Текст книги "Товарищ мой"

Автор книги: Евгений Долматовский

 
Как позвоночник —
Сквозь весь Вьетнам
Дорога номер один.
Пылают деревни по сторонам.
Обгон. Давай погудим.
 
 
В опасную зону меня несет
Среди мезозойских глыб
Железный ульяновский вездеход,
Который зовется джип.
 
 
Сиденья и поручни горячи,
Пыль солона на вкус.
Как малые спутники, светлячки
Берут параллельный курс.
 
 
Не новая тема – выбор дорог,
Но выбрать себе маршрут,
По правде сказать,
Не всегда я мог
Такой, чтобы в меру крут.
 
 
Дорога нас выбирает порой.
Мечты о покое – в прах!
И выясняется, что герой —
Трус, победивший страх.
 
 
И только себя не жалевший прав!
И вмиг исчезает сон,
Когда под колесами —
Переправ
Бамбуковый ксилофон.
 
 
Товарищ жизнь
И гражданка смерть,
Мы вас в дыму разглядим.
Испытан бомбами каждый метр
Дороги номер один.
 
 
Пути безопасней, должно быть, есть.
(В огонь? Ищи дурака!)
Но слишком долог будет объезд,
А жизнь ведь так коротка.
 
 
И кажется мне
В смятении чувств,
Что с юности
До седин
Я еду, шагаю, ползу и мчусь
Дорогой номер один.
 

1967

 
Ночной аэродром Залам.
В руках друзей цветы, винтовки.
Печаль с тревогой пополам —
Конец моей командировки.
Теперь Китай перелетишь,—
Тьфу-тьфу, не сглазить! —
Будешь дома...
Да вот и здесь сегодня тишь
И не бомбят аэродрома.
 
 
Опять мне в жизни повезло.
Зачем же сердце дышит глухо?
Допустим, было тяжело,
Но завтра – хуже заваруха.
А как же это без меня?
А как же я без вас, в покое,
Моя вьетнамская родня,
В земле или воде – по пояс?
 
 
Отлет!
На паспорте – печать,
Но время так неловко длится.
Молчат привыкшие молчать
Советские специалисты.
Я вашим женам позвоню,
Скажу, что живы и здоровы.
А то, что десять раз на дню
Тревога,—
Ясно – им ни слова.
 
 
Китаец к небу подрулил,
И мы взлетаем в брюхе «ила».
Он беззащитен и уныл,
Как муха, влезшая в чернила.
А на душе светлым-светло
Ото всего пережитого:
Там, в джунглях, вновь ко мне пришло
Огнем пропитанное слово.
 
 
Прощай, воюющий Вьетнам!
Мой кислород – твои победы.
Я напишу тебе.
Ведь нам
Вовек не оборвать беседы.
 

1967

 
Я стою в раскаленной толпе португальцев,
Слышу голос оратора, жесткий, как жесть.
Поднимаю рогатку раздвинутых пальцев,
Повторяя за всеми торжественный жест.
Вилкой вверх указательный палец и средний
Образуют латинскую литеру V,
И она вместе с красной гвоздикой победной
Строит граждан в колонны, встает во главе.
 
 
Так два пальца раздвинуты не для обета —
Колокольный притих и рассеялся звон.
Эта буква – Виктория.
Это Победа!
Революцию празднует Лиссабон.
Демонстранты, шумны, веселы и ершисты,
Митингуют опять от зари до зари.
Я боюсь вашей радости!
Как бы фашисты
Не проникли в нее, чтоб взорвать изнутри.
 
 
До последних пределов натянуты нервы.
Враг свободы угрюмо за вами следит.
Он близ Порто проводит морские маневры,
Он, блокадой грозя, прекращает кредит.
А у вас руки подняты,
Пальцы разжаты.
Так Виктория ваша не будет сильна.
Вразнобой, кто куда, призывают плакаты,
Буква V над толпой.
Буква V на стенах.
 
 
Этим жестом мир ваших друзей озабочен:
Не подвел бы Виктории символ и знак.
Вместо пальцев раздвинутых нужен
Рабочий,
Грозно поднятый над головою кулак!
 

1975

 
Мой друг, седой товарищ Жоакин.
(Мне кажется, все коммунисты седы...)
Со слов его я записал, каким
Был в Лиссабоне первый день Победы.
 
 
Жестикулируя, он рассказал,
Как майской вестью улица бурлила.
Понятно, что диктатор Салазар
Расстроен был падением Берлина,
 
 
Но вынужден с улыбкою кривой
Дозволить этой неразумной черни
Проститься со второю мировой
Войною
На проспектах в час вечерний.
 
 
Сквозь электрический горячий мрак
Несли прилежно агенты охраны
Надменных Штатов многозвездный флаг,
Владычицы морей усатый флаг
И сине-бело-красный флаг Марианны.
 
 
Сейчас их пронесут перед дворцом...
Но мы-то понимали,
Мы-то знали,
Кт о стал Победы истинным творцом,
Какое над Берлином реет знамя.
 
 
И я тогда пристроился легко
К трем агентам, улыбкой сбитым с толку,
И поднял к небу голое древко —
Ни кумача, ни бархата, ни шелка —
 
 
Три флага
И один пустой флагшток,
Как будто знамя искромсали пули,
Как будто в каждый красный лоскуток
Свою надежду люди завернули.
 
 
Я знаменосцем чувствовал себя,
На верность присягал живым и павшим.
А на древке,
Невидимый,
Сиял
Тот флаг, что на рейхстаг взносили ваши!
 
 
А после – новых десять лет тюрьмы,
А после – новых двадцать лет подполья.
А все ж тогда соединили мы
Победу вашу со своею болью!
 
 
Седые португальские глаза
И черные от кандалов запястья.
– С того момента,– Жоакин сказал,—
На тридцать лет я мужеством запасся.
 

1975

 
В переулке рассохшемся, узком
И кривом, как бобовый стручок,
Вдруг меня окликают по-русски:
– Камарада, возьмите значок! —
 
 
Наваждение! Что это значит?
Здесь на русский был строгий запрет.
Но смеется растрепанный мальчик
С полной сумкой горячих газет.
– Здравствуй! Кто ты?
– Зовут меня Педро,
Звали запросто Петей у вас.
 
 
В переулке, наполненном ветром,
Вот какой я услышал рассказ:
Как нагрянули ночью солдаты,
Увели его мать и отца.
Был тогда он соседями спрятан,
А потом передали мальца
В тяжеленные руки матросов,
Поспешивших поднять якоря.
Воздержитесь от лишних вопросов,
О спасенье детей говоря.
 
 
Братство для коммунистов священно,
Так в истории было и есть,
Через тюрем толстенные стены
Долетит до товарищей весть:
Волноваться о детях не надо,
Русский лес их в объятия взял,
И шумят корпуса интерната,
Словно детский Интернационал.
 
 
Петя, Педро, ну вот ты и дома.
Час Победы. Фашизму – конец!
Встреча в гавани:
Будьте знакомы —
Это мама твоя и отец.
 
 
Все вокруг непривычно и странно.
Эти желтые стены стары,
И кудлатый кусок океана
В амбразуре увидишь с горы.
Лишь родившийся день этот светлый
В новых схватках отстаивать вам.
 
 
– А пока я друзьям твоим, Педро,
Пионерский привет передам.
 

1975

Народ – лишь он – хозяин.

Жозе Афонсо, «Грандула»

 
О песне Свободы известно в казармах,
Магнитная пленка доставлена в студию.
Уже в Сантарене танкисты азартно
Сизалевой паклею драят орудия.
На танках пойдут в Лиссабон капитаны,
Когда эту пленку прокрутят по радио.
Условным сигналом, призывом к восстанию
Назначена песня по имени «Грандула».
 
 
Ее сочинителя Жозе Афонсо
Давно уже тайная ищет полиция.
Строка пробивается лучиком солнца:
«Народ лишь хозяин, моя смуглолицая!»
За песнею слежка, за песней охота,
Повсюду шпики расползлись, как тарантулы.
Но голосом армии,
Голосом флота
Ты станешь сегодня, мелодия «Грандулы».
 
 
Фашизм лютовал здесь почти что полвека.
Теперь уж нельзя ограничиться митингом.
Надломится он, как подгнившая ветка,
А может, хлестнет, распрямившись стремительно?
Пожалуй, не зная всей степени риска,
Готовые выйти на площадь парадную,
Немного похожие на декабристов,
Молчат офицеры в предчувствии «Грандулы».
Они в Мозамбике, Гвинее, Анголе
На мушке винтовок держали колонии.
На опыте горьком, позоре и боли
Взрастили готовность сердца опаленные.
 
 
Вперед, Революция! Время настало,
И музыка грянула, грянула, грянула —
В смятенном эфире,
Как голос восстанья,
Призывно звучит долгожданная «Грандула».
 
 
Я к песне причастен в Советском Союзе
И знаю, какая на рифме ответственность.
От имени авторов текста и музык
Позвольте мне Жозе Афонсо приветствовать.
К воротам дворцовым призвавшая танки,
Народ черноглазый волнуя и радуя,
Путем «Марсельезы»,
Путем «Варшавянки»
Шагай, португальская «Грандула».
 

1975

 
Счастливый абсолютно
Советский офицерик,
Вдыхая гарь салюта,
Светло и чисто верит,
Что навсегда задушен
Фашизм
Вчера в Берлине.
И отпустило душу,
И горе отбурлило.
 
 
Таким я был наивным,
Такой я был простяга,
Умытый майским ливнем
На Шпрее, у рейхстага.
 
 
Ах, как я был доверчив!
Прошло всего три года,
И начал мистер Черчилль
Войну иного рода.
Он, правда, не решился
Рвануться из окопов,
Но снова тень фашизма
Простерлась над Европой.
В боренье – высь и бездна.
Из памяти могли ли
Так, запросто, исчезнуть
Испанские могилы?
 
 
В несчастий быстрой смене,
Шагнув навстречу взрывам,
Я пребывать не смею
Блаженным и счастливым!
Опять грохочет утро
Над миром обветшалым:
Опять хохочут «ультра»
Со свастики оскалом.
И нет чужих событий,
Нет посторонней драмы,—
Удар хлыста в Гаити —
На наших лицах шрамы!
 
 
За ту святую радость,
Что в юности изведал,
Всю жизнь сражаться надо,
И не близка победа.
Но принимает вызов
Наивный офицерик:
В падение фашизма
Он не напрасно верил.
Без веры нет поэта!
 
 
А все-таки свободно
Я вам пишу вот это
Письмо из Лиссабона!
 

1975

 
Над Испанией – король на вертолете!
Современность – изо всех щелей и пор.
Что я нового скажу о Дон-Кихоте,
Об идальго, ведшем с мельницами спор?
 
 
Не о нем романс хочу сегодня спеть я
(Устарели латы и копье),
Славлю рыцарей двадцатого столетья,
Представлявших поколение мое.
 
 
Из пятидесяти стран они приплыли,
Прилетели и приехали сюда,
Понимая, что сражаться надо или
Уничтожит мир фашистская орда.
 
 
Всех героев я перечислять не буду,
Но, поставив честь и совесть во главу,
Назову Хемингуэя и Неруду,
Матэ Залку и Кармена назову.
 
 
Назову еще танкистов и пилотов,
Недостаточно прославленных пока,
Всех отчаянных и добрых Дон-Кихотов
(Санчо Панса в экипаже за стрелка).
 
 
Ничего, что на испанцев непохожи,
Соответствуют, увидены сквозь дым.
В Дон-Кихоты я просился чуть попозже
И хотел бы навсегда остаться им.
 
 
Хоть пытайте, четвертуйте, ставьте к стенке
Не удастся переделать в жизни нас.
Вот об этом в ритме старого фламенко
И написан и исполнен мой романс.
 

 
Испанцам расскажу, как умирал
Обычно получавший жизнь в награду
За храбрость
Синеглазый генерал,
Которого я знал по Сталинграду.
Он не всегда по форме был одет:
Случалось, только вынырнув из боя,
На кудри он натягивал берет,
Отчаянно красивый сам собою.
Но потому, что он летал как бог,
Его никто ни в корпусе, ни в части
За нарушенье пожурить не мог —
Ни комиссар, ни высшее начальство.
 
 
Нерусский старый головной убор
Уже лет тридцать как исчез куда-то.
Года бегут – о чем тут разговор.
И что берет для старого солдата?
Но есть особый воинский учет,
Срок жизни не предсказан в личном деле.
Но пасаран!
Он понял, что умрет Сегодня.
Не в сраженье, а в постели.
Когда в окне короткий вечер гас,
Он улыбнулся вдруг, справляясь с болью,
И попросил немедленно, сейчас
Найти берет, небось побитый молью,
И в госпиталь доставить.
Дом вверх дном!
Но как не выполнить последней воли?
 
 
Испанский тот берет нашли с трудом
В курсантском сундучке, на антресоли.
 
 
...Процессия осенней шла Москвой,
И трубы медные вздыхали тяжко.
Лежал берет на крышке гробовой
В соседстве с генеральскою фуражкой.
 

СВЕЖИЙ ВЕТЕР

 
Я Родине предан и мыслью и делом,
Но как-то неловко вести разговор
О том, что в мороз прикрывал ее телом,
О том, что руками цементный раствор
Замешивал,
Чтобы схватился фундамент
На месте былых глинобитных хибар,
В поселках, что стали теперь городами,
Кулеш деревянною ложкой хлебал.
 
 
Соавторы мы и участники чуда.
Себе не изменим,
С пути не свернем,
Какой бы крутой ни была амплитуда
Меж завтрашним и послезавтрашним днем.
 
 
И все-таки,
Строгая даль идеала
Зовет, чтоб не смели расслабить сердца
Ни пустопорожние речи бахвала,
Ни вздохи глупца,
Ни восторги льстеца.
Останутся в соотношении тонком
Мечта и действительность,
Цель и маршрут.
А честь славословья доверим потомкам —
Когда-нибудь пусть нас добром помянут.
 

1984

 
Десятилетия позади...
Виден предел.
Ограничен срок.
К Вечному огню подойди,
Личный свой возложи цветок.
Сколько б ресницы ни вытирал,
Ни закрывал ладонью лица,
Ясно прохожим, что ветеран.
Люди поймут и простят бойца.
 
 
Годы безжалостно рассечены
На «до войны»
И «после войны»,
А посередке – сама она:
Жизнь-то одна,
А смерть не одна —
С фронта, с фланга, над головой...
Как получилось, что ты живой?
Новая юность, не обессудь,
Что продолжаем на свете быть.
Как соль,
Как боль
Проступает суть.
Память доныне – как кровь сквозь бинт
 
 
Но нас, пожалуйста, не жалей —
Мы возвратились с минных полей.
Нам удивительно повезло,
Как бы ни было тяжело,
Мы победители всех невзгод.
Но убывает друзей число
В грозной прогрессии – каждый год.
Отдано пламени столько сил...
Ну, отчитайся, как после жил.
Как убеждался, что в мирном дне
Мужество требуется вдвойне:
Встречный, и часто неравный бой,
Чтоб оставаться самим собой.
Не отступая, свой бой веди,
Верь, что победа – не позади —
Жизнь продолжается,
И она
Не только тебе самому нужна:
Юноша с девушкой ветреным днем,
Когда изготовились петь соловьи,
Держат над Вечным нашим огнем
Чистые нежные руки свои.
 

1984

 
Районный оратор, готовый заране,
Взошел на трибуну с бумажкой в кармане,
Бумажку достал и ладонью разгладил,
И речь как завел, как повел, как заладил,
Глазами и носом припаян к бумажке,
Где буквы и мысли ползут, как букашки.
 
 
Бубнит он и мямлит, оратор районный,
Не слушает зал, безразличный и сонный.
Он понял – актив засыпает от скуки.
Для жеста придется задействовать руки.
 
 
Как только он поднял костлявые кисти,
Почувствовал волю исписанный листик,
И свежего ветра поток турбулентный
С трибуны унес его одномоментно.
Внесем в протокол: оживление в зале.
Бумажку ловили, да вот не поймали.
Оратор замолк, и растерян и бледен.
Но, видно, ему свежий ветер не вреден.
 
 
Отчаянье преодолел он.
И начал
Про наши труды, неудачи, задачи
Без всякой бумажки,
Прямыми словами,
Какими мы дома обходимся с вами.
 
 
Пожалуй, давненько районное вече
Такой деловитой не слышало речи.
Зал замер.
Но были, признаться, моменты,
Когда он срывался на аплодисменты.
 
 
Вот притча и вся...
В заключенье заметим,
Что очень полезен для нас свежий ветер.
 

1983

 
Белый зимою,
А летом зеленый
Город, в котором я не был доселе.
Светятся новые микрорайоны,
Будто на землю звезды осели.
Переустройство огромного мира
Слишком легко
Повседневностью стало.
Вряд ли подходит приставочка «микро»
Многоэтажным этим кварталам.
Нету возврата к лачугам вчерашним,
Все ж новоселов тревожит законно,
Что одинаковы все эти башни.
Эти подъезды,
Эти балконы.
Время иное, масштабы другие,
Но признаюсь, что каким-то наитьем
Все же могу я понять ностальгию
По коммуналкам и общежитьям.
Что, тараканьих времен тебе жалко?
Надо ль идеализировать юность,
Видя в жаргонном словце «коммуналка»
Наше любимое слово Коммуна?
Неоспорима прогресса заслуга,
Только б не стали в своем микромире
Столь же похожими мы друг на друга,
Как интерьеры в каждой квартире!
Новое все хорошо при условье,
Чтоб не унизило дело большое
Сердце – ничтожною микролюбовью
Микросчастливчика
С микродушою.
Может быть, стал я избыточно строгим?
Что тут поделаешь —
Годы на склоне.
Люди, простите мне микротревоги
В нашем громадном микрорайоне.
 

1983

 
Как я мог убедиться,
Хорошая штука —
Испытанье единства,
Боевая порука.
Не ее ли судьба предлагает железно
Альпинистам, шагающим в связке над бездной,
И матросам на гребне девятого вала,
Чтобы с палубы робких волна не смывала.
Боевая порука —
С гранатой на танки
И молчанье собратьев под пыткой в охранке.
Танков я не взрывал,
Не был я скалолазом,
Не обучен команде «Свистать всех наверх»,
Но навек
Боевою порукою связан —
С Революцией
Связан порукой навек!
 
 
Потому и готов задушить, как гадюку,
Безобидное с виду исчадие зла,
Не чета боевой —
Круговую поруку,
Что сквозь щели беспечности
В дом наш вползла.
Не стесняясь, устроилась очень уютно,
Малодушных втянула в порочный свой круг,
Их мозги пеленою окутала мутной,
Чтобы не различали, где враг, а где друг.
Ты – бездельника труд,
Ты – невежды наука,
Ты – неправедный суд,
Круговая порука.
 
 
Сколько раз ты прикрытьем для тр у сов служила,
Сколько раз от ответа смывалась хитро!
Твой прообраз —
Молчание пассажиров,
Если пьяный наглец матерится в метро;
Или – хуже:
Позор кругового обмана
Спекулянтов
И тех, кто поближе к кормам,
Или ложь о перевыполнении плана,
Чтобы круглая премия в каждый карман;
Или сговор пиитов из разных редакций —
Ты мои, я твои сочиненья в печать...
 
 
Если нравы поруки такой утвердятся,
Перед прошлым и будущим нам отвечать!
Тех, в ком совесть не спит,
В наступленье зову я,
За успех поручиться могу головой:
В окруженье поруку возьмем круговую
И задушим – порукой своей боевой!
 

1979

 
Какая скучная история:
Был воин в сорок первом ранен
В Молдавии или в Эстонии,
На той границе или грани,
Где мужество схватилось с подлостью,
Где честность встретилась с обманом.
Про это есть стихи и повести,
Исследованья и романы.
 
 
Вам надоело повторение,
Вы это в школе проходили,
Но я обязан тем не менее
Писать опять и в том же стиле
Про пораженья и ранения,
Когда нам было не до справок
По форме медсанучреждения,
С печатью слева или справа.
 
 
В строй возвращались недолечены —
Без нас не может быть победы.
Скрывали раны и увечия,
Какая мелочь – наши беды.
В раздумиях глубокомысленных
Теперь врачебные комиссии,
Одолевают их сомнения:
Давать ли справки о ранении?
А то, что ноют раны старые,
Впиваются осколки в нервы,
Поскольку справок не представлено,
Неточно и недостоверно?
Здесь равнодушие бессовестно!
Поспешные отказы взвесьте,
Такие хлопоты и поиски
Касаются солдатской чести.
 
 
Меж трубачей и барабанщиков,
Участников далекой драмы,
Напрасно ищете обманщиков —
Их справки – штыковые шрамы.
Служебное умерьте рвение,
Осколки щупайте перстами.
Клиенты эти в скором времени
Вас беспокоить перестанут!
 

1978

 
Очень долгую жизнь очень быстро прожив,
Сквозь огонь пробежав без оглядки,
Прихожу я впервые в архив
И теряюсь в его распорядке.
Тишина – как в осеннем лесу,
Запах листьев опалых.
Паутинка приникла к лицу,
На ресницы росинка попала.
Одинаковые этажи,
Полумрак стеллажей одинаков.
В ровном ритме течет эта жизнь,
Под охраною шифров и знаков.
Здесь и старых товарищей строй,
Тех, чья память развеяна ветром,
И не ведает каждый второй,
Что героем он был беззаветным.
Открывается тут наконец,
Кто и кем был когда-то оболган,
В ком под маской таился подлец,
Кто был верен опасному долгу.
Степень влажности, норма тепла,
Нелюдимая даль коридора.
Электронная память сюда не дошла,
Но дойдет,
И, наверное, скоро.
А пока —
Фонд, и дело, и лист,
Век проходит по ветхим страницам.
Не рассчитывал протоколист
Стать историком и летописцем.
Но и ты, вероятно, не знал,
Что в картоне тугих переплетов
Зафиксирована крутизна
И твоих колебаний и взлетов.
Думал – мелочь, проскочит, пройдет,
Нет душе никакого убытка,
Но и мелочь взята в переплет
И прошита суровою ниткой.
Надо жить с ощущеньем, что есть
Фонд, и папка, и лист,
И конечно,
В документах бесчестье и честь
Остаются в архиве навечно.
 

1984

 
Ув. тов. Министр путей сообщения!
Мы с Вами незнакомы лично,
Быть может, это приглашение
По этикету неприлично,
Но я даю Вам слово честное,
Что Вас в друзьях заочно числю
И приглашаю в путешествие
От всей души, без задней мысли;
Шлю всяческие пожелания
И думаю, что Вам полезно
Побыть на общих основаниях
На линиях дорог железных.
 
 
Пусть в тупике стоять останется
Ваш пульман с вежливой бригадой.
На станции и на дистанции
Слать телеграмм вперед не надо.
Без свиты и предупреждения
Начнем с Казанского вокзала.
Да минет нас ночное бдение
В замызганных билетных залах.
 
 
Запасшись харчем и терпением,
Уйдем в кочевье по России.
Найдем свои места купейные,
Расстелем простыни сырые.
Нам скажет проводник заранее,
Что до утра не будет чаю,
А выбьемся из расписания —
За то никто не отвечает;
Что вентиляторы негодные,
Жарища – прямо наказанье.
Мы будем пылью прошлогоднею
Дышать до самой до Казани,
Мы будем нюхать запах газовый,
Окно газетою завесив,
И Вы мне будете рассказывать
О блеске фирменных экспрессов.
 
 
Да, эти строки – не элегия,
Но в комплиментах мало проку...
 
 
На заседание коллегии
Вам надо возвратиться к сроку.
Не сорвалось бы заседание —
Ведь, к сожаленью, слишком часто
Составы ходят с опозданием,
Не спрашиваясь у начальства.
 

1984

 
Куда ты лезешь со своими песнями?
Иного ритма ищет молодежь.
Романтика отправлена на пенсию,
Пускай республиканскую,
А все ж
Обидно стремянным ее и рыцарям —
Затоптан золотой ее огонь.
Остались только фильмы про милицию
С избытком похищений и погонь.
У нас романтика знавала разные,
Опасные порою времена,
Клеймилась блажью мелкобуржуазною,
Бывала и от дел отстранена.
Но каждый раз, когда метеослужбою
На ураган заявлен был прогноз,
Она опять оказывалась нужною,
И снова обращались к ней всерьез.
Считала ниже своего достоинства
Она вести с обидчиками спор,
И по команде выходила строиться
В солдатской майке на морозный двор,
Романтика – не только настроение,
Не просто ночь над речкой у костра.
Ей честь и место в каждом поколении,
Наивно думать, что она стара.
Для счастья людям мало электроники.
Мир, вжатый в перфокарты, слишком прост.
Наполни ветром парус! Мчатся конники,
И впереди открытье новых звезд.
 

1984

 
Нам по душе честный азарт,
Яростно жить надо,
Всем говорить правду в глаза,
Не отводя взгляда.
 
 
Пусть над тобой виснет гроза,
Тесно сошлись тучи,
Режь все равно правду в глаза,
Честно сгореть лучше.
 
 
Если сперва «против» и «за»
Взвесишь, ища выгод,
Будет тебе правда в глаза,
Как бумеранг, тыкать.
 
 
Не нажимай на тормоза,
Помни в момент острый,
Что принимать правду в глаза
Тоже не так просто.
 
 
В морду врагу дать бы раза,
Вроде не наш метод,
Лучше вонзи правду в глаза —
Этот удар меток.
 
 
Миру всему прямо врезай,
Как своему брату,
Правду в глаза, правду в глаза,
Только одну правду!
 

1981