Текст книги "Товарищ мой"

Автор книги: Евгений Долматовский

 
Наполнив каску голубой водой
И голову лихую запрокинув,
С улыбкой пьет гвардеец молодой
Струю Десны – напиток Украины.
Он, как вино, родную воду пьет,
От радости и гордости пьянея.
 
 
В дыму, в крови грохочет наш поход.
Но чем трудней удача, тем вернее.
Вокруг стоят осенние леса,
Подернутые дымкой золотистой,
И вновь на все лады и голоса
В долинах эхо повторяет выстрел.
 
 
Не зачерствело сердце на войне,
Оно осталось чистым и влюбленным.
Оно прозрачной говорит волне,
Поющей и журчащей под понтоном:
«Струись, плыви до милого Днепра
И передай Владимирским высотам,
Что скоро сгинет черная пора,
Что мы идем с рассвета до утра
И шаг наш богатырский схож с полетом».
 
 
Жара, и пыль, и марш, и бой в лесу.
Гвардеец снова надевает каску.
Вода струится по его лицу,
Прохладу отдавая, словно ласку.
 

1943

 
Самолет не вернулся на базу...
С ним пропали три славных дружка.
Погрустив и поверив не сразу,
Их вписали в потери полка.
 
 
А пилот был отчаянный парень.
Он в заморские страны летал,
Лучше всех он играл на гитаре,
Сам к мотивам слова подбирал.
 
 
Неразлучен он был с экипажем.
Так они и пропали втроем.
Если хочешь, мы нынче расскажем,
Что случилось, что было потом.
 
 
Из-под белых обломков дюраля,
Из-под сломанных ребер стальных
Трех товарищей немцы достали,
Окровавленных, еле живых.
 
 
Чтобы горше сердцам их орлиным
Было жить в этом мире чужом,
Держат в лагере их под Берлином,
Водят утром на аэродром.
 
 
Там работа, работа, работа,
Землю твердую роют они,
Возле серых чужих самолетов
Протекают их тяжкие дни.
 
 
Но заметили трое – бывает
В час обеда на поле покой.
Одинокою тенью шагает
Охраняющий их часовой.
 
 
Не сказали друг другу ни слова,
Огляделись три друга кругом.
Вдруг удар повалил часового,
И они к самолету – бегом.
 
 
И взлетает машина чужая,
Исступленно вращая винты,
Полутонные бомбы сгружая
На Берлин с голубой высоты.
 
 
Суматоха, смятенье, погоня...
Но уже самолет далеко.
Пусть в тисках занемели ладони,
Как на сердце, товарищ, легко!
 
 
Он летит, этот призрак крылатый,
И Германию сводит с ума,
Птица мщенья, начало расплаты,
А быть может – расплата сама.
 
 
Самолету навстречу с востока,
Из небесных глубоких стремнин,
Нарастает уверенный рокот —
Это наши идут на Берлин.
 

1943

 
В Белоруссии, в России
Есть такие городки:
Сходят улицы прямые
К синей линии реки.
 Мы на спичечных коробках
Имя Речицы прочли.
Девушки в кудряшках робких
Здесь гуляли и росли.
Как здесь люди славно жили...
Все разрушила беда.
Танк в иголках снежной пыли
Входит медленно сюда.
Этот самый танк огромный,
Негодуя, грохоча,
Год назад по кручам темным
Шел в прорыв до Калача.
Затихает бой суровый,
Дышит порохом земля,
И салют грохочет новый
Возле древних степ Кремля.
Тихий городок, как равный,
Выросший в огне боев,
Входит в ряд больших и славных,
Милых сердцу городов.
 

1944

 
Землю собирали по кусочкам,
По ручьям, высоткам и лесочкам,
По дорогам, по селеньям малым,
Города сбирали по кварталам.
 
 
Бой не утихал три долгих года.
В светлых реках потемнели воды.
Все пути от Волги и до Буга
Политы горячей кровью друга.
 
 
Мелкий щебень обращался в камень.
Дети становились стариками.
Мы страдали, бились, умирали,
Землю по кусочкам собирали.
 
 
И сегодня, в девятнадцать тридцать,
Наши части вышли на границу.
Пред глазами русского солдата
В зареве – закат и край заката.
 
 
За спиной у нас земля родная,
Вольная от края и до края.
Собрана солдатскими руками,
Чтоб стоять незыблемо веками.
 
 
Слушай! Не об Игорях ли славных
Горько плачут наши Ярославны?..
Воины! Друзья! Терпеть доколе,
Чтоб томились русские в неволе!
 
 
За одним бы нашим человеком
Целый полк пошел к немецким рекам.
За одной бы девушкой-отрадой
Танковая ринулась бригада.
 
 
Но в когтях фашистского полона
Не один, не двое – миллионы.
Силой всех полков и всех дивизий
Их свободы празднество приблизим.
 
 
В наступленье, боевые рати,
Сыновей державы собирайте,
Как сбирали землю – по кусочкам,
По ручьям, высоткам и лесочкам.
 

1944 Брест

 
Три года служил он в пехоте,
Пилотку и шапку носил,
Но сине-зеленой фуражки
В далеких боях не забыл.
В каких он бывал переплетах...
Но эту фуражку берег.
Конечно, она постарела
И погнут ее козырек,
А нынче ее он примерил,
Склонившись над тихим ручьем,
Увидел свое отраженье
И вспомнил о милом былом.
Небритым друзьям-пехотинцам
Сказал, опершись на ружье:
– Нам скоро придется расстаться,
Почуяло сердце мое.
Подходит желанное время
Моей пограничной судьбы:
Машины везут за полками
Зеленые с красным столбы.
Когда мы дойдем до границы,
Фуражку надену опять
И встану на старой заставе,
А вам за границу шагать.
Завидую вам я, ребята,
Пред вами большие пути —
До Одера или до Рейна,
Наверно, придется дойти.
Но дайте мне честное слово,
Добывши победу в огне,
Шагая к родимому дому,
Зайти на заставу ко мне.
За чаркой, за вашим рассказом
Всю ночь просидим до утра,
Три года мы вместе сражались,
А нынче расстаться пора.
 

1944 Брест

 
Я поцелуев своих не растрачу.
Только, когда через Буг перейду,
Может быть, вдруг не сдержусь и заплачу
К нашей горячей земле припаду.
Горькую, щедро политую кровью,
Вдоль перерытую и поперек,
Я поцелую ее по-сыновьи,
Ласку отдам ей, что долго берег.
Ты не ревнуй. Ты всегда дорога мне.
Только подумай —
Без этой земли
Мы, как сухие деревья на камне,
Разве росли бы и разве цвели!
 

1944

Р. Кармену

 
Где нынче ночуем? Простая задача.
Машина без света по просеке мчится,
На карте-двухверстке отмечены дачи,
Сегодня их взяли в четырнадцать тридцать.
 
 
Дорога разрыта, в траншеях, в обломках,
Дорога – как в русские горькие села.
Мы к даче пустой подъезжаем в потемках,
Она называется: «Вилла Виола».
 
 
Белеют левкои на клумбах осенних,
Стеклянные двери распахнуты настежь.
Мы наверх бежим по ковровым ступеням
В чужое, нерусское счастье.
 
 
Здесь все сохранилось. Не тронуло пламя
Мудреных квадратов, кругов и овалов.
Пропитана спальня чужими духами,
Чужой теплотою полны одеяла.
 
 
Я лучше укроюсь шинелью шершавой,
Я лучше окно плащ-палаткой завешу.
В семи километрах отсюда – Варшава,
Над нею колеблется отблеск зловещий.
 
 
Старик! Нами пройдена трудная школа.
Мы стали, пожалуй, грустнее и строже.
И это красивое имя Виола
Московских имен заменить нам не может.
 
 
И все нам без них не легко и не мило.
На что нам Виола? Здесь жить мы не будем.
От грохота бомб сотрясается вилла,
Которую утром мы сразу забудем.
 
 
Саперы наводят в ночи переправу.
Не спится. Обстрел. Боевая тревога.
Наверно, мы скоро ворвемся в Варшаву,
И, значит, к Москве сократится дорога.
 

1944 Рембертув

 
Белеет иней, травы облепив.
Десятый час, а ночь все длится, длится.
Земля еще как смутный негатив,
Она никак не может проявиться.
 
 
А на Камчатке золотой туман,
И день дальневосточный на исходе.
На берег набегает океан,
Сейчас зажгут огни на пароходе.
 
 
В Сибири полдень. Чистый, ровный свет,
И на снегу цехов большие тени.
А что у нас сегодня на обед?
Наверное, ушастые пельмени.
 
 
A v шумном городе моей души
Давно бегут веселые трамваи.
Ты на стекло легонько подыши,
И я тебя увижу и узнаю.
 
 
Редеет тьма. Алеет на востоке.
Теперь уж скоро солнце здесь взойдет.
Оно идет от киевских высот,
Из Белоруссии лесов далеких.
 
 
«Скажите, лейтенант, который час?»
«В Москве, на Спасской, девять тридцать било...»
Сначала солнце поднялось у нас,
Потом поля Европы осветило.
 

1944

 
Июль зеленый и цветущий.
На отдых танки стали в тень.
Из древней Беловежской пущи
Выходит золотой олень.
 
 
Короною рогов ветвистых
С ветвей сбивает он росу
И робко смотрит на танкистов,
Расположившихся в лесу.
 
 
Молчат угрюмые солдаты,
Весь мир видавшие в огне.
Заряженные автоматы
Лежат на танковой броне.
 
 
Олений взгляд, прямой и юный,
Как бы навеки удивлен.
Ногами тонкими, как струны,
Легко перебирает он.
 
 
Потом уходит в лес обратно,
Спокоен, тих и величав,
На шкуре солнечные пятна
С листвой пятнистою смешав.
 

1944

 
Когда снаряд ударит в дом,
Запахнет битым кирпичом,
Сухой дымок известки
Затянет перекрестки.
А мы поднимемся с земли, —
Пилотки, липа – всё в пыли, —
И вспомнится: не мы ли
Бетонщиками были?
Такой же запах плыл, когда
В отчизне пятилеток
Мы воздвигали города
С рассвета до рассвета.
Как гладил дома белый бок
Сердцеобразный мастерок!
Как щебетала звонко
И сыпалась щебенка!
Но здесь снаряд ударил в дом.
Здесь пахнет смертью – не трудом.
Кирпич краснеет рваной
Дымящеюся раной.
А мы всё думаем о том,
Как снова будем строить дом,
И кажется все чаще
На улицах гремящих,
Что ветер отгремевших гроз
С далекой родины принес
Сюда, на дымный Запад,
Известки нежный запах.
 

1944 Под Варшавой

 
В России багряная осень,
Прозрачная синь, листопад,
И ветер туда не доносит
Тяжелых орудий раскат.
 
 
На мирном холодном рассвете,
Курлыча, летят журавли.
Шумливыми стайками дети
В высокие школы пошли.
 
 
Печальные наши подруги
К семи затемняют окно.
Четвертую осень в разлуке
Им верить и ждать суждено.
 
 
Но время счастливое близко:
Там ветер недаром кружил —
Багряный листок, как записку,
На каждый порог положил.
 
 
Тоска наполняет нас силой,
И мы ненаглядным своим,
Тоскуя о родине милой,
Сквозь тысячу верст говорим:
 
 
«Тоскуйте по вашим солдатам,
Ушедшим с советской земли,
По тем, кто сегодня в Карпатах,
По тем, кто в балканской дали,
 
 
По тем, кто в варшавских предместьях...»
Пусть слышит родная страна
Под полночь в «Последних известьях»
Чужих городов имена.
 
 
А мы, зарядив автоматы
И снова припомнив свой дом,
За Вислу, за Сан, за Карпаты
Всё дальше и дальше пойдем.
 
 
Вокруг перелески чужие,
Осенних полей красота...
А в сердце – Россия, Россия,
Любовь, и судьба, и мечта.
 

1944

 
Слышишь, приветствует нас с тобою
Освобожденной страны столица.
Красное, желтое, голубое
Пламя ракет над Кремлем струится.
 
 
Правда, салюта своими глазами
Наши гвардейцы еще не видали:
Польский, румынский, венгерский экзамен,
На горизонте – немецкие дали.
 
 
В стужу железную бьют батареи,
В белые трубы трубит непогода.
Скоро мы станем стражей на Шпрее,
Стражею мира на долгие годы.
 
 
Каждый гвардеец – как сказочный витязь,
Нас не согнут ни мороз, ни усталость.
Русские женщины, вы нас дождитесь,
Долго вы ждали, немного осталось.
 
 
Отсвет кремлевских ракет – как зарница:
Нет расставанья и нет расстоянья.
Виден московский салют за границей —
Это восходит победы сиянье.
 

1944

 
На перекресток из-за рощицы
Колонна выползет большая.
Мадонна и регулировщица
Стоят, друг другу не мешая.
 
 
Шофер грузовика тяжелого,
Не спавший пять ночей, быть может,
Усталую поднимет голову
И руку к козырьку приложит.
 
 
И вдруг навек ему запомнится,
Как сон, как взмах флажка короткий,
Автодорожная законница
С кудряшками из-под пилотки.
 
 
И, затаив тоску заветную,
Не женщине каменнолицей —
Той загорелой, той обветренной,
Наверно, будет он молиться.
 

1944

 
Я хотел написать о Балканах,
О румынском прохладном вине,
О костелах за Вислой, о странах,
Где прошли мы в дыму и огне.
Но на белых страницах тетради
Возникают иные края —
Тот разбитый блиндаж в Сталинграде,
Где окончилась юность моя,
Да кривой городок Новозыбков,
Где однажды пришлось ночевать.
Там до света над крохотной зыбкой
То ли пела, то ль плакала мать...
 

1944

 
Когда б все избы, хаты и квартиры,
Где жить пришлось, я перечислить мог,
За век войны, на всех дорогах мира,
Я насчитал бы сто один порог.
 
 
Теперь в стране чужой и невеселой,
На уличке разбитой и пустой,
Живу я в третьем доме от костела,
Заполучив мансарду на постой.
 
 
Хозяин дома, розовый колбасник,
У входа восседает до зари.
Шофер ворчит: «Да он типичный частник!
Как люди терпят, дьявол побери!»
 
 
В сто первый раз мы жизнь начнем сначала.
В сто первый раз устраивая дом,
Чтоб не испачкать мелом одеяло,
Газету над кроватью мы прибьем.
 
 
Приколем карточку, где ты смеешься,
Далекая моя. А на столе
Разложим трубки, финский нож и ложку,
Дров привезем и заживем в тепле.
 
 
Заварим добрый суп из концентрата,
И мне, в соседстве с краткой тишиной,
Покажется, что с самого Арбата
Кочует эта комната со мной.
 
 
И Лермонтов витать над нами будет.
Он был поручик – значит, лейтенант,
Хозяин удивится: «Что за люди?
Надолго ли вселил их комендант?»
 
 
Пройдет два дня, от силы три. И снова
Зайдет полковник, скажет нам: «Пора!»
Понявши с полувзгляда, с полуслова,
Поднимемся мы в пять часов утра.
 
 
Шофер выносит вещи и винтовки.
Быть может, мы сумеем кое-как
Поспеть к артиллерийской подготовке
На «виллисе», похожем на башмак.
 
 
Еще темно, и холодно, и сыро.
Железо, как огонь, горит в руке.
Прощай, моя сто первая квартира
В разбитом, невеселом городке.
 

1944

 
Я буду в Берлине иль в Вене,
От милой земли вдалеке,
Когда затемненье отменят
В зеленом твоем городке.
 
 
В вечернюю тихую пору,
Вдыхая цветочный настой,
Поднимешь ты душную штору,
Скрывавшую свет золотой.
 
 
Сквозь тысячу верст я увижу
Светящееся окно.
Чем дальше иду я, тем ближе
Сквозь тьму проступает оно.
 
 
И есть в нем чудесная сила,
Лишь сердцу понятный закон:
Оно мне и раньше светило,
Хоть город твой был затемнен.
 
 
Поверь мне – мы встретимся скоро.
Светись, золотое окно.
Разлука – как темная штора,
А свет – он горит все равно.
 

1944

 
В доме крохотную девочку
Эвой-Иолантой звали.
В темноте, не разглядев еще,
На руки ее мы брали.
 
 
Погоди. Ты только с улицы,
Зимним ветром заморожен.
Вот смотри, она простудится.
Будь с ней очень осторожен.
 
 
Лучше дай понянчу я ее, —
Так соскучился по ласке!
Голубые или карие
У твоей девчонки глазки?
 
 
От шинелей пахнет вьюгами,
Только русский говор нежен.
Смотрит девочка испуганно
На небритого жолнежа.
 
 
Наши Гали, Тани, Шурики,
Вы простите лейтенанта,
Что, задумавшись, зажмурившись,
Нянчит Эву-Иоланту.
 

1944

 
Шарит прожектор рукой раскаленной,
Мина со вздохом ударила в дом.
Улицей имени Вашингтона
К берегу Вислы, пригнувшись, идем.
 
 
Смешана гарь с известковою пылью...
Помнишь, товарищ, два года назад
Улицей Ермана мы проходили
К черному порту? Горел Сталинград.
 
 
Так и живем мы сегодня, помножив
Воспоминания на мечты.
Улицы без голосов и прохожих,
Сорванных крыш громыхают листы.
 
 
Только по небу в осенних просторах
Ходят невидимые корабли.
Ровный, размеренный рокот моторов:
Это У-2 на Варшаву пошли.
 
 
Наш «кукурузник», «сверчок», «огородник»,
Наш легендарный родной самолет
Ночью свершает свой путь благородный —
Хлеб для варшавских повстанцев везет.
 
 
Яростно бьют с Маршалковской зенитки,
Красные пули вонзаются в ночь.
Он увернется – фанерный, а прыткий, —
Сбросит что нужно. Он должен помочь.
 
 
В мертвом сиянье ракета повисла.
С черного берега бьет пулемет.
Слушайте! Кто-то плывет через Вислу.
Тише, товарищи! Кто-то плывет!
 
 
Мокрая, словно Европа из сказки,
Шаткой походкой выходит сюда
Девушка с бело-червонной повязкой,
Льется с нее ледяная вода.
 
 
Берег. Гранитная ровная кладка.
Зарево плещется в темных волнах.
Польские воины в конфедератках,
Русский разведчик в мохнатых штанах.
 
 
Девушка им предъявляет как пропуск
Пачку размокших советских галет.
Ждущая освобожденья Европа
Нашим У-2 присылает ответ.
 
 
Что говорить – мы теперь за границей,
 Будет пора дипкурьеров и нот.
Это посланье в сердцах сохранится,
Всю дипломатию переживет.
 
 
Грохнул снаряд, оглушительный, грузный,
В небе мотор зажурчал, как поток...
Снова в Варшаву идет «кукурузник»,
Снова пошел на работу «сверчок».
 

1944

 
Как живете вы там, в России,
Ненаглядные, дорогие?
Там, за реками, за горами,
Как живете в разлуке с нами?
Наши матери постарели,
Наши милые повзрослели,
Горе тронуло их. Ну, что же,
Нам такие они дороже.
Руки в трещинках и занозах,
Чтобы в танках и бомбовозах
Мы почувствовали, узнали
Ими созданные детали.
Все для фронта, все для победы.
Небогаты ваши обеды,
Ваши платьица старой моды, —
Наряжаться ли в эти годы?
Голоса ваши всюду слышим
И глаза ваши всюду видим,
Хоть не часто и кратко пишем
И порою вас тем обидим.
Не сердитесь! Гремят моторы,
Задыхаясь, летят просторы,
Я пишу эти строки скоро
На крыле бронетранспортера.
Заживают старые раны,
Проплывают новые страны,
Но опять повторяют губы
Имя родины и любимой.
Мы все те же.
Мы однолюбы.
Оттого и непобедимы.
 

1944

 
Нет, я вашей страны не ругаю,
Теплым ветром ее дыша.
Может быть, она не плохая
И для вас совсем хороша.
 
 
Здесь немало красивых женщин
И лукавых немало глаз,
Здесь морозы зимою меньше,
Чем в сибирских краях у нас.
 
 
Мне понравился неугомонный
Рынок в струях дождя косых,
Весь в прозрачных плащах – зеленых,
Желтых, розовых, голубых.
 
 
Так красива тоска по небу,
Что пришла из иных веков
И в костелах окаменела,
Не добравшись до облаков.
 
 
Только я, как сквозь плащ прозрачный,
Вижу деньги и нищету,
Жадный, скучный, ненастоящий
Мир, не знающий про мечту.
 
 
Мы не жалуемся на встречу:
В этом домике средь руин
Жарко дышат голландки-печи
И белы облака перин.
 
 
Можно спать на сырой соломе,
Холодать и недоедать...
Но мечту о родимом доме
На перины – как променять?
 
 
Потому в любом разговоре
Мы твердим: а у нас! у нас!
Наше счастье и наше горе
Мы не можем забыть сейчас.
 
 
Там, в далекой, милой сторонке
Жизнь – с начала и до конца.
Там, у русских березок тонких,
Остаются наши сердца.
 
 
Мы гордимся той светлой высью,
Где стоит наш советский дом.
Потому и на вашей Висле
Мы о Волге своей поем.
 

1944

 
Я не был в Германии. Я не видал никогда
Фашистское логово, злобные их города.
 
 
Но вот перекресток дорог среди польских долин.
На стрелке: пятьсот километров отсюда – Берлин.
 
 
Пятьсот километров. Расчет этот точен и прост:
Прошел я от Волги, пожалуй, две тысячи верст,
 
 
Но каждую русскую грустную помню версту —
И месть в своем сердце теперь я ношу, как мечту.
 
 
Не видел я Гамбурга, – видел Воронеж в огне;
Не видел я Франкфурта, – Киев запомнился мне.
 
 
Я нежные песни в истерзанном сердце берег,—
Вина не моя, что я стал и угрюм и жесток.
 
 
Две тысячи пройдено. Ныне осталось пятьсот,
По польским дорогам родная пехота идет.
 
 
Но в светлые очи солдатские только взгляни,
Увидишь, как светятся родины нашей огни.
 
 
Пятьсот километров на запад – последний рывок.
К Берлину направлены стрелки шоссейных дорог.
 

1944

 
Вдали от родины иду по улице ночной.
Развалины домов полны зловещей тишиной.
 
 
Костел, как каменный костер,
До неба языки простер.
 
 
Где я? Варшава предо мной, София иль Белград?
Не все ль равно! Иду один средь сумрачных громад.
 
 
Бегут по небу облака,
Бормочет сонная река.
 
 
Идут навстречу патрули, видны теней углы.
Блестят на шапочках солдат гербовые орлы.
 
 
Гортанный оклик, строгий крик.
Сверкает маслянистый штык.
 
 
Наверно, требуют пароль? Он неизвестен мне.
Я просто вышел помечтать о милой при луне.
 
 
«Я русский!» – говорю в ответ,
Вступая в лунный свет.
 
 
И расступается патруль, берет под козырек,
И замирает по камням солдатский стук сапог.
 
 
Бегут по небу облака...
Как ты сегодня далека!..
 

1944

 
Всю землю изрыли окопы —
Угрюмая память атак.
Стучит по дорогам Европы —
Трик-трак – деревянный башмак.
 
 
Куда ты идешь и откуда,
Состарившаяся мечта?
Хрипит в твоих легких простуда,
Увяла твоя красота.
 
 
Над горем бездомным, бездонным
Осенние листья летят.
По выбитым стеклам оконным —
Трик-трак – деревяшки стучат.
 
 
Как будто бы после потопа,
Пусты города и поля.
Так вот ты какая, Европа,
Измученная земля.
 
 
Тяжелый мешок за плечами,
В лохмотьях клеенчатый плащ.
Лишь ветер глухими ночами
Тебя утешает – не плачь.
 
 
У стен разбомбленного дома —
Трик-трак – несмолкающий стук.
Давно уж разбит и поломан
Твой тонкий французский каблук.
 
 
Стучат деревяшки о камень.
Я встречу тебя на шоссе, —
Там девушка-воин с флажками
Стоит в световой полосе.
 
 
Шофер улыбнется картинно:
«Садитесь, могу подвезти.
Я еду на запад, к Берлину.
Наверное, нам по пути».
 

1944

 
От удара одного снаряда
Два солдата умирают рядом.
 
 
В сапогах один, другой в обмотках,
Разные эмблемы на пилотках,
 
 
Но шинели разного покроя
Политы одною алой кровью.
 
 
О делах последних человечьих
Говорят они на двух наречьях.
 
 
Но одни знакомые истоки
В их словах – печальных и жестоких.
 
 
Одному родные эти земли,
А другой дыханью ветра внемлет —
 
 
Может быть, до рокового срока
Принесет он весточку с востока.
 
 
Два солдата схожи и не схожи.
Губы их белы в предсмертной дрожи,
 
 
В коченеющих руках зажаты
Одинаковые автоматы.
 
 
Ненависть одна вела их в битву
И одним врагом они убиты.
 
 
Сквозь огонь и смерть несут живые
Знамя дружбы Польши и России.
 

1945

 
До Берлина осталось двести.
Это путь нашей честной мести.
 
 
По-немецки воет пурга,
Наши танки идут на врага.
 
 
Заметались черные тени,
Грузовик упал на колени.
 
 
Поднимают руки дома,
Как кликуша, кричит зима.
 
 
Знаю я: наш путь до Берлина —
Не одна заправка бензина,
 
 
Не три танковых перехода, —
Ведь войне уж четыре года.
 
 
Стих мой мчится с танками вместе.
До Берлина осталось двести.
 
 
Ночь. Огонь. Лихорадка погони.
Голос юноши в шлемофоне.
 
 
Говорит он тихо и просто:
– До Берлина сто девяносто.
 
 
Как мечтаю я, чтоб скорее
Эти стихи устарели!
 

1945

 
Дожили! Дожили! Только подумай:
Сколько сражений и лет пронеслось!
Город немецкий, седой и угрюмый,
Острою готикой вычерчен вкось.
 
 
Бились недаром, страдали недаром,
Глохли недаром от всех канонад.
Перед последним жестоким ударом
Я оглянусь на мгновенье назад.
 
 
Вижу домов сталинградских руины,
Верю в грядущее их торжество.
Нам остается идти до Берлина
Семьдесят пять километров всего.
 

1945