Текст книги "Розы в декабре"

Автор книги: Эсси Саммерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

специальные физические упражнения, которые та могла выполнять без посторонней

помощи.

День приезда почтового катера был праздником для всех. За обедом шкипер

рассказывал все местные новости. Он всегда привозил кипу газет, дешевых изданий

новейших романов и детективов и еще несколько хороших книг для библиотеки, которая уже с трудом умещалась в книжных шкафах.

Фиона поняла, насколько все здесь, на озере, были дружны, хотя и жили далеко

друг от друга и не так часто виделись. Ангус Доналдсон привез им несколько

жестяных банок, которые никто не заказывал.

– Это что такое? – спросил Эдвард.

– Миссис Уитмор приняла ваше сообщение для доктора и тут же развила бурную

деятельность. Дамы из Женской приходской гильдии представили себе, какую

грандиозную работу взяла на себя мисс Макдоналд, и как трудолюбивые пчелки тоже

засуетились всем ульем. Напекли всякой всячины: ну, бисквиты, печенье, сухарики

и все такое, что не портится, – полные жестянки. Вам на время хватит, Фиона

глянула на груду банок, прикинула, сколько энергии и времени это сбережет, и

почувствовала, как увлажнились глаза. Наблюдавший за ней Эдвард насмешливо

бросил:

– Ну, Гас, ты, кажется, пронял нашу непробиваемую мисс Макдоналд до глубины

души.

Вечер прошел весело. Гость, принесший столько добрых новостей, был всем по

душе. Эмери явно шла на поправку, у них было много новых книжек, куча писем, и

Фиона подумала, что, пополнив запасы, можно немного расслабиться на будущей

неделе.

Дети пораньше сели за уроки в столовой, чтобы посмотреть книжки, присланные

Хиндманом из Данидина. Труди немного утомилась и отправилась к себе. Фиона и

Эдвард остались одни домывать посуду. Тамати развел огонь в комнате и купал

Тиаки. Оставалась еще уйма нераспакованной провизии.

– Разберем все сегодня, мисс Макдоналд, или оставим на завтра? В любом случае я

помогу.

– Лучше сделать все сейчас. Я еще не устала. Сегодня было так весело.

Они уже почти закончили. Оставалось разделаться с остатками овощей и фруктов, помидорами, фейхоа, цветной капустой и сельдереем. Эдвард заворачивал сельдерей

в обрывок газеты, и вдруг внимание его привлекла маленькая заметка. Фиона не

обратила сначала внимания и почувствовала неладное, только когда наступила

тишина, и она увидела, что он стоит как истукан, подозрительно уставившись на

нее. Она взглянула на него поверх корзинки с кустовыми помидорами: – Что такое?

Он протянул ей клочок газеты.

Она взглянула и увидела знакомый заголовок: “Приезжая англичанка выступает в

защиту хиппи”. Но на сей раз сжечь ее не удастся. Он таки увидел заметку. Фиона

сглотнула. Чего там наплел этот несчастный репортеришко? Наверное, дальше

некуда. Эдвард не отрывал от нее взгляда, лицо его застыло как маска. Надо же

случиться такому именно сейчас, когда они так хорошо ладят друг с другом.

– Надо было рассказать мне всю правду.

У Фионы бешено заколотилось сердце.

– Что вы имеете в виду?

– Да вот, прочтите.

Она прочитала, и краска вернулась к ее щекам. Теперь она не знала, плакать или

смеяться, – в заметке не было ни слова выдумки. Фиона мысленно перенеслась в

мрачноватый зал суда около Эйвона. Она словно слышала суховатый голос судьи: – Должен признать, что если бы эта свидетельница, только что прибывшая в нашу

страну, не показала, что обвиняемого спровоцировали, он испытал бы на себе всю

тяжесть закона. Мисс Макдоналд проявила истинное гражданское мужество, не

побоявшись предрассудков, она смело вступилась за парнишку. По отношению к ней

самой было совершено оскорбление действием, что не помешало ей остаться в

незнакомом городе для того, чтобы довести до суда смягчающие обстоятельства.

Все это слово в слово было передано в заметке. Фиона взглянула на Эдварда.

– Почему вы не пытались объяснить мне истинное положение дел?

Ее карие глаза сверкнули.

– Эдвард Кэмпбелл! Позвольте просить вас мысленно вернуться к нашей

незапамятной поездке из Квинстона в Данидин. Способны ли были вы тогда

выслушать какие-нибудь объяснения? Это было абсолютно бессмысленно, принимая во

внимание вашу твердокаменную самоуверенность. Может, сейчас я могу?

Неожиданно для нее он рассмеялся:

– Нет, нет, не сейчас. Потом. Я… У меня такое впечатление, что вам наплевать, что я о вас думаю. Но если бы вы мне все рассказали, когда я, ну, скажем, несколько поостыл, я бы оценил ваше мужество.

– Ну да, может, вы и оценили мое мужество, – устало возразила Фиона, – но вы

все равно сказали бы те же слова, что я услышала, когда победила свой страх

перед лошадьми: мужество не одно и то же, что нравственность. Или вы забыли?

Можно не сомневаться, что ваш образец порядочной женщины – та прилично одетая

респектабельная особа, которую не увидишь в ночном кабаке, – вообще перешла бы

на другую сторону улицы.

Глаза Эдварда превратились в две ледышки, плавающие в лесной заводи, куда не

проникает солнечный луч.

– Спасибо и на том. Хотя бы в этом вы признаете, что моя критика обоснована.

Особенно в свете того, что вы, коль скоро уж так случилось, должны были учить

детей Ранги и войти в наш дом.

Дверь отворилась, в кухню ввалилась шумная ватага.

– Мы кончили уроки, все оставили в классной комнате. Можно нам сюда? Здесь так

здорово! Гас привез каштаны. Давайте поджарим их на совке.

Фиона помогала детям печь каштаны, чувствуя каминный жар на щеке; она обжигала

пальцы, вытаскивая их, и думала о том, что благодаря этому вечеру объяснения

становятся ненужными. Но что с того? Он ведь только работодатель. Разве нет?

Разделавшись с каштанами, все занялись своими делами. Фиона помогала Джеймсу

составлять мозаику, с которой ему было еще трудно справиться. Уильям и Элизабет

внезапно затеяли ссору из-за плитки шоколада.

– Это еще что такое, – в сердцах сказал Эдвард, – вам что, конфет не хватает?

Гас всегда привозит с запасом.

– Но было только две плитки, – пожаловалась Элизабет. – Одну взяли Вики и

Джеймс.

– Ну, так разрежьте пополам. И возьмите линейку, ради Бога.

– Конечно, Лиз всегда хитрит и умудряется взять больше, – с досадой заявил

Уильям. – Она пользуется линейкой с заделом и на этот задел и зажиливает.

– Элизабет, раздели, но дай Уильяму выбрать свою половинку, – вмешалась Фиона.

Наступила глубокая тишина. Это весь клан Кэмпбеллов обдумывал предложение.

Затем Элизабет долго делила плитку, и было ясно как день, что большая точность

может быть только в Палате мер и весов.

Эдвард взглянул на Фиону с еще большим уважением.

– Это ж надо! Прямо соломоново решение. Да где вы этому всему научились?

Фиона хотела было ответить что-то резкое, но вдруг отчужденность развеялась, и

она с улыбкой бросила:

– Так оно и есть – у Соломона, мистер Кэмпбелл. Я вспомнила, как папа

рассказывал, что древнееврейские раввины так делили имение между двумя

наследниками. Это самый честный способ.

– Что вы все еще зовете его мистером Кэмпбеллом? Это же глупо, – заметила

Элизабет. – Всех остальных вы зовете по именам, даже охотников за кроликами.

– Действительно глупо, – поддержал племянницу Эдвард. – Зовите меня Эд.

Фиона посмотрела ему в глаза, как бы напоминая об их поездке из Квинстона.

– Если я и могу называть вас по имени, то только Эдвард. – И, наклонившись к

нему, чтобы поднять раздавленный каштан с пола, прошептала: – Это такое

чопорное имя.

Он ответил неожиданно, словно не слышал, что она сказала: – А я буду звать вас Флора.

– Почему? Это же не мое имя.

– Фиона – по-гаэльски Флора. Дедушка так звал бабушку, когда хотел быть

ласковым.

– Ну, к нам это не имеет отношения, – немного сердито сказала Фиона. – Так что

обойдемся без Флоры.

У Элизабет блеснули глазки.

– Какое романтическое имя – Флора Макдоналд.

– А что тут такого? – удивился Уильям.

– Ну, знаешь… хотя ты до этого еще не дорос. Мы сейчас проходим по истории

эпоху Стюартов. Красавчик принц Чарли, и все такое. Флора – это имя его

возлюбленной, которая спасла его от смерти.

– Все это, возможно, только легенда, – строго заметила Фиона. – Лично я думаю.

Флора Макдоналд была лишь бездушной красоткой, которой принц Карл был по-своему

благодарен.

– Но, Фиона, – разочарованно протянула Виктория, – вы сами всегда подчеркиваете

романтику истории. Совсем недавно вы говорили, что только потому мы и помним

историю…

– Но я также стараюсь придерживаться истины.

– Тогда вы перечеркиваете все рассказы из жизни красавчика принца Чарли.

– Не забывай, Вики, – со смехом заговорил Эдвард, – что ее отец непреклонный

пресвитерианский священник. Может, она не одобряет Карла из принципа.

Глаза Фионы вспыхнули.

– А хотя бы и пресвитерианский священник – дело не в том. Чарлз Эдвард Стюарт

имел все права на престол. Он был рожден королем.

Эдвард присвистнул:

– Вот до чего мы договорились! Но я и представить себе не мог, чтобы клановая

лояльность сохранилась даже в этом поколении.

– Я родилась на западе горной Шотландии, – заметила Фиона, и в ее голосе не

было ни оправдания, ни смущения.

– Но вы же не считаете, что королева Елизавета не должна была вступать на

престол? – чуть не с ужасом проговорила Элизабет. У нее было шесть альбомов по

королевскому дому Англии с полной генеалогией.

Фиона засмеялась:

– Ну нет, Англия сегодня такая как есть благодаря ей, и ее отцу, и матери, и

всем тем, кто предшествовал им, но… но это были жестокие времена, и творилось

много несправедливости.

– Дядя Эдвард, ты сегодня хотел почитать нам стихи из новой книги. Ты обещал.

Мы тебя давно уже не слушали.

– Да ведь ваша гувернантка вам уже читала. Но если хотите, я не против. Это

сборник поэзии из журналов. Подборка неравнозначная, но есть много хороших

произведений. Я просмотрел.

Фиона знала, что эту любовь к чтению вслух привила им Рангимарие. “Правда, никто не может сравниться с Рангимарие по мастерству чтения, – как-то сказал

Эдвард. – Язык маори удивительно музыкальный; в нем так много гласных звуков.

Он весь звенит и журчит, как ручеек среди камней. Но даже когда Рангимарие

читала свою прозу на английском, она звучала как поэзия – такая она была

ритмичная”.

Этот вечер в кругу семьи был такой замечательный. Каждый Кэмпбелл брал у

другого книгу, быстро перелистывал еще не зачитанные хрусткие страницы, чтобы

найти то, что ему хотелось бы всем прочитать.

– А мне вот это нравится, – заметила Виктория. – Оно мне сразу бросилось в

глаза:

Я внемлю пенью птиц в рассветный этот час,

Когда весь мир лучами золотится;

Я слышу песнопения дрозда,

В спокойствии сходящей ночи;

И возношу благодарение ручьям,

Журчащим в дебрях сумрачного леса,

Жужжанью пчел и благовесту сел,

В субботу нас зовущему к вечерне.

…Мне любо все, но сердце так и бьется,

Когда твой нежный голос раздается.

Фиона сидела, боясь пошевелиться. Сейчас она проснется, и этот кошмар кончится.

Эти строки посвящены Иану; она написала их давным-давно на усыпанной палыми

листьями лесной прогалине на границе между Англией и Шотландией, а потом их

опубликовали в английском журнале. Иан был в восторге. Она написала эти стихи, тоскуя по его голосу, в ожидании того дня, когда они снова будут вместе, – Мне очень нравится, – сказала Элизабет. – Особенно о благодарении поющим в

дебрях сумрачного леса. Чье это?

Фиона затаила дыхание. Эдвард посмотрел подпись под стихотворением: – Некая Фиона Макдоналд… надо же, ваша тезка.

Он ждет, что она посмотрит. Надо себя заставить. Надо смотреть как ни в чем не

бывало. Посмеяться над редкостным совпадением и бросить небрежно: “На границе

это не такое уж редкое имя”. Она встретилась глазами с Эдвардом, но слова

застряли в горле. Она почувствовала, как слезы предательски подступают к

глазам, вскочила на ноги и бросилась на заднее крыльцо, схватив с гвоздя куртку

и шарф Эдварда. Уже когда она выскакивала за дверь, ей показалось, что его

кресло скрипнуло. У нее точно крылья выросли. Она помчалась наугад, но ноги

сами вели ее на Фионину горку, туда, куда бабушка Эдварда, мучимая тоской по

городской жизни, по близким, по голосам подруг, приходила выплакивать свою долю

и билась за жизнь. Там Фиона рухнула на мягкую подстилку из сосновых иголок и

позволила себе выплакать свое горе.

Здесь и нашел ее Эдвард. На этом сосновом ковре звук шагов глох, и она поняла, что он рядом, только тогда, когда увидела его. Она присела. Он стоял, глядя на

нее сверху вниз, затем опустился рядом и взял ее руки в свои: – Простите, Фиона, ради Бога, простите. Мне и в голову не пришло, что это ваше

стихотворение.

Она молчала, да и что тут было говорить. Эдвард подождал, пока она немного

успокоится.

– Мы совершаем ошибки и дорого платим за них, правда ведь? Думаю, что это была

ваша идея – гульнуть последний раз. Вам и в голову не могло прийти, что вас

застукают… вы поссорились… а он в отместку женился на вашей лучшей подруге.

А вы все еще любите его, так ведь, Фиона?

– Ничего подобного, – горячо, пожалуй, чересчур горячо возразила она. – Я плачу

оттого, что лишилась всех иллюзий. Все мои грезы были связаны с Ианом, никого

больше у меня не было. И я не знаю, совершенно не представляю, как построить

свою жизнь без него. Иногда мне приходится ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что я не сплю, а действительно здесь, в снегах, в низинном краю. А вовсе не в

тропиках, без телефона, без дорог. Даже Гамиш пропал для меня. Я больше не могу

поехать в Африку.

Эдвард без слов заключил ее в свои объятия. Это был чисто мужской жест

утешения, понимала Фиона, ничего личного – ведь Эдвард презирал ее. Но, несмотря на свой суровый вид человека, привыкшего всю жизнь бороться с силами

природы, Эдвард был человеком полным сострадания. И потому она осталась, не в

силах бежать. Эдвард захватил свой пастушеский плед, и она зарылась в него, согреваемая его теплом и силой.

Фиона очнулась, лишь услышав голос Эдварда: – Пора идти. Дома хорошо. Я отослал детей в постели и разрешил им почитать

часок. Они не будут приставать с расспросами. Я сказал, что вы посвятили это

стихотворение другу, которого любили давным-давно. Они славные ребятишки. Им

этого оказалось достаточно, чтобы еще больше зауважать вас. А теперь пойдемте.

Здесь есть дорога прямо через Фионину горку. Вы по ней не ходили. Хорошо, что

на вас толстые ботинки. Вы знаете что-нибудь о наших южных звездах? Я по дороге

вам их покажу.

Ночь была ясная, и Млечный Путь сиял особенно ярко. Лишь небольшие облачка

местами скрывали его. У них под ногами, в ясной глади озера, слабо мигали

отражения звезд. Здесь, в “Бель Ноуз”, был совсем другой мир, напрочь

отрезанный бездорожьем от внешнего. Воздух был густой, как вино. Ветки

лиственниц и кусты нгайо искрились от инея, словно унизанные драгоценными

алмазами. Все казалось волшебным в этом мире.

– Интересно, – проговорил Эдвард, – при нашей жизни доживем мы здесь до дороги?

Мама всегда мечтала об этом.

При нашей жизни. В местоимении “нашей” было что-то интимное. Так ей, во всяком

случае, казалось, хотя к ней это отношения не имело. Правда, они с Эдвардом

одного поколения. И вдруг Фиона поймала себя на странном чувстве, вернее, потребности, связывать себя с будущим “Бель Ноуз”.

Они стояли на вершине самого дальнего холма, с которого открывался вид на озеро

в сторону поселка Ванака. Там светились огни одиноких жилищ, и объемлющая их

темнота создавала иллюзию близости.

– Вы чувствуете себя так одиноко в этой глуши, Фиона?

– Да нет, – с удивлением повернулась она к нему. – Я только что подумала, что, когда видишь эти огоньки, кажется, что соседи близко. Глушь меня совершенно не

пугает, нам здесь так весело, мы живем как одна семья. Меня… меня это даже

крепко держит.

Он внимательно рассматривал ее при свете луны. Насколько далека была она сейчас

от той вызывающе разодетой красотки из ночного клуба. Они молча дошли до дому, но это было приятное молчание.

На следующее утро Эдвард сообщил, что должен покинуть их на пару дней. Фиона

остолбенела. Это так не вязалось с положением дел на ферме “Бель Ноуз”.

– Мне надо повидаться с семьей из Уэйнвуд-Хиллз. Надо обсудить с ними кое-какие

дела. – Он перехватил удивленный взгляд Фионы. – Я поеду верхом.

– А сколько ехать?

– Почитай весь день, если ехать налегке. Я возьму только запас еды в седельной

сумке. Не позволяйте Эмери подниматься, пока меня не будет. Нельзя рисковать. В

Уэйнвуд-Хиллз есть телефон, и я обстоятельно переговорю с врачом и выясню, что

мы можем сделать, чтобы она выходила ребенка здесь. Я выезжаю рано утром.

Все вышли проводить его. Проводы – это целое событие. Седельные сумки были

тщательно уложены; с собой Эдвард брал ружье и аптечку. В таких краях

рассчитывать не на кого.

Он завернулся в плед, и это так напомнило Фионе пастухов из горной Шотландии, что она почувствовала на мгновение приступ острой тоски. К седлу был приторочен

котелок, вся необходимая амуниция была на нем; собаки рвались с поводков. Это

были два пятнистых бультерьера, натасканные на кабанов, которые в огромном

количестве водились в зарослях папоротника и в буше. Перед тем как дикие свиньи

должны были опороситься, устраивалась охота на кабанов, которые пожирали

поросят.

Когда Эдвард отъехал, Виктория сказала:

– Не пойму, почему дядя Эдвард вдруг решил уехать.

Мисс Трудингтон ответила ей суховатым голосом: – Полагаю, Гас сказал ему, что Дебби возвращается из круиза по Тихому океану.

Элизабет и Виктория тяжело вздохнули. Фиона вспомнила, что говорил Эдвард о

Деборе Уэйнвуд: “Вы с Деборой будете друзьями. Она считает меня твердолобым, высокомерным мужланом, ничего не смыслящим в женщинах”.

Что же тогда имеет в виду Труди?

Уильям пошел звонить в колокол. Это была его неделя. Остальные дети выстроились

у крыльца.

– У меня сложилось впечатление, – сказала Фиона мисс Трудингтон, – что Эдвард и

мисс Уэйнвуд не очень хорошие друзья, судя по тому, что он мне говорил.

– Ну знаете ли, – задумчиво произнесла Труди, – эти вещи не всегда совпадают.

Эдвард хотел жениться на Деборе, когда был еще совсем юным. Но она отказалась

жить с ним по бивакам. Если бы брат Эдварда не погиб, он так бы и прокладывал

дорогу, а стало быть, пришлось бы жить далеко не в идеальных условиях, Деборе

это не улыбалось. – То, что она не договорила, повисло в воздухе. Ситуация в

корне изменилась. Эдвард ни за что не отказался бы от своей любви к

строительству дорог, от возможности преодолевать горы и озера, но он не мог

бросить на произвол судьбы своих племянников и племянниц. Эдвард поставил цель: победить то, отчего страдали его бабушка и мать, то есть глушь и бездорожье; желание преодолеть это бедствие раз и навсегда и соединить все отдаленные

уголки Новой Зеландии дорогами, сделав их доступными, превратилось у него в

страсть. Но теперь, прикованный к “Бель Ноуз” заботой о четырех племянниках, он, вероятно, нашел бы утешение, в браке с Деборой Уэйнвуд.

Зазвонил колокол. Начались школьные занятия. В этот день Фионе почему-то трудно

было сосредоточиться на уроках.

Вечером мисс Трудингтон и Фиона сидели у камина. Фиона дольше обычного делала

массаж. Экс-гувернантка призналась, что, хотя боли у нее продолжаются, суставы

стали гораздо подвижнее, чем были в последние годы; они стали более гибкими, эластичными.

– Труди, дорогая, – мягко произнесла Фиона, – вы немного утратили былой дух, не

так ли? А это вещи взаимосвязанные.

Труди вспыхнула, словно ее поймали на смертном грехе. При ее любви к

самодисциплине, она, вероятно, чувствовала, что ей именно этого не хватает.

– Боюсь, что это так. Когда впереди нет ничего… Ведь разве может человек

представить себе, что вынужден будет уйти на покой так рано из-за болезни. А

когда к тому же моя племянница бросила меня и мне пришлось жить на гроши, все

мои сбережения исчезли вместе с ней, а значит, вся моя бережливость оказалась

напрасной… Да, Фиона, это правда, я утратила надежду.

– Разве можно винить себя за это? Кто бы на вашем месте вел себя по-другому? Но

вместе с тем вы так много можете сделать, чтобы помочь себе.

Труди посмотрела на нее поверх очков:

– Это вы помогаете мне.

Фиона покачала головой:

– Без вашей помощи у меня бы ничего не получилось, Труди. Если б вы стали

немного подвижнее, вы бы могли побольше заниматься с детьми, я бы занялась

хозяйством. У Эмери после рождения ребенка еще долго будет своих дел по горло.

Труди внимательно посмотрела на Фиону:

– А вы ничего не имеете против и действительно готовы уступить мне часть

школьных часов?

– Да нисколько.

С лица Труди не сходил румянец, что, надо сказать, ей очень шло. Она с

нежностью посмотрела на Фиону:

– Вы хотите сказать, что я вам родственна по духу? Боюсь, не многие девушки

вашего возраста сказали бы такое… обо мне.

Фиона порывисто нагнулась и положила руку Труди на колено.

– Труди, сколько вам лет? Уверена, что вы моложе, моложе… своего возраста.

Озорная улыбка смягчила строгие черты старой девы.

– Вы хотите сказать, чем выгляжу, так ведь?

Теперь Фиона покраснела.

– Я… я…

Мисс Трудингтон спокойно продолжала:

– Мне сорок девять лет. Всего-то! Вы поражены, не правда ли? Я одеваюсь как

шестидесятилетние, да?

Фиона подумала, что, если говорить об одежде, Труди действительно анахронизм, она знала очаровательных женщин, которым за шестьдесят.

– Но почему вы так одеваетесь?

– Да потому, что это не имело никакого значения. Годами мне приходилось

помогать матери, и мне было не до моды, да она и не хотела, чтобы я одевалась

привлекательно, хотя… – задумчиво добавила Труди, – сама она одеваться

любила.

– Труди, я не хотела бы совать нос не в свои дела, так что, если я спрошу

что-нибудь не то, хлопните меня легонько и я умолкну, но все же скажите, пожалуйста, почему это не имело значения?

Труди некоторое время молчала, но Фиона чувствовала, что это не оттого, что она

обижена. Наконец она посмотрела Фионе в глаза и проговорила: – Я перестала заботиться о своем внешнем виде после того, как потеряла

единственного человека, которого любила.

– Он… он женился на другой, как мой жених? – спросила Фиона, решив, что хоть

этот вопрос и причиняет ей боль, но он может их сблизить.

– Нет. То есть, может, сейчас он женат, даже скорее всего, но не это разлучило

нас. Я ничего не слышала о нем долгие годы. Он уехал в Англию работать в

трущобах.

– А что же случилось. Труди? Если не хотите, не говорите.

Труди взяла клубок шерсти.

– Я никогда не говорила… хотя нет никаких причин молчать об этом сейчас. Маму

это уже не может трогать. Я не могла ее оставить.

– Вы хотите сказать, что она вас не отпускала от себя… или думала, что не

сможет без вас? Я не уверена, что это правильно. То есть я хочу сказать, Труди, что женщине надлежит оставить своих родителей и уйти к мужу.

– Все было не так просто, – задумчиво произнесла Труди. – Мама действительно

ужасно нуждалась во мне.

– О, она была инвалидом?

– Нет, но, может, еще хуже. Мама была алкоголиком. Будь она инвалидом, мы с Хью

могли бы пожениться и взять ее к себе. Но поскольку она была алкоголичкой, ничего поделать было нельзя… особенно учитывая работу Хью. Это просто

погубило бы его. Я ото всех скрывала такой позор. Мне приходилось все время

быть на страже и не спускать с нее глаз. Сейчас мне кажется, что это была

ошибка. Лучше было бы, если б рядом находился надежный человек. Но в те дни все

было не так, как сейчас.

– Вы хотите сказать, что не говорили об этом даже своему жениху?

– Именно так, Фиона, Хью так никогда и не узнал. Я не могла позволить и ему

пожертвовать собой.

– Но что же он обо всем этом думал?

– Вероятно, что я его недостаточно любила. Хотя как я могла его не любить, —продолжала Труди. – Любая девушка потеряла бы голову из-за него. А он выбрал не

разодетую по последней моде, а меня, Фебу Трудингтон, неряшливо и не по моде

одетую, стеснительную и неуклюжую. Хотя с Хью я никогда не была неуклюжей. – На

глаза Труди навернулись слезы.

Они помолчали. Затем Фиона набралась смелости и спросила: – Феба, я всегда так называю вас мысленно, это ведь имя моей мамы, сейчас же

нет необходимости одеваться так старомодно? Во всяком случае, дело не в

деньгах.

– Нет, конечно. Эдвард платит мне гораздо больше, чем я на самом деле

зарабатываю. Это максимум, что он может сейчас себе позволить, ведь несмотря на

то, что имение огромнейшее и настриг шерсти колоссальный, ему пришлось заложить

его на очень невыгодных условиях, чтобы откупиться от второй жены Роберта. Но

сам он говорит, что это временные затруднения и нет необходимости считать

каждую копейку. Так что дело не в этом, просто я потеряла всякое представление

о модной одежде, и мне самой было бы дико, если б я сейчас предстала перед

всеми в каком-то стильном одеянии.

– Ничего тут дикого нет, Труди. Но вы бы сразу стали гораздо привлекательнее, а

дети и Эдвард были бы в неописуемом восторге.

Они переглянулись. Во взгляде Труди не было уверенности. Чтобы подбодрить ее, Фиона сказала:

– Я могла бы переделать кое-что из ваших вещей. А когда поедем в Данидин, накупим всего вдоволь. Кстати, в кладовке я видела несколько кусков материи.

Можно из них что-нибудь сделать. Они, наверное, от Ранги – элегантные

хлопчатобумажные ткани и тонкий шелк с цветочной набивкой.

– Вы любите шить?

– Просто ненавижу, но считаю своей обязанностью ладить и с этим. Я люблю шить

руками, отделывать, но кроить и шить на машинке ненавижу.

– И вы готовы сесть и шить для меня?

– А что тут такого? Да, Феба, у вас такие красивые волосы… а вы их портите

тугими косами. Прямой пробор удлиняет затылок. Вам будет больше к лицу пробор

сбоку и взбитые короткие волосы. Высокие скулы, узкий разрез глаз… да стоит

вам захотеть, от вас глаз не оторвешь. Хотите я постригу вас, когда дети

улягутся?

Труди взглянула на нее и улыбнулась. Улыбка ей действительно шла.

– Вы, Фиона Макдоналд, кого хочешь уговорите. Перед вами не устоишь. Может, утром я пожалею, но сейчас готова на все. – И она весело рассмеялась.

Фиона взглянула на нее, еще не веря своим глазам, потом пододвинула кресло, взяла полотенце, ножницы и расческу.

Подметая отрезанные пряди скрученных волос, Фиона ворчала: – Разве можно так мучить волосы этими косами? Пока они выглядят прямо как

жгуты, но сейчас мы их помоем шампунем, и они немного разойдутся. Труди, я, кажется, поздно спохватилась, но лучше поздно, чем никогда: у меня есть

электрический фен и лак. Мы все сделаем попозже. Мне хочется, чтоб дети увидели

вас во всей красе утром.

Она радовалась, что ей повезло и движок не подвел. Доведя дело до конца, она

надела на волосы Труди две сетки, надежно скрепила их шпильками и помогла

добраться до кровати.

– Только не вздумайте расчесывать утром. Я сама это сделаю. Встану на несколько

минут раньше.

Больше всего Фиона боялась, как бы Труди не запаниковала утром, но случилось

так, что первым увидел Труди Тамати; при этом он присвистнул от восхищения и

воскликнул:

– Вот это да! Почему вы раньше не делали такую потрясающую прическу, мисс

Трудингтон?

Труди выслушала комплимент вполне милостиво и пояснила: – Это дело рук мисс Макдоналд. Держи ушки на макушке, Тамати, Если ей взбредет

в голову, что ты лучше смотришься блондином, быть тебе блондином еще до

заката.

Эдвард приехал уже в сумерках, усталый от непрерывной езды в седле и с головы

до ног покрытый пылью. Фиона увидела его из кухонного окна. На полке в камине

стояли суп, хлеб с хрустящей корочкой, фаршированное мясо, отлично поджаренная

картошка, горошек из банок, печеная тыква и ароматный яблочный пудинг – столь

любимый Эдвардом – с яблочными дольками в карамели.

– А вот и он, – сообщила она детям, бросившим тетрадки и подбежавшим к окну. —У него на поводу еще одна лошадь. Что бы это значило?

Элизабет прикрыла ладонью рот Джеймса, собравшегося что-то сказать. Он отчаянно

вырывался.

– Не смей, Джеймс, мы ведь все это время молчали. Мы же обещали дяде Эдварду.

Пойдемте, Фиона.

– Идите встречайте, – спокойно сказала Фиона, – а я закончу последние

приготовления.

– Нет, пойдемте с нами. Ну, пожалуйста, – выпалила Виктория. – А то мы лопнем.

Фиона была заинтригована. Труди смотрела на них одобрительно. Эдвард шел по

загону, ведя на поводу обеих лошадей. Привязав их к перилам, он обратился к

детям:

– Ну и что вы думаете об этой каштановой кобылке?

В ней явно присутствовала кровь его жеребца Паломино: грива и хвост были

кремовые, что смотрелось особенно красиво, хотя она, как и Эдвард, была вся

покрыта пылью.

– Фиона будет великолепна верхом на ней! – с энтузиазмом воскликнула Виктория.

– Что? – оторопела Фиона.

– Она права, – подтвердил Эдвард; взяв Фиону за руку, он подвел ее к лошади. —Она ваша. Вы покидаете старого Хойхо и получаете повышение в чине. Нам не

хватало лошади под седлом, и я вспомнил, что у Уэйнвудов есть одна.

Фиона была очарована. Это потрясающее животное – ее. Она подняла руку и

потрогала бархатные ноздри.

– Джеймс, – попросила она, – принеси, пожалуйста, кусочки сахара для обоих

скакунов, – Она обошла кобылу со всех сторон, поглаживая ее по пыльным бокам и

рассматривая с видом знатока передние ноги. Взглянув на Эдварда, она сказала: —Я могу быть одной из наездниц. Может, Элизабет или Виктории полюбится эта

красавица.

Эдвард покачал головой:

– Нет, она куплена специально для вас. У меня документы на ваше имя. Вот. – Он

достал из кармана бумаги и со смехом добавил: – Имя красотки, хотите верьте, хотите нет, Розамонд.

Фиона стала читать документы, но буквы расплывались. Да, Эдвард не одобрял ее

как женщину, но как гувернантку оценивал высоко. Может, со временем он оценит и

ее саму.

Элизабет прыгала от радости:

– Дядя Эдвард, мы не выдали тайны. Мы даже притворялись, что не знаем, куда ты

поехал. А Труди предположила, что ты поехал навестить Дебби.

Эдвард весело подхватил:

– А почему же не убить сразу двух зайцев. Я и Дебби повидал… она хорошо

выглядит. – Он повернулся к дверям, поискал глазами Труди и с искренним

изумлением воскликнул: – Труди, дорогая, что ты с собой сделала? Вот здорово!

Труди улыбнулась и махнула рукой в сторону Фионы.

– Мало того что она еще и мастер по прическам… она мастерски умеет добиваться

своего. Фиона обвела меня вокруг пальца, как девочку. Эдвард, ты привез

великолепное животное. Хорошо бы девочки помыли лошадей. А мальчики помогут.

Отведите их в стойла. Горячей воды полно.

– Слушаюсь, мисс Трудингтон. И уши помыть не забуду, – весело бросил Эдвард, направляясь к бане. – Билл, прежде чем пойдешь на конюшню, принеси мне, пожалуйста, во что переодеться.

Фиона смотрела на Эдварда поверх накрытого стола. После бани он весь светился, выгоревшие кончики каштановых волос сверкали, как серебряные искорки. На нем

была кремовая шелковая рубашка и пятнистый зеленый шелковый шарфик, небрежно

повязанный на загорелой шее, мохнатая твидовая куртка и зеленые вельветовые