Текст книги "Рандеву"

Автор книги: Эстер Верхуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Нас ослепила молния, необыкновенно яркая, и тут же послышались трескучие раскаты грома, отдающиеся эхом, резонирующие, разрывающие небесный свод. Земля у нас под ногами, казалось, гудела и вибрировала.

От испуга я отпустила Мишеля. В панике огляделась. Ливень мешал разглядеть набережную, воздух вокруг пронизывали зеленые флюоресцирующие блики. Еще одна вспышка молнии призрачно озарила берег. Улица была пуста, в ресторанах подняли навесы. Мы были одни на всем пляже, единственные, кто нигде не спрятался. Деревья вдоль набережной раскачивались, сгибались под струями дождя, как неясные тени. Мы поспешно схватили свою обувь и побежали. На плитках дорожки воды было по щиколотку, и об нее разбивались миллионы дождевых капель. Мы бежали босиком мимо ресторанчиков, магазинов и кафе, к узенькой боковой улице, где стояла припаркованная машина.

Когда юго-западное побережье Франции содрогнулось от новых раскатов грома, я – дрожащая и задыхающаяся – рухнула на водительское сиденье и тут же захлопнула дверь. Отгородилась от внешнего мира. Мишель нырнул в машину следом за мной. Дождь барабанил по крыше, струился по ветровому стеклу. Окна сразу запотели.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Я закрыла глаза и запрокинула голову, чтобы дышать глубже. Мишель повернулся ко мне, и тут же его рука оказалась под моей мокрой насквозь юбкой. Меня словно пронзил электрический разряд. Я непроизвольно выгнулась. Он уткнулся лицом мне в шею, застонал, а его пальцы… Мы дышали торопливо, часто, поверхностно. От него пахло фантастически, дурманяще, вкус рта был божественным.

Я погладила его по животу. Футболка промокла и прилипла к телу, как вторая кожа. Моя рука скользнула ниже. Боже мой, я хотела его, как я его хотела! В ответ на поглаживания он высвободил руку и стянул мои трусики вниз.

На тротуаре уже были люди, совсем близко от машины. Я видела их краешком глаза. Это была пара с детской коляской, они шли очень быстро. Я замерла. Мой взгляд упал на игрушечную машинку Бастиана, лежащую на заднем сиденье, красную металлическую модель «феррари» с отломанным колесиком. Мишель босыми ногами смял рисунок, который Изабелла на прошлой неделе принесла из школы, а я забыла взять его из машины.

Я убрала руку и отодвинулась.

– Нет, – сказала я задыхаясь. – Нет, не надо…

Мишель меня словно и не слышал. Он был настойчив, а я за себя не отвечала. Если бы он продолжил, я ни за что бы не поручилась. Я позволила бы ему овладеть мною прямо здесь, на месте, в машине, припаркованной посреди улицы. И не просто в машине, а в нашей семейной машине. На водительском сиденье, которое всегда занимал Эрик, и среди вещичек Изабеллы и Бастиана.

Сердце в груди дико колотилось. Надо остановиться, надо сейчас же прекратить это. Я была в смятении. Схватила его за руку.

– Нет, – выдохнула я. – Остановись.

– Что?

Он посмотрел на меня безумными глазами. Они были такими же темными, как грозовое небо. Мишель судорожно дышал и выглядел, надо прямо сказать, неотразимо.

– Нет! – повторила я уже громче, но все еще с трудом переводя дыхание. – Перестань! Нельзя! Прекрати!

В его взгляде мелькнула искра разума, и когда до Мишеля дошло, что я имею в виду, он разжал руки. Подтянул резинку спортивных штанов, откинулся на подголовник и хмуро уставился в ветровое стекло, по которому стекали капли дождя. Прижал ладонь к пояснице, сделав страдальческое лицо.

– Ладно, – услышала я, но он сказал это скорее себе самому, чем мне. – Хорошо.

Я одернула юбку, прилипшую к ногам. Все на мне было мокрым и холодным, и я вздрогнула.

Через десять минут мы выехали из залитого дождем Аркашона.

Еще через полчаса все фитинги, трубы и другие детали уже лежали в машине. Пока Мишель укладывал все это добро, я подписала чек на девятьсот евро.

Все, кто были на складе и в магазинчике, отпускали замечания по поводу нашей промокшей одежды и моих мокрых волос. По поводу погоды и ливня. Должно быть, от нас что-то исходило, нечто неопределенное, но безошибочно улавливаемое окружающими, потому что за одним намеком следовал другой. Все это время я продолжала приветливо улыбаться, делая вид, что ничего особенного не было и быть не могло. А между тем мой мир перевернулся.

Мы опять сели в машину и поехали к Бордо. С тех пор как мы покинули Аркашон, Мишель не проронил ни слова. Я тоже молчала.

Из задумчивости меня вывели какие-то звуки и вибрация. Я не сразу поняла, что это звонит телефон в сумке.

Достала аппарат.

– Алло?

– Симона?

Боже мой, из всех голосов, которые я могла бы услышать, именно этот был голосом моей совести.

Он что-нибудь почувствовал? Возможно ли это? Могут ли люди на большом расстоянии уловить неладное?

– А… да.

Я нервно посмотрела на часы. Почти половина четвертого.

– Ты где?

– Мы едем домой. Мастерская была закрыта на обед, черт бы их побрал! Они открылись только в половине третьего, поэтому мы…

Я в смятении глянула на Мишеля. Сворачивая самокрутку, он вопросительно смотрел мне в глаза.

– …тоже пообедали.

Как это противно. Ужасно.

– А сообщить об этом было нельзя?

– Я… Я тебе звонила, но ты не отвечал.

– Когда это?

– Ну… сразу. В первом часу…

– А сейчас ты где?

Я посмотрела в окно. Конечно, мне пришлось обратиться за помощью к Мишелю, потому что сама я понятия не имела, где мы едем.

– Проезжаем Бордо, – сказал он.

– Проезжаем Бордо, – повторила я.

– Тогда вы будете здесь не раньше, чем через час. Забрать детей тебе, конечно, не удастся?

Это был риторический вопрос. Школа закрывалась в половине пятого. Мы не успевали ни при каком раскладе.

– Ты можешь взять машину у парней и съездить в школу? – наконец включилась я.

Раздражение в голосе Эрика нарастало.

– Хорошо. Мы все равно ничего не можем делать без фитингов.

Я почти слышала его мысли на другом конце линии. На фоне скрежета и стука.

– Впрочем, здесь и других дел достаточно. Мы продолжим завтра. Ты осторожно едешь?

– Да, все в порядке.

– Ну пока.

И Эрик отключился.

Я так и осталась с телефоном, зажатым в руке, уставившись прямо перед собой.

– Эрик? – спросил Мишель.

Я кивнула.

Казалось, это его ничуть не смутило.

Меня затрясло. Вдруг стало холодно. Я только сию минуту осознала ситуацию. И не просто осознала. Паника усилилась, а с нею и дрожь. Единственное, чего мне сейчас хотелось, это как можно скорее обсохнуть. А еще – стереть с себя все следы. Все следы того, что я только что сделала, чему позволила произойти. Я не могла показаться на глаза ни Эрику, ни Изабелле, ни Бастиану, никому, в одежде, которая была на мне, все еще влажной, прилипшей к телу.

– Нам надо высушиться, – сказала я. – Мы не можем вернуться в таком виде.

– Почему?

– Как почему? Как это можно объяснить?

Я подняла руку, чтобы показать. Хлопок прилип к моей коже.

– Мы насквозь мокрые. Разве так можно вымокнуть, пробежав от ресторана до машины?

Так бывает лишь после прогулки вдвоем по пустынному пляжу, когда идет проливной дождь, да и то потому, что вы, упиваясь счастьем, его не заметили. В таком случае можно так вымокнуть. Эрик это увидит. И любой другой человек тоже увидит. Они будут смотреть на тебя, на твою одежду, на мокрые волосы, вдыхать соленый морской воздух, которым пахнешь ты, он, и все поймут. Образы, которые ты спрятала у себя в голове, прокрутятся, как кадры фильма, ясно и отчетливо видимые каждому, кто на вас посмотрит.

Он приподнял плечо. Это был характерный для него жест, ведь обычно все пожимают обоими плечами. Он – одним.

– Мы высохнем, пока доберемся до дома.

– Нет! – я возразила очень резко. – Я так не хочу!

Он закурил и нехотя сказал:

– Можно заехать в Либурн. Там живет одна моя знакомая. У нее есть сушилка.

Мысль, чтобы, промокнув до нитки, поехать вместе с Мишелем к женщине, у которой есть сушильная машина, извиняться перед кем-то, кого я совсем не знаю, раздеваться в незнакомом доме и ждать, пока хозяйка высушит мою одежду, показалась мне сюрреалистической.

Все последние часы казались мне абсолютно сюрреалистическими.

Я отбросила назад мокрые волосы и услышала собственный голос:

– Либурн так Либурн. Отлично! Поехали.

Знакомую Мишеля звали Жанетта. Она была моего возраста или чуть старше. Приветливое, дружелюбное лицо, густые темно-каштановые вьющиеся волосы, которые она убирала под широкую повязку. У Жанетты оказалась соблазнительная фигура с широкими бедрами, а вообще-то она походила на цыганку. Во всяком случае, непрерывно курила. И, пожалуй, пила тоже. Под столом в гостиной стояли три пустые винные бутылки. Ее дом вплотную примыкал к узкому тротуару. Каждый грузовик, проезжавший мимо, вызывал вибрацию, заставлявшую плясать чашки на столе.

Определенно, у Жанетты была тяжелая жизнь.

Она вела себя так, будто это в порядке вещей – вымокший под дождем Мишель, появившийся на ее пороге с чужой женщиной. Нельзя ли здесь обсушиться?

Боже мой, как неловко я себя чувствовала в слишком широком халате и розовых шлепанцах! Именно в таком виде я пила чай на диване у Жанетты.

Мишель сидел рядом, играя с собакой хозяйки. Это был молодой пес, неуклюжий и шаловливый, по виду – лайка[24]24
  Автор имеет в виду породу сибирский хаски. Разноцветные глаза бывают не только у метисов, но и у чистокровных хаски.


[Закрыть], один глаз – голубой.

Жанетту собака забавляла гораздо меньше, чем Мишеля. Мне пришлось выслушать ее жалобы на псину, у которой, по ее мнению, было слишком много энергии. Она сделала неверный выбор, надо бы завести пуделя, но этот щенок так умильно смотрел на нее, сидя за витриной зоомагазина, что она не смогла пройти мимо.

– Со мной всегда так, – сказала Жанетта с извиняющейся улыбкой. – Мне стало его жалко. Я не смогла сказать «нет».

Она погасила окурок в пепельнице и засунула пачку сигарет между цветочным горшком и фигурками кошек.

Пес улегся к Мишелю на колени, широко расставив задние лапы, потом перевернулся, дотянулся до его шеи, положил лапы на плечи и с восторгом лизнул его в щеку. Пушистый серый хвост весело мотался туда-сюда.

– Мне бы хотелось найти ему другого хозяина, – продолжала Жанетта. – Я не хочу отдавать его в приют. Может, они его там усыпят. А он очень милый, вот только эта энергия… Он не годится для города. Его бы кому-нибудь, кто живет в деревне, где есть место, чтобы побегать. Это было бы идеально.

Мишель взглянул на меня.

– Слышишь?

Я кивнула.

Шоссе, по которому мы ехали, сбегало вниз по долине. Гектары виноградников, насколько хватало глаз. То тут, то там на вершине холма виднелся замок или загородный дом. Дождь кончился, но небо по-прежнему было затянуто тучами.

Пират скулил на заднем сиденье. Он явно не привык ездить в машине. Поскулив, пес перешел на жалобный вой.

– Наверное, ему надо пописать, – сказал Мишель.

В его голосе я услышала напряжение.

Чуть дальше была площадка для парковки. Я доехала до ее середины и выключила мотор.

Мишель вышел. Открыл заднюю дверь, позвал Пирата, и они отправились к лесу. Я видела, что он разговаривает с собакой.

Подняв уши, Пират искоса смотрел на него. Пушистый хвост, почти свернутый в колечко, задорно раскачивался над его спиной.

Поодаль от меня стояла машина с прицепом. Я видела женщину, которая на заднем сиденье переодевала ребенка. Она подала мужу белый пакетик, и тот пошел с ним к мусорному баку.

Похоже, Мишель с Пиратом от души забавлялись. Пес прыгал, будто нападая, а Мишель, уклоняясь, играл с ним. У меня это вызвало какое-то теплое чувство. Глядя на них, я поняла, что испытываю не только влечение к мужчине. Не только плотское желание.

Это было нечто большее.

Мы ехали километр за километром в молчании. Оно казалось невыносимым, болезненным, но я просто не знала, что сказать.

Все, что приходило в голову, представлялось мне тяжеловесным или наигранным, фальшивым. Нас разделял и языковый барьер, и от этого мне становилось еще тягостнее, потому что я не была уверена в том, поймет ли он, что я хочу сказать.

Я не знала слов, которые хотела сказать, на его языке. Меня тяготило то, что я сама создала эту ситуацию или, по крайней мере, позволила ей возникнуть. Безусловно, мне не на что и не на кого было перекладывать ответственность.

– Здесь надо съехать, – сказал Мишель.

Я направила машину за большим грузовиком и включила сигнал правого поворота. Не прошло и пяти минут, как мы уже ехали по дороге, ведущей к дому.

Почти дома.

Мой желудок сжался.

– Я хочу увидеть тебя еще, – эти слова прозвучали внезапно.

Я кивнула.

– Конечно. Ты у нас работаешь и будешь видеть меня каждый день.

– Ты понимаешь, о чем я говорю.

Еще пол километра.

Я в смятении остановила «вольво» у обочины и повернула ключ зажигания. Я говорила, не глядя на него.

– Мишель, у меня дети. Я их очень люблю. Я замужем. То, что случилось сегодня… То есть не случилось… Это…

Он повернулся ко мне и быстрее, чем я смогла отреагировать, положил руку мне на шею. И сразу крепко поцеловал в губы.

– Я хочу увидеть тебя еще, – повторил он и отпустил меня.

Я на мгновение закрыла глаза, чтобы немного успокоиться, прежде чем заведу мотор.

13

Воспитание и развитие «внешнего человека» [25] 25
  «Внешний человек» и «внутренний человек» – библейские определения из посланий апостола Павла (2 Кор., 4,16).


[Закрыть] – процесс непрерывный. Особенно это важно во избежание его выпадения из социума.

Такие виды искусства, как, например, литература, должны были бы утолить голод «внутреннего человека», но после чтения становится ясно, что двух идентичных «внутренних людей» не существует, и от этого у меня крепнет чувство, что каждый человек в своей глубинной сущности является единственным, а видимость того, что это не так, основана на внешнем сходстве и поверхностных представлениях о личности.

Клеточки и полочки, каталожные ящики, свойства личности. Цвет кожи, пол, прическа, работа, наличие детей или их отсутствие, возраст, музыкальные пристрастия, социальное положение, вероисповедание – в любом порядке.

Сие должно было бы означать, что почти все формы связи между людьми базируются на чем-то внешнем. Печально, но, может быть, так безопаснее.

Это успокаивает.

Чувство вины.

Ужасное чувство вины.

Эрик ничего не заподозрил.

Я не была дома семь-восемь часов, а кажется, что семь-восемь месяцев.

Мишель сразу отправился к Петеру, а потом исчез где-то в левом крыле дома. Петер и Брюно забрали все из машины и рассортировали. После короткого перерыва бригада продолжила работу.

Мои дети встретили Пирата с энтузиазмом, а попросту говоря, тут же затискали. Изабелла уткнулась личиком в его густую мягкую шерсть. Она сияла. Бастиан сказал, что такой пес – это круто.

Эрик поморщился. Я объяснила ему все так: мы встретили в Аркашоне знакомую Мишеля с собакой, и Пират мне сразу понравился. Остальное я рассказала правдиво, хотя кое-что немножко преувеличила.

– Ну что я могла сделать? – спросила я. – Она хотела отвести пса в приют. А там его, наверное, усыпили бы.

– По-моему, это неразумно, – в голосе Эрика слышалась интонация, которая обычно появлялась у него, когда Изабелла или Бастиан вели себя плохо. – Мы ужасно заняты. Ты могла бы подождать, пока закончится реконструкция. Такие вопросы люди решают сообща, а ты загоняешь меня в угол.

– Подумай немножко не только о себе, – ответила я необычно резко, показывая ему на детей. – Мы тащим их за собой в другую страну, отрываем от друзей, от родных, от всего, что им знакомо, чтобы здесь они начали все сначала, спали в прицепе и сидели на уроках в школе, где они никого не понимают и их никто не понимает. А ведь они нас с тобой об этом не просили.

Муж молчал. Я продолжила свой монолог, уже мягче:

– Ты же знаешь, как они всегда хотели собаку. Да ты посмотри на них, Эрик.

И то сказать: дети и Пират прекрасно смотрелись вместе, их можно было снимать для телевизионной рекламы. Пес вел себя так, будто жил здесь всегда. Он бегал кругами вместе с Изабеллой и Бастианом, давал себя ласкать, пытался приносить обратно палку, которую наш сын бросал перед собой. Было совершенно ясно, что дети безумно рады собаке, своему новому домашнему любимцу, и Эрик дал себя уговорить – что, собственно, и требовалось.

Между прочим, все шло своим чередом, как будто ничего и не произошло. Я не краснела и не пылала от переживаний прошедшего дня. Гнетущее чувство вины, час назад обуревавшее меня, куда-то делось.

Около восьми строители разъехались по домам, а перед этим они, один за другим, жали мне руку на площадке у лестницы. Мишель подошел последним. Я постаралась не встречаться с ним взглядом. Незаметно для других он провел средним пальцем по моей ладони, как бы поддразнивая, но, к счастью, этим и ограничился, а я почувствовала, что мое тело вот-вот перестанет быть моим. Раньше, еще в школьные годы, я легко краснела. Потом это прошло, но я все еще помнила свое состояние перед тем, как вспыхнуть, и оно с тех пор не изменилось.

Я ушла в дом готовить ужин. По привычке сначала поставила греться воду в кастрюле и принялась чистить картошку. Эрик вошел на кухню и откупорил бутылку вина. Наполнил два бокала и оперся о столик, стоящий возле плитки. Один бокал протянул мне. «Сейчас что-то скажет, – подумала я. – Он поджидал подходящего момента. Все спокойно, рабочие уехали, дети смотрят телевизор. Он начнет разговор обо всем, что заподозрил. А может быть, не только заподозрил, но и почувствовал, почуял».

– Сегодня я почти все время работал вместе с Петером, – сказал Эрик, – и мы много разговаривали. Он действительно необычный человек.

Мой муж сделал глоток вина и посмотрел во двор через проем, где должна быть входная дверь.

– Мы говорили о его ребятах. О Мишеле Петер тоже кое-что рассказал.

Начинается. Я продолжала чистить картошку. Одну картофелину за другой. Закрыла кран. Взяла еще одну картофелину.

– Этот парень начинал довольно плохо. Петер и его жена просто пожалели его. Он же чуть не пошел по кривой дорожке… Ты это знала?

Я отрицательно покачала головой:

– Нет.

– Его мать была спортсменкой. Занималась плаванием. Может быть, поэтому у него такая фигура?

Не думать, не думать о его теле, ни о чем не думать.

Чистить, чистить.

– Участвовала в разных соревнованиях на довольно высоком уровне. Она уехала в Америку, чтобы выступать там за какую-то команду, и там встретила женатого человека, от которого забеременела. А парень и слышать ничего не хотел о ее проблемах. Тогда эта женщина, впрочем, еще совсем девочка, вернулась во Францию. Она была очень молода – лет двадцати. Родители требовали, чтобы она сделала аборт, но она не захотела. Дело кончилось скандалом, и ей пришлось уйти жить к двоюродной сестре. Это в Ле Ланде, под Аркашоном.

Я слушала название этого места, это прекрасное название, и видела проносящиеся передо мной образы. Образы, цвета, запахи. Чувства.

– В последние месяцы беременности у нее, видимо, были проблемы с ногами. Ей пришлось сесть в инвалидное кресло. Конечно, сделали кесарево сечение, но мать Мишеля еще долго не поднималась с этого кресла. У нее была тяжелейшая послеродовая депрессия. К тому времени, когда она опять встала на ноги, зависимость от лекарств была уже очень сильной. Ей встретился новый друг. Он оказался наркоманом. Петер думает, что речь идет о героине, его, по-видимому, в то время уже употребляли.

Я что-то промямлила, продолжая чистить картошку. Разрезала ее на половинки, потом на четвертушки.

– Мишель как-то обмолвился в разговоре с Петером, что с детства знал о том, что его мать хотела умереть. Она говорила об этом каждому, кто соглашался ее слушать, и мальчику тоже… Ужас какой, а? Испытать такое, когда ты еще совсем малец… Отец, который не хочет тебя знать, и мать, бредящая самоубийством.

Я опять кивнула.

– Да, ужас.

Эрик смотрел прямо на меня. Я хотела услышать больше о Мишеле, просто сгорала от любопытства и в то же самое время чувствовала, что все это было совершенно неправильно. Я не желала этих откровений и считала, что Петер не имел права рассказывать о таких подробностях чужой жизни ни Эрику, ни кому бы то ни было другому.

Но любопытство взяло верх.

– Петер говорил еще что-нибудь?

– Да. Мальчика забрали у матери и поместили в приют, когда ему было лет тринадцать или около того. Петер познакомился с ним через Брюно и стал для Мишеля чем-то вроде приемного отца. Сейчас он пытается заставить его получить образование. Петер очень хорошо поступает. Это так достойно!

Я почувствовала, что должна задать вопрос или хоть как-то проявить интерес, но просто не знала, о чем спросить.

Точнее, о чем бы я спросила, если бы Мишель был просто одним из рабочих, а не тем человеком, с которым я еще сегодня днем целовалась под дождем на аркашонском пляже, себя не помня. И в чьих штанах оказалась моя рука.

– Ты меня слышишь? – спросил Эрик.

Я подняла глаза от картошки:

– Извини, я половину прослушала.

Муж смотрел на меня с сомнением, и я тут же солгала:

– Очень устала. У меня выдался такой долгий день… Я не привыкла к дальним поездкам, а тут еще надо со всеми говорить по-французски. Мне просто не по себе.

Дверь открывается, и я прижимаюсь к стене. Еще рано, слишком рано, проносится мысль у меня в голове.

Если они начнут допрашивать меня сейчас, я проболтаюсь – расскажу все.

Этого делать нельзя. Они ничего не должны узнать. Ничего.

А что они уже знают?

Все тот же полицейский стоит возле койки. Он ставит передо мной пластиковую кружку.

– Вот, мадам.

Я смотрю на эту кружку. Первое питье сегодня. Отмечаю, что мне хочется пить, хочется, чтобы пропал этот отвратительный привкус во рту. И горло у меня пересохло.

– Я могу заказать вам что-нибудь из еды, – говорит он. – Уже половина второго.

Я поднимаю голову.

– А когда… допрос?

Полицейский пожимает плечами.

– Это не ко мне, мадам.

– А каков обычный порядок? – спрашиваю я, откашлявшись.

Щеки будто распухли изнутри и задевают о зубы, когда я говорю.

– Думаю, допрос будет днем.

В коридоре раздается шум. Кто-то стучит в дверь камеры и кричит. Полицейский поднимает голову.

– Так, значит, вы не будете есть?

Я отрицательно качаю головой.

Не сказав больше ни слова, он поворачивается и закрывает за собой дверь камеры.

Я опять одна.