Текст книги "Обыкновенная история в необыкновенной стране"

Автор книги: Евгенией Сомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

И вдруг они услышали, как кто-то кричит им снизу, называя их по фамилиям. И это уже им стало известно! Можно было разобрать лишь отдельные слова: «Сопротивление бесполезно… гарантируем жизнь…». Да, конечно, самое дорогое – жизнь, но если за колючей проволокой она стала невыносимой! Обратно в зону? Нет!

Стрельба возобновилась. Это была лишь отвлекающая стрельба, вскоре за их спиной раздался оглушительный взрыв, полетели камни, все заволокло пылью. Это со стороны отвесной стены бросили гранату. Валерий дал очередь. Но последовал еще один взрыв у самой кромки стены, который отбросил Валерия назад, и он упал ничком, но тут же поднялся.

Быстро вечерело. «Рискнут ли они атаковать в темноте?» У Валерия со лба стекала струйка крови, осколок камня при взрыве задел его.

Наконец, стало совсем темно. Отдыхали по очереди. Теперь каждый шорох внизу вызывал тревогу, но никаких попыток к нападению противник не предпринимал, и они по очереди ложились, чтобы хоть немного отдохнуть.

Рассвет наступал быстро. Они сидели молча, доедая оставшийся хлеб, разговора не получалось, хотя Валерий пытался шутливо петь: «Это есть наш последний и решительный бой…». Каждый уже понимал, приближается развязка: даже если их просто будут держать на вершине, то без воды, без патронов уже через день-другой они перестанут сопротивляться. Может быть, ночью попытаться прорваться с боем? Но ведь начнут преследовать по степи, пока не захватят.

Когда солнце было уже высоко, движение внизу возобновилось. Теперь ползли лишь несколько солдат с сержантом, но одновременно по всем трем пологим склонам. Как только сверху открывали огонь, они прятались за камнями, пережидали и потом опять продолжали ползти. Так удалось некоторым из них подойти близко к карнизу площадки и укрыться за камнями.

После некоторой паузы вдруг в центре площадки разорвалась граната, брошенная снизу. Оба они метнулись в углы и легли. Еще и еще граната. Прижались и не поднимали голову, хотя знали, что там ползут и скоро бой пойдет на площадке. Медлить было нельзя: Валерий перескочил на другой край к обрыву: «Я обойду их и успокою!». Виктор ничего не ответил.

Еще одна граната совсем близко от Виктора. И после паузы он услышал, как где-то снизу раздалась очередь, это Валерий спустился немного по обрыву и стрелял в них сбоку. Виктор выглянул и увидел, что одного раненого тащат вниз. Вскоре вернулся и Валерий.

На целый час все стихло, но солдаты не ушли: сидят в укрытиях. Наконец штурм возобновился: еще две гранаты и стрельба по каменным гнездам. Звуки стрельбы явно приближались.

Сквозь грохот Виктор слышит, что Валерий что-то кричит ему, но понять слов не может. В следующий момент Валерий перемахнул через каменное укрытие и открыл огонь напрямую по засевшим с гранатами солдатам. Затем он поднялся опять, чтобы вернуться на площадку, и тут вдруг Виктор увидел, что тело его друга содрогнулось и замерло – он стал медленно падать. Виктор вскочил на ноги и стал стрелять из пистолета в упор по ползущим солдатам. Но стрелял он недолго, что-то ударило его в грудь. Дальше он ничего не помнит: вдруг стало темно.

Очнулся он в военном госпитале, в расположении какой-то воинской части. Пуля прошла через правое легкое навылет, тугая повязка мешала ему, он задыхался и кашлял. «Почему же они меня не добили!». В палате в углу на табурете сидел солдат и смотрел на него. Вскоре вошел офицер, поднял солдата, пододвинул табурет к кровати и сел, наклонившись к Виктору.

– Фамилия? – тихо спросил он.

Виктор попытался ответить, но не мог: какая-то пена клокотала в его гортани.

Глаза офицера были усталыми и грустными, это был простой пехотный лейтенант.

– В каком звании воевал?

Виктор понял вопрос.

– Старший лейт… – прохрипел он и добавил: Где мой друг?

– Твой друг мертв, – последовал ответ.

Виктор отвернулся к стене. В этот момент солдат, стоящий в углу, прошипел:

– Ууу! Предатель!

Офицер резко оглянулся.

– Покинуть помещение!

Когда солдат вышел, он тихо, как бы про себя, добавил:

– Тебе бы так воевать, молокосос.

У пехотного вопросов больше не было.

– Ну, старшой, – встал он, – за тобой ваши приехали.

«Вашими» были сотрудники МВД из лагерного управления, которые уже ждали, очнется он или нет. Он был молод и крепок – он очнулся.

Все подробности этой истории я узнал от самого Виктора, когда его год спустя специально привезли на наш лагпункт, дабы показать всем, что побеги из ПЕСЧЛАГА действительно невозможны.

После центральной лагерной больницы, где он пролежал почти полгода, его снова судили. Ему повезло; в этот год была отменена смертная казнь, а к его оставшемуся сроку можно было добавить еще только один год. Итак, опять двадцать пять.

История третья и самая длинная: Праздник на молочной ферме

Саше Морозову повезло больше всех. Только он успел отряхнуться после выхода из тоннеля, как началась тревога. В это время он был уже на дороге, смешавшись с толпой любопытных. Одному идти по дороге было опасно, и он продолжал стоять и, как все окружающие, смотрел на то место в карьере, откуда он только что вышел сам. Подъехал джип с офицером и солдатами, начался осмотр карьера. Два солдата внимательно осматривали людей, стоящих на дороге. Около Саши оказалась пожилая женщина с мешком муки за плечами, с которой он уже успел переброситься шутливыми репликами и, наконец, предложил помочь нести тяжелый мешок. Толпа начала расходиться, последовал за ней и Саша с мешком за плечами. Он взял под руку женщину, и они медленно направились к городу. Джип промчался по дороге мимо них.

По пути он придумал и стал тут же рассказывать ей свою фронтовую историю. Будто вышел он из госпиталя и должен встретить товарища в городе. Подойдя к ее дому, он спросил:

– Ну а если своего дружка не встречу, переночевать место найдется?

– Да приходи: не у меня, так у соседей.

Теперь нужно было действовать как можно быстрее. К центру идти опасно, и он подался к рабочему шахтерскому поселку в двух километрах от города. Прежде всего, необходимо раздобыть хоть немного денег.

Единственными ценными предметами, которые ему как-то удалось пронести в лагерь, была золотая коронка на зубе и серебряные карманные часы, подаренные ему английским командованием при вручении ордена. С давних времен часы в России считались большой ценностью, и спрос на них всегда был высок.

В центре рабочего поселка обнаружил он небольшой рынок, где толпились люди и продавали с рук вещи, а по краям располагались ларьки и разные мастерские. В одном из этих ларьков удалось ему быстро продать за бесценок свое золото. Здесь же, на толкучке, купил он старую армейскую гимнастерку, брюки и кирзовые сапоги. На гимнастерке еще сохранились нашивки о ранении. Саша заметил это, направился к аптечному ларьку, купил бинт и, отойдя за угол, переоделся в купленные вещи, а затем обмотал бинтом шею. Теперь он стал таким, как все здесь, раненые фронтовики.

Оставались часы. Саша подошел к часовому ларьку, где сидел пожилой мастер еврейского вида. Он с усмешкой взял часы, осмотрел их и удивленно поднял глаза на Сашу: видимо, понял, что солдат только от большой нужды расстается с такой ценностью. Он снова склонился над часами и стал показывать на какие-то детали, утверждая, что ходить они будут не более года. А цена? Он назвал смехотворно низкую цену. Саша выхватил часы из рук и молча направился к выходу. Уже в дверях он услышал, как была выкрикнута еще одна цена, уже в два раза большая, но Саша направился на толкучку. Не прошло и двух минут, как около него оказался опять этот мастер. Он взял Сашу под руку: «Ну что же ты уходишь, мы же ведь еще не договорились!». В ларьке он предложил ему в обмен металлический портсигар, который, как он уверял, из чистого серебра, несколько пачек сигарет и, с улыбкой посмотрев на Сашу, добавил: «Ну и конечно, немного денег».

Саша вновь выхватил часы из его рук и вышел, направившись назад к домику своей знакомой женщины. Мимо него к городу все время проезжали автомашины, и каждый раз у него возникало предчувствие, что вот-вот остановится одна из них, и у него потребуют документы. «Куда иду? – сокрушался он. – Ведь там же облава!» Но почему-то продолжал идти.

Вдруг он заметил, что легковая автомашина марки М-1 приближается к нему сзади. В таких машинах ездило только начальство. Следуя какой-то интуиции, он оглянулся и поднял руку. К его удивлению, машина затормозила около него.

– Не подвезешь, товарищ, я из госпиталя, идти трудно.

«Товарищем» оказался казах, развалившийся на заднем сидении и одетый в черное кожаное пальто. «Большой начальник», – подумалось Саше.

– Извините, но мы спешим, – вежливо отреагировал начальник.

И здесь Сашу как будто бы что-то подтолкнуло, он вынул часы на цепочке и стал ими раскачивать перед машиной:

– Фронтовым трофеем не интересуетесь? Продаю!

По лицу начальника было видно, что он борется со своим любопытством. Часы поблескивали на заходящем солнце, и он, наконец, спросил:

– Откуда это у тебя?

– Из-под Кенигсберга везу, – соврал Саша и добавил, вспоминая еврея-мастера: – Из чистого серебра!

Опять на лице начальника отразилась борьба желаний и сомнений, он опасливо взглянул на своего водителя и повернулся к Саше:

– Ну, садись, подвезу. – И затем что-то сказал по-казахски водителю.

Машина почему-то быстро свернула с шоссе на проселочную дорогу. Не успел он Сашу ни о чем расспросить, как они остановились у двухэтажного дома с большим сараем, вокруг которого бегали куры, и лежала собака. Было видно, что это не его квартира.

Вначале вышел водитель и постучал в дверь. Открыла очень пожилая женщина-казашка в шелковом халате. Увидев машину, она приветливо заулыбалась. «Нет, это не может быть засадой, – промелькнуло у Саши. – Родственники».

– Ну, пойдем, солдат, посидим, перекусим.

Женщина обняла начальника и сразу же, засуетившись, стала накрывать на низкий стол, стоявший на ковре в большой комнате. Вскоре появились лепешки с маслом, а затем и чай в пиалах.

– Ну, солдат, перед чаем, наверное, водочки выпить не мешает.

– Нет-нет, я контужен, мне врачи настрого запретили.

– Ну, так и мне нельзя – я на работе еще.

Саша не ел весь день, и горячие лепешки пошли одна за другой.

– Ну, зачем же ты такие красивые часы-то продаешь? – стал приближаться к делу начальник.

– Хочу домой во всем штатском приехать. А часы, так у меня еще одни есть, наручные.

Тем временем начальник не выпускал часы из рук, то и дело открывал крышки и рассматривал пробы.

– Двенадцать рубинов! – добавил Саша. Начались деликатные торги. Никто не мог знать, сколько сейчас стоят такие часы, когда килограмм масла на рынке – три тысячи рублей.

– Ну и сколько они, по-твоему, могут стоить? – тихо спросил начальник.

Саша так же тихо, как какую-то тайну, объявил цену: «Сто тысяч!». Это была цена коровы. По глазам начальника можно было понять, что по традициям восточного базара он воспринимает эту цену как символическую шутку, но часы продолжают поблескивать в его руке.

– Двадцать тысяч, – произнес он свою ответную «шутку». Саша почувствовал, что торги будут трудными и долгими.

И здесь ему пришла в голову идея быстрого компромисса. Ведь ему нужно было как можно быстрее выехать из Карагандинской области, а билет на поезд без документов не продадут. «Может быть, он здесь все может?»

Начальник оказался директором текстильного комбината, да еще и членом Горкома партии. И стал Саша сочинять свою историю. Будто бы они с дружком крепко выпили на базаре, и у него все документы и деньги украли, вот он часы-то и продает. Обратись он сейчас в военкомат, начнется большое дело, а ему скорее домой надо. Там, под Петропавловском, у него начальник райвоенкомата друг, он сразу все без шума уладит – лишь бы доехать. И добавил:

– Я тебе эти часы за двадцать тысяч уступлю, а ты мне билеты до Петропавловска устрой.

Начальнику, видимо, все это тоже очень понравилось: продавец ценных часов исчезнет из Караганды. Так все просто, ко всеобщему удовольствию, и решилось.

Уже совсем поздно вечером приехали они на небольшую железнодорожную станцию на севере Караганды, там у начальника было знакомство. Он вышел один из машины и ушел в станционное помещение, оставив Сашу одного с водителем. «Вот как сейчас вернется с двумя милиционерами мои документы проверять!»

Наконец, он появился с хитрой улыбкой на лице:

– Хорошо, когда всюду хорошие люди есть! – А в руке билеты. Опять машина помчалась к квартире родственников начальника, где они еще раз напились чаю, и начальник вынес ему завернутую в платок пачку денег:

– На, не считай, двадцать пять тысяч.

Так что пять тысяч еще из милости он добавил. Уже совсем было темно, когда Сашу довезли до поселка Федоровна, откуда он уже сам дошел до домика своей новой знакомой. Она так и ахнула, увидев повязку на его шее.

– Кто же это тебя?

– В госпитале лечение прохожу.

Поезд быстро удалялся от Караганды, и с каждой остановкой у Саши на душе легчало. Вагон был переполнен: ехало много демобилизованных военных, переселенцев, колхозников с мешками. Саша устроился на самой верхней багажной полке и уснул. Однако сон был недолгим и тревожным. Он открыл глаза и посмотрел вниз, там, у окна сидел солдат без погон, на гимнастерке нашивки о ранении. Фронтовик. Солдат отрезал перочинным ножом ломтики сала, рядом лежал хлеб. «Совсем такой же, как и я, только с документами», – подумалось Саше. Он спустился вниз и пристроился рядом с солдатом. Разговорились.

Слово за слово и бутылка водки, подаренная Саше начальником, оказалась на столе. Пили по очереди из алюминиевой кружки солдата. Он ехал в Иркутск после ранения, деньги, полученные в госпитале, он пропил сразу же с друзьями и остался пустым, только с куском сала, а ехать надо было еще три дня. После того как Саша рассказал ему свою историю с пропажей документов, они почувствовали, что могут помочь друг другу. В результате у Саши оказалась справка солдата о выписке из госпиталя, по которой он должен получить паспорт по месту жительства, а у солдата – пятнадцать тысяч рублей из Сашиных денег. Конечно, получить паспорт по этой справке он не мог, но все же это была его защита надолго. Справка была без фотографии, и имя солдата было тоже Саша.

Поезд приближался к городу Акмолинску. Нужно было быстрее покинуть поезд – солдат мог и передумать. Акмолинск в ту пору был небольшим провинциальным городом, где жили казахи вперемешку с русскими и ссыльными немцами. Подремав до утра на вокзальной скамейке, он направился к центру города. Путь шел мимо здания Обкома партии с бронзовым Лениным, указывающим рукой на базарную площадь, куда уже с утра съехалось много колхозных подвод с мукой, молоком и картофелем – было воскресенье. Теперь в толпе он чувствовал себя уверенно, справка в кармане гимнастерки согревала его. Он искал что-нибудь поесть и заодно присматривался к людям: в такой провинциальной глуши он еще никогда не бывал. Больше всего удивляли его люди – на теплом весеннем солнце они были одеты в шубы и валенки, как будто бы завтра грянет опять зима.

У одного большого ларька в разлив продавали молоко. Над ларьком надпись: совхоз «Путь Ильича». Около огромных металлических бидонов с молоком суетились две молодые девчонки, стараясь перетащить их с автомашины в ларек, а рядом стоял пожилой мужчина в потертом полушубке и наблюдал за ними. Было видно, что такая работа девчатам не под силу. Секунду поразмыслив, Саша бросился помогать: он подхватывал шестидесятилитровые бидоны и лихо нес их на склад. Девчонки перестали работать и с улыбкой наблюдали за Сашей. Наблюдал за ним и пожилой мужчина, который оказался бригадиром молочной фермы совхоза. Когда работа была закончена, он пригласил Сашу в ларек, набрал стакан густой сметаны и с куском белого хлеба протянул ему: «Ешь, солдат!».

Завязалась беседа. Саше пришлось опять рассказывать, что едет он из госпиталя после ранения на фронте к своей матери в Кустанай, вот и решил сделать здесь остановку, чтобы приработать немого денег и поприличнее одеться. Глаза бригадира смягчились:

– Так поезжай к нам на ферму, у нас ведь там одни бабы, а работы мужской полно.

«А почему бы и нет? – промелькнуло у Саши. – Отсидеться в глуши, пока поиски пройдут».

Он показал бригадиру свою справку, сказал, что паспорт его ждет в Кустанае и что на месяц он задержаться может. Ранение у него легкое, в живот, и сейчас он уже совсем здоров.

Молочная ферма совхоза была уже на летних выпасах, в двадцати пяти километрах от центральной усадьбы совхоза в селе Константиновка. Сама же Константиновка находилась еще в 180 километрах на северо-запад от Акмолинска. Это был действительно «край света», где советскую власть можно было почувствовать только во время выборов. Бригадир сам предложил Саше не оформляться в центральной конторе совхоза – «Отнимут еще парня!» – а просто работать у него на ферме по договору, который он сам составит. Саше все это очень подходило.

Ферма расположилась в живописной долине между двух высоких сопок, около большого озера, по берегам которого росли сосны. Это были летние выпасы для части совхозного стада – примерно 200 дойных коров и столько же молодняка. Зимой весь скот перегонялся на центральную усадьбу в районном центре Константиновна. Центр этот был большим селом с кинотеатром, школой механизаторов и, конечно, с районным управлением МВД.

Здесь же, на летней ферме, работники жили в наспех сколоченных домиках-бараках, а скот постоянно находился в степи. Каждый второй день бригадир отправлял свой грузовик на молокозавод в Константиновку с бидонами сепарированного молока и сливками. Молоко же обрабатывали прямо на ферме в небольшом домике. На сорок человек работников фермы приходилось только пятеро мужчин: бригадир, механик, шофер и два пастуха, все остальные были женщины-доярки. Жили они в двух больших общежитиях, где стояли топчаны, тумбочки для вещей и шкафы для халатов и обуви. Умывались прямо под открытым небом из больших умывальников, а баней служило озеро. Коров доили в степи, для чего доярок на подводе подвозили к стадам, обратно они шли пешком, так как на подводе везли молоко на сепаратор. Электроэнергию для сепаратора давал бензиновый двигатель, который все время портился. Бригада должна была также заготавливать сено на зиму, для чего на ферме находились три лошади и две старые сенокосилки, которые давно уже были неисправны и стояли без дела. Одна лошадь принадлежала бригадиру, на которой он постоянно разъезжал по всей ферме, в этой глуши он был «царь и бог».

Под открытым небом находилась и кухня фермы, в которой один раз в день готовили обед для всей бригады. Работа на ферме была тяжелой, но свежий степной воздух и, конечно, свежее молоко делали всех работников крепкими и румяными.

Сашу поселили поначалу в одной комнатке с механиком, которая располагалась в сепараторном пункте. Весь домик представлял собой приспособленный казахский могильник, стены и купол которого были сложены еще в прошлом веке из особого глиняного кирпича. При советской власти эти «культовые сооружения» разрушались, но вот беда, кирпич этот представлял собой белую глину, замешанную на овечьем молоке с добавлением шерсти, так что сломать их было невозможно, и они продолжали стоять, как памятники вольной жизни казахского народа.

Однако жить Саше в этом склепе долго не пришлось. Механик, как водится, пил и после этого всю ночь громко храпел. Так что пришла Саше в голову идея построить свой собственный домик. На участке были разбросаны старые доски, листы шифера от старых зданий, из которых очень быстро он соорудил себе настоящий дом с покатой крышей и большим крыльцом. Бригадир ходил кругом и только языком прищелкивал: «Ну, мастер!».

Еще через неделю Саша переделал домик бригадира, чем очень растрогал его.

Чем дальше, тем больше. Оказалось, что он лучше механика разбирается во всех механизмах: вдруг заработали две конные сенокосилки, затем стоящий уже два месяца сепаратор, и работа пошла в два раза быстрее. Бригадир стал очень уважать Сашу и во всем ему доверять:

– Я тебе ничего про работу говорить не буду, сам смотри и делай, что увидишь!

И стал он как бы заместителем бригадира на всей ферме. Утром чуть свет первый встает проверить, пригнали ли стадо на площадку для доения, все ли на работу вышли, чисто ли вымыты бидоны для молока, напоили ли лошадей, а потом и сам за работу принимается. То отправляется на лошади в Константиновку по делам фермы, то перекрывает крышу общежития, которая уже давно течет, или принимается ремонтировать старые машины. Из старых ящиков сделал он для своего домика мебель: стол, широкую кровать, стулья, шкаф.

Уважали его все еще и потому, что полагали, он единственный фронтовик здесь на ферме. Бригадир за глаза говорил о нем не иначе, как «мой герой». А о его документах так речь и не заходила. Справка о ранении в живот, инвалидности второй группы и направлении по месту прописки вполне удовлетворяла. Когда Саша купался в озере, то шрама от ранения также никто видеть не мог. «Трусы прикрывают», – отшучивался он. Бригадиру же он обещал снять копию с этой справки, а подлинник отправить в Кустанай в военкомат, чтобы его документы и паспорт выслали в Константиновку. Когда же Саша бывал там, то писал сам себе письма с обратным адресом из Кустаная, пусть видят, что от родных.

Бригадир же души в нем не чаял и заботился, чтобы никто в управлении совхоза не узнал, что он нашел себе такого мастера.

И потекла жизнь Александра Морозова мирно и привольно, ему нужно было здесь в глубинке отсидеться, пока не пройдет всесоюзный розыск. Здесь все ему нравилось, живя на всем готовом, он скопил немного денег из своей зарплаты, купил на базаре сапоги и шинель и, кроме того, очень старый обветшавший баян. На баяне играть научился он еще в школе, в музыкальном кружке, а в армии так стал заправским баянистом.

Баян был в таком состоянии, что играть на нем было невозможно. Саша разобрал его на мельчайшие детали, сам сварил особый клей, раздобыл и поставил новые меха, заменил часть кнопок. Каждый вечер можно было его видеть склонившимся над столом в домике.

Однажды вечером из его домика понеслись переливчатые звуки баяна: «По долинам и по взгорьям шла дивизия в поход…». Когда он остановился, то заметил, что перед его крыльцом собралась кучка удивленных слушателей. Тогда он вышел наружу и растянул баян во всю ширь. По вечерней степи понеслись звуки знакомого всем вальса, и Саша громко запел: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на погоне незнакомая чья-то рука…».

С появлением баяна жизнь на ферме потекла совсем по-другому. Оказалось, что чуть ли не все доярки певицы и плясуньи. По вечерам перед домиком бригадира на лужайке расположился кружком хор доярок, а в центре Саша с баяном. Каких только песен он не знал! Вот только с танцами не совсем хорошо получалось – один единственный кавалер на ферме Саша был занят баяном, и доярки должны были танцевать в парах с подружками.

Так становился он для всей женской бригады одним-единственным женихом, и каждая старалась привлечь его внимание: ему стирали и гладили белье, прибирали в домике, носили вечером парное молоко от самой доброй коровы. Их заигрыванию не было конца, его постоянно приглашали в женское общежитие на вареники или отпить чаю с сибирскими шанежками.

Саша действительно был красавцем, в хромовых сапогах и офицерской гимнастерке, с баяном в руках, появлялся он в общежитии и садился к столу – девчонки боролись между собой за место рядом с ним.

Особенно старательно заботилась о нем одна из доярок, сбитая и крутобедрая Настя. Она каждую неделю мыла пол в его домике, меняла и стирала белье, носила из ручья воду для питья и все это делала с веселой улыбкой и шутками. Круглолицая и белобрысая, с вздернутым носом, она была старше Саши лет на пять, а то и на все десять, поэтому другие женщины его особенно к ней и не ревновали: «Неровня она ему».

Как-то однажды, когда Настя, согнувшись, мыла пол, он шутливо прихлопнул ее по округлому заду. Она распрямилась, заливаясь счастливой улыбкой, и замахнулась на Сашу мокрой тряпкой. Он поймал ее руку, и они оказались прижаты друг к другу, так что он ощутил мягкость и тепло ее больших грудей, и от этого по всему его телу побежало что-то давно и совсем забытое…

Когда они поднялись и Настя, улыбаясь, укладывала свои длинные рыжеватые волосы, Саша смотрел на ее пышущее здоровьем еще молодое лицо и думал: «А почему бы не она? Может быть, это и есть мое счастье, моя судьба?».

Так началась их любовь. Вначале никто ничего не замечал, и все продолжали наперебой ухаживать за Сашей, но Настя стала исчезать из общежития уже на всю ночь, и постепенно все привыкли, что он выбрал ее. Не то, чтобы она ему особенно полюбилась, а просто постепенно она вошла в его жизнь как что-то необходимое, доброе и приятное. О женитьбе вначале не было и речи, но Настя в глубине души надеялась, что Бог пошлет ей такое счастье – ее муж погиб на фронте в самом начале войны. Лежа в темноте рядом, она как-то сказала ему:

– Вот ведь у меня в Константиновке дом-то стоит пустым, и корова есть, и поросята. Мать за ними смотрит, да разве ей одной со всем этим управиться…

Саша понимал это как приглашение начать беззаботную совместную и зажиточную жизнь в ее доме, на парном молоке со свежеиспеченным хлебом, но он не произнес в ответ ни слова, только обнял ее покрепче.

Все на ферме воспринимали их связь как вольный брак, каких во время войны возникало много. Бригадиру это тоже все нравилось, он надеялся, что получит Сашу навсегда. С хитрой улыбкой он шутил: «Свадьбу-то не зажуливайте!».

Когда они как-то вместе были в Константиновке, Настя познакомила его со своей мамой, такой же, как и Настя, крепкой и жизнерадостной и еще не старой женщиной. Происходили они из украинских переселенцев начала века, когда по реформе Столыпина в Сибири поселялись многие безземельные крестьяне. Дом на две комнаты был сложен из толстых бревен, все в доме сияло, всюду белый вышитый ситец и большая в углу икона – все ждало Сашу как нового хозяина, но он не шел, он не мог – он был в побеге.

Недели шли за неделями, приближалась осень, начался последний сенокос, и Саша работал на косилке от зари до темноты. В один из таких дней на ферму пожаловал участковый милиционер из Константиновки на своей конной бричке, узнать, все ли в порядке. Бригадир сразу же учуял опасность – спроси он Сашу про документы, и начнется канитель, так что он лишится этих золотых рук. Милиционер был ему хорошо знаком – вместе когда-то в тридцатые проходили действительную службу в армии, так до сих пор и остались на «ты».

Милиционер поинтересовался, не приняты ли новые люди на сенокос, надо бы проверить. На что бригадир сразу же заявил:

– Да, что их проверять-то, они все сейчас по степи разбросаны, да и я их всех уже проверил. Пойдем-ка сначала лучше в дом, там моя хозяйка уже, наверное, пельмени поставила.

По сибирским понятиям, слово пельмени уже как бы включает в себя и стакан водки. И засели два приятеля за эти пельмени, да так, что к вечеру участкового пришлось грузить в его бричку, да еще провожатого давать.

Бригадир после этого еще раз спросил Сашу о документах, и тот хмуро ответил:

– Уж два раза писал. Замотали, наверное. Осенью сам поеду пробивать.

Тревожное чувство не оставляло Сашу, он знал, что засиделся здесь слишком долго, пригрелся к Насте, привык к своей уютной комнатке, к вышитым покрывалам. Работа его не тяготила – на работе он забывал обо всем. Полюбились ему и бархатные казахские степи с горьким ароматом полыни, и тихое озеро, в котором он часто ловил рыбу. Теперь все это нужно было бросить и бежать навстречу неизвестности.

Так уж получилось, что считали Настю и Сашу мужем и женой. Если бригадир что-то хотел передать Саше через Настю, то он говорил: «Передай мужу…». Да и Настя уже стала вести себя, как жена: брала его при всех под руку, поправляла на нем воротничок и даже целовала в губы. Все были уверены, что зимовать Саша будет в Настином доме, а там и свадьбу сыграют. Но Саша знал, что это невозможно, и эта мысль угнетала его.

Уже давно он стал замечать, что одна из доярок, самая молодая из всех, ей только шестнадцать лет исполнилось, как-то пристально и странно, без улыбки, всматривается в него. Звали ее Нина, и на ферме она была новенькой, так как, окончив школу, решила летом немного заработать денег, чтобы поддержать свою больную мать и иметь средства на поездку для поступления в институт. Была она высокой и хрупкой, с каштановой косой до пояса, и в отличие от других доярок, часто во время веселых вечеринок удалялась и читала книгу. Ей явно было здесь не по себе, она чувствовала себя одинокой, так как подруга на ферме для нее не находилась.

Однажды Саша решил посмотреть, что она там читает. Он подошел, и она сразу же встала: ее большие карие глаза выражали удивление. Он заметил, что уже через минуту щеки и уши ее подернулись румянцем. Книгой оказался томик стихов Сергея Есенина. Саша, чтобы прервать неловкую паузу, стал декламировать стихи наизусть – Есенин ему нравился:

 
«Не жалею, не зову, не плачу,
все пройдет, как с белых яблонь дым…»
 

Разговор не вязался, она отличалась ото всех, держалась без всякого кокетства и говорила даже как-то по-другому.

Из районной библиотеки привезли ей как-то две толстые книги, и Саша тут же поинтересовался, что она собирается читать. Это были романы Тургенева.

– А я ведь сочинение по «Дворянскому гнезду» в десятом писал, – сказал Саша.

– А я так и не успела его в школе прочесть, вот теперь догоняю…

Они сели на траву и стали беседовать о школе, о выпускных экзаменах, а потом снова о стихах. Оказалось, что Нина любит Анну Ахматову, читала Бодлера, о котором Саша и представления не имел.

Руки ее были с тонкими, нежными пальцами, и трудно было себе представить, как она ими может четыре раза в день выдаивать свои восемь коров. Она рассказала, что будет осенью поступать в педагогический институт, так как хочет стать преподавателем литературы; у нее мама также учительница. Было видно, что внешняя хрупкость сочетается в ней с какой-то силой. Она бегала быстрее всех, была единственной на ферме, кто мог переплыть два раза озеро.

Как-то, рассказывая о войне, он заметил, что воевать – это большая честь для мужчины. И она перебила его: «Нет, война – это бесчестие, это убийство людей». Такой ход мыслей был совершенно не знаком Саше. Постепенно так получилось, что единственным интересным для него человеком на ферме стала Нина, и он, едва выпадала свободная минута, искал возможность с ней поговорить.