Текст книги "Поиск-88: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Эрнст Бутин

Соавторы: Лев Леонов,Павел Панов,Евгений Пинаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Его парни, увидев этих длинноногих девиц в капроновых ярких ветровках и неумело завернутых болотных сапогах, встрепенулись, быстро заправили рубахи в штаны, пригладили растрепанные волосы (Андрей еще протер очки) и, решив на этом, что они выглядят достаточно прилично, пошли знакомиться.

Девицы были похожи друг на друга, как участницы молодежной телепередачи. Когда Семен узнал, что они с одного курса, зовут их Вера и Надежда, он успокоился и потерял к ним интерес.

Но вечером Валерка отвел Семена в темноту и, нависнув над ним вопросительным знаком, зашептал:

– Старик, надо бы как-то сплотить коллектив... Вечер сделать у костра, посидеть...

Семен молча развел руками и засмеялся. Фляжку со спиртом, которую он брал с собой в каждое поле и на которую намекал Валерка, мало кто видел пустой и уж никто не мог похвастаться, что раскрутил Семена на выпивку просто так, для настроения. Спирт был нужен на случай купания в ледяной воде при переправах, при сильной зубной боли или при свирепых приступах ностальгии, которая страшнее, чем зубная боль. Бывало, что сезон заканчивался, а фляжка так и оставалась полной. «Бывает хуже», – говорил во многих случаях Семен.

– Бывает хуже, – усмехнулся он на этот раз со значением. – Может, мне вас в поле женить еще придется, вот тогда и распечатаем напиток.

Валерка махнул рукой и зашагал к костру. А там уже всеобщим вниманием завладел Санечка. Семен постоял минуту, посмотрел, как от костра летели искры, теряясь среди крупных звезд, послушал, как потрескивают дрова.

– По снежникам ходите осторожней, – говорил Сашка. – А то вас придется в Тихом океане вылавливать... Участок этот называется Мутновским по вулкану и речке...

– Кстати, кто так назвал участок? – спросила черненькая девушка. Семен вспомнил, что ее звали Вера.

– Действительно, Саша, расскажите, – подхватила вторая – небольшая, с короткой стрижкой. И Семену показалось, что голос у нее слишком заинтересованный, а хитрые глаза чересчур внимательные.

– А вот мой коллега вам расскажет, – устало сказал Санечка, мотнул кудрявой головой в сторону Семена и отвернулся от костра.

– Дак русские люди и назвали, – подхватил Семен, опускаясь на землю.

– Топографы? – тихо спросила Надя.

– Скорее всего, казаки. Часть названий осталось местных – Авача, Вилюча, а рядом русские названия – Горелый, Мутновский, это все вулканы... Называли их через один. Стоят два вулкана рядом: один по-корякски называется, другой по-русски. Может быть, когда начали сближаться казаки с местным населением, это нарочно было сделано, вроде как символ... Дескать, мир и дружба. – Он говорил негромко, почти машинально, а сам слушал, как за спиной монотонными горловыми звуками бормочет ручей, чувствовал, что, как только он сел у огня, темнота сгустилась, пространство одним прыжком сжалось до освещенного круга и вулканы, о которых он только что вспоминал, ушли куда-то, остались только лица людей, высвеченные ровными сполохами огня – красные, словно обожженные этим пламенем... И надо бы вот сейчас, пока они неотрывно смотрят на огонь, постараться понять: не просто работать – жить вместе...

– А топографы потом более мелкие объекты называли, – сказал Валерка. – Реки, ручьи...

В начале сезона в палатке (если ее поставить не на шлаковых полях) всегда пахнет сенокосом – дымком и увядающей травой. Подумав это, Семен понял, что Витек Назаров все-таки успел протопить все палатки березовым корьем, чтобы жилым духом пахло. Этот запах есть всегда, потому что труба у печки еще пригнана не плотно, сама печка не успела обгореть, а к запахам травы просто не привыкли после зимнего полевого сезона. И когда в палатке тихо, только слабый ветерок колышет брезент, и погашена лампочка, и ничто постороннее не лезет в глаза, тогда начинаешь различать и другие запахи – горячего пластика от панелей аппаратуры, резины – от кабелей и проводов, мягкий запах ружейного масла – от двустволки, что висит в изголовье.

Тихо... Словно и не было этого дня, когда недолгая городская жизнь всего за несколько часов взяла и закончилась. Семен вздохнул, перевернулся с боку на бок, и под его тяжелым телом застонали пружины раскладушки. Парни тоже завозились – не спали.

– Откуда такие берутся? А, Семен? – спросил Валерка в темноте.

– Не знаю, – не сразу отозвался Семен. – Я, мужики, по молодости даже свою теорию сочинил. Жизнь – это огромная центрифуга. Не удержался в середине, не ухватился за стержень, за ось эту – выбросит к чертовой матери на самый край. На Таймыр, в Якутию или к нам, на Камчатку. Земля-то крутится быстро, инерция сильная...

– Постой, Семен, – тоже заскрипел раскладушкой Андрей. – Тут философия философией, а законы физики нарушать не надо. По законам физики должны в первую очередь вылетать тела крупные, тяжелые, а не пена всякая...

– А кто тебе сказал, что жмот Санечка – пена? – Он человек...

Валерка загремел в темноте спичками, на секунду осветил свое худое лицо – прикуривал. Потом медленно сказал:

– Кто только через Камчатку не проходит! А ведь можно, если подумать, их систематизировать.

– А чего тут думать? – засмеялся Семен. – Одни едут сюда за экзотикой. Вулканы рядом с городом – красивые, близкие до нереальности... У нас в общежитии – в одно окно посмотришь: Авача дымится, в другое – Корякская сопка. Термальные бассейны под открытым небом – сидишь в горячей воде и снежинки ртом ловишь... Климат мягкий, снегу много... Горные лыжи – с ноября по конец апреля... Швейцария!..

– Другие едут за деньгами. Мультимиллионеры.

– Кстати, Семен, – заинтересовался Валерка. – Мультимиллионер – это когда много миллионов или миллиардов?

– Причем здесь миллионы? – удивился Семен. – Это я их так называю. «Мульти» – от слова «мультфильм». Мультик для взрослых.

– Экзотика! – сказал в темноте Андрей.

Парни лежали тихо – наговорились.

«Все правильно, – думал Семен. – На Камчатке для всех место находится. Для всех и для всего. Вот если взять циркуль и провести на карте круг радиусом в сотню-полторы километров, то туда попадет и море, и горы, и тундра, и тайга. Все то, что природа растянула на тысячи километров по стране: Сибирь – одна тайга, Кавказ – одни горы, Заполярье – одна тундра, Курилы – одни вулканы... А на Камчатке вдруг сжалось все, собралось... Полчаса на вертолете пролетишь и словно в другую страну попал – только что в сернистых источниках купался, по грудь в траве ходил, а записал точку, перебросили – горы, камни, шлак, ветер ледяной и вместо травы – сухие былинки... И людей на Камчатке тоже всех и всяких хватает. Такой конгломерат характеров и национальностей, что поневоле начинаешь делить на «стареньких» и «новеньких». Здесь и учить-то никого не надо – Камчатка сама научит».

Он вспомнил, как приехал сюда в первый раз, как нисколько не стеснялся, что приехал за романтикой, привез с собой ледоруб, пуховку... После первого сезона, когда он решил, что все знает и умеет, он как-то сказал в общаге: «Хочу пройти траверсом по Корякско-Авачинской группе вулканов» – и кто-то ему насмешливо бросил: «Испытай счастье». Потом посмотрел оценивающе и добавил: «Без «кошек» не вздумай туда соваться – лед». А потом он полз по склону с сожженным на солнце лицом, не веря уже, что сможет выбраться из этого богом проклятого места, а город Петропавловск клубился почти под ногами, качался в дымном мареве, казалось, прыгни посильнее – и расшибешься об асфальт его улиц... Да, Камчатка сама всему научит. Эти ребята еще не прошли душевной сортировки, им пока хочется всего: и денег побольше заработать, и мир посмотреть, и романтики понюхать...

2

Последние годы жизнь у Семена складывалась неладно. Он вырос под Иркутском и в пятнадцать лет любил читать юношеским баском стихи: «Мальчишку шлепнули в Иркутске, ему семнадцать лет всего...» Так, с этими словами, по утрам клокочущими в горле, он ушел после восьмого класса из школы – надоели детские слова «класс», «перемена», «география». Он хотел ощутить эту  г е о г р а ф и ю  всем своим существом – жмуриться, стоя в кузове гремящего грузовика на пыльных дорогах Забайкалья, умываться ледяной водой Витима, вдыхать разреженный воздух Таймыра.

Он поступил в Иркутский геологоразведочный техникум и, когда не шла учеба, не лезли в голову палеонтологические «вермикулитусы» и «глобигерины», орал на всю студенческую общагу:

– Таймыру нужны рабочие руки! Мужики!! Плевать я хотел на то, что кушали эти «глобигерины» пятьдесят миллионов лет назад! Я сам хочу кушать три раза в день! Поехали на Таймыр – там мужская работа и мужские заработки! – и общага – полуголодная, легкая на подъем, сама такая же горластая – с сочувственным вниманием слушала его.

Но на Таймыр он не попал. После защиты диплома было распределение. И грузный старик – начальник отдела кадров геофизического треста – положил на карту Союза свою красную обмороженную лапу:

– Наша фирма работает вот здесь и здесь... Поедешь сюда, – и показал на Камчатку.

Вначале все шло цивильно. Лето они работали на западном побережье в тундре, по речкам Палана, Тигиль, Кохтана, а зимой уезжали обрабатывать материалы – камералить – в Иркутск, шатались по вечерам друг к другу в гости, вспоминали полевые хохмы, понизив голоса, короткими и недоговоренными фразами выпытывали, кто сколько икры заготовил, сколько балыка сумел домой переслать.

Только со временем Семен понял, что в сухие и морозные иркутские зимы он все чаще вспоминает речку Крестовую или Срединный хребет – иссиня-черный, иззубренный, с голубоватыми языками снежников. Там была настоящая жизнь, а городская зима – лишь ожидание этой жизни. Да и друзья – если по большому счету говорить-то – все на Камчатке остались. И первая женщина – молодая еще, крепкая, злая и на все согласная, и первая девушка – с отчаянными глазами, вздрагивающими уголками губ, – они тоже остались на Камчатке, в северном поселке Тигиле, ходят там по дощатым тротуарам, прячут лица от пурги... И надо быть рядом с ними, чтобы не встретились случайно, не обожглись друг о друга.

И он остался. Сперва на базе полевой партии – подремонтировать аппаратуру, подшаманить вьючники и седла, починить палатки и прочее снаряжение. Потом попросился на вторую зиму... Народ в геофизическом тресте посмеивался. Говорили: Семен хочет побыстрее все восемь надбавок накрутить. Поговорили и привыкли. К тому же надо было оставлять на базе зимой человека, чтобы он работал – от скуки на все руки – и сторожем, и завхозом, и снабженцем, и ремонтником.

И, когда грянула реорганизация (Камчатская партия Иркутского геофизического треста по приказу Мингео СССР отныне подчинялась Камчатскому геофизическому управлению) и началась драка за места в штатном расписании, потому что проигравший лишался всего – и заработанных северных надбавок, и камчатского коэффициента 0,8, и трехлитровых банок с икрой, и привычной работы, – Семен в эту драку не полез. За годы он настолько врос в камчатскую жизнь, обзавелся связями с местными геофизиками, что штатное расписание составляли так: сперва Семен, а потом – начальник новой партии.

К тому времени у него была уже квартирка в Тигиле. Нормальная, по поселковым меркам – комната и кухня, все удобства – за углом, печь не дымит, и дров запасено на пять лет. Она ему нравилась: на стене медвежья шкура и оленьи рога, под ними – широченная тахта, сколоченная из оструганных и обожженных паяльной лампой досок, кухонный стол (он сам себе готовил), книжная полка с хорошей подборкой геологической литературы (и немного чтива для отдыха) и даже дешевый японский синтетический ковер, брошенный презрительно на пол. Все было камчатское, все свое. Даже ковер был сделан японцами из отходов камчатского леса, вот и место ему было определено соответствующее. Потом в его доме появился полированный шифоньер с антресолями, купленный по случаю. И, может быть, этот факт подействовал на Семена странно. Он задумал жениться.

Но у девчонки с отчаянными глазами уже давно перестали вздрагивать уголки губ, теперь она смотрела на Семена по-женски пристально и оценивающе. Семен был парень простой и сильный. Чином особым не отличался. Техник-геофизик, даже если он работает на должности начальника отряда и считается одним из лучших операторов в экспедиции, – такие у поселковых женщин особо не котировались. Камчатские женщины разборчивы – есть выбор: пилоты, ребята молодые, веселые и любвеобильные, зарабатывающие – дай бог каждому, рыбаки, зарабатывающие побольше и не обременяющие своим обществом подолгу...

В «Камчатской неделе» часто печатают такие объявления: «...молодая, белокурая, не склонная к полноте... желательно, автолюбителя... морской профессии...» Однажды Семен видел, как эта девчонка, забравшись с ногами на широченную тахту, читала такие объявления – слишком внимательно. И тогда он подумал: а ведь она сравнивает... Он искоса посмотрел в зеркальную дверцу шифоньера, увидел себя – рельефные, но тяжелые мускулы, даже несколько грузноват, ранняя седина, словно голову солью пересыпали... Да еще черная цыганистая борода – сбрить ее, что ли?

Все это, нельзя сказать, чтобы старило, нет, просто к нему не подходило юное слово «жених». «Муж» – это да. Но без предыдущей, черт ее возьми, стадии семью создать с девятнадцатилетней читательницей брачных объявлений будет трудновато.

Да, для мужа Семен годился – серьезный, добрый... И зарабатывал неплохо... Впрочем, по поселковым меркам, он не считался человеком с деньгами. Не то что Иван Михалыч Середа – поселковая достопримечательность. Этот старик, как поговаривали, был при больших деньгах. Семен никогда чужих денег не считал. Своих, впрочем, тоже. Пока хватало... У него не было сберкнижек, и, когда парни забегали «перехватить до завтра», Семен не разводил руками, как некоторые: «Прости, старик... Я только-только... округлил. Цифирь ломать неохота». Он укладывался в отпускные, умудрялся что-то покупать с сезонных заработков, ему нравилось, что за время работы здесь ни разу не пришлось сидеть над смятыми рублями и горстью мелочи, мучительно раздумывая: как дотянуть до получки. В этом смысле Камчатка его устраивала. И всегда успокаивала мысль, что в любой момент, когда понадобятся деньги, он пойдет и заработает сколько нужно. А копить, как Середа...

За всю свою жизнь этот хитромудрый лысоватый старик с Камчатки не выезжал. А ведь известно, что все сбережения на отпуска и уходят: слетал к теплому морю, оставил там четыре-пять тысяч и начинай зарабатывать сначала. А старик Середа расходов не знал. Он держал теплицы: одну – под огурцы, другую – под помидоры; был у него курятник, больше похожий на птицеферму. Он продавал своих длинноногих бройлеров прямо перед магазином, вытаскивая их за худые синие лапы из эмалированного ведра. И платили ему, не торгуясь: у кого ребенок грудной, все свежее человеку надо, у кого-то старики в больнице лежат – надо бульон отнести, тоже на рупь двадцать в день не оздоровеешь... Брали, да еще благодарили. Тогда магазины больше напоминали продуктовый склад экспедиции: консервы, крупы, а молоко, картошка, лук – сухие, в круглых банках с черным трафаретом: «Крайний Север».

Так и жил старик в кирпичном доме с мансардой, жил почти один: Лешка, сын его, был ребенком поздним, Середа ему больше в деды годился. Отца, пропахшего куриным пометом, сын стеснялся до слез. И ходил-то он как все – импортными дубленками и японскими магнитофонами народ не раздражал. Друзей у него было много. Семен видел, что его девчонка все чаще вертится с ним на танцах, но виду не подавал: молод был Лешка для мужика. А что еще оставалось делать Семену – поймать парня после этих танцев и спустить по обрыву к речке? Так прошли его семнадцать лет, несолидняк. Про себя он тогда думал, что отработает еще один сезон и будет что-то решать.

Осенью старик Середа затеял машину менять. Дорог-то в поселке было – одна, разбитая, до Охотского моря, другая – полторы версты – до аэропорта. Вполне бы ему хватило его старого черного «москвичонка», похожего в поселковой грязи на майского жука. Но вот захотелось старику новую модель «Жигулей». По такому случаю он собрал мужиков – посоветоваться. Они сидели у него в гараже, пили «Солнечный берег» и, чтобы перебить конфетный запах болгарского коньяка, загрызали его свежей редиской с соседнего огорода. Узнав, что новая машина уже куплена и стоит в Петропавловске, в морском порту, а Михалыч ищет покупателя для своего «майского жука», мужики начали хором советовать: «Отдай тачку парню, пусть катается, к технике привыкает». – «Пусть сам зарабатывает, а то он не к технике привыкнет, а к легким деньгам», – строго ответил тогда Михалыч, и эта фраза быстро разнеслась по поселку. Многие повторяли ее с одобрением.

Потом из Петропавловска пришел теплоход, привез баранину, яблоки, водку и новые «Жигули» для Михалыча. Была суббота, и девчонка забежала к Семену в мастерскую – позвать на танцы, но ему не захотелось в очередной раз изображать из себя взрослого человека, который забрел на танцульки нечаянно, и он отмахнулся. «Я приду проводить», – сказал он, продолжая ковыряться в аппаратуре. «Можешь не утруждаться», – фыркнула девчонка и повернулась на каблучках. Это он слышал не один раз, поэтому воткнул паяльник в канифоль и сказал сквозь слабую дымовую завесу: «Могу и не приходить. Тем более, что дорогу ко мне ты уже знаешь». В тот вечер он занялся настройкой станции и сжег кассету гальванометров, выругал себя и провозился до полуночи, стараясь подпаять тончайшие растяжки платиновых зеркалец. Где-то посреди ночи всплыла мысль, что подмораживает уже, не захотела в туфельках к нему через весь поселок бежать... Он провозился с аппаратурой до утра. После бессонной ночи его чуть покачивало, во рту был купоросный привкус от выкуренного «Беломора»: спалил за ночь пачку... И он решил дойти до магазина по холодку, взять папирос, а уж потом вернуться домой и завалиться спать до обеда.

Рядом с магазином, у гаража старика Середы, толпился народ. Внутри глухо ворчал двигатель машины. Семен еще подумал, что вчера Михалыч надрался на радостях. Но тут дверь со скрежетом раскрыли, и толпа шарахнулась от волны угарного газа. Двигатель поработал еще минуту, словно давая понять обессиленно вставшим людям: «Я хотел вывезти этих ребят на свежий воздух, работал-работал, а колеса почему-то не крутились...» На откинутых сиденьях нового «жигуленка», обнявшись холодными голыми руками, лежали двое. Парня он узнал сразу – Лешка, а девчонка лежала вниз лицом, и, хотя все было знакомое – и светлые волосы, и родинка на плече, и голубенькая комбинашка с заштопанной бретелькой, – что-то случилось с памятью, зациклило – мучился и не мог вспомнить ее имя! Но двигатель чихнул в последний раз, смолк, и тогда загомонила толпа, поперла вперед, оттолкнув Семена в сторону...

Его про эту историю старались не расспрашивать. Все видели – отяжелел мужик на глазах, налился черной гипертонической кровью, говорить стал медленно, все ворочал, тискал тяжелые кулаки, искал кого-то взглядом. Одни его ни о чем не расспрашивали из сострадания, другие – из осторожности. Иногда у него в душе поднималась мутная, дурная волна, и он – обычно насмешливо-веселый и сдержанный – становился невыносимым. Если в эту минуту рядом оказывался кто-то из друзей, то Семен начинал лезть в спор – да и спор-то какой! – по пустякам, а высмеет, унизит, доведет парня до бешенства, а сам уставится внимательным, неподвижным взглядом и ждет чего-то... Или затеет с кем-нибудь бороться – шутейно вроде бы, по студенческой привычке, но скрутит так, заломит жестко, до боли, что человек или захрипит полузадавленно, или заматерится всерьез. А если попадался человек ему неприятный, то Семен откровенно лез на скандал. Откуда-то всплывали ухватки и словечки приблатненной иркутской шпаны. Даже не из юности это было – из увечного детства, когда насмотрелся по подворотням да натерпелся сам досыта. И скулы сводило короткой судорогой брезгливости к самому себе, когда он говорил побледневшему человеку: «Штэ? Не нравится?»

Парни из отряда электроразведки старались в это время быть рядом с ним. Валерка забрал у Семена ружье, сказал «поохотиться» и не возвращал под предлогом, что никак не может собраться почистить. Андрей унес к себе тяжелый нож и просто спрятал, без всяких объяснений. Но все чувствовали, что должен произойти какой-то взрыв, после которого, может быть, Семен успокоится.

И однажды, когда командированный из соседнего госпромхоза вездеходчик – здоровый, мосластый мужик – вдруг ни к селу ни к городу вспомнил про этот случай в гараже и коротко засмеялся: «А я хотел бы так... По крайней мере перед смертью бы удовольствие поимел», – то Семен встал, молча опрокинул на мужика стол и первым же хлестким ударом вышиб ему два передних зуба.

Вездеходчик был человек тертый. За двадцать два года на Камчатке он трижды проваливался под лед со своим тягачом и, наверное, мог говорить о смерти насмешливо. Мог он и простить Семена, просто встать, выматериться и уйти, поняв, что сморозил глупость. Но в глазах у этого бородатого парня вспыхнула такая заинтересованность, и было видно, какое облегчение хлынуло ему в душу, с каким ожиданием он стоял и смотрел, что вездеходчик выбрался из-под стола, выплюнул сгусток крови и жесткой рукой, привыкшей к монтировкам, кувалдам и рычагам, отправил Семена через тахту в угол. Семен собрал по пути пару стульев, впечатался спиной в шифоньер, и полированная дверца хрястнула от удара.

Парни повскакивали с мест. Успокаивать надо было одного – Семена, вездеходчик стоял мирно, лишь улыбался криво, слушая уговоры, потом потрогал мазутным пальцем кровоточащие десна и сказал просто: «Хрен с ними. Золотые вставлю». А с Семеном пришлось повозиться. Валерка тогда отделался распухшим носом, а Андрей полмесяца ходил в запасных очках – очень немодных, в стариковской оправе.

После всей этой истории у Семена появились странные, чудаковатые замашки. Он вдруг сделал вывод, что во всем виноваты только деньги. Не будь у Лешкиного старика пачки потертых сберкнижек, о которой в поселке ходили разные слухи, девчонка не потянулась бы туда из любопытства. Не появись в поселке эти новенькие, сверкающие свежей краской и никелем «Жигули», постояли бы ребята у калитки и разошлись восвояси. Не купи он этот идиотский шифоньер с антресолями, не начни он дурить девке голову, жили бы они сейчас – желторотые, бестолковые пацаны. Деньги! Во всем виноваты деньги. Эта старая сволочь совсем помешался на деньгах. Еще и сорока дней им не исполнилось, как он появился на крыльце магазина со своим эмалированным ведром... По морщинистой роже слезы текут, в щетине застревают, а он свое: «О це птицки!» – птичками торгует. А потом еще и к Семену ночью приперся: «Не уберегли мы их с тобой, Сема...» Семен дождался, пока он уйдет, а потом выволок в сарай сломанный шифоньер, закинул на чердак ковер, и сразу же дышать легче стало. С этого дня он перестал закрывать в доме дверь, даже когда уезжал надолго. Дом его стоял на горе, на окраине поселка, и люди, ходившие туда осенью за голубикой и жимолостью, потихоньку начали забредать в холодок чужой квартиры, пили там чай, рассматривали коллекцию минералов, листали старые журналы «Вокруг света». Все уже в поселке знали, что Семен деньги держит открыто, пришпиливая радужные бумажки к стенке тонкими булавками, как бабочек в коллекции. Может, кто и брал, но возвращали на место той же купюрой – пойди, разберись...

Именно эти булавки взбесили Сашку до глубины души, когда он зашел к Семену в дом за день до отлета в поле. Вот его-то научили деньги уважать. Его родной дядька Григорий Емельянович, пузан такой, однажды преподал племяшу жизненный урок. В саду, в летнем нужнике, кто-то обронил рублевую бумажку. Дядька не погнушался, выловил ее оттуда палкой, постирал, высушил... Сашка совсем пацан был – лет десять, – но с мальчишками они тогда уже скарабезничали вовсю, поганцы они тогда были отпетые... И на все дядькины процедуры Сашка смотрел презрительно – предвкушал, как он расскажет пацанам про родственничка, ковыряющегося в дерьме. Но рублевая бумажка быстро высохла на подоконнике, дядька Григорий Емельянович, пузан такой, взял ее, помял, понюхал и вручил Сашке на конфеты. И вот тогда Сашка начал понимать что-то про эту жизнь.

...Тихо в палатках. Спит народ. А проснутся – и не вспомнят, что прожитое целую ночь над ними кружилось. Приснится под рассвет какая-нибудь чепуха и перебьет все...

А рассветы на Камчатке росные. Еще слоится утренний туман – нехолодно в нем, звуки от ударов топора гулкие и тени причудливые. Потом туман опадет на землю щедрой сверкающей россыпью к хорошей погоде или поднимется и зависнет плотным слоем облаков – и это уже надолго: низкая, серая, тяжелая сырость.

Поэтому всегда хочется, чтобы первое утро нового полевого сезона было, ясным, теплым. Оно таким и народилось.

Семен рывком вылез из спальника, вышел из палатки, поеживаясь от утренней сырости, и закричал хриплым, тоже подсевшим спросонья баском:

– А ну, подъем, противная команда!

Рыжий, свернувшийся калачиком у входа, вскочил, подпрыгнул и успел-таки лизнуть в губы. Семен оттолкнул его, и взрослый серьезный пес – вся морда в шрамах! – залился почти щенячьим лаем, да с подвизгом, да припадая на передние лапы, да помахивая хвостом...

В палатках зашевелились. Для первого дня народ поднялся неплохо. Сбегали к ручью умыться. Собрались у костра. Девчонки успели привести себя в порядок, сидели рядышком – чистенькие, причесанные, серьезные молодые специалисты. Андрей ковырял отверткой в старой прокуренной трубке. Всем своим видом он показывал, что запись станций на идентичность в начале сезона – пикник, данный судьбой и руководством экспедиции, чтобы войти в рабочий ритм. Валерка почему-то явился голый по пояс – еще больше похудевший за месяц городской суматошной жизни.

– Не искушай меня без нужды, – сказал ему строго Семен, и Валерка уполз в палатку одеваться.

– На сегодня расклад такой... – Голос у Семена был отрывистый. – Настройка аппаратуры. Заготовка дров. Инструктаж на рабочем месте для рабочих и техников. Вопросы? Нет вопросов. Хочу для новеньких в двух словах пояснить смысл работы. Наш метод выполняется для выявления структур, перспективных на нефть. Пишем на фотобумагу вариации естественных переменных электромагнитных полей. С аппаратурой познакомлю позднее.

– У меня вопрос, – перебил его Сашка. – Мы что, эти ящики с тумблерами по горам таскать будем?

– Станции будут стоять в палатках. Ваша задача – размотать провода, выкопать ямы под магнитометры, обеспечить отряд дровами. Погрузка-разгрузка вертолетов при перебазировках... Если кто захочет помогать операторам, то всю бытовуху делим поровну. Вот Витек Назаров работает со мной не первый сезон, я знаю, что он будет и ночные записи делать, и проявлять помогать будет.

Виктор улыбнулся, пригладил длинные прямые волосы.

– Витус Беринг... – пробормотал Олег. Чувствовалось, что он что-то читал по истории освоения Камчатки.

– Второе, – нажал на голос Семен. – Эта местность простая, ориентиров много, но без моего разрешения далеко от палаток не отходить.

– Ничего себе – простая... – пробормотал Сашка. – Черт ногу сломит. Овраги всякие... То ли дело – степь.

Гигантская глыба Мутновского вулкана казалась при низком, восходящем солнце особенно угловатой. Мощный фонтан пара и газов над кратером был подсвечен розовым.

– Всем осмотреться, запомнить место, где стоит лагерь – чтобы я потом по кальдере не рыскал, вас не искал, – сказал Семен.

Ребята считают, что чем сложнее местность, тем труднее ориентироваться. Они привыкнут к этой кальдере, она для них будет домом родным. Вот в тундре, где все ровно и однообразно...

– А вон медведь, – спокойно сказала Надя. – Да вон же... Метров четыреста отсюда, на борту каньона.

– Ты куда это нас, начальник, завез? – истошным шепотом завопил Сашка. – Што-то же делать надо... Может, не заметит он нас?

– Цыть, – сказал ему Семен. – Принеси бинокль, он у нас в палатке. Там, рядом с ружьем висит.

Огромный зверь ковырялся в земле, не обращая на них внимания. Темно-бурая, с рыжими подпалинами шкура, плотная и длинная шерсть. Мощный загривок и низко опущенная голова делали его похожим на колхозную лошадь, которая случайно забрела на крутогор. Но внезапные и резкие броски зверя сразу же отбивали всякую мысль о сходстве. Вот он перешел на новое место, съехал немного вниз – приседая на задние лапы и притормаживая передними... И комки земли, мелкие камушки покатились по склону, и еле слышный звук их падения снова заставил насторожиться людей.

Семен взял бинокль, посмотрел: «М-да... неплохо...» – и теперь искоса наблюдал за своими подчиненными. Операторы долго разглядывать не стали: Валерка приподнял и тут же отдал бинокль, словно давал понять – ничего интересного. Медведей, как и любой из операторов, он насмотрелся вдоволь. Это его на речке Хапице три часа гнал по тундре любопытный пестун. И тогда Валерка обещал ему на ходу: «Мишка... ей-богу... если убегу от тебя, то курить брошу». Эту фразу Валерке напоминают в экспедиции до сих пор, особенно когда закурить просит. Андрей лежал у костра, покусывая травинку, что-то прикидывал в уме. От бинокля он отказался – и так все видно.

– Витя, привяжи-ка Рыжего. Если учует, начнется у нас тут... бег с препятствиями, – думая о своем, сказал Семен.

Виктор встал, пошел искать поводок. Надежда смотрела долго, свободно держа бинокль одной рукой, другой она ерошила коротко подстриженные волосы, словно ей хотелось мальчишеским залихватским движением почесать в затылке. Олег, прильнув к окулярам, почему-то шевелил губами, словно шепотом рассказывал кому-то. У Сашки часто-часто дергался кадык – слюну, что ли, сглатывал от волнения.

– А медведь-то не рыбный! – сказал Андрей с чувством, выплюнув травинку. – Уже через месяц мясо ни в каком соусе не прожаришь, ни в каком уксусе не вымочишь – припахивать зверем будет...

– И шкура аж лоснится, – добавил Валерка.

– Снежник рядом. Мясо будет где хранить, – снова ни к кому не обращаясь, заговорил Андрей. Его лицо с интеллигентной бородкой, в модных очках с дымчатыми стеклами, стало жестким и сосредоточенным.

– Работать не даст, – коротко сказал Валерка. – Провода рвать будет, по электродам шастать, девушек пугать...

– Кто еще что скажет? – спросил Семен.

– Ты сам посуди, Семен, – добавил Валерка. – Нереста сейчас нет, гон у них начнется позднее... Чего он сюда пришел? Значит, хозяин. Его это район. Он нам тут житья не даст. Он сюда других медведей не пускает и нас не пустит.