Текст книги "Рандеву"

Автор книги: Эстер Верхуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

31

В одной из тех деревень на берегу реки, которые любили туристы, не более чем в двадцати минутах езды от нашего дома каждую неделю в понедельник утром работал рынок. Палатки с мясом, зеленью, сыром, рыбой, а также с одеждой, посудой, украшениями и сувенирами.

Торговцы оккупировали площадь и две прилегающие к ней улочки. Я обнаружила ирландского пивовара и палатку пасечника, продававшего мед и свечи. Нетрудно представить, что летом здесь придется ходить в толпе, шаркая и наступая друг другу на пятки. Впрочем, сейчас тут было довольно спокойно. Стояло замечательное тихое ноябрьское утро. На террасах кафе посетители пили кофе, куртки они не снимали, но молнии были расстегнуты.

Я пересекла рынок наискосок – шла к отделению банка «Креди Агриколь»[47]47
  «Креди Агриколь» (фр. Credit Agricole) – французское отделение банка, изначально организованного для аграрного сектора экономики. Самый крупный банк во Франции и второй по величине банк в Европе.


[Закрыть]. Вставила карточку в банкомат. Набрав пин-код, засомневалась. Двести пятьдесят евро – деньги немаленькие, но мысль о том, что в данный момент с нашего счета много списывалось на зарплату рабочим и на строительные материалы, меня успокоила. Эрик вряд ли обратит внимание на подобную сумму. Мне на глаза попадались счета на пятьсот, тысячу сто, тысячу восемьсот евро…

Может быть, взять еще прямо сейчас? Одна и та же сумма, которая снимается еженедельно, скорее привлечет внимание в месячной выписке банка, чем разные, распределенные во времени.

Я сняла триста евро и положила банкноты в кошелек отдельно от других денег.

Теперь мне придется меньше тратить в супермаркете, реже покупать подарки детям и совсем ничего не брать себе.

Я пошла обратно. Женщина в одной из палаток показалась мне смутно знакомой. Блондинка лет пятидесяти в модной безрукавке. Ухоженная, загорелая, с хорошим макияжем. Когда я проходила мимо, она внимательно посмотрела на меня. Во взгляде женщины застыл вопрос, и вдруг я ее вспомнила. Это была та голландка из Амстердама, с которой мы разговаривали на вечеринке у Петера. Имени ее я не помнила, так же как не помнила ни одного имени, названного мне в тот вечер.

– Вот так встреча! – крикнула она и вышла из-за прилавка, чтобы поздороваться. – Ты ведь Симона?

Я кивнула, чувствуя себя глупо из-за того, что не могла вспомнить, как ее зовут.

– А я Люси, помнишь? Знаешь, кого я только что видела? Риту, она тоже где-то здесь.

Она обернулась, пытаясь найти Риту среди прохожих.

– Думаю, она пошла пить кофе. Джек тоже здесь, его всегда можно найти в кафе напротив банка на рынке.

– Джек? – переспросила я, при этом чувствуя себя очень неловко.

– Мой муж.

– Ах да, конечно.

– Знаешь что? – Люси взяла меня под руку, будто испугавшись, что я уйду.

Она снова огляделась, встала на цыпочки, чтобы получше рассмотреть окружающих, и принялась энергично махать рукой кому-то, кто стоял на другой стороне улицы, за палаткой. Потом наклонилась ко мне.

– Давай выпьем кофе. Наверное, Рита еще не ушла. Все равно сегодня никакой торговли.

Какая-то француженка заняла ее место в палатке с голландскими сырами, а мы направились обратно туда, откуда я только что пришла. Кафе оказалось незамысловатым заведением – пол выложен плиткой, стены побелены. Несколько посетителей, в основном мужчины, молча читали газеты и пили кофе.

В баре двое пожилых представителей сильного пола тянули из рюмок анисовую. Оба были одеты в вязаные свитера, один – в засаленной кепке. Здесь основную часть клиентуры, судя по всему, составляли приехавшие на рынок. Они сидели за столиками и болтали друг с другом.

В кафе было тепло. Люси подвела меня к столику, за которым сидели двое мужчин и женщина. Риту я узнала сразу. Тогда я хорошо запомнила ее густо накрашенные глаза и позвякивающие золотые украшения. Украшения были на ней и сейчас, но ни следа косметики. Люси взяла откуда-то еще один стул и села на него, кивнув мне:

– Присаживайся!

Потом обратилась к седому мужчине, расправлявшемуся с выпечкой, и выпалила на одном дыхании:

– Джек, это Симона. Ты видел ее на вечеринке у Петера и Клаудии, но не думаю, что вас представили друг другу.

Надо сказать, что память у Люси была прекрасная.

Я пожала Джеку руку. Рита рукопожатием не ограничилась. Она перегнулась через стол, чтобы поцеловать меня в обе щеки.

– Здорово, что ты тоже оказалась здесь! Будешь кофе? Эспрессо или с молоком? Капучино я тебе не советую, они не понимают, что это такое. Получишь высокий стакан, заполненный взбитыми сливками, с каплей холодного кофе на дне.

– Тогда эспрессо, – согласилась я.

Четвертым оказался лысеющий мужчина лет сорока, с высоким лбом. Это был Бен, муж Риты. Он еще не успел снять куртку. Бен тоже перенял французскую привычку целоваться в обе щеки.

Наконец-то можно было сесть. Официантка, худая девица с темными волосами, забранными в конский хвост, приняла заказ.

– Любишь сладкое? – спросила Люси.

Я кивнула.

Она что-то крикнула вдогонку официантке, я не поняла, что именно.

– Как ремонт, продвигается?

Четыре пары глаз выжидающе воззрились на меня.

– Мы уже ночуем в доме, – ответила я. – Гостиная пока временная, а ванная комната готова. У каждого своя спальня.

– Это прогресс! – Люси возвела взор к потолку. – И каковы ощущения от того, что снова спишь в своей кровати?

Я попыталась выдавить улыбку.

– Жизнь в караване комфортной назвать трудно.

– Думаю, что ощущения хорошие, – ответил за меня Бен. – Если какое-то время не имеешь уютного гнездышка, чтобы спать в нем, горячей воды, отопления и многого другого, начинаешь снова ценить мелочи… удобства цивилизации.

– В первое время да, – включился в беседу Джек, – но, честно говоря, к комфорту снова быстро привыкаешь.

Подошла официантка. Люси взяла у нее чашки с кофе и поставила передо мной тарелку с гигантским куском торта, увенчанного взбитыми сливками.

– Безе, – объявила она. – Вкуснотища. Так бы и лопала его весь день, но желудок не выдержит. Весы, кстати, тоже. Ела когда-нибудь?

Я покачала головой.

– Пробуй! Правда, уж очень сладко.

Безе было действительно приторно сладким. Мне показалось, что это взбитый яичный белок, перемешанный с сахаром. По мере продвижения внутрь появилось нечто розовое и стало крошиться. Есть это аккуратно было невозможно.

– Как у вас с отоплением? – услышала я голос Бена.

Я взглянула на него, но вопрос был задан не мне.

– К нам приходил один парень с солнечными панелями, а другой с чем-то вроде земляного отопления. Идея хорошая, после покупки почти никаких затрат, а потом и вовсе не нужно за этим смотреть. Но очень дорого. Один запросил двадцать тысяч, другой все еще считает. Мы не можем получить здесь субсидию, сами знаете. Так что приходится просто жечь дрова и газ.

– А вы как отапливаете дом? – Рита повернулась ко мне.

– Пока электрообогревателями. Установили котел, но Эрик его еще не отладил.

– Дороговато, да еще с обогревателями нужно быть аккуратнее, – Рита смотрела на меня с сочувствием. – В прошлом году в феврале я получила счет только за электричество почти на семьсот евро.

– Тогда было ужасно холодно, – добавила Люси.

– Вода здесь тоже дорогая, – вставил Бен. – В счете сразу заметно, если наполняешь бассейн.

– У нас есть насос с генератором, который качает воду из колодца. Мы в основном берем ее оттуда, – Джек тоже не остался в стороне. – Хорошо тем, что бесплатно, не считая дизельного топлива для генератора.

Я смотрела на людей, сидящих за столиком. С одной стороны, было приятно поговорить на родном языке, не взвешивая каждое слово, не обдумывая, женского рода это существительное или мужского, множественное ли число, и в то же время не спрягая глаголы, выхватывая из пробегающего перед глазами ряда подходящий. Но, с другой стороны, в этой компании я не могла заговорить о том, что меня беспокоило больше всего.

– Рабочие вас устраивают? – снова спросила Рита.

– Ну… да. Сейчас их немного, только два Антуана и Луи. Петер больше не появляется. У него два новых заказа.

– Да, я об этом слышала, – Рита отхлебнула кофе. – Он получил заказ на строительство ресторана в местечке неподалеку от Либурна. Его друзья, я имею в виду друзей в Басконии, купили там землю. Говорят, места красивые.

Я осторожно спросила:

– Ты часто общаешься с Петером?

– Не особенно. Он ведь тоже занят и не может поддерживать отношения со всеми старыми клиентами. Но здесь время от времени все встречаются. Все всё друг о друге знают. Тем более иностранцы. Несмотря на расстояния, все-таки это одна деревня. Если у тебя есть несколько знакомых, твои новости становятся известными в тот же день. Они распространяются со скоростью звука.

Люси тут же стала рассказывать о паре эмигрантов из Англии, которые поссорились с местным бургомистром и теперь продавали свой кемпинг. Потом внезапно вернулась к нашим делам.

– Вы уже сделали что-нибудь с водой?

– С водой?

– Разве ты не знала, что в здешней воде содержится тридцать процентов извести? Почти преступление, приходится платить за воду, которую невозможно пить, да еще вся техника приходит в негодность. Мы пригласили специалиста по очистке воды, он установил специальный фильтр. Такая система хорошо работает. Могу дать его адрес, если хочешь. Человек надежный.

– Во сколько вам это обошлось? – полюбопытствовала Рита.

– В три тысячи.

– Выходит, нам дороже.

Она через столик обратилась к Бену:

– Пять? Да?

– Уже не помню… Может, и пять.

Все четверо сидящих за столиком казались мне приятными людьми. Они безоговорочно принимали меня в свою компанию только потому, что я, так же, как они, была голландкой и нас объединяла общая история – реконструкция дома в одном и том же районе Франции одним и тем же человеком. Но моя голова была настолько забита другими мыслями, что свободного места для того, чтобы проявлять неподдельный интерес к их жизни, не хватало. Я сидела как на иголках и чувствовала, что нужно уходить. Иначе, возможно, я расплачусь или наговорю лишнего.

Я поставила чашку на столик и улыбнулась.

– Мне пора. Было очень приятно повидать вас.

– Уже? – удивилась Рита.

– Посиди с нами еще, дорогая!

– Нужно готовить обед для бригады.

Я взглянула на часы.

– Уже не успею приготовить еду и накрыть стол к двенадцати часам.

Это они понимали. У Петера ко всем были одинаковые требования.

Рита быстро нацарапала что-то в маленьком ежедневнике, который достала из сумочки, вырвала листок и протянула мне:

– Заходи как-нибудь, если хочешь.

Я положила записку в карман.

– Придешь в следующий понедельник? – спросила Люси. – Поставь миску с едой для ребят в духовку. А еще лучше купи пару пицц. Я так часто делала. Не нужно с ума сходить оттого, что Петер все время ворчит насчет обеда. Расскажешь мне, где именно вы живете. Я сгораю от любопытства.

– Расскажу, – пообещала я. – В следующий раз.

Я ехала домой по извилистой дороге с двусторонним движением. Чаша моего терпения была полна до краев. По лицу текли слезы, а я даже и не думала о том, чтобы их вытереть. Изо всех сил пыталась запрятать поглубже все, что чувствовала, все свои неистовые эмоции. Так далеко, чтобы никто не смог заметить, что на самом деле творится у меня внутри.

Не получалось.

Сегодня рано утром уехали родители Эрика – люди, которым я раньше посвятила бы все свое время, я заботилась бы о них, и эти заботы были бы мне в радость. Теперь же, когда их машина выехала со двора, я почувствовала облегчение. Я ощущала себя предательницей.

Дорога петляла среди высоких холмов, вдоль скалы и низкой долины, по которой текла река. Я ехала домой. И дом этот, начиная с сегодняшнего дня, каждый понедельник будет для меня местом казни. Мне предстоит отдавать Петеру деньги – плату за молчание. Единственная возможность побыть одной и собраться с мыслями была у меня здесь, в машине.

Я припарковала «вольво» у обочины и громко разрыдалась от жалости к себе.

Шантаж, учиненный Петером, подавил мою волю.

Еще полгода назад я и знать не знала о существовании этого человека. Петер Вандам со своими грязными играми. Шантажист. Я желала ему всяческих невзгод, даже смерти, сокрушалась, что Эрик вообще его встретил.

Но вовсе не мысли о Петере, что странно, были главными в моих перенапряженных эмоциях.

Прошлой ночью я лежала, не сомкнув глаз, думала и старалась переосмыслить события своей жизни. И каждый новый пазл, обнаруженный мной, дьявольски точно, идеально становился на свое место в общей картинке. И каждый раз я чувствовала, как в мое сердце вонзается нож, с каждым ударом глубже, подлее, коварнее.

Все было спланировано заранее. Все.

Все то время, когда я думала, что Мишель слишком хорош, чтобы быть правдой, так и было.

С самого начала инициатива исходила от Мишеля. С первой нашей встречи, с того момента, когда он поймал мой взгляд. Кто нашел меня у озера? Кто поехал со мной в Бигано, потому что у него, видите ли, болело колено и работать он не мог, а сам вышагивал рядом со мной по вязкому песку на побережье Аркашона, словно чайка?

Черт возьми, да они все это спланировали, Петер и Мишель. Просчитали каждый шаг, и я попалась. Как карась на удочку.

Что я знала о Мишеле? Сам он ничего о себе не рассказывал. Вообще ничего. То, что Петер как-то сболтнул Эрику, единственное, что удалось узнать. Душераздирающая история о полной невзгод юности, которая делала Мишеля только интереснее.

На прошлой неделе он не пришел на свидание. Почему? Видимо, был занят, соблазняя кого-то еще, свежеиспеченную эмигрантку, заскучавшую в браке.

Таким образом Петер мог зарабатывать тысячи евро в месяц, а Мишель просто не вылезать из койки.

В этом ему не было равных. Он просто был рожден для секса.

Я откинула голову назад и уставилась на обивку салона. Слезы текли непрерывно.

Моя рука легла на пассажирское сиденье. Здесь он сидел. На этом месте. Перед глазами пронесся калейдоскоп картинок, звуков, запахов. Мишель рядом со мной, в постели в караване, моя рука, та, что сейчас лежит на сиденье, – на его животе. Мишель надо мной, в глазах – торжество. Мишель напротив в кафе, отламывает для меня кусочек хлеба. Рядом со мной на диване у своей приятельницы – прежней хозяйки Пирата, которая так дружелюбно и радушно приняла нас. И сразу было видно, что он ей, так или иначе, нравится. Так же, как понравился мне.

И все еще нравится.

Я наклонилась вперед и обняла руками руль.

Только сейчас я поняла, что именно во всем этом кошмаре ранило меня больнее всего.

Думая о Мишеле, я ощущала лишь пустоту, которую он оставил.

Я протягивала руки в кромешную тьму, в вакуум.

Я попросту больше не знала, что думать, и понятия не имела, что делать.

Я не могла привести в порядок обрывки бесчисленных мыслей, неуправляемо крутившихся в помутившемся сознании.

Моя жизнь стала одной большой ложью.

За мной закрывается дверь. Стою на месте. Посередине камеры – стол. За столом двое мужчин, смотрят на меня. Формы на них нет – темные брюки, белые рубашки, галстуки. Один темноволосый, с тонкими чертами лица и карими глазами, которые кажутся непропорционально маленькими. Справа от него мужчина постарше – лет шестидесяти. У него седые волосы и рябое лицо. Под глазами мешки, но взгляд голубых глаз ясный и острый.

На столе диктофон, бумаги, какие-то бланки, я точно не вижу.

Пожилой кивает мне:

– Добрый день, мадам Янсен.

– Добрый день, – отвечаю я.

От волнения голос звучит хрипло. Тошнота все больше усиливается.

– Садитесь, пожалуйста, – предлагает голубоглазый. У него фламандский акцент, от которого меня бросает в дрожь. Из-за него я вспоминаю о Петере. Сажусь на свободный стул напротив. Кусаю губы.

Они сверлят меня взглядами, как будто до этого несколько часов штудировали увесистые досье, а теперь перед ними предстал предмет этих документов. Чувствую себя просто голой.

– Мадам Янсен, у нас к вам несколько вопросов, – начинает фламандец. – Но для начала мы представимся. Меня зовут Лео ван Готем. Я здесь выполняю функции переводчика, потому что вы – голландка. А это следователь отдела по расследованию убийств нашего департамента Филипп Гишар. Он ведет следствие, а также этот допрос. Сейчас мы зададим вам вопросы. Отвечать вы можете по-голландски или по-французски, как захотите. Все, что мы здесь говорим, записывается на диктофон. Вот он.

Он указывает на диктофон, лежащий на столе, и выразительно смотрит на меня.

– Вам все понятно?

Я киваю.

– Хорошо. Я должен сообщить вам, что вы не обязаны отвечать на вопросы. Если отвечаете, то делаете это по своей воле. Ясно?

– Да, – пропищала я.

– Прекрасно. Тогда начнем.

32

– Ну мам, пожалуйста, еще одну.

– Нет, Изабелла, тебе и правда пора спать. Уже девять часов, а завтра в школу.

Изабелла широко распахнула прелестные голубые глаза. Она знала, как добиться своего.

– Ах… Пожалуйста…

– Но только одну.

Сопротивляться я не могла. Меня угнетало чувство вины перед детьми. Если у дочери не было новой игрушки, ей приходилось читать вслух, пока малышка не засыпала посередине очередной сказки. Тогда я незаметно выскальзывала из ее комнаты.

– И чтобы я тебя больше не слышала, договорились?

Она кивнула и попросила «про утенка». Я пересела поближе и снова открыла книжку со сказками. От лампы, которая стояла на тумбочке рядом с кроватью, на глянцевые странички падал приглушенный свет.

Я так часто читала эту сказку, что знала ее чуть ли не наизусть. Я рассказывала Изабелле про маленького утенка, которого из-за неказистой внешности и серых перьев дразнили все обитатели птичьего двора, а мысли витали далеко.

Сегодня воскресенье. Неделя прошла. Завтра понедельник. Больше всего мне хотелось, подобно страусу, спрятать голову в песок, чтобы оградить себя от происходящего вокруг.

Не видеть дьявола, не слышать его.

Не получалось.

В прошлый понедельник Петер взял с меня плату за молчание, в своем духе – с ухмылкой, так, чтобы никто не видел, – и с довольным видом сунул деньги в задний карман брюк.

Он ушел, а я почувствовала себя совсем разбитой. В глубине души, очень глубоко, я все же надеялась, что это была просто злая шутка. Неуместная, но все же шутка. Но в ту минуту, когда он взял у меня деньги, слабый огонек надежды погас.

Ухватившись за край раковины, я закрыла глаза. Меня грела надежда, очень сильная надежда, что он свалится на своей машине в кювет, не справившись с управлением на дороге, или что его уродливый внедорожник врежется в столб и перевернется. Нелепый, фатальный результат невнимательности водителя.

Потом я вышла из дома и направилась к озеру. Было холодно.

Над водной гладью виднелись клочья тумана. Надо мной простиралось свинцовое небо. Проведя в оцепенении около часа и за это время мысленно умертвив Петера десятками различных способов, я снова вернулась к реальности.

Можно было пойти в полицию. Этот вариант я серьезно взвешивала в тот понедельник в полдень у озера. Написать заявление о вымогательстве. Но чем больше я об этом думала, тем больше осложнений видела на этом пути. Я понятия не имела, какими могут быть последствия, поступи я таким образом. Доказательств, кроме наших с Петером разговоров один на один, у меня нет. Если дело дойдет до суда, то, возможно, мне придется давать показания как единственному свидетелю. Кроме того, вероятно, домой пришлют протокол или полицейские заявятся сами, чтобы задать вопросы, кое-что уточнить, а это значит, что в один далеко не прекрасный день в наш двор въедет их машина. Эта более чем неприятная картина так и стояла перед моими глазами. У меня совсем не было уверенности в том, что местная полиция будет расследовать дело тактично.

Заявить в полицию – значит общаться с людьми.

Истинная причина того, почему мне не хотелось идти в полицию, заключалась в том, что я слишком боялась спровоцировать нечто, что потом зажило бы своей собственной жизнью. Ситуацию нужно было контролировать.

Сейчас мне следовало быть осторожной только с одним Петером Вандамом. Это все-таки проще, чем иметь дело с сотрудниками полиции – и кто знает, каких еще структур.

Легкость, с которой Петер вымогал у меня деньги и обманывал тех, кого называл друзьями, Эрика например, позволяла предположить, что он способен и на более неблаговидные поступки. Возможно, шантажировать замужнюю женщину было для него обычным делом… И скорее всего, даже не самым скверным на его счету. Может быть, нужно поменяться ролями?

Если бы я узнала что-то интересное – незаконные действия Петера, заслуживающие наказания, тогда можно было бы послать в полицию анонимку. Должно же быть что-то такое, за что его можно упрятать за решетку!

Сначала я воспламенилась этой идеей, но на том дело и кончилось. Я ведь не знала, с чего начать. Следить за его домом? Но когда? Мне надо быть здесь, с детьми, с парнями. Единственное время, когда я могу спокойно, не вызывая недовольства Эрика, уехать из дома, – это вечер пятницы. Другая возможность – побеседовать с людьми, которым Петер делал ремонт. Добыть информацию. Но Рита говорила, что любые новости распространяются в этих местах со скоростью звука. Я не очень хорошо сориентировалась в ситуации, но, похоже, Вандама здесь любили. Получается, что шансов добыть компромат у меня нет. О чем я только думала, намереваясь это сделать!

К такому выводу я пришла после долгих размышлений в тот полдень. Следовательно, выход был только один – уехать. Прочь из Франции. Сбежать отсюда.

«…и когда утенок увидел свое отражение в воде, сердце его дрогнуло. Он превратился в прекрасного лебедя…»

Изабелла спала. Я закрыла книгу, положила на тумбочку рядом с кроватью и выключила свет. Стараясь ступать как можно тише, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

В коридоре стоял такой холод, что меня тут же бросило в дрожь.

Пахло свежей краской и древесной стружкой. Я подошла к окну. В мягком голубоватом лунном свете виднелись очертания холмов. Мой взгляд непроизвольно устремился к источнику этого света – высокому небу.

Я обхватила свои плечи руками. Двойное оконное стекло от моего дыхания запотело. Стало плохо видно.

Я чувствовала себя такой же одинокой, как луна, там, в вышине, в пустой молчаливой вселенной. По лестнице поднимался мой муж.

– Привет, красавица!

Это был призыв. Я отлично знала все уловки Эрика. Секса мне совершенно не хотелось. Я не отозвалась и стояла замерев.

Он щелкнул выключателем в ванной, и в дверном проеме я увидела свой неподвижный темный силуэт.

– Пойдешь со мной? Немного погреемся! – раздался еще один призыв.

– Я хочу обратно в Голландию.

– Что ты сказала? – послышался приглушенный голос из ванной на фоне льющейся воды. – Повтори!

Я подошла к двери ванной.

– Я хочу уехать в Голландию.

– На Рождество?

– Навсегда.

Светлые брови Эрика сошлись на переносице.

– Что?

– Я не могу больше здесь жить. Я хочу обратно.

У него отвисла челюсть.

– Ты серьезно?

Я кивнула.

– Серьезно. Ужасно себя чувствую… Мне одиноко.

Он подошел ко мне, обнял, поцеловал в лоб.

– Одиноко? Глупышка, о чем ты говоришь?

Я прижалась к мужу и заплакала. Навзрыд, затряслась всем телом.

– Я ужасно себя чувствую. Правда, ужасно. Вся эта затея с Францией была ошибкой. Я не могу привыкнуть к этой жизни и не хочу привыкать. Все, чего мне хочется, это вернуться. Я скучаю по всем знакомым, по родному языку, по магазинам, даже по старым соседям… Никогда не чувствовала себя так скверно.

Эрик пытливо смотрел на меня, не выпуская из объятий.

– Милая моя, мы здесь всего четыре месяца. Чего же ты хочешь? Нужно время. Ты же знала, что потребуется год, прежде чем мы немного устроимся. Знала же, правда?

– Знать и чувствовать – не одно и то же, – всхлипывала я. – Мне… мне просто этого не вынести. Я страдаю из-за детей. Завалила их подарками и уже просто не знаю, чем порадовать. Им не нужны подарки, Эрик. Им нужны друзья. Они здесь одичают.

Муж смотрел на меня с удивлением:

– Да что ты выдумываешь? У Изабеллы и Бастиана все в порядке. Ты же видела, как хорошо они выступили на школьном представлении. А новые друзья появятся. Вот увидишь, правда! Они оба уже хорошо говорят по-французски.

Он заправил мне за ухо прядь волос.

– Бетти, жена Тео, тоже целый год сходила с ума из-за детей, но сейчас они полностью офранцузились. И с нашими будет то же самое. Они станут двуязычными. Смогут расти в потрясающем месте, на свободе, без стрессов и суеты большого города. Я понимаю твое беспокойство, но нам нужно потерпеть. Потерпеть и подождать. Торопить события нельзя.

– Я здесь зачахну! – не умолкала я. – Ты все время работаешь, а мне так одиноко! Я не хочу здесь оставаться! Мои дни целиком заполнены готовкой, уборкой и детьми. Единственное общение, которое у меня есть, – разговоры с парнями во время обеда. У меня здесь совсем никого нет. Супермаркет в пятницу вечером – мой единственный выход в свет, да и там я тоже одна.

Это была ложь. Но сейчас это было неважно. Картина, которую я нарисовала, пребывая в совершенно безнадежном расположении духа, оказалась не совсем правдивой, но чувства были именно такими. Да еще какими такими!

– У нас сейчас нет возможности устанавливать социальные контакты, ты это понимаешь или нет? Мы никого не можем пригласить в гости. Пока не можем, понимаешь? – Эрик тяжело вздохнул. – Я тоже очень занят. Кроме стройки ни о чем не могу думать. Но через полгода все будет по-другому, вот увидишь. Поверь мне.

Он вытер мне слезы. Я старалась взять себя в руки, но получалось это не очень хорошо. Эрик улыбнулся:

– Знаешь что? Как только дом будет готов, устроим шикарную вечеринку для всех соседей, и тогда активно поработаем, чтобы приобрести новых друзей. Может быть, ты сможешь ходить в спортклуб или еще куда-то…

Активно поработаем…

Эрик представлял себе дружеские отношения как очередной проект.

Он все видел в форме проекта. Я резко вырвалась и сердито посмотрела на него.

– Мне все равно! Я не хочу вечеринку, не хочу в спортклуб! Я просто не хочу здесь оставаться. Я хочу домой. В Голландию. Ты думаешь только об этом… этом… чертовом доме!

Голос сорвался, и я могла только враждебно и беспомощно размахивать руками.

Мне действительно было абсолютно все равно. Чаша моего терпения была переполнена, и эмоции выплеснулись на Эрика. Он схватил меня за запястья. Я вырвалась.

– Тише! Ты разбудишь Изабеллу.

– Ну и разбужу! Мне все равно! Ты во всем видишь только проекты, во всем – в поиске друзей, в реконструкции дома, в нашей семейной жизни, черт побери!

Видно было, что Эрик обеспокоен. Моя истерика его испугала. Он шагнул ко мне, успокаивающе провел рукой по волосам.

– Тише, тише! Успокойся, Симона. Успокойся. Ты для меня вовсе не проект. Как ты могла такое подумать? Я тебя люблю.

– Ты меня любишь? Откуда мне это знать? Ты целыми днями занят на стройке. Этот чертов дом – для тебя все. А мы только так – на втором плане. Тебе наплевать на нас! Ты просто взял и притащил всю семью на эти развалины Бог знает где, и тебя ничуть не интересует, как мы себя при этом чувствуем. Если бы ты…

– Этот дом я хочу построить для нас. Для тебя, для Изабеллы, для Бастиана. Я и сам хочу, чтобы ремонт поскорее закончился, он мне осточертел так же, как тебе. Пыль, беспорядок, шум, все ладони в занозах, а вечерами я чувствую себя совсем разбитым. К такому и я не привык, но просто работаю вместе со всеми, потому что чем быстрее мы закончим, тем раньше все наладится.

Мой голос упал на октаву.

Ты все время общаешься только с Петером и с парнями, а говорить можешь только о стройке. Тебя нет ни для меня, ни для детей. Никогда.

Во взгляде Эрика были удивление и беспокойство.

– Нет времени для вас? Господи, Симона…

– Ты…

Мои слова заглушил поцелуй, заставший меня врасплох. Жаркий, исполненный любви… И это нежное поглаживание шеи кончиками пальцев…

Когда наши губы разомкнулись, я посмотрела Эрику в глаза и увидела в них озабоченность. А еще настоящую нежность.

Много лет назад я влюбилась именно в этот взгляд. Из-за него я потеряла голову в то время, когда мы были молоды и беззаботны и Эрика еще не поглотила работа, а меня – воспитание Изабеллы и Бастиана. Задолго до того момента, как наши жизни, соединенные в одну, необъяснимым образом, без предупреждения, вдруг стали параллельными и в них не осталось ни одной точки соприкосновения.

– Я люблю тебя, – сказал Эрик очень тихо. – Ты моя девочка и всегда была ею. Ты и дети – самое главное в моей жизни. Наиглавнейшее. Петер и парни могут проваливать.

Его голос чуть дрогнул. Я замерла. Муж вздохнул и сказал то, что я так хотела услышать:

– И… и если все так сложно, если ты совсем не сможешь привыкнуть, то все одновременно очень просто. Мы уедем. Вернемся в Голландию.

Я смотрела на него сквозь пелену слез. Он правда это сказал?

– Ты серьезно?

– Да, серьезно.

Эрик начал раздевать меня. Очень осторожно, как будто я была фарфоровой куклой и из-за неловкого движения могла разбиться на тысячи осколков. Он аккуратно складывал мою одежду на скамеечку, стоявшую около ванны. Покрывал поцелуям и каждый обнажавшийся участок тела и бормотал:

– Я люблю тебя, девочка. Я так сильно тебя люблю!

Конечно, моя ярость улетучилась.

Он быстро разделся сам и включил воду. Я ступила в нее, и по моему холодному телу побежали мурашки. Эрик сел в ванну напротив меня, взял с полки губку и стал намыливать мои плечи ласковыми круговыми движениями.

– Я не до конца все понимал. Не понял, что ты чувствовала себя покинутой. Мне казалось, ты, так же как и я, изо всех сил стараешься, чтобы… Ты для меня все. Я это делаю для тебя и детей. Ты никогда ничего не говорила… А я просто не умею читать мысли.

– Я часто об этом говорила, но ты никогда не слушал.

Эрик замолчал, продолжая меня намыливать. Взял душ, намочил мне волосы, добавил шампунь. Я позволяла ему делать все это и чувствовала, что успокаиваюсь. Вода была горячей, пена душистой. Онемевшее от холода тело согрелось.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – Скажи, что ты меня тоже любишь.

– Я… я тебя люблю.

Я боролась со слезами.

Эрик не отводил от меня взгляд. Он взял в руки мое лицо и тихо сказал:

– Вместе мы справимся. Мы же всегда справлялись вместе. И сейчас тоже справимся. Самое главное, чтобы мы остались вместе. Ты, Изабелла, Бастиан и я. Все остальное неважно.

Внизу зазвонил телефон. Резкие звонки эхом отзывались в холле.

– Пусть звонит, – сказал Эрик, и его губы нашли мои.

Я окончательно согрелась, кожа немного горела.

– Мы не будем принимать неосмотрительные решения, – прошептал он. – Сейчас зима. Холодно. До окончания ремонта еще далеко. Хорошего мало, друзей нет, общаться не с кем. Ни минуты покоя. Но все это пройдет. Ты мне нужна, детка. Обещаю, если в будущем году, когда ремонт закончится и засияет солнце, ты все еще будешь хотеть обратно, мы уедем. Без разговоров. Обещаю.