил ветряную мельницу. Но из-за того, что их не устраивала конструкция колес, они продали ее, и в 1905 году построили другую – ту, которая и оказалась в «Дудутках».

С приходом большевиков все старшие Поляковы были сосланы в Сибирь, откуда не вернулись. Главный комсомолец – экспроприатор мельницы – был затянут за рукав кожуха в зубчатый механизм. Вскоре он скончался, на что местные бабульки сказали: «Наш млынок адпомсці гадам». Однако дети-Поляковы выжили, защищали отечество во Вторую мировую, вернулись, восстановили батьковскую мельницу, и она еще молола до середины 70-х.

Основной вопрос по мельнице был в том, как без крана завести вертикальный и горизонтальный валы, имеющие огромный вес.

Модест Иванович рассказывал о конструкции «Глаголь» -это система жердей и блоков, благодаря которым и монтировались валы, а заливные жернова делались с добавлением магнезии, но он уже не помнил точной рецептуры.

Сняв обшивку, мы приступили к разборке каркаса, для чего с огромным трудом наняли кран. Я предполагал, что все скобы и гвозди на мельнице «с засолом», то есть перед использованием выдержаны в соленой воде. Образующийся ржаво-соляной «ерш» намертво держит металл в дереве. Поэтому я попросил Виктора перепилить все скобы и штыри на башне мельницы. Но он отказался, уверив, что дернем краном, и она снимется. Нужно было видеть картину, когда кран в раскачку тянул «шапку» мельницы влево и вправо и не мог снять! Внизу стоял Модест Иванович и смеялся, приговаривая: «Во! Мы з бацькамі без крана зрабілі, а вы i з кранам не можаце».

Пришлось Виктора, бывшего десантника, меня не послушавшего, привязать к тросам крана, в руки – ножовку по металлу и... вперед! Пилить скобы и нагеля.

За пятницу и субботу мельницу разобрали и аккуратно разложили по элементам. Позвонили Будинасу, на воскресенье заказали несколько тралов и грузовик. Откуда ни возьмись, появился местный чиновник и ненастойчиво попросил: «Вы нам заплатите, хотя бы, как за дрова». На это я ответил, что у Советской власти большой должок за мельницу перед родом Поляковых, и поэтому всю обшивку с мельницы, а это несколько грузовиков, мы отдаем на дрова Модесту Ивановичу.

Приехали водители: Саша Цыба, Миша Гиль. Караван машин вечером в воскресенье тронулся в сторону Минска. Огромное колесо ведомого вала значительно превышало габариты машины, но все обошлось благополучно. Все элементы мельницы были сложены на промзоне (нынешний газон перед главным корпусом музея). Мы приехали следом на УАЗике, привезли огромное количество инструмента, включая несколько редких домкратов и газосварочный аппарат, положили все это в двухколесный прицеп и сдали под охрану сторожу, как приказал Будинас.

Утром я застал удивительную картину: на нашем прицепе копошится «стайка» мужиков, разбирая остатки наших инструментов. Всего остального уже не было. На крылечке сторожки (это домик, где сейчас дирекция) стоял вразвалку полусонный сторож и смачно затягивался цигаркой.

Крест

Еще до начала строительства в Дудутках я предлагал Будинасу соблюсти народные традиции: поставить крест или заложить в Дудутках кладбище. «Вам – что бы ни делать, лишь бы не делать то, что нужно» – последовал ответ,

Местом для возведения мельницы был выбран холм на колхозной земле, за выделение которой под музей тогдашний председатель местного колхоза Виктор Яковлевич Сорока поплатился должностью, партбилетом и был изгнан из советских агроруководителей.

Будинас ожидал приезда очередных гостей, поэтому начал нетерпеливо настаивать на немедленном возведении каркасных стеновых трапеций мельницы, чтобы гости смогли издалека увидеть ее силуэт. Нижнюю часть мельницы – шестигранный дубовый сруб – уже отреставрировали и установили. Все та же бригада: Витя Карачун, Славик, Валик, Васька и я спешно приступили к монтажу. Август выдался на редкость холодный. Хлопцы постоянно разводили небольшой костер внутри сруба. Сидя у костра можно было обогреться, а стены шестигранника защищали от ветра. За пару дней трапецию мы установили. Действительно, вырисовался силуэт мельницы, хоть и без башни, но и это уже выглядело интересно.

Завершив работу, бригада как обычно грелась у костра внутри сруба. Я поехал на промзону, чтобы справиться о времени отправления автобуса в город. Из окна машины то и дело поглядывал на возвышающиеся конструкции... Когда возвращался назад, опять глянул на холм – а там ничего нет. Потряс головой, поморгал– нет на холме никаких конструкций. Я похолодел – ведь под трапециями люди у костра. Мчусь на полной скорости, выскакиваю из машины, бегу... Под трапецией (диаметр бревен 20-25 см) лежат обломки, будто кто-то наломал карандашей. Хлопцы бледно-зеленого цвета стоят кучкой возле вагончика, где они обычно переодевались. В шестиграннике тлеют остатки костра...

Когда Виктор-бригадир увидел с холма, что я отъехал от промзоны, дал команду идти переодеваться, собираться на автобус. Как только ребята отошли 20-30 шагов в сторону бытовки – внезапно налетел смерч, поднял стеновые конструкции в воздух и обрушил их на дубовый сруб. Все разлетелось на мелкие части...

После этого «обвала» Будинас сказал: «Рубите крест, будем ставить». Той же «уцелевшей» бригадой мы его и сладили. Установить решили 22 августа, в день рождения супруги Будинаса Валерии. Гостей было много, мужики отправились на холм за крестом, который мы оставили на месте возведения мельницы, где сейчас лежит большой жернов. Шли с веселыми разговорами, настрой был праздничным. Подошли к кресту, кто-то вдруг сказал: «Разуться надо, ведь крест несем». Все стали посерьезней, молча разулись. Подняли крест на плечи -прикоснуться старались все – плотной гурьбой медленно двинулись вниз к Птичи. Крест светился на солнце янтарной желтизной. Лица несущих становились все серьезнее, а разговоры смолкли и вовсе...

Установили крест справа от дороги, идущей параллельно реке к дому Евгения Доминиковича. Женщины украсили крест рушником и маленькой иконкой. Хорошо выделялась резная надпись: «Господи, помоги рабам твоим».

Народ воспринял появление креста по-своему. По окрестностям пошел слух: Будинас установил крест и написал: «Господи, помоги рабам моим»...

Флюгер

Со строительными бригадами было сложно всегда. Даже трудно подсчитать, сколько их поменялось за время строительства музея. Люди были разные и по профессиональным, и по личным качествам. Но жизненная схема была едина: приходят хорошие ребята, могут все, начинают работать, первые две недели не нарадуешься. Аванс – радости меньше, после получки – радость пропадает вовсе...

Затеяли на главном музейном корпусе поставить флюгер. Заготовили чертежи, рисунки и шаблоны в натуральную величину, отдали ковать кузнецу в Руденск, ведь своей кузницы тогда еще не было. Но здание кузницы уже возводилось. Женя, имея опыт, объявил, что до завершения строительства кузницы и установки флюгера никто из строителей денег не получит. Работала бригада пока на совесть, то есть это еще был период нашей радости.

Вдруг приходит бригадир: «Борисович, попроси Будинаса дать денег, времени много, все сделаем в срок». Прошу Женю, а он орет: «Не дам – все завалят!». Я, наивный, опять прошу. Он: «Зови бригаду!».

Стоит бригада, как на плацу, смотрят нам в глаза и в один голос клянутся: «Не подведем, сделаем!». Будинас обращается ко мне:

– Цитович, перед ними всеми я тебе гарантирую, что этот объем работ ты будешь заканчивать один!

– Слышали? – спрашиваю, ищу у строителей поддержки.

– Да! Не подведем! – стройно отвечают.

Далее по изложенной в начале повествования схеме: выплата, а в понедельник – ни одного человека на работе, и так до конца недели...

Покупаю за свой счет два ящика водки, гружу в багажник и – по деревням, нанимать поденных. Кузницу кое-как сладили, это все же работа на земле. А вот все высотные работы с флюгером пришлось выполнять самому, так как все остальные хотели «принять на грудь» до работы, во время работы и после работы. Какая уж тут техника безопасности работ на высоте!

Кузня

И вот здание кузницы, по проекту главного архитектора Сергея Алексеевича Сергачева, построена. Но внутри она пуста – для начала самой кузнечной работы у нас ничего нет.

Вдруг приезжает очередной инспектор, очень симпатичный парень (не помню, к сожалению, фамилию), ходит, смотрит. Разговорились. И он неожиданно поведал, что у деда его жены в Марьиной Горке была кузница, дед умер, и, хотя родственники кое-что позабирали, в основном все осталось.

Назавтра я уже осматривал маленькое, заполненное угольным дымом сооружение: меха, инструмент, наковальни, наборы старинных ключей, тиски и прочее. Более всего меня поразил затертый до блеска фартук, висящий на гвозде у входа. Казалось, кузнец только что вышел и скоро вернется – заухает горн, искорки разлетятся вокруг раскаленного металла. А потом пойдет перезвон молота, молотка и наковальни, тот перезвон, который своей мелодией сливается со звуками живой природы...

Для экспозиции здесь было все. Правда, переговоры по оплате оказались сложноватыми. Люди вроде бы и денег не хотели брать – ведь в музей, память о деде остается, но в то же время и расставаться жалко.

Тогда я предложил Будинасу решение: коль разговор о железе – железом будем и рассчитываться! Женщинам – наборы импортных кастрюль, мужикам – большой фирменный набор ключей для ремонта машин. На этом сошлись. Так содержимое марьиногорской кузницы оказалось в Дудутках.

«Запустили» нашу кузницу в день открытия музея. Я пробовал отковать первый гвоздь. Когда повернулся, чтобы его остудить, увидел Будинаса в окружении Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной и группы первых гостей музея «Дудутки».

«Мышонок» и «Харлей»

В интересе к автомобилям мы с Будинасом всегда были единомышленниками, особенно когда речь шла о ретро технике. Мечтали, что «Дудутки» будут обладать интересной автомотоколлекцией. Лично мне довелось отыскать и доставить в музей «Москвич-401», «Ганомак» – кабриолет, «Виллис», ЗИМ, принадлежавший моему другу, фотожурналисту Олегу Попову, и мотоциклы разных моделей.

С появлением двух экземпляров связан особый случай. Мы договорились с Будинасом о передаче из нашей с сыном коллекции автомобиля «Фиат-500» – Тополино (в переводе с итальянского «мышонок») 1936 года выпуска, и американского тяжелого армейского мотоцикла «Харлей» 1942 года.

Вечером подвезли технику к музейному корпусу. В реставрационном цеху еще нет света. Слышу из глубины Женин голос: «Привезли! Идем смотреть!». Шаги. Чей-то крик: «До-ми-ни-ко-вич!!!» Грохот... Женя на полном своем ходу влетает в открытую смотровую яму, окантованную железным уголком: разбивает руки-ноги, ударяется челюстью о край...

Он неоднократно твердил строителям, чтобы они закрыли яму щитами, что и было выполнено после его падения. На следующий день, во время презентация очередного тома книги серии «Итоги века», Будинас вышел на сцену с палкой, хромая. Вид у него был, как у фронтовика, который, немного подлечившись в госпитале, приехал на родину для встречи с земляками...