Текст книги "Дог-бой"

Автор книги: Ева Хорнунг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

И все же Ромочка понимал, что он тоже на что-то годится. На один склон горы сбрасывали бытовые отходы. На пологом склоне легко работалось, главное – не зевать, иначе разберут все самое ценное. Ромочка припас мешок, несколько ведер и целлофановых пакетов. Завидев подъезжающий мусоровоз, он коршуном бросался к свалке и выкапывал из куч все мало-мальски съедобное. Для такой охоты требовались трое: один вынюхивал для него добычу, второй грозным рыком отгонял людей и чужих собак, подбежавших к мусоровозу с той же целью, и сам Ромочка. Он лучше собак раскапывал кучи мусора, выхватывал все ценное руками и прижимал к груди. Но это была ненастоящая охота. Хотя Ромочке и его стае часто что-то перепадало, он понимал, что за остальными ему не угнаться.

Охотиться на кладбище было труднее. Они перебегали от могилы к могиле и собирали оставленные там приношения – в основном конфеты и печенье. После заката на кладбище всегда толпились собаки и люди, и все с одной целью. Ромочке очень хотелось как-нибудь принести домой свежатинку: напасть на кого-нибудь, перегрызть добыче горло и самостоятельно притащить еду домой.

Иногда Золотистая как-то странно косилась на него. Ромочке делалось стыдно. Теперь все его братья и сестры добывали пищу для всей стаи. И только ему одному по-прежнему требовалась чья-то помощь. Лето шло, и его собирательские таланты тоже стали цениться. Ромочка понял: он способен сделать руками очень многое, то, что недоступно лапам и зубам братьев и сестер. Летом он приносил со свалки полные руки съестного и не боялся, что чужие отберут добычу: стая охраняла его.

Поскольку в стае охотились все, а Ромочка набирал на свалке много объедков и сладостей, их клан выглядел вполне пристойно. Собаки лоснились от жира. Да и у Ромочки ребра не прощупывались под слоем мускулов.

Иногда по ночам они вместе поднимались в развалины церкви и там пели. Их песня сообщала всем другим собачьим кланам, живущим на мусорной горе и в лесу, что лето хорошее, добычи много, сами они сильные, гибкие и надеются на лучшее. Они пели, задирая головы к небу и глядя издали на сверкающий огнями огромный город. Другие кланы вторили им. Правда, стоило Ромочке закинуть свою большую голову и присоединить свои переливы к голосам родни, другие стаи умолкали.

С Мамочкой творилось что-то странное. Ромочка ничего не чуял, зато остальные все понимали. Щенки бродили по логову за ней по пятам, чему-то радуясь и одновременно волнуясь. Всеобщее внимание льстило Мамочке, хотя и не всегда. Если подросшие дети становились слишком любопытными, она их отгоняла. Вскоре пришло время, когда они начали обнюхивать ее, словно исполняли ритуальный танец, но она не рычала и не наказывала их. Все по очереди обходили ее и тут же отходили, не дожидаясь, пока она разозлится. Все, кроме Черного, кружили вокруг Мамочки при каждой встрече. Все щенки выказывали ей должное уважение, потом отходили в сторону и наблюдали за тем, как Мамочка и Черный играют, дерутся и снова играют. Потом целых два дня Мамочка и Черный спаривались и больше ничего не делали: они совокуплялись, отбегали друг от друга и снова совокуплялись. Целыми днями, до самых сумерек, они занимались одним и тем же. От обоих исходил какой-то особый запах, который чуял даже Ромочка. Он тоже волновался и весь дрожал от сильного возбуждения. Он чувствовал смутную радость. Он наблюдал за Мамочкой и Черным вместе с остальными; щенки расползались по углам и радовались брачному танцу. Никто не завидовал, но все были довольны. Ромочка понял: все лето стая, в том числе и он, охотилась и отъедалась именно ради этого важного события. А теперь, можно считать, лето прошло не зря.

* * *

Становилось все холоднее и тише. Умолкли птицы; леса, парки и дворы залил странный золотистый осенний свет.

Золотая осень закончилась быстро и внезапно. Ударили ночные заморозки. После трех холодных ночей подряд вымерзли цветы, почернели травы, листья подсохли и покрылись бурым налетом. Два дня на пустыре пахло сеном и чаем, хотя трава высохла от холода, а не от жары. Осиновые листья дрожали на ветру, как стайки золотых птичек, сгрудившиеся в тесных клетках. Деревья наполовину облетели и стояли, словно в лохмотьях. Ромочка, собаки, вороны и птицы поменьше с жадностью поедали ягоды рябины, тронутые первым морозцем.

С севера пришла небывало лютая стужа. Дни без дождей были жестокими и холодными. Небо застыло и стало похоже на неподвижный диск; Ромочке казалось, что воздух выходит из него и сразу замерзает. Мороз сковал даже большой город. С тихим звоном опадали листья с берез.

Потом выпал первый снег; он все шел, шел и не прекращался. Мороз и снег застали все живое врасплох. Еще зеленые листья на молодых деревцах покрылись инеем. Желтые листья падали на сугробы, и земля стала похожа на белый ковер с тускло-золотистым узором. В сумерки люди и собаки, которые копошились на мусорной горе, задирали носы и поворачивали головы к северу. Бульдозеры и мусоровозы, которые летом неутомимо трудились на южных склонах горы, перестали приезжать – наверное, впали в спячку. Ромочка смутно помнил табачный запах, исходивший от двух экскаваторщиков.

Вся стая беспокойно рыскала по логову; всем было не по себе. С каждым днем делалось все холоднее. Обычно с началом снегопадов в их логове становилось уютнее, потому что снег отрезал их от внешнего мира. А в ту зиму в логове было лишь немного теплее, чем наверху. И ходить стало трудно: Ромочка то и дело проваливался в глубокий снег. Все не так, все неправильно!

Мамочка в логове все стояла над тремя новорожденными щенками, не обращая внимания на их повизгивание, и к чему-то прислушивалась. Ромочка понимал, что она беспокоится и что ей известно что-то, недоступное ему. Потом она медленно поморгала, наклонилась над щенками и убила их по одному, прокусив еще мягкие головки. А убив, легла и так же, одного за другим, съела их. Вспорола брюшки, перемолола крошечные хрящики – и от последнего помета ничего не осталось. Она рычала даже на Ромочку, если он приближался к ней. Потом Мамочка долго спала. Всю ночь Ромочка слышал, как она вылизывается. На него она не обращала внимания и на охоту, видимо, не собиралась. Сам Ромочка спал плохо и всю ночь дрожал от холода, несмотря на то что к нему прижались четыре пышущие жаром собаки, а сам он напялил на себя все свои запасы одежды.

Забрезжил серый рассвет – Ромочка не увидел света, а скорее услышал и почуял его. Логово занесло снегом. Испугавшись, он подполз к Мамочке. Она лизнула его в лицо, прижала лапой его большую голову и вылизала ему уши. Ромочка не пытался уползти. Когда Ромочка потянулся к Мамочкиным соскам, она зарычала было, но он немного выждал и стал скулить, пока она не уступила.

Вернулись Черный и Золотистая. Они охотились всю ночь, но так ничего и не добыли. Черный и Золотистая поздоровались со всеми. От их косматых загривков веяло холодом. Они внимательно обнюхали пустое логово. Потом вместе с молодыми собаками стали ждать сумерек. Теперь охотиться придется всем.

Даже зимой, даже в снег от свалки веяло теплом. Волна теплого зловония накрывала застывший зимний лес, трущобный поселок и городские кварталы. Когда ветер разносил по окрестностям запах мусорной горы, обитавшие там птицы – чайки и вороны – взмывали в воздух и кричали, сами похожие на обломки гонимого ветром мусора. Из-за метелей все здешние обитатели попрятались в норах или лачугах. Если не было метели, землю закрывал плотный пушистый снег. Над ними нависало низкое свинцовое небо. Во время затишья все выбирались на охоту. Собакам хоть иногда что-то перепадало, а вот людям приходилось тяжко. В зимние сумерки скрюченные фигуры прочесывали свалку вдоль и поперек или бродили вдоль берега мусорной реки, разыскивая металлолом, топливо для костра и объедки. День и ночь на свалке горели костры.

Издали казалось, будто копошится и движется вся мусорная гора. В дыму костров крутились и плясали снежинки. Люди притоптывали ногами и ежились в неуклюжей, толстой одежде; собаки беспрерывно трусили куда-то, не останавливаясь. Птицы парили над свалкой и взметали крыльями крупные хлопья падающего снега.

Почти ничего этого Ромочка не видел и не знал. Прикованный к логову холодом, он питался тем, что добывали на охоте другие, и Мамочкиным молоком. Он все ждал, когда потеплеет и глубокий снег покроется коркой наста. Метели завывали две недели подряд. Едва началась оттепель, Ромочка понял, что не может больше сидеть в логове. Он надел на себя все, что у него было, взял мешок и, сопровождаемый Белой и Серым, направился на свалку. Вечер был теплый, тихий, и тропа, ведущая к мусорной горе, была вся в чьих-то метках – здесь уже побывали и люди, и звери.

Ромочка проходил мимо заброшенной стройки, как вдруг вдали послышалась музыка. Услышав человеческие голоса, он замер. На горе пели – то тише, то громче, то выше, то ниже. Мелодия словно падала с неба, как снег или дождь. Звуки наполнили все вокруг чем-то нежным и приятным, как аромат первоцветов.

Ромочка решил, что поохотится потом, попозже. Белая и Серый, не удивляясь, трусили за ним к лесу и кострам. Костры нравились Ромочке, но подходить к ним близко он опасался. Здешние люди знали, что он не из них, и он догадывался, что нарушил ка-кие-то их правила, пересек невидимую черту, чем-то оскорбил их. Ромочка проворнее их и молчаливее, и у него есть собаки: здесь ему ни от кого опасность не угрожает. Но подойти к огню и посидеть с людьми ему нельзя. Его прогонят, да еще, пожалуй, начнут охотиться на него.

Музыка становилась громче и все больше волновала его. Люди, освещенные оранжевым пламенем, жарили на костре заднюю часть туловища убитой собаки. Ее шкура и голова лежали на тающем снегу. Собака была незнакомая; по запаху Ромочка определил, что на еду люди пустили одну из своих собак, а не из одичавшей стаи. Золотистая шкура поможет людям спастись от холода. Вкусно пахло жареным мясом. Белая и Серый скрылись в лесу, а Ромочка молча спрятался за березой совсем недалеко от костра. Тепло от огня согревало его даже издали. Вокруг костра стояли мужчины и женщины; все тянули к пламени руки и пели. Песня была печальная и красивая; хотя всех этих людей Ромочка знал по внешнему виду, запаху и голосу, теперь они показались ему незнакомыми, преображенными и загадочными. В груди загорелось странное чувство: вроде голода, только выше, ближе к горлу. Он пожалел, что у него нет косточки, которую можно поглодать.

В морозном воздухе звенели высокие женские голоса; они переплетались, наполняя пустоту над Ромочкой болью и тоской. Мужские голоса словно карабкались снизу вверх, на небо, но всякий раз падали и плакали из-за неудачи. Женские голоса, по желанию своих хозяек, то дрожали, спускаясь вниз, как по лесенке, то отдыхали вместе с мужскими голосами, сливаясь в мелодических завихрениях.

Ромочке показалось: если он сейчас не закричит, не завоет или не убежит, он лопнет. Но по-прежнему прятался за березой. Вот голоса снова взмыли вверх, подхватывая припев, и из Ромочкиного горла вырвался звук, похожий на хриплый стон. Одна женщина, державшая на руках спящего ребенка, замолчала, обернулась и вгляделась во мрак. Остальные продолжали петь, но песня сразу стала плоской, обрывистой, и Ромочка понял, что именно голос замолчавшей женщины составлял основу мелодии. Она смотрела в его сторону, не замечая его. Ромочка стоял совершенно неподвижно. Женщина крепко прижимала к себе довольно крупного ребенка – девочку. На фоне костра чернела рваная шуба. Женщина широко разинула рот, словно улыбаясь в темноту. Ромочка вдруг очень испугался.

Женщина шагнула к нему, и он отчетливо разглядел ее лицо. Он ее знал, но никогда не видел вблизи. Она была молода, красива, но все лицо, от лба до подбородка, уродовал огромный шрам, рассекавший надвое нос и губы. Ромочке издали только показалось, что женщина улыбается; ее рот навсегда скривился из-за шрама. Он знал, в какой лачуге она живет, и ее высокий голос тоже был знакомым. Он не раз видел ее тощую дочку и слышал, как мать зовет ее:

– Ирина! Ирина! Не уходи далеко! – Очень приметный голос.

Он больше не боялся. В ушах до сих пор звенела ее славная песня. Повинуясь порыву, Ромочка вышел из-за дерева, широко расставил ноги и подбоченился. Он услышал, как ахнула женщина. Она тоже его узнала. Здешние люди понимали, что Ромочка не такой, как они; он одичавший, дикий, и у него собаки. Не шевелясь, женщина с опаской глянула ему за спину, в лес. Сердце чаще забилось у Ромочки в груди; он понимал, что надо бежать, и все же не двинулся с места.

Женщина наклонила голову; он увидел, как пламя костра освещает половину ее красивого лица. Теперь она смотрела прямо ему в глаза, и ее кожа переливала оранжевым. Вдруг она открыла широкий, искривленный шрамом рот и снова запела, повернувшись к другим спиной, глядя на Ромочку и крепко прижимая к себе спящую дочку. Он стоял, как олень, застывший в луче света; одна его часть воспарила к небу вместе с ее пением и колыхалась наверху. Наконец, Ромочка заполнил собой все огромное пространство неба над костром, свалкой и лесом.

Женщина кивнула ему и пошевелила теми же губами, с которых слетала красивая песня. Ромочка опомнился. По-прежнему не сводя с него глаз, женщина нагнула голову – как ему показалось, в знак того, что она его узнала, – а потом снова доверчиво кивнула, прощаясь, и отвернулась к огню и другим людям. Ромочка так обрадовался, что понял: он не может устоять на месте. Он беззвучно понесся по снегу. Он чуял и Серого, и Белую. Брат и сестра вы брались каждый из своего убежища и последовали за ним.

После этого он часто приходил к костру послушать пение, но свою знакомую увидел лишь на пятый или шестой раз. Она была одна и явно чем-то болела, потому что в ее голосе не слышалось поразившей его силы. Теперь она пела, как птица с перебитым крылом, которая не может летать. Ромочка очень огорчился и разозлился.

Дождавшись, пока она вернется к себе в хижину, он вышел из леса и побрел на свет ее костра – посмотреть, что она будет делать. Сначала она взвизгнула и, прижав руки к груди, ахнула от страха. Ромочка и обрадовался ей, и обиделся на нее. Потом женщина взяла себя в руки и долго смотрела на Ромочку, а он, утопая по колено в снегу, смотрел на нее. Женщина держала факел, который шипел, плевался и освещал ближние березы. Не вынеся яркого света, Ромочка смутился и опустил глаза. Женщина со свистом втянула слюну разбитыми губами, и он вскинул голову. Она снова кивнула ему, но явно не прощаясь, и, сжав факел одной рукой, медленно наклонилась вперед, показала ему свою забинтованную руку и потерла щеку тыльной стороной голых пальцев. В ее глазах заплясали веселые огоньки. Ромочка развернулся и зашагал по сугробам к лесу; в конце концов, ему показалось, что она все же пела, как раньше.

Холод усиливался. Собаки пребывали в постоянной тревоге: Они не знали покоя ни днем ни ночью. Сначала охотиться было не так трудно; на свалке кое-как выживали все – и люди, и звери. Мертвецов, правда, забрасывали снегом, но собаки успевали полакомиться свежатинкой, прежде чем трупы засыпало совсем.

Прошлогодняя уютная щенячья жизнь казалась Ромочке сном. Прошлой зимой он безвылазно сидел в логове; досыта напивался Мамочкиным молоком и ел то, что приносили взрослые. Теперь на охоту уходили все, кроме него. Одному в логове было ужасно холодно. Мамочкиного молока не хватало даже на то, чтобы насытиться, не говоря уже о том, чтобы согреться. Ромочка натянул на себя трусы, три пары брюк, все рубашки с длинными рукавами, носки на руки, ноги и голову и, дрожа, закутался в шинель. Он стащил из гнездышка старую подстилку, всю в собачьей шерсти, и завернулся в нее. Он все уговаривал кого-нибудь из братьев или сестер остаться с ним, но понимала его только Белая. Прижавшись друг к другу, они дрожали и ждали, когда вернутся остальные.

Спал он беспокойно; ему снилась певица. Ее голос звенел в воздухе, мощный, как метель, и вместе с тем солнечный и звездный и сильный, как вой на луну! Иногда Ромочке казалось, что он запутался в перепадах и переливах ее голоса; в другое время у него вырастали крылья. Они с певицей казались ему сверкающими птицами. Иногда ему снилось, что она – его первая мать, и поет она его имя. Однажды вечером он сам придумал ей имя. Пришлось долго рыться в памяти и отбросить лишнюю шелуху. Наконец, он добрался до нужного слова. Ее зовут Певица.

Ромочка привык к тому, что собаки, ощетинившись, кружат по логову. Они бегали не только для того, чтобы согреться, как он. Он разделял тревогу своих близких, но не понимал, чего они боятся, кроме темноты и холода. Никто из них, в сущности, ничего не понимал, кроме Мамочки. Она знала, кого может выгнать мороз из северных лесов, ждала и беспокойно кружила по логову, заражая остальных своей тревогой.

Однажды ночью – наверху немного потеплело – Ромочка выполз из логова и пошел на мусорную гору. Снег, наконец, уплотнился и утоптался, идти по нему стало легко, и Ромочка сильно подбодрился. Подстилку он оставил в логове – она сковывала движения. Он шагал по снегу, помахивая дубинкой. Он знал, что Черный, Мамочка и Коричневый тоже охотятся где-то поблизости. Все остальные ждали в логове.

Несмотря на темноту, видел он хорошо. Тогда он почти всегда хорошо видел снаружи, даже ночью. Ромочка ступил на тропу, которая вела прямо к горе. Он шел не на охоту – ведь для охоты ему требовалась помощь всей стаи. Зима превратила гору в довольно опасное место. Даже если он что-то найдет, тамошние обитатели – люди или звери – непременно отберут у него добычу. Сегодня ему хотелось послушать пение – а еще найти подходящее орудие, чтобы обточить конец новой дубинки. Рукоятка оказалась слишком толстой и не помещалась в руку. Ничего, на горе, если хорошенько порыться, можно отыскать что угодно.

Ромочка повернул за угол, где начиналась общая территория. Заснеженный пустырь пересекала открытая тропа, которая вела к самой горе. Никакого пения он не услышал, хотя в небе за горой мерцали отблески костров. Ромочка удивился. Почему они сегодня молчат?

Он почувствовал: что-то приближается. По бокам бесшумно двигались черные тени. Враги! Волосы у него на затылке встали дыбом. Как плохо он, оказывается, видит в темноте – и совсем никого не чует. Нос у него заложен, но в любом случае холод притупляет обоняние. Вовремя остановившись, Ромочка заметил впереди два горящих огонька, а за ними огромную черную тень. Тень приближалась и превратилась в огромного зверя. Зверь беззвучно несся прямо к нему. Ромочку повалили на спину, придушили. Он забил руками и ногами. Лицо уткнулось в грубый теплый мех. От неизвестного зверя плохо пахло – резко и враждебно. Зверь лязгнул клыками…

Ромочка услышал громогласный рык: откуда-то сзади выскочила Мамочка. Она прыгнула зверю на спину. Тот покатился клубком и глухо ударился о сугроб.

Извиваясь, путаясь в слоях одежды, Ромочка откатился в сторону. Обернувшись, он заметил, что мрак у него за спиной испещрен черными точками – бегущими зверями. Между ними металась и рычала Мамочка. На чужаков набросились Белая, Черная, Коричневый, Серый, Золотистая и Черный – все скопом. Они свирепо рычали и кусались. Под ними скрипел снег; собаки злобно рычали и взлаивали, их привычные, уютные голоса смешивались с низким и страшным рыком Чужаков. Ромочке захотелось убежать, но он не двинулся с места: слепо размахивал дубинкой и, стиснув зубы, тоненько визжал.

Вдруг три огромных зверя отделились от семерых собак и как будто растаяли в снегу; но Ромочка видел, что отошли они недалеко, сели, обернулись и чего-то ждут… Как будто следят за ними. Собаки все понимали. Они не останавливались и не переглядывались. Пятясь, они отступали на свою территорию, а чужаки следовали за ними. Потом вся стая развернулась и бросилась к дыре в сетке, а оттуда – на тропу, ведущую к их логову. Ромочка почувствовал: они его прикрывают, отсылают домой. Он как будто услышал приказ: «Беги! Уходи!» И он, спотыкаясь, побежал к потрескавшейся калитке, а стая прикрывала его со всех сторон. Потом Ромочка прыгнул в лаз и пополз по туннелю. Мамочка и Золотистая развернулись, прижали уши и оскалились. Пока младшие спускались в логово, Мамочка и Золотистая охраняли вход. Ромочка больше не видел чужаков, но знал: они тоже прибавили шаг и гонятся за ними.

Наконец, вся стая вернулась в логово. Справившись с первым ужасом, они сели вокруг отверстия в потолке. Они готовились к драке. Вокруг них и от них самих пахло Чужаками; ими провоняли шерсть и воздух.

Первая ночь прошла спокойно. Стая долго караулила у входа. Потом чужой запах ослабел. Все вылизали друг друга и зализали раны. Принюхавшись, осторожно выбрались в развалины. На снегу чернели следы: и их, и Чужаков. Чужаки добрались до угла, помеченного Ромочкой, пришли в замешательство, чего-то испугались и повернули обратно. Мамочка почуяла их решимость, потом сомнение, а потом и страх.

Они вернулись на следующую ночь – те же самые. Сначала их было трое. Потом, через несколько дней, стала пятеро; потом еще больше. Дни становились короче. Мороз стискивал город в своей огромной пасти. Семь собак спали, сгрудившись, в Мамочкином лежбище, а Ромочку уложили в самой середине. Ему снилось, что Чужаки охотятся за ним.

В темноте Ромочка почувствовал, что Мамочка подняла голову. Ее он живо представлял даже в темноте: припала к земле, уши прижаты. Она тихо зарычала, разбудив остальных. Собаки проснулись и забегали по логову, тихо скуля. Последние дни они старались держаться вместе. Больше никто не охотился в одиночку, и логово звенело их рыка и лая, как пчелиный улей летом.

Однажды Чужаки подобрались совсем близко. Они кружили вокруг их убежища. Даже Ромочке казалось, что он их чует. Он в ужасе смотрел в темноту. Только бы Мамочка перестала рычать, дала понять, что опасность миновала! Потом, когда все закончится, Мамочка оближет и успокоит его…

Когда она, наконец, успокоилась и в логове стало легче дышать, все вместе поднялись наверх, в развалины. Семья окружала Ромочку, пока он мочился. Он старался пометить как можно больше мест, раз его метки отпугивали Чужаков. Едва рассвело, все отправились промышлять на мусорную гору.

В логове им пока нечего было опасаться, хотя голодные Чужаки и выследили их. На гору стая выбиралась теперь только днем – и все реже. Ни на самой горе, ни в лесу они не встречали других собак. Все как будто вымерло. Куда подевались другие здешние собаки? Может, перебрались в город, где их перестреляли; а может, их слопали Чужаки. Ромочка заметил нескольких собак из других стай, которых он помнил еще щенками; собаки жались поближе к кострам и людям из трущобного поселка. Ромочкина стая тоже приучилась охотиться возле костров. Они все вместе перебегали заснеженный пустырь к поселку, рассредоточивались вокруг лачуг, а перед тем, как возвращаться, снова встречались и шли домой все вместе. Почуяв запах Чужаков, они оставались в поселке и выжидали. Они начали и возвращаться только днем. Поэтому на то, чтобы добыть пропитание, оставалось все меньше времени. Они бежали долго, кружными путями, мимо холодных, необитаемых складов и, наконец, возвращались на свою территорию.

В середине зимы ночи совсем утратили летнюю темень и стали грязно-оранжевыми – и наверху, и внизу. Дни были короткими и серыми – где посветлее, где потемнее. В логове Ромочка только днем различал во мраке собачьи глаза и фигуры. Кроме них, он ничего не видел, зато слышал их и знал, где находится каждый из его стаи. Чужаки заняли брошенную стройплощадку. В те дни, когда удавалось выбраться на гору, Ромочка караулил мусоровозы и первым бросался к каждой новой партии мусора. Он старался набить свой мешок под завязку, чтобы еды хватило подольше. Но если ему и удавалось что-то собрать, всей стае приходилось охранять его от других собак и людей. Потом они неслись домой, всякий миг опасаясь нападения Чужаков. Самым сильным в стае был Серый; поэтому Ромочка бежал с ним рядом, закинув мешок на плечи. Он то и дело подгонял Серого, шлепал его и требовал от него подчинения. Он всецело полагался на разведчиц – Мамочку и Золотистую, которые предупреждали их о приближающихся Чужаках. На бегу Ромочка думал только о своем мешке с добычей и о Сером. Остальные бежали сзади, прикрывая его. После того как они дважды доставили таким образом в логово еду, Серый все понял, и они стали проворнее.

При свете Ромочка заметил, что Мамочка, братья и сестры как-то осунулись, отощали – кожа да кости и большие головы. Особенно похудела Мамочка. Собаки худеют равномерно, поэтому Ромочка долго ничего не замечал. Он ощупал собственную грудь. Он тоже стал похож на мешок с костями под безволосой кожей. Время от времени они кого-нибудь убивали, и тогда им случалось полакомиться свежатинкой. В основном приходилось питаться объедками, добытыми наспех, в торопливых набегах на свалку. Одних объедков им явно не хватало.

Ромочка по-прежнему сосал Мамочкино молоко. Какое-то время – пока молоко у нее не пропало – он набирал полный рот молока и поил братьев и сестер. Пока Ромочка насыщался, остальные толпились вокруг в ожидании. Он на ощупь определял, кто есть кто, а делился не всегда. Когда успевал особенно сильно проголодаться, он выпивал все сам. Он не делился и если был в дурном настроении – а иногда и просто так, с досады.

Чужаки громко завывали в развалинах церкви. Они еще не переступали запретной черты, но тоже проголодались.

Ромочка начал мастерить оружие. Он собрал целую коллекцию гвоздей и шипов. Потом подобрал кусок металлической трубы, которой удобно было забивать гвозди в короткие доски. Иногда во время работы руки примерзали к металлу. Тогда он мочился на руки, чтобы оттаяли. Ужасно мерзли пальцы; Ромочка обернул трубу в старую тряпку, а на руки надел несколько пар носков. Он долго забивал гвозди в доски. После работы Мамочка старательно вылизывала ему руки. Ромочка согревал ладони, прижимая их к животу или сунув между ног. И все же он так мерз, что мог работать, только если рядом оказывался кто-нибудь теплый. Ромочка научил Серого, самого пушистого брата, у которого были самые острые клыки, жевать палки и поленья с одного конца: так получались хорошие дубинки. Скоро Ромочка смастерил несколько разных дубинок и забил множество гвоздей в доски у дальней стены логова. В темноте он проверял, не шатаются ли гвозди. Он остался доволен своей силой и своими новыми железными зубами. Если Чужаки еще сунутся, он им покажет!

* * *

Ромочка проснулся после прерывистого сна и сразу, еще не открывая глаз, напрягся. Все остальные уже не спали. Несмотря на тишину, логово окутал ужас. Ромочка пока ничего не понимал, зато собаки – как и Чужаки – все поняли прекрасно. Переменился ветер.

Хотя с севера не тянуло ничем, собаки ощетинились. Ромочка подполз к дальней стене, где был его оружейный склад. Он не видел, но чувствовал, что все рассредоточились и ждут – каждый на своем месте. У входа караулили двое самых сильных. Черный и Серый. Золотистая, Мамочка, Черная и Коричневый беспокойно бегали поодаль. Пошарив по полу, Ромочка нащупал свое оружие: доску, утыканную гвоздями. Рядом с ним, прижав уши к голове и оскалившись, лежала Белая Сестрица. Она сипло дышала. Ромочка чувствовал ее страх. Все они тоже знали, где он, как знали, что Ромочка сейчас начнет размахивать своими деревяшками. Охраняя его, они держались в некотором отдалении.

Долгое время ничего не менялось. Вдруг все зарычали и напряглись, хотя Ромочка по-прежнему не чуял чужого запаха. Он закрыл глаза, чтобы не таращиться вслепую в стылый мрак, стиснул зубы, закряхтел и размахнулся посильнее, Шумно выдыхая. Ромочка готов был визжать от страха. Он занес доску над головой…

И вдруг все разом почуяли Чужаков, и вся стая взорвалась рычанием. Послышался шорох, треск, грохот, глухой удар. Ромочка услышал грозное рычание. Его переполняла ярость. Серый, скуля от боли, катался по полу, сплетясь с Чужаком в тугой клубок. Вот вперед метнулась Белая, и у входа покатился второй клубок. Из обоих раздавалось низкое незнакомое рычание и пыхтение. Чужие звуки! У темного входа возня; снова шорох, глухой удар – и низкий злобный рык. В ответ грозно зарычала Мамочка. Она лязгнула челюстями, дергала Чужака, застрявшего в туннеле, а тот рычал от боли. К Мамочке присоединились остальные. Все вместе вцепились в незваного гостя клыками, дернули, потащили – и началась драка не на жизнь, а на смерть. Собаки дрались молча, лишь время от времени кто-то шумно дышал. А потом наступила тишина.

Дрожа всем телом, Ромочка опустил занесенную над головой доску с гвоздями. Он чуял запах крови. Мамочка и Золотистая отволокли мертвого Чужака к стене. Стая обступила труп. Все обнюхивали его, узнавая, что произошло. Потом кинулись на второго незваного гостя, но тот успел выбраться наружу. Его не преследовали. Серый как-то странно бегал по логову – он ковылял на трех лапах.

Чужаки снаружи завыли, и все притихли, насторожились. На сей раз вся стая сгрудилась у входа за Мамочкой. Белая Сестрица оставалась рядом с Ромочкой: она охраняла его. Ромочка, часто дыша, выставил вперед свою доску с железными зубами.

– Лучше нас никого не найти! – вдруг сказал Ромочка.

Он отчетливо увидел перед собой лицо своей первой мамы, ее печальные глаза и кривую улыбку. Она часто так говорила. Первую мать он не вспоминал уже давно и почти забыл, какое у нее лицо. Она была такая красивая! Хотя и без шерсти и с очень короткими зубами. Вспомнив ее, Ромочка почувствовал себя увереннее. Первой маме каким-то образом удалось пробраться мимо Чужаков, прорваться к нему – должна же она убедиться, что он не жует козявки и не держится за писю. Первой маме не понравятся ни его собаки, ни Чужаки. Она их всех отругает, да и ему заодно всыплет как следует. Они потащатся прочь, поджав хвосты и опустив морды к самой земле, а Ромочка уляжется в теплую постель в теплой светлой комнате и будет дергать себя за писю и хныкать, пока не придет мама в красном блестящем платье. Мама подоткнет его со всех сторон одеялом, накормит печеньем, напоит горячим молоком и уйдет на охоту. Как чудесно! Как прекрасно! Жалко, что все это скоро пропадет…

Ромочка почувствовал, как Чужак медленно ползет по обледенелому проходу, группируется и прыгает в логово. Ударяется об пол. Собаки молчали – Мамочка еще не подала сигнал к нападению. Атмосфера сгустилась – Чужак перегородил лаз, и стало душно. Потом Ромочке показалось, что Чужак заметил их с Белой. Белая негромко, но очень злобно зарычала. Пол царапнули мощные задние лапы. Дальше все развивалось как-то очень медленно. Чужак подпрыгнул и как будто застыл в воздухе. Ударился об пол, затих ненадолго. Снова взмыл в воздух, закрыл все пространство перед Ромочкиными глазами, перепрыгивает рычащую Белую и летит прямо на него… Пора!