Текст книги "Товарищ мой"

Автор книги: Евгений Долматовский

 
В сорок пятом, в мае, вопреки уставу
Караульной службы,
Мы салютом личным подтвердили славу
Русского оружья:
 
 
Кто палил во тьму небес из пистолета,
Кто из автомата.
На берлинской автостраде было это,
Помните, ребята?
 
 
Быстрой трассой в небо уходили пули
И во мгле светились.
И они на землю больше не вернулись,
В звезды превратились.
 
 
И поныне мир наполнен красотою
Той весенней ночи.
Горе тем, кто это небо золотое
Сделать черным хочет.
 
 
Но стоят на страже люди всей планеты,
И неодолимы
Звезды, что салютом грозным в честь Победы
Над землей зажгли мы.
 

1954

 
Я не возьму тебя в кино —
Там честь солдата под угрозой:
Не плакавший давным-давно,
Я там порой глотаю слезы.
 
 
Но вовсе не на тех местах,
Где разлучаются навеки
Иль с тихим словом на устах
В последний раз смежают веки.
 
 
Сдержаться не могу тогда,
Когда встают в кинокартинах
Отстроенные города,
Которые я знал в руинах.
 
 
Иль при показе старых лент,
Когда мелькают полустанки,
И монументы ранних лет —
Красноармейские кожанки,
И пулеметные тачанки,
Объехавшие целый свет.
 
 
Беспечным девочкам смешно,
Как им понять, что это значит:
Документальное кино,
А человек глядит и плачет.
 

1957

 
Глаза прозрачные, как речка,
Косички светлые, как лен.
Голубоглазая узбечка,
Тобою каждый удивлен.
Ты в пестром шелковом наряде,
В руках – тяжелые цветы.
Не просто любопытства ради,
Я должен знать – откуда ты?
А как зовут тебя?
Не Галя,
А по-узбекски – Галия.
Но может обмануть едва ли
Краса нездешняя твоя.
Как ни была бы ты одета,
Проступят в облике твоем
Прохлада северного лета
И ландыш на лугу лесном.
Тебе напоминать не надо,
Как в страшный год везли сюда
Дистрофиков из Ленинграда
Ободранные поезда.
И на испуганном вокзале,
От грома черного вдали,
Узбеки сирот разбирали,
В халаты завернув, несли.
Какою взрослою ты стала!
В твой дом пришел поцеловать
Я руку той узбечки старой,
Что для тебя вторая мать.
 

1958

 
А была в пехотной школе
Поговорка, байка, что ли:
«Дальше Кушки не пошлют,
Меньше взвода не дадут».
 
 
До свидания, подружки,
Литер выписан до Кушки,
Лейтенанту дали взвод,
Покомандуй первый год.
Просолилась гимнастерка,
Подтвердилась поговорка: К
ушка – ветер да жара,
Тридцать градусов с утра.
 
 
Закати на взгорье пушку —
И навек запомнишь Кушку,
Радиаторы кипят,
Не учись у них, солдат.
А учись у лейтенанта
Кликнуть песню, если надо,
Доказать, что жить легко
И шагать недалеко.
Может, только ночью душной
Он поделится с подушкой
Острым приступом тоски,
Сном, где вновь одни пески.
 
 
Но солдат шагает в ногу,
Привыкает понемногу.
Офицеры, где наш дом?
Там, где служим и живем.
 
 
Эта глиняная крепость
Свой имеет гордый эпос:
Остросаблин-генерал
Белым города не сдал.
 
 
Здесь горячими ночами
Бились наши с басмачами.
Неприступен южный пост
Под косым наклоном звезд.
 
 
А на станционной ветке
Как встречают поезд редкий!
С королями поезда
Так встречают не всегда.
 
 
Там я с командиром взвода,
Что прошел огонь и воду,
Вел о Клаузевице спор
И о Каннах разговор.
 
 
Отвечал он слишком кратко,
На часы смотрел украдкой:
Ровно в девять счастье ждет
Возле западных ворот.
 
 
Все рассказывать неловко —
Критик буркнет: «Лакировка!»
«Правда жизни» здесь нужна,
«Поединок» Куприна.
 
 
Нет, не будет «Поединка»!
Ты на Кушку погляди-ка
Взглядом строевых солдат —
И яснее станет взгляд.
 
 
Вот и все стихотворенье
С этой присказкою древней:
«Дальше Кушки не пошлют,
Меньше взвода не дадут».
 

1958

 
Все спуски, лестницы, откосы
Сбегают к бухте, а по ним
Бегут влюбленные матросы
Один вприпрыжку за другим.
 
 
В кульках, как дети, держат сласти,
А то курчавый виноград,
На корабли свои и в части
К двенадцати часам спешат.
А где подруги? Вот они,
Уходят по домам одни.
 
 
Гася поспешно папиросы,
Бегут влюбленные матросы,
Бегут не так, как здесь бежали
В атаку прадед и отец.
...Как мирно склянки отзвучали,—
Знать, увольнению конец...
 
 
Веселый бег. Веселый топот,
Ботинок маленький прибой!
Геройский город Севастополь,
Я виноват перед тобой:
 
 
Ни в обороне, ни при штурме
Я не был и пришел теперь,
Как на кружок литературный,
Где есть бои, но нет потерь.
 
 
И по скрижалям белых лестниц
С судьбою наперегонки
Бегу, жалея, что ровесниц
Не провожают моряки.
 
 
Пусть самым большим в жизни горем
Для воинов и их подруг
Такое будет!
Тишь над морем.
Лишь каблуков матросских стук.
 

1959

 
Бетон, размолотый
Огнем и холодом.
Траву и ту скосило ураганом...
Один миндаль, осколками исколотый,
Остался над Малаховым курганом.
 
 
Один-единственный
Стоял и выстоял,
Хоть раны и сочились и болели.
Он в годы мирные оделся листьями
И оказался посреди аллеи.
 
 
Цветеньем радуя,
За юность ратуя,
Как памятник победе и природе,
Он встал за персональною оградою,
Мешая экскурсантам на проходе.
 
 
А рядом – новые
Ростки кленовые,
Посадки президентов и премьеров.
Для сада мира стал первоосновою
Миндаль, служивший мужества примером.
 
 
Когда бы т о поля,
Березку во поле
Или дубы за подвиг награждали,
Миндаль я наградил бы в Севастополе;
Да, он достоин боевой медали!
 

1959

Я ничего не знаю о своем отце. Товарищи писатели, расскажите о нем.

Людмила Седпева, колхозница (Из письма)

 
Я знал, я знаю Вашего отца,
Могу и должен Вам о нем поведать.
Не в силах я забыть его лица:
Его черты – в чертах самой Победы.
 
 
Услышав первый грозовой раскат,
Он из села Нероновские Вески
В Калязинский ушел военкомат,
Не дожидаясь фронтовой повестки.
 
 
Мы отступали. Лил кромешный дождь.
В грязи, в крови мы долго отступали.
«Я так и не успел увидеть дочь,—
Сказал он мне однажды на привале.—
Вчера был бой, и завтра снова в бой,
Я должен заслонить ее собой».
 
 
Он ранен был – не помню, сколько раз,—
До срока убегал из лазарета
И снова шел, подбадривая нас,
Сквозь злой озноб промозглого рассвета.
 
 
Он был на Волге, дрался на Донце,
Стрелковых рот охрипший запевала.
О Вашем замечательном отце
Советское Информбюро писало,
 
 
Как Ваш отец непрошеных гостей
На запад гнал, отбросил за границу.
А дальше не было о нем вестей —
На то война. Ведь все могло случиться.
 
 
Но к нам сквозь фронт, сквозь орудийный залп
Еще в ту пору вести доносились,
Что средь героев итальянских Альп
 Есть партизан по имени Василий.
 
 
Домой он не вернулся... То есть как?
Ужель погиб в последней перепалке?
Нет! С девочкой спасенной на руках
Он встал теперь в Берлине, в Трептов-парке.
И в Вене он стоит, солдат простой,
На пьедестале, в каске золотой.
 
 
Еще хочу Вас попросить в конце,
Хотя пронзает сердце боль сквозная,—
Людмила, на вопросы об отце
Не отвечайте никогда: не знаю.
 

1960

 
Это все началось не сегодня, а раньше —
В низком рубленом доме, в калужской глуши.
Небосвод был таинственен, грозен, заманчив,
Звездный путь приоткрылся для русской души.
Начался этот подвиг от залпа «Авроры»,
От огней в Ильичевых лукавых глазах.
Нашим стартом к неведомым звездным просторам
Были звезды на шапках и на картузах.
Мы прошли по дорогам суровым и лютым,
Не ища и не ведая легких побед,
Сорок пятого года стихийным салютом
Открывалась для мира эпоха ракет.
Древний край небоскребов в трясучке военной,
Пропустив свое время, не понял свой век.
От соломенных крыш до вершины вселенной
Самым первым советский взошел человек.
О герое, прошедшем сквозь звездные бури,
Лишь немногое миру известно пока,
Что он летчик, майор, что зовут его Юрий
И что утром апрельским взлетел он в века.
Вот уж пишутся песни о нем и поэмы,
Но дороже всего ощущенье одно —
Будто с ним к апогею приблизились все мы,
То, что видел он, всем нам увидеть дано.
Он открыл человечеству трассу к планетам.
Знал – вернется, но был ко всему он готов,
И вернулся на милую землю Советов
В день последних снежинок и первых цветов.
 

1961

 
Весь день в музее областном
Спят экспонаты пыльным сном.
Грохочет кованый засов,
И крылья детских голосов
Трепещут в куполах веков
И монастырских потолков.
Но спят раскопок образцы,
Шеломов ржавые зубцы,
Святого безразличный лик,
Соха, и мамонтовый клык,
И утварь северных князей.
...Обычный областной музей,
Где, не успев осмотр начать,
Начнет экскурсия скучать.
Вдруг ток волненья пробежит,
И гости смолкнут: здесь лежит
Не просто память о былом —
Обрез кулацкий под стеклом.
Я долго перед ним стою.
Он в юность целился мою.
И это был тридцатый год,
Так объяснил экскурсовод.
Не буду говорить тебе
Речей о классовой борьбе.
Ты просто знай, что было так,
Что метил и в тебя кулак,
И этот старенький металл
Не сразу экспонатом стал.
 

1961

 
Юный барабанщик, юный барабанщик,
Он стучит, как сердце,– тук-тук-тук.
Поднимает флаги пионерский лагерь,
Юный барабанщик тут как тут.
          Дальние дороги, близкие тревоги,
          Заклубились тучи впереди.
          Ты уже не мальчик, храбрый барабанщик,
          Сверстников на подвиг выводи!
Били – не добили, жгли – да не спалили,
Почему так рано стал ты сед?
По далеким – странам с верным барабаном
Мы прошли, оставив добрый след.
           Времечко такое – не ищи покоя,
           Взрослый барабанщик, взрослый век.
           Поднимай, дружище, мир из пепелища,
           Выручай планету, человек!
А вокруг кликуши, маленькие души,
И кричат и шепчут все они:
– Барабанщик старый, запасись гитарой.
Барабан не моден в наши дни.
         С арфою и лютней тише и уютней!
         Это нам известно с детских лет.
        Но покамест рано жить без барабана,
        Я его не брошу. Нет, нет, нет!
Младшим или старшим, дробью или маршем
Мы еще откроем красоту.
Старый барабанщик, старый барабанщик,
Старый барабанщик на посту.
 

1962

 
Нет минуты, когда б не стреляли
На планете Земля.
Нет секунды, когда б не пылали
Города и поля,
Словно в доброй земной оболочке
Скрыты тайны войны
И все время в какой-нибудь точке
Прорываться должны.
Тридцать лет я стою в карауле,
На пороге огня.
Все ракеты, все мины, все пули
Снова ранят меня.
Снова смерть над землей прожужжала,
Снова метят в зарю.
Потому я так редко и мало
О любви говорю.
 

1963

 
      Загадочная русская душа...
Она, предмет восторгов и проклятий,
Бывает кулака мужского сжатей,
Бетонные препятствия круша.
А то вдруг станет тоньше лепестка,
Прозрачнее осенней паутины.
А то летит, как в первый день путины
Отчаянная горная река.
 
 
      Загадочная русская душа...
О ней за морем пишутся трактаты,
Неистовствуют киноаппараты,
За хвост комету ухватить спеша.
Напрасный труд! Пора бы знать давно:
Один Иванушка за хвост жар-птицы
Сумел в народной сказке ухватиться.
А вам с ним не тягаться все равно.
 
 
Загадочная русская душа...
Сложна, как смена красок при рассветах.
Усилья институтов и разведок
Ее понять – не стоят ни гроша.
Где воедино запад и восток
И где их разделенье и слиянье?
Где северное сходится сиянье
И солнечной энергии исток?
Загадочная русская душа...
Коль вы друзья, скажу вам по секрету:
Вся тайна в том, что тайны вовсе нету,
Открытостью она и хороша.
 
 
Тот, кто возвел неискренность и ложь
В ранг добродетелей, понять бессилен,
Что прямота всегда мудрей извилин.
Где нет замков – ключей не подберешь.
И для блуждающих во мгле закатной,
Опавших листьев золотом шурша,
Пусть навсегда останется загадкой
Рассвет в апреле —
Русская душа!
 

1963

 
Всегда в порядке, добрые,
Приятные, удобные,
Они со всеми ладят
И жизнь вдоль шерстки гладят.
Их заповедь – смирение,
Их речи – повторение.
Сияние улыбок,
Признание ошибок...
А я люблю неистовых,
Непримиримых, искренних,
Упрямых, невезучих,
Из племени колючих.
Их мучают сомнения
И собственные мнения,
Но сердце их в ответе
За все, что есть на свете.
Не берегут колючие
Свое благополучие,
И сами лезут в схватку,
И режут правду-матку!
А если ошибаются,
Больнее ушибаются,
Чем тот, кто был корыстен
В опроверженье истин.
Не у природы ль учатся
Они своей колючести?
Ведь там, где нежность скрыта,
Есть из шипов защита.
 

1963

 
Как мало сверстников моих – врачей!
На медицинский подавались редко:
На пьедесталы доменных печей
Мальчишек возводила пятилетка.
Гуманная профессия, прости,
Но нам тогда казалось главным делом —
Не человека одного спасти,
А человечество – ну, как бы в делом.
Однако находились чудаки,
Которые и в этот век железный
Шли в эскулапы, моде вопреки,
Для исцеленья всех от всех болезней.
Когда на нас свалились горы мук,
То пригодился их нешумный опыт,
И слава богу, что хватило рук
Все наши раны рваные заштопать.
А нынче медицина впереди,
Былое небрежение забылось,
Ведь сердце женское в мужской груди
Недаром восемнадцать суток билось.
И мы теперь готовы послужить
Науке о спасенье человека.
Дезинфицируйте свои ножи,
Вперед, хирурги, чародеи века.
Но слишком мы привыкли отдавать,
 Тонуть, радируя, что все в порядке.
Не нам подсадят сердце, а опять
У нас возьмут сердца для пересадки.
 

1968

 
На крейсере стопорят ход.
Простуженный голос военный
По радио передает
Команду – начать построенье.
 
 
От носа до самой кормы,
Вдоль палуб, надстроек, орудий
Шеренгою замерли мы
В раздумье —
Что было, что будет.
 
 
На мачте насупился флаг,
Ушел из-под действия солнца,
И грустно и медленно так
Оркестра колышется бронза.
 
 
Тогда и берут моряки
На досках распятую хвою,
За борт опускают венки
На встречу с водою живою.
 
 
Гремит троекратный салют,
Как будто бы море качая,
И рядом с венками плывут,
Плывут бескозырки, как чайки.
 
 
Я думал, что этот квадрат
На картах помечен особо:
На дне краснофлотцы лежат
В стальных корабельных утробах.
 
 
Но мне объяснил кавторанг,
Поскольку служил я в пехоте:
Не надо квадрат выбирать,
Венки возлагая на флоте.
 
 
Прошли мы такую войну,
Что можно венок поминальный
Спускать на любую волну
На Балтике многострадальной.
 

1972

 
В центре нового города Братска
Монумент из струнобетона,
Словно вдруг устремилось к небу
И застыло белое пламя.
А за ним —
Полукругом —
Плиты,
А на них —
Имена погибших
На Отечественной Великой,
До рождения города Братска.
 
 
Здесь была глухомань-чащоба.
Шалаши, бараки, палатки
Появились на этом месте
Во второй половине века.
Неужели рыцари Братска
Прах убитых отцов с собою
Привезли на ангарский берег,
Чтобы стал он братской могилой?
 
 
Нет! Фамилии на бетоне
Сплошь сибирские, коренные,
Начиная от Ермаковых —
Их там шестеро...
А Шаманских
Двадцать девять...
По восемнадцать
Ознобишиных и Хлыстовых.
Погодаевы – целый столбик.
Погодаев-герой – в заглавье.
 
 
Сорок семь сибирских гвардейцев,
Отстоявших столицу нашу,
Не «Московские» – по-московски,
А «Московских» – народ сибирский,
Есть Безвестных и Беломестных,
Черемных, Хромовских и Тяжев,
Терпуговы числом пятнадцать.
Большешаповы и Распутин.
 
 
Здесь когда-то, на диком бреге,
Был острог и заимки были.
До войны в потемневших избах
Мужиков было тыща двести,
И почти что столько фамилий
Нынче на поминальных плитах.
Одинаково назывались,
Одинаково честно жили.
 
 
Ни один из них не увидел
Стройных линий высоковольтных,
Алюминиевых заводов
И высотных жилых ансамблей.
Двадцать раз на доске – Парилов,
А Муратовых там шестнадцать,
И двенадцать раз Карнаухов
Повторяется, словно эхо.
 

1976

 
Красные мадьяры,
Бурая тайга,
Яростно и яро
Бурей на врага.
Чайки на Байкале —
Серое крыло —
Остро заблистали
Саблей наголо.
 
 
Прямо в бой из плена —
За Советов власть!
Словно кровь из вены,
Козырная масть.
Выбор не случаен,
Путь не одинок.
Отраженьем чаек
Мечется клинок.
 
 
Бешеные ветры,
Приангарский край.
Заслонили кедры
Вид на ваш Дунай;
Вот в какие дали
Венгров занесло:
Сабли на Байкале
Серое крыло.
 
 
Шлем войны гражданской,
Алая звезда.
Наш союз рождался
Вон еще когда!
...Есть для песен старых
Время новых встреч:
Красные мадьяры,
Слышу вашу речь.
 
 
Эшелоном едет
Слов крутой навар —
Сомбатхей и Сегед,
Секешфехервар.
Стройка Магистрали
Дышит тяжело.
Рельсы заблистали
Саблей наголо.
 
 
И у всех поэтов
Строчка есть одна,
Что дорогу эту
Строит вся страна,
А еще бригады
От соседей всех,
Немцы, и болгары,
И поляк, и чех.
 
 
Молотков удары,
Острый отблеск рельс.
Красные мадьяры —
Комсомольский рейс.
Дедовские тропы
Вспомни и познай.
С этих диких сопок
Виден ваш Дунай.
 

1976

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ

 
Перекличка ночных паровозов
Две страны оглашает окрест.
Крыши в зелени, улицы в розах —
Пограничная станция Брест.
 
 
Не нуждаюсь я здесь в провожатых,
Этот берег мне слишком знаком:
Други юности спят в казематах,
В бастионах под ржавым замком.
 
 
Что, обугленный камень, молчишь ты?
Возникают из небытия
Полковой комиссар и мальчишка —
Быть одним из них мог бы и я.
 
 
Перед тем как с отчизной расстаться,
Вновь хочу я друзей повстречать.
И на сердце, и в красный мой паспорт
Брест приложит геройства печать.
 
 
В мире чуждом, далеком и старом,
В мирных схватках, в бескровном бою
Тем мальчишкой и тем комиссаром
Постою за отчизну свою.
 
 
Отмечает прощанья и встречи,
Въезд и выезд, отъезд и приезд
Дымным камнем, следами картечи
Пограничная станция Брест.
 

1959

 
Я нынче гость немецкого народа.
Войне отдав почти четыре года
И без остатка молодость свою,
Стою с немецкими друзьями рядом,
В их лица всматриваюсь долгим взглядом
И с ними гимн трудящихся пою.
 
 
Два языка, сливаясь в этом пенье,
Исполненном особого значенья,
Над улицей, как голуби, летят.
И, как спасенный, а не побежденный,
Народ немецкий, заново рожденный,
Поет на свой неповторимый лад.
 
 
И вижу я: построены надежно
Колонны синеблузой молодежи.
Вот женщины, проклявшие войну,
Вот старики, что Тельмана видали.
Я знаю их тревоги и печали —
Не просто строить новую страну.
 
 
И глажу я своей рукой неловкой
Детей немецких светлые головки,
И в сердце новый закипает стих.
Нет, я не оскорбляю память павших,
Расстрелянных и без вести пропавших
Товарищей, ровесников моих.
 

1954

 
Поймешь ли ты, с каким душевным трепетом
Я подъезжал к району Халхин-Гол.
Дремала степь. Над ней кружили стрепеты
 И очень высоко парил орел.
 
 
Трава, трава на все четыре стороны...
А сердце вспоминать не устает
Военные события, с которыми
Я разминулся в тот далекий год,
Чтобы принять потом на скалах Севера
В буденовке крещение бойца.
То желтой, то зеленою, то серою
Я вижу степь без края и конца.
 
 
Но что это на горизонте движется?
Как будто дым? Ну да, конечно, дым.
Пахнуло жаром. Все труднее дышится.
А может быть, мы в прошлое глядим?
Нет! Пламя развернуло наступление.
Как порох – прошлогодняя трава.
Над степью ветры мечутся весенние,
Рождая огненные острова.
Стада, гонимые дыханьем пламени,
Бегут, не ведая, куда бежать.
А танк советский, превращенный в памятник,
Над желтой бурей высится опять.
 
 
Ревет огонь... В минуту эту трудную
Из Чойбалсана мчат грузовики.
Степь оказалась вовсе не безлюдною,
Всем прежним представленьям вопреки.
Выходят в битву школьники с лопатами,
И по равнинам скачут пастухи.
Глуша огонь тяжелыми халатами,
Они встают на берегу Халхи.
Огонь идет на сумасшедшей скорости,
Но люди мыслью подняты одной:
Самим избыть свои простые горести
И дальше пе пустить пожар степной.
 
 
...Разбит пожар, и людям не до лирики:
Стоит перед глазами степь в огне.
В Тамцакском клубе спят на сцене цирики [2]2
  Цирик – воин монгольской Народной армии.


[Закрыть],
О юности напоминая мне.
Ну да, они в буденовках со звездами,
А много лет назад, в ином краю,
И нам такие шлемы были розданы,
Чтоб осветить звездой судьбу мою.
С тобою был и в радости и в горе я,
Суровая и нежная Монголия.
Ты от меня своей судьбы не прятала,
И руку я твою в своей держал.
Ведь вместе в августе тридцать девятого
Мы погасили не такой пожар!
 

1956

 
Когда я шел по солнечной Италии,
Не Колизей меня потряс, не Форум,
А быль о партизане Полетаеве,
Чей образ неотступно перед взором.
 
 
Он кузнецом был,и бойцом,и пленником
И беглецом...
И стал он партизаном,
Но не было известно современникам,
Что он в отряде звался Поэтаном.
 
 
В бессмертье он ушел под этим именем,
Не получив свою медаль Героя.
А черная изба в мохнатом инее
Стояла одиноко под горою.
 
 
Там жили дети – девочка и мальчики,
Их женщина двужильная растила.
И продуктовой не хватало карточки,
И надо ль объяснять, как трудно было?
 
 
И только через два десятилетия
Раскрылась тайна имени солдата.
Былое горе в виде славы встретило
Семью, осиротевшую когда-то.
 
 
Однако итальянские товарищи
В открытие поверили не очень.
Героя Поэтаном называючи,
Считали, что их старый список точен.
 
 
А может быть, нашли для утешения
Семью? Ну что ж, таких семей немало.
Ей все-таки послали приглашение —
В Италию приедут сын и мама.
 
 
Состав с международными вагонами
Подходит к Риму.
Встреча на вокзале,
И юноша с танкистскими погонами
Ведет вдову героя в темной шали.
 
 
Седые рыцари Сопротивления
Подходят к русской матери в печали
И говорят, избыв свои сомнения:
«В танкисте Поэтана мы узнали».
 
 
Я эту встречу повидал воочию,
Стоял в толпе, от гордости немея.
И вам про Форум, Колизей и прочее
Сегодня рассказать я не сумею.
 

1963

 
Земли полоска узкая
На склоне сопки – странная:
Березка эта русская,
А та вот иностранная.
Пусть обе равно стелются
Узластыми суставами,
Но здесь два мира делятся
Шлагбаумом и заставами.
 
 
Весь в прошлогоднем снеге я,
Дневною ночью пасмурной
Иду пешком в Норвегию
С тем самым
                      красным
                                      паспортом.
Иду сквозь слякоть скверную,
Подхлестнутый порошею,
Из области – в губернию,
Из будущего
В прошлое.
 
 
Прощаюсь
С пограничником,
Здороваюсь
С полицией.
Совсем в другом обличии
Переступал границы я.
И это очень здорово —
Торить тропинку старую
Тогда —
Парламентерами,
Теперь —
В парламентариях.
 
 
Весной еще не пахнет...
Но
В себе я май воспитываю.
Иду
В пальто распахнутом,
Иду
С душой открытою.
 

1972