Текст книги "Товарищ мой"

Автор книги: Евгений Долматовский

 
Нет, мой милый, никуда я не уеду,
А иначе мы друг друга обездолим.
Понимаешь, никуда я не уеду.
Лучше было б о тебе не знать, не ведать,
Чем расстаться, чем проститься с этим полем.
 
 
Нет, мой милый, я не вынесу разлуки.
Ты мне пишешь, и плывут в тумане строчки.
Понимаешь, я не вынесу разлуки.
Ты спаси меня, избавь меня от муки,
Или сердце разорвется на кусочки.
 
 
Нет, мой милый, все у нас не так-то просто,
Шум проспектов и меня зовет и дразнит.
Понимаешь, все у нас не так-то просто.
В свою горницу зову тебя не в гости,
Ну а в город будем ездить каждый праздник.
 
 
Нет, мой милый, я ни капли не тушуюсь,
Не робею, мол, деревня я простая.
Понимаешь, я ни капли не тушуюсь,
Отдаю тебе любовь свою большую
И в прическу незабудку заплетаю.
 

1972

 
В земле наша правда. В земле наши корни.
И сила в плечах – от лесов и полей.
Земля и оденет, земля и накормит,
Ты только себя для нее не жалей.
Под небом прозрачным и синим
Земля – словно сон наяву.
         Зови меня дочкой,
         Зови меня сыном,
         А я тебя матерью с детства зову.
 
 
Земля хорошеет, приветствуя друга,
Земля для врага, как огонь, горяча.
И часто бывает, что лемехи плуга
Заденут при вспашке обломок меча.
Сверкают алмазы росинок,
И падают звезды в траву.
         Зови меня дочкой,
         Зови меня сыном,
         А я тебя матерью с детства зову.
 
 
На нивах и пашнях – красивые люди.
Они у земли набрались красоты.
А если ты землю всем сердцем не любишь,
Любви настоящей достоин не ты.
Под солнцем Советской России
На гордой земле я живу.
          Зови меня дочкой,
          Зови меня сыном,
          А я тебя матерью с детства зову.
 

1972

 
Не боюсь высоты любой,
Доберусь я до неба.
Говорят, там живет любовь,
Только там никто еще не был.
 
 
             А любовь всегда бывает первою
             И другою быть не вольна,
             Самой нежною и самой верною,
             Навсегда одна.
 
 
Этажи и еще этаж —
Мы с тобой к звездам ближе.
И смотрю я на город наш.
Словно в первый раз его вижу.
 
 
Но Земля нас зовет с тобой,
С высоты золотая,
И живет на земле любовь,
Высоту в себе сохраняя.
 
 
            А любовь всегда бывает первою
            И другою быть не вольна,
            Самой нежною и самой верною,
            Навсегда одна.
 

1972

 
Солдат влюбиться не успел —
Он школьник был до службы.
Но взвод запел, и он запел
Насчет любви и дружбы.
 
 
       Взвод, взвод, взвод шагает,
       Друг
       Друга понимает.
       Было дело:
       Задумался солдат
       Насчет любви и дружбы.
 
 
Лишь по родителям скучал
Герой вдали от дома.
Но взвод писал, и он писал
Одной своей знакомой.
 
 
       Взвод, взвод, взвод шагает,
       Друг
       Друга понимает.
       Было дело:
       Солдат письмо писал
       Одной своей знакомой.
 
 
Она ответы редко шлет.
Иль почта виновата?
А тут в тревоге целый взвод
За одного солдата.
 
 
        Взвод, взвод, взвод шагает,
        Друг
        Друга понимает.
        Было дело:
        В тревоге целый взвод
        За одного солдата.
 
 
Таков уж в армии закон,
Что все шагают в ногу.
Весь взвод влюблен, а он, а он
Пока отстал немного.
 
 
        Взвод, взвод, взвод шагает,
        Друг
        Друга понимает.
        Было дело:
        Весь взвод давно влюблен,
        А он отстал немного.
 

1974

 
А начнем легенду с прадеда,
Как служил он в Первой Конной.
На старинной фотографии
Он в буденовке суконной.
 
 
        Военная служба бессменная,
        Видать, наше дело семейное.
        Я любитель тепла и уюта,
        По душе мне лишь тихие зори.
        Но ведь надо, ведь надо кому-то
        И на вахте стоять, и в дозоре.
 
 
А еще мы спросим дедушку,
Как прошла его эпоха,
Почему про знамя красное
Он поет «Бандера роха».
 
 
Защищал отец Отечество,
Наносил врагу удары,
И Отечественной названа
Та война была недаром.
 
 
Сыновья присягу приняли
На морях, на танкодроме.
Значит, крепкие традиции
В нашем мирном старом доме.
 
 
       Военная служба бессменная,
       Видать, наше дело семейное.
       Я любитель тепла и уюта,
       По душе мне лишь тихие зори.
       Но ведь надо, ведь надо кому-то
       И на вахте стоять, и в дозоре.
 

1976

 
Полюбить тебя
Уж не хватит сил,
И одной теперь хорошо...
Где ты раньше был?
Где ты раньше был,
Что так поздно ко мне ты пришел?
 
 
Разве ты не знал
О моей тоске,
Как ты мог прожить без меня?
Где ты раньше был,
Целовался с кем,
С кем себе самому изменял?
 
 
Разве знает кто,
Сколько лет и зим
Я улыбки жду и тепла...
Где ты раньше был,
Когда я с другим,
С нелюбимым, над пропастью шла?
 
 
Мы с тобой теперь —
Словно тьма и свет.
Полюбить тебя нету сил.
Где ты раньше был
Столько дней и лет,
Мой единственный, где же ты был?
 

1976

 
Первый день весеннего тепла
Серебрился бархатом на вербах,
А любовь тогда уже цвела —
Раньше всех она цветет, наверно.
 
 
А потом роняли лепестки,
Осыпались яблоня и слива,
А любовь, природе вопреки,
Все цвела, не зная перерыва.
 
 
Вот уже черемуха бела,
Соловьи свое кончают пенье,
А любовь лишь только начала,
Начала опять свое цветенье.
 
 
Красный лист по озеру плывет,
А за ним летит снежинок стая,
А любовь смеется и поет,
Ни зимы, ни осени не зная.
 

1976

 
Это было в давние времена,
Все пылало, рушилось, шла война.
Где бесился огненный ураган,
Найден был в развалинах мальчуган.
 
 
Только бой закончился – снова бой.
И пришлось бездомного взять с собой.
Получил он звание «сын полка»,
Только каска мальчику велика.
 
 
Сестры милосердные и бойцы —
Все ему и матери и отцы.
До конца сражения, как могли,
Сына от опасностей берегли.
 
 
Отдали в суворовцы, а потом
Лейтенантом встретился он с полком.
После академию он кончал.
А сегодня мальчик тот – генерал.
 
 
Выступает гвардия на парад.
Девочки и мальчики вслед глядят.
Под гвардейским знаменем у древка
Командир дивизии – сын полка.
 

1978

 
У ледяного моря Баренца
Я вижу дерево под ветром.
Оно от вьюги не сгибается,
Его зовут сибирским кедром.
Скажи, откуда это дерево
Такой красы, такого роста
Пришло сюда, на скалы Севера,
Где низко стелется березка.
 
 
Я вспоминаю ветры острые,
Я фронтовые помню были:
Служил на Кольском полуострове
Красноармеец из Сибири.
В часы прощания сурового
Его девчонка-недотрога
Орешки всыпала кедровые
В карман шинели на дорогу.
 
 
Была шинель в атаке ранена,
Орешек выпал из кармана.
Растет под северным сиянием
Теперь таежная громада.
Так вот откуда это дерево
Такой красы, такого роста
Взошло сюда, на скалы Севера,
Где низко стелется березка.
 

1985

 
На нашем фронте самым старшим
Был сын калужского села,
Неулыбающийся маршал
Нас вел на ратные дела.
 
 
Всех полководцев был он строже,
Пред ним дрожал заклятый враг,
И мы его боялись тоже.
Теперь признаюсь – было так.
 
 
Всегда на главном направленье
Он появлялся в нужный час.
От обороны в наступленье
Он вел войска и верил в нас.
 
 
Известно всем, какие бури
Мы одолели в те года.
Над картой маршал брови хмурил,
Не улыбался никогда.
 
 
Но этот самый маршал грозный
Был наш товарищ, друг большой,
Не из гранита, не из бронзы,
С широкой русскою душой.
 
 
В Берлине дымном, после боя
С победой поздравляя нас,
Явился маршал перед строем
И улыбнулся в первый раз.
 

1985

НАКАНУНЕ

 
Легко дыша, серебряной зимой
Товарищ возвращается домой.
 
 
Вот наконец и материнский дом,
Колючий садик, крыша с петушком.
 
 
Он распахнул тяжелую шинель,
И дверь за ним захлопнула метель.
 
 
Роняет штопку, суетится мать.
Какое счастье – сына обнимать.
 
 
У всех соседей – дочки и сыны,
А этот назван сыном всей страны!
 
 
Но ей одной сгибаться от тревог
И печь слоеный яблочный пирог.
 
 
...Снимает мальчик свой высокий шлем,
И видит мать, что он седой совсем.
 

1938

 
Вчера пятнадцать шли в наряд,
Четырнадцать пришли назад.
 
 
В одной тарелке борщ остыл...
Обед был всем бойцам постыл.
 
 
Четырнадцать ложились спать.
Была пуста одна кровать.
 
 
Стоял, уставший от хлопот,
У изголовья пулемет.
 
 
Белея в темно-синей мгле,
Письмо лежало на столе.
 
 
Над неоконченной строкой
Сгущались горе и покой.
 
 
Бойцы вставали поутру
И умывались на ветру.
 
 
И лишь на полочке одной
Остался порошок зубной.
 
 
Наш экспедитор шел пешком
В штаб с недописанным письмом.
 
 
О, если б вам, жена и мать,
Того письма не получать!
 

1938

 
Не разлюблю тебя я никогда.
Не потому, что юности года
Прошли мы вместе по цветам и травам,
Не оставляя за собой следа;
Не потому, что синим и кудрявым
Был на рассвете щебетавший сад,
Где целовал я твой веселый взгляд,
Прямых ресниц почти что не касаясь,
И был смущен, как будто виноват,
Когда вела нас улица косая
К твоей калитке.
Знаешь, я бы мог
Забыть все это, выйдя за порог
Еще не ясных, первых впечатлений
И юных неоправданных тревог.
Но в нашей жизни был денек осенний,
Когда мы шли на Северный вокзал...
И все, что я тебе недосказал,
Выстукивали быстрые колеса.
А я у мокрого окна стоял
И от одной горячей папиросы
Закуривал другую.
А потом
Поднял меня артиллерийский гром.
И я со взводом вышел под обстрелом
И блеск штыков увидел за бугром...
И ты все утро на восток смотрела,
И ровный свет твоих зеленых глаз
Не одного меня, а многих нас
В сраженье вел и делал храбрецами:
Он был спокоен, ясен, как приказ.
Да, ты была во всех атаках с нами,
Забыв свое нелегкое житье,
Тоску и одиночество свое...
Будь навсегда среди огня и дыма,
Как воинская клятва, нерушима,
Любовь моя!
Ты – мужество мое.
 

1938

 
Светало. Светало. С рассветом
Пошли боевые рассказы.
 
 
– Ну, как рассказать вам об этом?
Все было согласно приказу:
Я девять чужих самолетов
Огнем истребительным встретил,
Как в Северной школе пилотов
Учили меня в тридцать третьем.
 
 
– Однако, – сказали танкисты, —
Пилоты не очень речисты.
Сейчас для рассказа мы слово
Дадим лейтенанту Смирнову.
 
 
Светало. Светало. Светало.
На клумбах дышали растенья.
 
 
– Вдруг гусеница отказала,
Когда мы пошли в наступленье.
Тогда с молотком и наганом
Я вылез наружу из башни.
Стоять под огнем ураганным,
Наверное, все-таки страшно!
 
 
Сменил я разбитые звенья,
Как в танковой школе учили.
Мы снова пошли в наступленье
И нашу пехоту прикрыли.
 
 
Пилоты сказали: – Танкисты,
Вы тоже не очень речисты.
Наверное, только поэту
Прославить историю эту.
 
 
– Танкисты и летчики! Все мы
Умеем рассказывать плохо,
Но кровью и сталью эпоха
Бессмертные пишет поэмы.
 
 
...Светало. Светало. Светало.
В туман уходили дороги,
И синяя лампа горела
На случай воздушной тревоги.
 

1938

 
Среди суровых будничных тревог
Москву я вижу и бульвар в сиренях.
О чем ты замечталась? Ветерок
Читает книгу на твоих коленях.
 
 
Камчатку я узнал и Сахалин,
Летал в тайгу, в туманном небе канув,
Я видел сверху синеву долин
И сумрачные кратеры вулканов.
 
 
Здесь все тобой, здесь все Москвой живет,
Здесь все полно мечтою о желанном —
Подводной лодки осторожный ход
И самолет над Тихим океаном.
 
 
Так, значит, грустью надо пренебречь
И стать, как пограничник, терпеливой.
Ведь расставанье создано для встреч,
И за отливом будет час прилива.
 

1938

 
В гору бегом, через речку вброд
Повел лейтенант свой стрелковый взвод.
Сердце стучало: скорей, скорей!
Шли под навесным огнем батарей.
Взмокла одежда, песок у глаз, —
Шли в наступление в первый раз.
Возле морщинистых старых скал
С пулей в груди лейтенант упал.
Тогда отделенный крикнул:
«За мной!» —
И взвод поднялся живой стеной.
Ползли, бежали, карабкались, шли.
Рядом взлетали столбы земли.
Тут отделенный на землю лег,
Поднялся на локте, но встать не смог.
С каждой минутою он слабел,
Стал, словно бинт, безжизненно бел,
И увидал, как, принявши взвод,
Красноармеец вышел вперед;
Самый тихоня из всех тихонь
Крикнул: «За мной!»
Приказал: «Огонь!»
Под его командой была взята
Та неприступная высота.
 

1938

 
Его терзали долго и жестоко.
Свеча качалась, освещая мглу.
Голубоглазый сын Владивостока
Лежал на окровавленном полу.
Молчал. Молчал. Молчал!
Какая сила!
Так мужество сумел он сохранить,
Как будто мать его не научила
Стонать и плакать, петь и говорить.
Бамбуковой иглой его пытали...
Качалась долго тень над палачом.
Но губ опухших не разжал Виталий
И не сказал японцам ни о чем.
На смуглом теле саблей офицерской
Ему палач звезду нарисовал,
Потом рукой живое вырвал сердце, —
И осветился каменный подвал.
Товарищи!
Я песню петь не в силах.
Товарищи!
Я не могу забыть
Его прозрачных глаз, больших и милых,
И сердце, не успевшее остыть.
Пока спокойны берега Амура,
Но неизбежна битва впереди:
Пылающее сердце Бонивура
Трепещет у земли моей в груди.
 

1938

 
Лебеди над Комсомольском...
Их дождались едва.
Крыльев холодным плеском
Наполнена синева.
 
 
Снова поры начальной
Напоминает миг
Этот скупой, печальный
Лебедя первый крик.
Чистый, прозрачный, краткий —
Помнишь, звучал он здесь?
 
 
...Внизу четыре палатки —
Вот он и город весь.
За братьев своих принимали
Лебеди полотно.
А мы котлованы копали...
Как это было давно!
 
 
Как мы здесь тосковали
В трудные дни начал!
Радость поймешь едва ли,
Если тоски не знал!
 
 
Белым крылатым войском,
Угол вклинив в закат.
Лебеди над Комсомольском
Крыльями шелестят.
 

1938

 
Ветер Приморья, туман Камчатки
Нас наполняют тревогой фронтов.
Летчик наденет шлем и перчатки,
Сядет в кабину, скажет: «Готов!»
Когда на рассвете спешим на работу,
На безмятежной дороге трав
         Стоит истребитель, готовый к взлету,
         Крылья короткие распластав.
 
 
Запах бензинного перегара,
Пыль новостроек летит на нас.
За поворотом земного шара
Наши любимые спят сейчас.
У них весной – тревога зачетов,
Другой тревоге учит устав:
        Стоит истребитель, готовый к взлету,
        Крылья короткие распластав.
 
 
Вечер дома обовьет туманом,
Листья зашепчутся в тишине,
В сопки пойду по цветам багряным
С миром беседовать наедине.
Дали осыпаны позолотой,
Катится солнца горячий сплав.
        Стоит истребитель, готовый к взлету,
        Крылья короткие распластав.
 
 
Ночью играет оркестр на Амуре,
Снова прожектор лучист и далек.
Все мы живем ожиданием бури,
Правда и верность – победы залог.
Будь благодарен за эту заботу,
За то, что всегда у наших застав
          Стоит истребитель, готовый к взлету,
          Крылья короткие распластав.
 

1938

 
Ночные прожекторы видели
Заката багровую ленту.
Построившись в ряд, истребители
Дремали под мокрым брезентом.
Усталость пришла после ужина,
И каждому разное снится.
Но летчики были разбужены:
Кричала какая-то птица.
Так жалобно, призывающе,
И кажется – рядышком, близко.
Уснуть невозможно, товарищи,
От этого детского писка.
Со спичками вышли на выручку,
Ворча и ругаясь спросонок.
Расправив подбитое крылышко,
Лежал на траве лебеденок.
Нежданного полуночника
В палатку внеся осторожно,
С ладоней бензиновых летчики
Кормили ватрушкой творожной.
Механик лекарства притаскивал,
Радист уносил их обратно;
Пригрели они его ласково,
Как будто больного собрата.
Поспал лебеденок, оправился...
И утром, туманным и серым,
Он к югу за стаей отправился,
А мы улетели на север.
 

1938

 
Весь мир бурливым следом опоясан...
Вот Русский остров. Вот Владивосток.
Знакомый берег все еще неясен,
Вдали мерцает первый огонек.
Своей земли не видели полгода,
Волна листала книгу дальних стран.
Еще бушует зимней непогодой
Великий, или Тихий, океан.
 
 
          Стоит звезда высоко-превысоко,
          На старых сопках синие снега.
          Холмы Владивостока,
          Огни Владивостока,
          Родные берега.
 
 
Наполнен город песенкою детской,
Ее мотив я слышал так давно.
Моряк танцует в клубе на Посьетской,
С друзьями пьет испанское вино.
Военный марш играют музыканты,
И дарит боцман девушке значок,
Ему врученный в дальнем Аликанте, —
Серебряный холодный кулачок.
 
 
            Кружится, вьется золотистый локон,
            Как эта встреча сердцу дорога.
            Холмы Владивостока,
            Огни Владивостока,
            Родные берега.
 
 
А все-таки печальны эти танцы!
Сменяет их взволнованный рассказ,
Как бьются за Республику испанцы,
Как ждут и жаждут помощи от нас.
Приморский ветер обдувает ванты,
Торопятся на судно моряки,
И, словно кулачок из Аликанте,
Сжимают и вздымают кулаки.
 
 
            Им снова плыть к Испании далекой.
            Прощайте, милые, прощай, тайга.
            Холмы Владивостока,
            Огни Владивостока,
            Родные берега.
 

1938

 
Новогодняя ночь на границе...
Черной бурей гремит грузовик.
Легким снегом дорога клубится,
Что идет до луны напрямик.
 
 
Поскорей бы к заставе добраться!
Ждет давно пограничный отряд.
На фанерных листах декораций
Перезябшие люди сидят.
 
 
Их встречают, родных и любимых,
И в столовую быстро ведут.
Говорят им: «Играйте без грима —
Темновато и холодно тут».
 
 
Меркнет жалобный свет керосина,
Расцветает неведомый мир:
Старомодный этюд из Расина
И торжественный, мудрый Шекспир.
 
 
А потом с самодельных подмостков,
Вызывая вперед молодежь,
Громогласный
                         встает
                                       Маяковский
Под сплошное веселье ладош.
 
 
Время движется быстро и скупо,
Забывает о сцене актер;
Входят люди в морозных тулупах,
А другие уходят в дозор.
 
 
Дездемоне, пожалуй, не снились
Ночь такая и Дальний Восток...
И что два отделенья влюбились
В чуть охрипший ее голосок.
 

1938

 
Я прошел по Дальнему Востоку,
По земле холмистой и лесной.
Я дышал тревожно и широко
Синею приморскою весной.
 
 
Видел я и тот далекий берег,
Где, под рокот медленных валов,
Спит в песке угрюмый старый Беринг
В окруженье пушечных стволов.
 
 
В час ночной холодной непогоды
В Спасске я ходил вдоль старых шпал,
Над сырой могилою Лагоды
С непокрытой головой стоял.
 
 
Небо синее, как на Востоке,
Пусть всегда сияет надо мной.
Люди сильные, как на Востоке,
Пусть всегда проходят предо мной.
 
 
Жить хочу! Хочу вставать с рассветом,
Чистым солнцем умывать лицо.
Разве я сумел бы стать поэтом,
Если б не был рядовым бойцом?
 
 
Никогда!
И нашей чистой правды
Не отдам в обиду никому,
Может, в яростном бою,
На травы
Упаду...
Но смерти не приму.
 
 
Пусть на пост, в холмистые просторы,
Выйдя накануне новых гроз,
Встанет Юра, старший брат, с которым,
К сожаленью, я недружно рос.
 

1938

 
Комсомольская площадь – вокзалов созвездье.
Сколько раз я прощался с тобой при отъезде.
 
 
Сколько раз выходил на асфальт раскаленный,
Как на место свиданья впервые влюбленный.
 
 
Хорошо машинистам – их дело простое:
В Ленинграде – сегодня, а завтра – в Ростове.
 
 
Я же с дальней дорогой знаком по-другому:
Как уеду, так тянет к далекому дому.
 
 
А едва подойду к дорогому порогу —
Ничего не поделаешь, тянет в дорогу.
 
 
Счастья я не искал: все мне некогда было,
И оно меня, кажется, не находило.
 
 
Но была мне тревожной и радостной вестью
Комсомольская площадь – вокзалов созвездье.
 
 
Расставанья и встречи – две главные части,
Из которых когда-нибудь сложится счастье.
 

1938

 
Хозяин смотрит пристально во мглу:
Не дождь ли стукнул пальцем по стеклу?
 
 
Бегут, шумят осенние ручьи.
«Кто там?» – «Откройте! Это мы, свои...»
 
 
Солдаты, нагибаясь, входят в дом
И греют руки на огне рудом.
 
 
С тяжелых касок капает вода.
Подмокли папиросы – вот беда.
 
 
Мы дальше шли, продрогшие насквозь.
Дождь падал прямо, падал вкривь и вкось,
 
 
Но нас обогревало и вело
Зачерпнутое пригоршней тепло.
 
 
Кто б мог, как мы, в лесах, где шли бои,
Стучать в окно и говорить: «Свои!»?
 

1939 Зап.Белоруссия

 
В старом замке родовом,
Окруженном темным рвом,
С башней, где живет сова.
Где на гребнях стен – трава,
В древнем замке родовом
Ночь сегодня проведем.
 
 
Рыцарь с круглой головой,
Рядом – в каске часовой.
Свет лиловой лампы слаб,
Бледен луч штыка.
В замке расположен штаб
Нашего полка.
 
 
Рядом, за цветным стеклом,
Ветер, сырость, бурелом.
Августовские леса
Завтра мы пройдем.
Ранней осени краса
Никнет под дождем.
 
 
Спят казаки на полу,
Радио поет в углу.
Джаз бубнит, и телеграф
Медленно гудит,
А с портрета старый граф
На меня глядит.
 
 
На стенах висят клыки,
По углам блестят штыки.
Радио поет в ночи,
Радио поет.
На Москву переключи —
Полночь настает.
 
 
А в Москве, в Москве у нас
Бьют часы двенадцать раз.
Древних башен тишина
Так недалека.
В звон курантов вплетена
Ниточка гудка.
 
 
Может, это синий ЗИС
К набережной мчится вниз?
Может, ты сейчас идешь
Вдоль Москвы-реки?
Легкий глянцевитый дождь,
Тихие гудки.
 
 
В латах рыцари стоят.
На полу казаки спят.
 

1939

 
За фольварком, за чернолесьем,
где-то Петух пропел о наступленье дня,
И возвестила красная ракета
Начало пулеметного огня.
 
 
О чем мы говорили перед боем,
Когда лежали на траве сырой?
Да обо всем, что связано с покоем,
С далекою осеннею Москвой.
 
 
Кого мы вспоминали перед боем?
Друзей, не побывавших под огнем,
И женщин тех, которых мы не стоим
И все еще девчонками зовем.
 

1939

 
Земли щепотку я с собой не брал
Но кто из нас не ощущал тоски,
Когда последний город отмерцал
И за холмами скрылись огоньки?
 
 
Не горевал, как в древности, Путивль,
Но ждали оперсводку вдалеке,
Из тех лесов, где стрелки на пути
И надписи на польском языке.
 
 
Из тех лесов, где образы мадонн
На перекрестьях гравийных дорог.
Казаки пели про широкий Дон,
И был, как Дон, их конный строй широк.
 
 
И думал я, шагая по лесам,
Среди разбушевавшейся земли:
Как хорошо, что мы родились там,
Как хорошо, что мы сюда пришли.
 

1939 Белосток